Мой акардиальный близнец и его половые проблемы

И всё это, и вся эта заграница … всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… Ф.М.Достоевский, «Идиот» Год пройдёт, а потом другой Слёз моря станут рекой Слёз река станет ручьём А потом ничего Аффинаж

Владимир Смеркается. Я плыву через огромный полупрозрачно-синий прямоугольник. Один его край уходит за горизонт, сливается с небом. Другой с баром. Он-то мне и нужен. Руки не подчиняются командам мозга и делают слишком много лишних, неправильных движений. Всё качается. — Sir, you've had enough… Sir… Тебя кто-то спрашивал, что ли? Смотрю на свои пальцы: сморщенные, как маленькие старушечьи рожицы. Смеюсь. Перетаптываюсь по дну своими побитыми об кораллы и пораненными об ракушки саднящими ступнями. Сколько я уже в этом отравленном разъедающей всё живое хлоркой аквариуме для млекопитающих тусуюсь? Не помню. Где-то вдали сереет щербатый лунный пейзаж, переходящий в неестественно белый песок и неправдоподобно голубой океан. Здесь всё как будто ненастоящее. Я даже солнца не вижу, не понимаю, когда оно поднимается и садится. Когда вечереет, здесь просто начинает темнеть, как будто кто-то потихоньку убавляет яркость. — Лимонный ликёр, — говорю. Хотя какой нахуй ликёр… Это же для сосок. С другой стороны, он вкусный, хоть и переслащённый… — И водку. И ликёр. Пока прыщавый негр (охуеть, никогда бы не подумал, что негры бывают прыщавыми. Хотя, не то чтобы я много негров видел) наливает мне эту амброзию, я слышу: — КЭНЭДА?! Мозг ещё не успевает обработать информацию, но по одной только восторженно-идиотской интонации я уже понимаю, кто это. Никогда не пойму, чему они так радуются. Нальют бесплатного бухла в какую-нибудь гигантскую кружку или термос, весь день прихлёбывают, пока не наебенятся в ссаное говнище, и ходят мозолят глаза своей олигофренической весёлостью. Пытаюсь залить в рот одновременно ликёр и водку. Нихрена не получается, всё вытекает на шею и грудь, а потом и в бассейн. Но мне всё равно. Один хуй бесплатно, ещё закажу. — КЭНЭДА?! — вопрос дублируется. Думают, видимо, что до меня с первого раза не дойдёт. Хотя, раз приняли за своего — неудивительно. — Нет, — отвечаю, — я из России. — Wha-a? — смеётся какой-то канадский залупистый клоун. Где-то я его уже видел. — What kind of gibberish language do you speak? Ну смешно, просто не ебу как. — Я сказал, что я из России. Хули тебе от меня надо? — Speak English. I don't understand… — его восторженность потихоньку испаряется, он переглядывается со своими. — А мне-то что, я вот тебя отлично понимаю. — I don't speak AK-47 language, sorry. Теперь смеётся вся их компашка. Во-о-от оно, полезло. Фигово же, когда твоя страна ассоциируется с до сих пор популярным и эффективным оружием, да? Гораздо лучше, когда твоя страна ассоциируется с животным, способным отгрызть себе яйца и не убегающим, когда на него падает дерево? — And you pretend not to be a hypocrite racist? — спрашиваю. Этот хуесос явно теряется. Не ожидал, что я распознаю его подъёбочку. Думает, что сейчас состоится пинание котёнка ногами — публичное унижение человека, который в силу незнания их ублюдского горяче-картофельного языка даже не понимает, что светлоликие над ним издеваются. — Dude… please back to your bear-wife and cool down… — I'll better do your mom, — этой фразе меня в своё время Илья научил, когда крыл хуями каких-то англоговорящих чепушил в дискорде. Он меняется в лице и отходит. Что-то бормочет своим. Уже ничего не разбираю. — You're a mental cocksucker, — добиваю. — Why do you have to be so mean? — пропиздел этот мудак как-то тихо, неуверенно. Обязательно ему надо, чтобы последнее слово осталось за ним. Ну что ж, пусть так. Я сегодня добрый. Они свалили. Среди них тот самый черномазый, который всё время таскается со здоровенным рюкзаком и выскочил из бассейна, как