***
Лаврентий медленно сползал по стене телефонной будки, зажимая рот рукой, чтобы не закричать от разрывающих его чувств. Трубка безвольно свисала вниз и из неё доносился голос Костяна, но Бесфамильный больше не думал вникать в сказанное. Привыкнуть к выходкам Яна, похоже, парню было не суждено никогда. Казалось бы, резкая смена имиджа и одолженная кожанка не говорили о чём-то страшном, вот только юноша прекрасно знал, что любое действие его альтера так или иначе направлено на причинение вреда другим, а это значит, что в ту ночь, когда перекрашенный Ян заскочил к своему соседу за курткой, произошло что-то страшное. «Галя» — тотчас же промелькнуло в голове. И почему он не подумал об этом раньше? Дрожащими руками подросток ухватил телефон и, стараясь говорить максимально ровно, пообещал подогнать Костяну Еременко обещанный Яном диск Марти Фридмана. — П-прости, я с-совсем забыл об этом, — вымучивая непринуждённость, неловко улыбнулся Лаврентий — желание поговорить по душам почти пропало, уступая место животному ужасу. — Да я смотрю, для тебя проблемы с памятью не в диковинку, — эти слова возымели эффект удара плетью, так что Бесфамильный едва не подпрыгнул на месте. — Тут твои соклубники про тебя рассказывают, что ты как-то на левую руку ни с того, ни с сего перешёл, а как такое случилось и сам не помнил, и что провалы в памяти у тебя случались. Да ещё и менты тобой интересуются крайне активно. Я ж не дурак, Лаврюх, понимаю, что что-то произошло хуёвое. Давай, колись, чего натворил. — Я бы и сам хотел это знать, — рассеянно пробормотал собеседник и, чуть помявшись, спросил: — А ментам-то что от меня нужно? — Один хрен знает. Но, насколько я понял, они считают тебя как-то причастным к убийству твоего соклубника Виноградова, а ещё их очень интересовало как ты выглядел и где ты был в тот вечер, когда заскочил ко мне, — упоминание убитого мучителя заставило юношу содрогнуться повторно. От настроя на откровения не осталось и следа, теперь его трясло словно в лихорадке и единственное, чего отчаянно желал парень — это узнать, что же такого случилось в тот роковой вечер. — Так расскажешь, в чём дело? — Костян был явно заинтересован всей этой ситуацией, вот только Лаврентий не имел ни малейшего желания что-то объяснять. — Я не знаю, правда, не знаю, — чувствуя, как истерика грозится прорваться наружу, судорожно выпалил он и повесил трубку. Сердце лихорадочно билось, изо рта вырывались клубы пара. Набирая номер Дёминой он уже точно знал, что услышит. Бесфамильный не пришёл, когда начало смеркаться, и к ужину его тоже не было. Погода вместе с тем только ухудшалась — поднялся шкальный ветер, буквально сносивший с ног одиноких прохожих и разразился град. — Все розы в саду побьёт, чёрт бы его побрал, — недовольно пробурчала Сандра Каспаровна — она вложила всю свою душу в небольшой, но очень ухоженный садик у дома и крупные, тёмно-алые розы были её самой большой гордостью. — Не побьёт, — Март, закутанный в свой любимый клетчатый шарф, накинул поверх пальто дождевик и, вытащив из каморки в прихожей брезент, решительно отправился спасать детища бабушки. Накидывая плотное полотно на густые кусты так, чтобы не повредить хрупкие бутоны, парень думал о Лаврентии и тревога накатывала на него обжигающе ледяными волнами. Быстро закончив работу, он прихватил в прихожей зонт и бросив короткое «скоро буду» исчез за стеной дождя. Кальниченко совершенно не знал, где искать товарища — он мог быть где-угодно, мог поехать в центр, мог