Алая тропа

      За бортом безмятежно синело небо и галдели осмелевшие чайки. Опьяненный бойней Сарет поднялся на верхнюю палубу, с жадностью втянул солоноватый воздух с легким флером гари и смерти и зашагал вперед. Ликующая Линна встретила его у трапа. Отсюда открывался непередаваемый вид на деревянный пирс, вымощенный разорванными и раздробленными телами, устланный вязким алым покрывалом, точно домотканым шерстяным ковром в родных покоях, и на бездыханных мертвецов, темными кляксами разбросанных в обагренных морских водах. Сарет, нахмурившись, недоверчиво вгляделся в черные провалы выходов в бухту и, убедившись, что тьма пока никого в себе не пригрела, посмотрел на Линну. Он поражался ее холодной невозмутимости: она цвела в уродливой изнанке сражений так, словно это не жестокое адское пекло, взращенное на кровавом месиве, а живописный сад, который она видела сотни раз. Сарет попытался ухватиться за мысль о ее необычной стойкости и развернуть ее, но наяву и в голове одновременно, наперебой галдели Линна и Ксана, а в его ушах до сих пор звучало эхо кровожадной песни корабельной баллисты и предсмертных воплей приспешников Арантира вместе с треском разлетающихся в щепки ящиков и бочек. Он тряхнул плечами в надежде сбросить с себя остатки боевого ража. Напряженная плоть все еще была готова к очередному броску — Арантир был слишком близко, Сарет чувствовал это и сам, кожей. Он вновь пристально всмотрелся в выходы в бухту и по просьбе Линны зашел в каюту.       На ее щеках пуще прежнего горел румянец: алый-алый, что отпечатки обагренных сапог Сарета. Она закрыла за собой дверь и встала к ней спиной, точно отрезая путь назад. Сарет украдкой выдохнул и поборол отчаянный ребяческий порыв выскочить обратно на палубу, прямо сквозь стену. Пусть понадобится еще пустить кровь черным стражникам, пусть до дурноты и слепоты придется нестись по залитым дождем крышам, пусть навалится на него еще хоть с дюжину, а то и не одну некромантов, путь вновь заморозят его плоть, скуют её самыми цепкими ледяными оковами, так, чтобы боль пронизывала каждую ее частичку, да пусть хоть сам Арантир схватит его за глотку — он не против, это проще и понятнее, чем то, с каким восхищением на него смотрела иной раз Линна, и то, каким разъедающим ядом сочилась Ксана. Сарет чувствовал себя между молотом и наковальней столь сильно, что порой хотелось закрыть рты обеим. Они были слишком разными, и это дробило его на куски — иной раз ему казалось, что его тоже двое. «Надо сняться с якоря, — промелькнуло мимолётно в его голове, — пока не поздно…»       Он схватился за рычаг и начал медленно, с усилием крутить барабан шпиля. Деревянный цилиндр неспеша вращался, закручивался, а вместе с ним точно скрючивало и Сарета. Он слушал Линну и ощущал почти явственные муки от хлестких замечаний Ксаны, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Они будто разложили его на дыбе и неторопливо, со смаком рвали его на части, так неторопливо, что он мог почувствовать, как растягиваются его мышцы, выскакивают суставы и трескаются ткани. Он непроизвольно сжал рычаг еще сильнее, второй рукой схватился за лицо и стиснул зубы. Перекинутая через плечо лямка дорожной сумки начала впиваться в плоть, точно в нее сложили не пару-тройку вещей, а уместили целого дракона. В мыслях непроизвольно вспыхнул образ кристалла, а пальцы на краткий миг вновь ощутили приятную прохладу и его гладкую поверхность, прямо как тогда, в узком тоннеле, когда Сарет убегал от Арантира. — Сарет? — встревожилась Линна.       Что-то происходило.       Сарет ощущал нечто каждой частичкой своей плоти. Что-то происходило всякий раз, как только его спутницы сталкивались особо рьяно. Что-то разламывалось в нем. Что-то необъяснимое поднималось в нем и пыталось вытолкнуть с насиженного места. И почему-то сейчас это чувствовалось острее обычного. Ещё и лямка эта неудобная продолжала вгрызаться. Сарет тер и тер лицо, точно в попытке сорвать его или сбросить дурное наваждение. Кажется, лепетала Линна и шипела Ксана, но его так яро захлестывали ощущения, что он был не в силах ничего понять. Его несло сквозь порожистую реку ощущений и било, жестоко било об каждый выступ. — Заткнитесь! — рявкнул он наконец, словно загнанный в угол зверь. — Вон! Все пошли вон! Оставьте меня!       В один миг все исчезло, стало легче, и когда он открыл глаза, палубу — как он на ней очутился? — окутал тревожный мрак, и по ней в изящном танце плыли Линна и Арантир. Пораженный до неприятных мурашек Сарет хотел выдавить из себя хоть слово, но не сумел издать ни звука, он попытался дернуться, но застрял в вязком воздухе — он был наблюдатель, и только, прямо как тогда, когда к нему явилась Ксана в чудовищном образе и учитель Фенриг нес пугающую чушь. Вот Сарет и сам, точно ведомый чужой волей или заточенный в чужом теле, умело завальсировал со счастливой Линной, закружил ее так, как никого никогда не кружил, неприлично долго не отводя взгляда от ее горящих глаз. Стоило миру вокруг окончательно обратиться в нечеткую кляксу, кто-то его руками вогнал в ее плоть кинжал, жестоко, резко, на всю длину, и из раны хлынула не кровь, а выпорхнуло сияющее облачко. Он с ужасом вытаращился на свои безвольные ладони и отшатнулся от упавшей замертво Линны. Что за бред?! Он совершенно не желал ей смерти! Как такое могло произойти? Да он постоянно ее защищал! Всегда! — А вот и твоя первая жертва, — произнес Арантир размеренно, с издевкой. — Не волнуйся, она не будет последней.       