ошпаренный, когда я мимо этого рюкзака проходил. Как будто мне всрался его ёбаный рюкзак. Что там, блять, золото ацтеков? — Sir… — кто-то бормочет прямо в ухо. — Are you OK? Вода кажется такой холодной. А кожа стала горячей, будто плавится, как сыр в микроволновке. Тело непослушное. И чёрные пальцы на моём белом обгоревшем плече. Даже не сразу их замечаю. Не трогай меня, сука. — Sir, por favor, get out of the pool… you're too drunk… Отъебись. Я от тебя просто уплыву. Боюсь, что сало из твоих прыщей вытечет на меня и хлорки всех бассейнов мира не хватит, чтобы от него отмыться, ха-ха. Негры же плохо плавают? Кто-то вообще видал пловцов-негров? Я не знаю просто. Вспоминаю, как спорили с рыжим уёбком в очередной раз, кто из нас народ, я или он. — У тебя фамилия, вот прям представляю, выебистого такого шляхетного мудака, который пиздил хохлов плёткой, но их у него в услужении было всего четыре человека, потому что знати польской много, а холопов мало, и пшепаньство пытается нападать на чужие земли, чтобы захватить новых, и нихуя не получается, из-за чего они ещё больше звереют… — Мой отец родом из Риги, — откашлялся рыжий уёбок. — И чего, блять? Фамилию определённого польского происхождения это как-то отменяет? Если хочешь знать, в этой ебучей Риге в старые времена в основном всякие иноземные буржуины и жили. Среди местных никаких князьёв и графов не водилось. — При чём здесь моя фамилия? — ой, опять скорчил такое высокомерное рыло, как будто выдвинул РЕШАЮЩИЙ КОНТРАРГУМЕНТ. — При том. У меня простая русская фамилия, мои предки родом из Псковской области. Моя мать вообще из деревни… — Это заметно. — Заткнулся нахуй. Моя мать вообще из деревни Овсище ебучей Могилёвской области. Мои предки — простые крестьяне, которых такие пидорасы, как твои, всячески угнетали. — Ты хочешь сказать, что твои предки — хохлы? — Чего, блядь? Вот как ты к этому сейчас пришёл? — Ты сначала сказал, что мои предки хохлов плётками били, а потом, что угнетали твоих… — Тебе дужки очков мозг сдавили, даунёнок. Я не сказал, что КОНКРЕТНО ТВОИ ПРЕДКИ УГНЕТАЛИ МОИХ, я сказал: «Такие же пидорасы, как твои предки, угнетали моих предков». — О как… — Ага. А теперь их потомок подрос, работает на транснациональную корпорацию каких-нибудь буржуинов и считает, что он — народ. — Это российская компания. Ты даже не знаешь, о чём говоришь. — Ну значит, ты на российскую экономику работаешь, протестный ты наш. — А какой из тебя народ, если ты защищаешь конкретную группировку, узурпировавшую власть, от народа? — А почему народ — это полтора хипстера и иностранные интервенты? А не остальные 99% населения, а? — Вот ты причисляешь себя к народу. А ты его вообще любишь? — А ты? На ебало своё в зеркало посмотри — ты его презираешь. Ты всех презираешь. Все у тебя плохие, один ты золотой пизды колпак. — Если говорить обо мне, то я не испытываю к народу никаких положительных чувств, потому что я объективен. А ты — нет. В глубине души ты и сам это понимаешь. — Как интересно. И почему же я необъективен? — он начинает меня бесить. — Потому что ты служивый. Как собачка. Её сажают на цепь, кидают ей косточки, и ей хорошо. А потом говорят: «Фас!», и она набрасывается на цель, и рвёт её зубами, и терзает, и раздирает на куски живую плоть, перегрызает глотки и захлёбывается в крови. А потом возвращается к хозяину, он ей кидает косточку, она её грызёт и греется на солнышке без лишней рефлексии. Такова твоя сущность. Твоя природа. Ты в принципе не можешь объективно смотреть на вещи, потому что ты всё видишь через призму своей служивости. — Ну охуеть теперь. Пошли аналогии, аллегории. Я тоже так могу: ты крыса. Трусливая мерзкая крыса, которая всю жизнь копошится в помоях и думает, что всё вокруг состоит из них. Она всех боится и потому ненавидит. За пределами помойки так страшно: там и собаки злые, и