даже вернуться обратно в Киев, никому не сказав ни слова, мог даже… нет, об этом думать совершенно не хотелось, но разыгравшееся воображение уже услужливо подкидывало воистину пугающие картинки, которые, как бы страшно это не звучало, могли оказаться реальностью, учитывая состояние Бесфамильного. «Почему я не пошёл искать его раньше?» — корил себя Март, перепрыгивая через лужи. Зонт пришлось свернуть почти сразу — ветер буквально выворачивал его наизнанку, грозясь и вовсе унести прочь, так что теперь единственной защитой оставался дождевик с капюшоном. В лицо били струи холодного воздуха вперемежку со струями воды, так что пришлось натянуть шарф почти по самые глаза, передвигаться было тяжело, но юноша упрямо двигался вперёд. Одинокая, ярко освещённая телефонная будка за квартал от дома Сандры Каспаровны казалась каким-то заколдованным островком спокойствия среди разыгравшегося безумия природы. Одинокая фигура в синем свитере, что сидела на полу, обхватив колени руками не сразу бросалась в глаза, но Кальниченко разглядел её моментально. Он добежал до кабинки так быстро, как мог и, тяжело дыша, вломился внутрь. Лаврентий был настолько неподвижен, что на какую-то долю секунды Март было подумал, что тот и неживой вовсе, но худые плечи дрогнули, Бесфамильный поднял голову и на его измождённом лице проступила слабая улыбка, какая обычно бывает у узников концлагерей, узнающих наконец о долгожданной свободе. — Ты… — он едва мог говорить и весь дрожал — не то от холода, не то от боли и страха, — ты пришёл за мной? Я тебе нужен? — Да, — Кальниченко, не колеблясь, ответил на оба вопроса и расстегнул плащ, утаскивая в него Лаврентия. Где-то на задворках сознания проскользнула мысль, что почему-то сейчас эта вынужденная тактильность не была ему чуждой, а даже наоборот — Март желал её, желал тепла не меньше Лаврентия и, повинуясь внезапному порыву, поцеловал его первым…XV. В ад перед тобой
4 декабря 2022 г. в 16:01
Большую часть дня Март провёл сидя на кровати и молча изучая атлас мира на стене напротив, на которой, словно проекции диофильмов, отражались недавние события. Он так надеялся, что этого больше не случится, что он таки вырастет нормальным, но нет — это снова вылезло наружу, как и тогда, много лет назад, когда маленький Кальниченко со всей детской непосредственностью невинно поинтересовался у отца, могут ли мальчики любить не только девочек, но и других мальчиков. Анатолий Васильевич взглянул на сына слегка удивлённо, затем снял очки, протёр их и водрузил обратно на переносицу, после чего совершенно спокойно сказал «конечно, могут». Ему не повезло, что Анна Эриховна в тот момент находилась рядом. Тогда вспыхнул настоящий скандал.
— Толик, ты зачем говоришь такое ребёнку? — сверкнув глазами, подступила к мужу женщина. Маленький Март перевёл взгляд на маму.
— Мама, а что такого папа сказал? — искренне недоумевал мальчишка, что только разозлило его мать ещё больше.
— Неважно. Ану марш в комнату — нам с папой надо поговорить! — рявкнула она.
— Ань, зачем ты так с Мартом, — вступился за сына профессор.
— Он вообще не должен знать о таких вещах! — отрезала супруга. — Где это слыхано, чтобы мальчики любили мальчиков? И ты, человек науки, можешь утверждать, что такое нормально? Лучше бы поинтересовался, откуда твой сын набрался подобной чепухи! — хотя Кальниченко-младший и убежал, едва мать накричала на него, любопытство всё же взяло верх, и мальчик притаился в коридоре, дабы послушать взрослый разговор.