Сарет с силой разлепил веки и увидел близко-близко чьи-то чернющие глаза. — Только тебе решать, Сарет! — прозвучал отдаленно знакомый, стальной голос. — Только тебе!       Сарет вновь разлепил веки, резко вскочил, вывалился из подвесной койки и рухнул прямо на дощатый пол. Он совершенно не помнил, как в ней оказался. Пахло солью, старым тряпьем и сыростью. Прилипшая к коже рубаха неприятно холодила тело. В голове дотлевали мрачные образы то ли сна, то ли видения. — Снова наваждение некромантов? — промурлыкала Ксана. — Хм, кажется, претендующих на твои руку и сердце становится слишком много. — Как смешно.       Встревоженный Сарет обвел взглядом пространство, обнаружил свою сумку, судорожно перетряхнул ее содержимое и чуть успокоился, когда наткнулся пальцами на прохладную гладкую поверхность кристалла — на месте! Он на мгновение задумчиво уставился в его переливающиеся грани. С чего действительно начались видения? С Арантира, как утверждает Ксана, или же с Кристалла Шантири? Сарет попытался припомнить хоть что-нибудь из раскрытого тома, мимо которого он проходил в зале у учителя Фенрига, но всё было тщетно. Тогда он мазнул древние страницы небрежным взглядом, толком не зацепившись ни за один символ. А жаль, сейчас эти знания могли бы пригодиться. — Может, все дело в кристалле? Может, это он вызывает видения? Порой артефакты могут влиять на разум — я где-то читал об этом. — Брось, Сарет. Ты же сам слышал и видел, на какие зверства способен Арантир со своей оравой, а ты взял и увел у него из-под носа столь ценную вещь. Он хочет тебя запутать. Он хочет подавить твою силу. Он хочет заставить тебя усомниться в себе. Не поддавайся ему!       Сарет промолчал. Слова Ксаны вроде и были складными в очередной раз, да только не развеивали его терзания без остатка. Она будто опять говорила не обо всем. И видения, чьих бы рук они ни были, вновь и вновь сбивали его с толку: рогатая Ксана, Фенриг в услужении какого-то хозяина, насмехающийся Арантир, мертвая Линна — слишком много тревог на него одного.       Сколько Сарет ни пытался уснуть, ничего не выходило. Вместо отдыха его душили вопросы. Они множились и заполоняли собой даже самые отдаленные уголки его души, не оставляя Сарету ни единого шанса отыскать ответы. Устав бороться с самим собой, он наказал себе выкинуть чертовы загадки из головы, поднялся на палубу и неспешно прошел вдоль борта по направлению к гальюну, пока не обнаружил Линну, охваченную морской болезнью. Невозмутимая даже при виде десятков мертвецов она была сражена наповал обычной корабельной качкой. Он замер в смущении, боясь сделать лишний шаг и нашуметь. — Теперь она подумает, что ты обязан на ней жениться, — саркастично заметила Ксана.       Сарет неприязненно скривился, будто бы она могла разглядеть. — Ой, Сарет! — охнула Линна, заметив наконец, что она не одна, и засуетилась в попытке привести себя в порядок и сделать вид, что ничего не происходит. — Тоже не спится? — Да, — кивнул он и помолчал немного.       Сарет понимал, что накануне они расстались не самым приятным образом, и если перед Ксаной можно было не оправдываться, то с Линной было куда сложнее: кто знает, как она расценила его непревзойденную выходку? Ему совсем не хотелось ее обижать, наоборот — защитить от врагов, оградить от неприятностей. Выходило, правда, на редкость паршиво, раз он даже от себя ее спасти не сумел, тем более в столь сокровенный момент. Сарет глупо помялся, с трудом подбирая слова: — Плохо помню, что было в момент отплытия. Хотел извиниться: я был не в себе. Не знаю, что на меня нашло. Какое-то затмение. — У меня сейчас морская болезнь начнется, — наигранно посетовала Ксана.       Линна лишь неловко улыбнулась. — Я так и поняла. Ничего. У тебя был… тяжелый день.       Сарет так же неловко вернул ей улыбку, смутившись еще сильнее. Он хотел продолжить разговор, но не знал, с чего начать. С Ксаной отчего-то было проще. То ли сказывалось их необычное слияние, то ли он успел к ней привыкнуть за время в пути, то ли в принципе из-за ее порой развязного общения — Сарет не понимал, в чем именно дело, но с ней он был совсем другим, словно под стать ей. С Линной же вот так, наедине, все слова терялись, мысли путались, умно помолчать и то не получалось. Надо было уже давно уйти, как только он извинился. А он все стоял. И молчал. — Знаешь, — прервала тишину Линна, — я только сейчас, ночью, осознала, что осталась совсем одна. — А родители? — Я безродная сирота, Сарет. Меня приютил и воспитал Менелаг. А теперь и его не стало, и у меня даже не было возможности похоронить его. — Что ж, — протянул Сарет. — Я тоже сирота. Почти. Точнее я так себя чувствую. — Это как? — удивилась она. — Мать погибла, да и я ее не знал. Отец вроде где-то есть, но я его никогда не видел.       Линна внимательно посмотрела на Сарета и на краткий миг поджала губы. — Значит, ты понимаешь, о чем я. — Боюсь, даже слишком хорошо.