всякие малолетние дебилы, которые заживодёрить могут, и кошки, и прочие-прочие. Поэтому проще оставаться там в кругу таких же обоссанных крыс, вместе друг другу плакаться по кругу, как вас жутко обижали, как вы всех ненавидите и как вы всем когда-нибудь отомстите, когда придёт кто-то сильный, решит все ваши проблемы, подгонит вам абрамсы, вы на них проедетесь по Москве и всех ваших обидчиков покараете. А, ну и какие вы на самом деле классные ребята, но народ вас не оценил, потому они все быдло и вообще. Только даже если сильный и придёт, вы ему нахуй не нужны. Такие, как ты, вообще никогда никому не нужны. Вас травят. Ну как? Видишь, в эту игру можно играть вдвоём. — Ты так и не ответил, любишь ли ты народ, — через несколько минут молчания еле слышно произнёс рыжий уёбок. — Потому что на самом деле нет. Ты вообще никого не любишь. Твоё сердце холодное и мёртвое. — Да что ты? — такого даже я от него не ожидал. — Да, — его лицо искажается, как на некачественной пленочной фотографии. — Поэтому тебе всё время плохо. — С чего ты взял, что мне плохо? Ты давай с больной головы на здоровую не вали. — Тебе когда-то причинили очень сильную боль, и ты не можешь с этим справиться. Из-за низкого интеллекта и склонности к садизму ты вымещаешь свою боль через агрессию… — Слушай, может я свалю, а ты сам с собой попиздишь? Очень складно у тебя получается. — В глубине души… — Оставь уже в покое мои глубины. — В глубине души ты всё понимаешь, но никогда не признаешь. Тебе больно, и поэтому ты ищешь несчастных, слабых людей, чтобы хоть как-то реабилитировать своё разбитое вдребезги эго… — Я вижу, тебе реально и отвечать ничего не надо, сам справляешься. А потом я ушёл. Потому что пошёл он нахуй, вот почему. Вот что с людьми делает высшее образование. Чему их там вообще учат? Додумывать за собеседника, искать глубокие смыслы там, где их нет, и вилять жопой в духе «Нууу, каждый прав по-своему, и все по-своему не правы»? Тому, что если сместить одного уважаемого дядю и поставить вместо него другого, это что-то существенно поменяет? Тому, что если другой человек не знает какое-то латинское изречение или умное слово, которые абсолютно никак не пригодятся в жизни — то он не человек вообще, а унтерменш и быдло? Пиздец. Вот почему менять власть, менять страну, менять народ, кого-то учить жить всё время пытаются люди, которые даже по современным меркам мразоты? Знал я одного типа: трахал жену своего лучшего друга, а тот, когда об этом узнал, повесился нахуй. Потом он бросил залетевшую от него девку с младенцем. Трахал малолеток 13-14 лет и подсаживал на наркоту. С одной в итоге сошёлся, причём с редкой сукой и одновременно тупицей, которая всех своих знакомых и родственников умудрилась кинуть на деньги (а некоторых ещё и подставить) и даже девять классов не окончила. В общем, ах какая пара, пидорас и шмара. И эти два говна, сука, вместе ходили на митинги Карнавального. А потом набрали ещё больше долгов, свалили в какую-то залупу типа Грузии и оттуда продолжили свою политическую борьбу за абрамсы в Москве. Их родню теперь коллекторы ебут, а этим до пизды, главное, что их не достанут. Почему такая вода стала холодная… Вроде жарко же было. «Странно, что на Кубу, а не в Колумбию поехал», — выблевал В ОБЩЕМ ЧАТЕ этот хуесос Марк. Марк Марк Марк ебучий Марк как же я его ненавижу Белобрысый пидор «Ну, есть и минусы у работы: медосмотры там проходить надо, наркотики не употреблять», — говорит он какой-то пизде и КИВАЕТ НА МЕНЯ. Или тогда Он думал, что я не слышу «Не, ну его можно показывать детям всяким, подросткам. Мол, вы думаете, что употреблять наркотики круто, а посмотрите на него — вот что с ним стало». А Я ВСЁ СУКА СЛЫШАЛ ОН ЭТО ПРИ ВСЕХ Я ДУМАЛ МЕНЯ РАЗОРВЁТ ОТ ЗЛОСТИ СУКА В ЛИЦО МНЕ ЭТО СКАЖИ ТВАРЬ ЕБУЧАЯ НЕ УПОТРЕБЛЯЮ Я НИЧЕГО Я ДАЖЕ КУРИТЬ БРОСАЮ ЧТО ЧТО СО