Родители спорили долго и из этого разговора Март запомнил одно — любить он может только девочек. Если, конечно, хочет, чтобы его любила мать. А холодная Анна Эриховна, с самых ранних лет давшая понять своим детям, что её любовь — бесценный дар, который нужно заслужить всеми правдами и неправдами, никогда бы не полюбила «неправильного», по её мнению сына. С годами Март осознал, что она в принципе вряд ли способна любить кого-то, кроме самой себя и траттить время на завоевание любви это й женщины совершенно не стоит, однако детские установки остались — негативные убеждения матери просачивались в разум парня почему-то лучше позитивных утверждений отца, да и если бы одна мать была такой — бабушка как-то рассказала двойняшкам о том, что у них был дальний родственник, которому нравились как мужчины, так и женщины. Рассказывая о нём, Сандра Каспаровна выбрала максимально пренебрежительный тон, отметив, что «хоть он и был весьма талантливым фехтовальщиком, но развратник он был куда больший, потому и умер раньше положенного срока». Также от матери юноша также как-то узнал, что её знакомого, как минимум, уволили с работы за связь с мужчиной, и Анна Эриховна это активно одобряла, как и остальные её коллеги. Словом, где бы Кальниченко не слышал об однополых отношениях, это подавалось исключительно в негативном ключе, а уж о том, чтобы с другим парнем можно было завести семью и детей и речи быть не могло. Такой расклад глубоко удручал подростка, так что тот отчаянно душил в себе влечение к своему полу, опасаясь, что однажды может влюбиться не в девушку, а в юношу. Время шло, и внимание Марта привлекали исключительно девушки, так что молодой человек почти уверовал в собственную гетеросексуальность, но появление Лаврентия Бесфамильного буквально перевернуло его мир с ног на голову. Причём абсолютно во всех смыслах.
— Что же мне делать? Что же мне теперь делать? — после очередной прокрутки в голове воспоминаний схватился за голову Кальниченко. — Был бы здесь отец, он бы… — боль от утраты лишь усугубляла чувство потерянности, смешиваясь с ненавистью к себе. Он метнулся к карману куртки, доставая из порванной подкладки спрятанное на всякий случай лезвие — уезжая, парень искренне надеялся обойтись без него, но, не судьба.
Красные капли вновь проступили на белой коже. Взмах — порез. Взмах — порез. Взмах… на предплечье словно разверзлось багровое ущелье с кровавой рекой внутри, воды которой стремительно поднимались, чтобы хлынуть через край, пачкая рубашку, свитер, покрывало и джинсы. Март сморщился от внезапной боли — та отрезвила его, и подросток с ужасом осознал, что очередной порез оказался слишком глубоким и, возможно, также слишком серьёзным.
Стараясь не паниковать, Кальниченко бросился к двери, пряча руку под одеждой и остановился на лестнице — аптечка была на кухне, но там явно находилась бабушка, слишком бдительная, чтобы в случае чего не заметить лишних капель крови, которые можно было легко проронить, а вопросы юноше были совсем не нужны, так что он бросился к дверям комнаты Марты, ворвавшись туда без стука.
— Какого… — усердно коловшая мишени девушка уже готовилась возмутиться, но, увидев выражение лица брата, осеклась. — Что случилось?
— Аптечка, — почему-то почти шёпотом выдавил парень. — Ничего не спрашивай — я всё объясню, только, пожалуйста принеси мне аптечку. Срочно. Прямо сейчас.
Марта бросила на брата вопросительный взгляд и в ту же секунду молча выбежала из комнаты.
— Ты дурак или да? — обрабатывая перекисью порез, фехтовальщица не смогла сдержаться. — Нахрена ты это сделал? Жить надоело?
— Пока ещё нет, — мрачно усмехнулся Март.
— Тогда зачем? — сестра смотрела на него испытующе, но без тени праздного любопытства во взгляде.
— Лаврентий, — выдохнул так, словно это всё объясняло. Впрочем, в определённой степени так оно и было.
— Поссорились? — нахмурилась Марта.
— Если бы, — Кальниченко обречённо откинулся на спинку кресла и после долгих раздумий осторожно добавил: — Я не знаю, что я к нему чувствую. Точнее — не могу принять эти чувства. Это странно, даже неправильно в какой-то степени. У этого даже нет названия и я… я бы предпочёл убежать от этого, спрятаться, но не могу, — юноша выглядел совершенно потерянным, разрываясь между желанием рассказать всё как есть единственному близкому родственнику и своими страхами вместе с привычной скрытностью.
— Ты его любишь? — нарушила тишину собеседница, присев на корточки напротив парня. — Если да, то знай, что любовь не бывает неправильной, а чувства не нуждаются в ярлыках.
Теперь пришла его очередь бросать вопросительные взгляды. Да, Март подозревал, что сестра, скорее всего, не будет его осуждать, но настолько спокойной реакции точно не ожидал. Подросток даже поймал себя на мысли, что, скорее всего, так бы повёл себя в этой ситуации отец, от одной мысли о котором защемило сердце. Как же ему хотелось, чтобы отец действительно был здесь, надёжный, словно маяк для попавшего в бурю корабля. Кальниченко тряхнул головой, отгоняя тяжёлые мысли — не хватало только вконец расклеиться и разрыдаться перед Мартой, хотя он знал, что не сможет. Да и в целом такое проявление эмоций как слёзы было трудно принять даже наедине с собой, возможно, даже труднее, чем влюблённость в Лаврентия.
— Люблю… — наконец неуверенно протянул он. — Наверное, люблю. Но ведь так не должно быть — я должен любить девушек, а он же не девушка, — молодой человек запнулся и тут же глухо добавил: — и при этом и не парень.
— И? Я всё ещё не вижу ни единой причины для того, чтобы твои чувства не имели права на существование, — пожала плечами Марта. — Или тебя волнует что подумают люди?
Март хотел ответить, что ему абсолютно плевать на мнение других, как обычно говорил в подобных ситуациях, но в глубине души он прекрасно знал, что это неправда, а врать сестре почему-то не хотелось. А та, словно читая мысли, невозмутимо продолжала:
— Если дело в обществе, сразу скажу — забей. Будь как наш двоюродный дедушка Расмус — думаешь, только бабуля осуждала его за то, кого он любил? Нет, конечно. Но он не стал ломать и ненавидеть себя в угоду другим. Да, всегда найдутся экземпляры, которые будут презирать тех, кто от них отличается, но запомни: ты никому из них ничего не должен. И разрушать собственное счастье ради этих ничтожеств совершенно бессмысленно.
— Ты права, — что ещё можно было сказать на столь безусловную истину? — Однако есть ещё одно но: я не уверен, что смогу сделать его счастливым, — парень снова замялся, однако решил, что раз уж начал говорить, то нужно закончить: — он тактильный и ранимый, а я… сама знаешь, что я с детства не особо любил прикосновения даже твои, отца, матери, — мысли о последних двух заставили голос дрогнуть, но Кальниченко не сбился с мысли: — я часто обнимался с ним, но прикосновения не приносят мне удовольствия, а я вижу, как ему это нужно… как ему нужны мои прикосновения. А ещё я знаю, что ему очень тяжело, что он изранен и травмирован так, что иногда я боюсь, что смогу, пусть и нечаянно, в силу специфики своего характера причинить ему боль, ранить его ещё сильнее так, что он этого не выдержит и сломается окончательно. Я боюсь, что не смогу дать ему то, в чём он так нуждается и что, возможно, мне нужно всю жизнь быть одному — я слишком холодный и отстранённый для близких отношений, — Март замолчал, словно кассета, в которой закончилась запись — он сказал всё, что хотел сказать.
— Скажи ему об этом. Скажи ему всё, что только что рассказал мне, — в Марту словно вселился сам профессор Кальниченко, настолько похожей она на него была: тот же уверенный, но вместе с тем ободряющий голос и сказанные им вроде простые, но такие важные слова.
— Я боюсь, чтобы он не начал загоняться из-за этого, — неуверенно проговорил подросток. — Чтобы он не подумал, что это с ним что-то не так из-за моих особенностей.
— Так скажи ему и об этом. Я думаю, что честность и искренность всегда играют огромную роль в любых отношениях, а в твоём случае — так уж точно, — парень в который раз осознал, что согласен с сестрой целиком и полностью. Что ж, теперь он знал, как действовать, оставалось главное — применить это всё на практике.