МНОЙ СТАЛО ДА НИЧЕГО СО МНОЙ НЕ СТАЛО Я НА НАРКОМАНА ЧТО ЛИ БЛЯДЬ ПОХОЖ Снова к бару. Там уже никого нет, кроме меня и негра. Все ушли дрыгаться под набор раздражающих звуков. Смотрю на толпу. Пытаюсь вычленить взглядом наименее отвратительные бабские жопы. Есть даже ничего такие. От этих мельканий голова болит. Как же я хреново соображаю. — Nice ass, boy! — заорала какая-то рыхлая блондинка, годящаяся мне если не в бабки, то в мамки точно. Чего? Это мне? — Tammy, Tammy! — сквозь смех кричат ей сопровождающие её бабы. Что за хуйня с этими канадскими тёлками, блядь? — Excuse me… You're excused. Какой-то седой мужик. Обычный мужик. Мужичок. Почему он вообще к своим не подошёл? Почему я? А… Возле бара больше никого, кроме меня, не осталось. — Do you understand me? Киваю. — Viens tu du Canada? Pouvez-vous m'aider? ДА ТЫ ИЗДЕВАЕШЬСЯ ЧТО ЛИ СУКА Я ЖЕ КИВНУЛ ЭТО ЧТО СУКА ТАКОЕ И ЗАЧЕМ — No, I'm from Russia. What do you need? Как же я ненавижу этот картаво-присюсюкивающий французский язык. Я даже на ублюдский английский перейду, лишь бы его больше не слышать. — Oh, really? — опять эта улыбочка. — Yes, — отвечаю, раз уж кивки он не воспринимает. — So what do you need? — Can you please lend me fifty dollars? — Чего? — я даже не понял, вслух ли это произнёс. — I was not warned that Canadian dollars are not accepted here. Could you lend me 50 American dollars? I would suggest changing them to Canadian ones, but I decided that they were of no use to you. So I'm asking you to lend me 50 until tomorrow morning, I'm from room 416, tomorrow I… Ну да, есть такой момент. Мне вообще напиздели, что здесь американские доллары не принимают, только евро. Хорошо, что не послушал. Бля, он всерьёз думает, что я буду с утра долбиться к нему в номер из-за каких-то ссаных копеек? Может, у них там так принято, конечно… — Everything is (или правильно are? да похуй) free here, — выдвигаю ладонь вперёд, как бы тормозя этот иностранный словопоток, слишком быстрый для моего угасающего сознания. — Only alcoholic drinks are free here. But not food. We just arrived, the restaurants are already closed, I just need to buy some food for my wife and daughter, — мужичок указывает на какую-то женщину с мелкой девчонкой. Мелкая машет мне рукой. Становится неловко. Нахожу шорты у бортика бассейна, вытаскиваю из кармана мятые, слипшиеся деньги. Нахожу 50 баксов и протягиваю мужику. — Take it, no need to return anything. Not a big deal for me. Бармен наливает ему виски. Он поднимает бокал. — For my Russian brother! Я неуверенно улыбаюсь и как-то смущаюсь. Киваю ему и сваливаю к чёртовой матери оттуда, чтобы прекратить ощущать растерянность и неловкость. Из-за басов вода в бассейне как будто вибрирует. Воздух кажется густым и желеобразным. Красивая черномазая девка, сидящая на ступеньках, тоже расплывается перед глазами. «Тебе просто причинили очень сильную боль», — сказал уёбок. Это называется «проекция», блин. Сидит, озвучивает свои собственные проблемы, приписывает их оппоненту и упивается тем, какой он сообразительный. Это во-первых. А во-вторых, всем кто-то когда-то причинял боль. Тоже мне Америку открыл. Подплываю к тому бару, что на другом конце бассейна. Выпиваю ещё водки. Возвращаюсь. Чернушка всё ещё здесь. Она улыбается мне. Интересно, у негритянок чёрная пизда? Никогда об этом не задумывался. Объективно, чем больше боли ты переживёшь и чем раньше (если переживёшь), тем большее преимущество у тебя перед теми, кого облизывали с рождения. Потому что ты сильнее. Потому что если тебе, семилетке, другая семилетка скажет: «Ты дурацкий дурак», ты можешь ответить: «А ты сучий выблядок и мать твоя сифозная шалава. Ещё одно слово, нахуй, услышу из твоего вонючего рта — выпущу тебе все потроха и перережу горло». И он охуеет. И все охуеют. Когда, кстати, меня в первом классе просили «нарисовать, что хочу», я нарисовал человека с перерезанным горлом, и им почему-то не понравилось. Потому что они считали меня совсем тупым. Думали, что я не знаю, что этот мир из себя представляет. Чернушка поднимает бутылку какого-то бухла и медленно выливает себе на водолазку, так, чтобы начали просвечивать сиськи. Вообще самое губительное, что можно сделать для мелких — создать у них ложное представление об этом мире. Сюсюкаться с ними до момента, когда они подрастут, увидят, как всё на самом деле, безвозвратно охуеют и станут как Вержбицкий. Подплываю к бортику, нащупываю в кармане скомканных шорт сто баксов и щелчком отправляю к чернушке. Она поднимает их пальцами правой ноги, снова улыбается мне и задирает водолазку. Блять, роскошные сиськи. Всегда бы так. Всегда бы всё было так просто. Были бы все женщины такими, как она — мир стал бы куда менее стрёмным местом. Интересно, почему у неё даже соски чёрные — ещё чернее, чем сама кожа вокруг них, — а ступни белые? — Hottie, come to us! — кричат ей какие-то петухи из числа танцующих. — Malditos gringos, — бросает она прыщавому негру, одёргивает водолазку и идёт к ним. Я какое-то время смотрю ей вслед. На её ноги. На её жопу. Мысленно прикидываю, сколько бы она с меня взяла за нечто большее, чем тридцатисекундную демонстрацию сисек. И сам не понимаю, зачем это мне. Помню, Тимоха сказал: «Только местных не еби, а то подхватишь такую, нахуй, кракозябру, что за две недели заживо сгниёшь». Ха-ха-ха. Интересно, что она думает обо мне на самом деле. Хотя нет, неинтересно. Не хватало ещё такой хуйнёй голову забивать. Так скучно, на самом деле. Всё это чудовищно скучно. Когда ты падаешь, падаешь, падаешь, а там ничего нет Ничего нет И само это падение просто до опизденения скучно Алкоголь, наркотики, ебля, всяческие извращения, сиськи, жопы, всё сливается в один неказистый ком И тебе становится наплевать На себя и на всех Все Мыслимые Мерзости Природы Вокруг Меня Роятся Словно Пчёлы Опять этот негр доебался Хули ему надо Боится что я утону тут что ли в этом лягушатнике Вспомнился недавний новый год. Никто не хотел дежурить в новогоднюю ночь, кроме меня и Сметаны. Холод, слякоть, волокнистое небо цвета нестираной портянки, какие-то долбоёбы носятся, селфи делают, одни мы стоим. Службу несём, так сказать. Я спросил его, почему он вызвался работать в праздник. Неужели вообще никого у него нет. Никогда этим вопросом не задавался. — Мне без разницы, — ответил он тогда, — праздник или не праздник. Я всё равно не отмечаю. Потом пропизделся через какое-то время: «Отец звал к себе, но я не поеду». — А где он живёт? — В Нижней Салде. Несмотря на хреновое настроение, я тогда еле сдержался, чтобы не заржать. — Звучит как место, куда посылают. Сметана промолчал. Так мы и молчали дальше час или два. Потом какая-то манда крикнула нам: «С новым годом!», Сметана сказал: «Взаимно», а я промолчал (потому что пошла нахуй, много чести ей отвечать). Молчали бы ещё до конца смены, если бы он внезапно не выдал: — Мы в военном городке жили, он начфином был. И к нему постоянно ходили бабы. Жёны лётчиков, героев… Мы в одной комнате жили, я за шкафом спал и слышал, как он их трахал. И я каждый раз думал: почему? Их мужья — герои, а они — с ним, с пустым местом, с поганым начфином… Не понимаю. А хули тут понимать. Всё это бабы… бляди. Вместо башки пизда, блять. — Dude… dude… How can you swim so fuckin' fast? — пищит какая-то белобрысая пизда. Они всегда пищат. Интонация уходит куда-то вверх. Даже если не разбираю или не слышу, что конкретно они говорят — всегда понимаю, что это они, а не наши. Хотя откуда здесь наши… Нет, ну они здесь бывают, конечно, но мне как-то охуенно не повезло, и я застрял здесь с этими. Шесть самолётов из Канады — и один из Москвы. А потом практически все наши разъезжаются по Варадеро и прочим локациям, а я тут один, где-то в заднице у дьявола. Ещё и с этими. — Welcome to Cayo-Coco, welcome to paradise! — орёт диджей. — Bienvenue à Cayo-Coco, bienvenue au paradis! Viva la Canada! Vive la Canadienne! Толпа отвечает дружным торжествующим визгом. У меня уже нет сил разговаривать. Мышцы горят, кожа горит, руки дрожат. — Sir… let me help you, sir? Себе помоги, блядь. Эти сучки ему что-то сказали про меня. — Sir… Да хуй с тобой. Пошли. Выкарабкиваюсь из бассейна. Колени разъезжаются, и этот мудак ловит меня за локоть, как будто я дед старый и без его помощи грохнусь обратно и утону. Блондинка с сальными волосами снова что-то пищит и подмигивает. Не знаю, как я заметил, что у неё патлы сальные. И больше ничего. Вот такая у меня парадоксальная избирательная наблюдательность. Санёк говорил, что подобные вещи вообще мужики редко замечают и обсуждают, а я веду себя с этими бесконечными доёбками по поводу чьей-то внешности как хулиганистая старшеклассница. *** — Ты живой? Ты меня видишь? — проникает чей-то голос сквозь жуткий, низкий гул. Из темноты на меня смотрят две пары глаз, знакомых и незнакомых одновременно. — Он живой? Сколько ещё протянет? Я пытаюсь пошевелиться, но не могу. Каждый вздох отдаётся болью в груди, а при выдохе вместе с воздухом изо рта и носа толчками вытекает кровь. Я вижу небо. Такое, каким оно на самом деле является — бесконечный ледяной вакуум, сплошной беспросветный мрак, объёмная, пульсирующая, студенистая чернота. Вой сирены, человеческие крики, лай собак, стук, лязг — всё сливается в тот самый гул, который я не просто слышу, я его чувствую. Он проходит через всё тело, как разряды электрического тока. — Ему пиздец, эти твари ему артерию перебили. Всё, бросайте его, смысла нет. Он уже покойник, — произносит чей-то рот. Я узнаю лицо Санька в прорези маски. — Прощай, — тихо говорит он, протягивает ладонь к моему окровавленному лицу и закрывает мне глаза. Становится темно. И тогда холод становится ещё более мучительно-нестерпимым. Мрак меня поглощает. Это даже не ад… Это пустота. Там ничего нет. Я просыпаюсь от резкого, неприятного звука, буквально ввинчивающегося прямо в мозг, и только через несколько секунд понимаю, что это телефон звонит. Чтобы сообразить, где я, нахуй, вообще, потребовалось ещё полминуты. Темно, мучительно холодно, воняет хлоркой. Я лежу на мокром кафеле, в одних плавках, тоже мокрых. В темноте угадываются контуры каких-то предметов, но я нихуя не могу разобрать. Холодно пиздец КАК ХОЛОДНО ёбаный рот блять Пытаюсь подняться на ноги, но босые ступни скользят по мокрому полу. Перед глазами всё плывёт и двоится. Рукой нащупываю раковину, склоняюсь над ней, и меня выворачивает. Желудочный сок обжигает горло и нос, я не могу ни выдохнуть, ни вдохнуть. Пытаюсь откашляться. ДА ХВАТИТ ЗВОНИТЬ СУКА КОМУ ТАМ НЕЙМЁТСЯ Полощу рот, но вкус блевотины никуда не уходит. Догадываюсь наконец вырубить кондиционер. Стаскиваю пододеяльник с идеально, по-солдатски заправленной кровати и набрасываю его на плечи. Не сразу соображаю, что бесящий стук, который я слышу — стук моих собственных зубов. Телефон продолжает надрываться. Хочется раздолбать его на маленькие кусочки. Экран источает свет, яркий, безжалостный, режущий глаза свет. Щурясь, как старый дед, подношу его к лицу и сбрасываю вызов. Кто бы это ни был, мне сейчас не до него. Мудаки, блять, никак не запомнят, что я в другом часовом поясе. Голова начинает болеть ещё сильнее, сообщения летят, визжат разными голосами, буквы прыгают, но я успеваю разглядеть одного отправителя: «УЁБОК МАРК» СУКА… ДАЖЕ ЗДЕСЬ ОТ ТЕБЯ ПОКОЯ НЕТ Я смотрю на эти буквы и чувствую сплошную, густую, спрессованную ненависть, ползущую по венам вместо крови. «Привет. Как твой коллега, и как человек…» Хорошее начало. «…я вижу, что с тобой в последнее время происходит что-то не то. Не знаю, что у тебя за проблемы, не знаю, как ты это видишь…» Ну началось виляние жопой. Давай, пиши текстом, что я наркоман, блять, про всё пиши, зачем иносказания? «…ты ведёшь себя странно, и это не только моё мнение…» Да, правда? И где же моё коллективное письмо, почему мне пишешь об этом только ты, ссученная ты гнида? «…возьми себя в руки…» Я как-то обойдусь без советов человека, который наплодил, блять, четверых спиногрызов в двадцать два года, набрал кредитов и совершенно не представляет, хули теперь со всем этим делать. «…потому что это совсем уже что-то ненормальное, когда мне пишут твои родственники…» Стоп. ЧТО? Я даже не дочитываю дальше эту шизопростыню. Набираю в ответ: «ты бредишь что ли хуйло ты блядь дегенеративное какие родственники». Нет. Так нельзя. Он специально хочет меня взбесить. Он именно этого и ждёт, чтобы потом всем показывать и говорить, мол, смотрите, ёбнулся совсем. Стираю. Набираю «какие нахуй родственники мудак». Нет, не так. «Привет. Какие родственники?». Всё. Вот так. Грамматически правильно, с большой буквы, никаких оскорблений. Спокойно. Спокойно. Я абсолютно спокоен. Всё, всё, всё, я успокоился. Надо подумать. Если этот гондон не выдумывает (а это маловероятно, он к фантазированию не склонен), то кто мог так отличиться? Мать? (так непривычно произносить это слово даже мысленно) Да не могла она. Даже если бы могла… что она бы написала? Я вязну в этой мысли, чувствую, что действительно остываю и мне уже не хочется никого живьём раздирать на части. Ничего бы мать не стала писать. Ни мне, ни кому-либо из тех, кого я знаю. Мы с ней не общались уже лет пять. Хотя то, что было до этого, общением тоже не назвать. Значит, мы не общались никогда. И я даже знаю почему. Вернее, всегда знал. Потому что она видит во мне мини-копию отца. Ну или какой-то придаток к отцу — хрен редьки не слаще. «Брат» как-то выдал, что мы жили в концлагере, где отец был комендантом, я — капо, а они, надо понимать, узники. Настрадался, бедняжка. Ну вот и ответ на вопрос. Да, этот мог. Помню, мать жаловалась кому-то: «Ну зачем Андрей к нему лезет, он же знает, какой он». «Знает, какой он». Ага, знает. Но у него собачий эякулят вместо мозгов и психика тринадцатилетней девочки во время первых месячных, что делает его непредсказуемым ебанатом, который может выкинуть практически всё что угодно. Рыжий уёбок? Он не относится к числу родственников, но… Хотя зачем ему это? Обоссался бы он писать псам режима, ещё и незнакомым. Вдруг через динамик выпрыгнут, побьют и на бутылку посадят. Открываю диалог с Ильёй: как всегда, помойка кружочков, ебучих стикеров и репостов, в которой нереально что-то найти. Самый последний кружочек: он десять секунд выдыхает пар от вейпа. Охуенно полезное сообщение, спасибо, не знаю даже, как бы прожил без него. А, это он переслал. В телеге есть ощутимый минус — не сразу замечаешь, что сообщение пересланное. — Ты прав, случилось ужасное, — еле сдерживая смех, произносит он в предыдущем кружочке. Не знаю, в каком притоне он его записывал — позади него какая-то ободранная стена, толпа визжащих обрыганов и невыносимо отвратительная музыка. — Мама, прости, я так хочу бухать! И если мне приспичит, то я пойду блевать! Мама, прости! — напела какая-то пизда прямо в камеру. — Алина, не мешай мне красиво грустить, — он всё-таки срывается и начинает ржать. — Володя всех заебал, и его отправили на какой-то петушиный остров. Да, точно, на остров Коко́. Можешь поискать его там и пойти нахуй, блядь. Предыдущее сообщение: «С ним что-то случилось?» от Andrzej Roszuk. Ну да, «брат», как я и думал. Этот мудак же сменил фамилию на материнскую. Только не своей, а моей матери. И обязательно уёбищные полонизмы использовать, чтобы случайный человек подумал, что ты точно не русский, а цивилизованный европеец. Светоч. Высшая проба. Всякое бывало, но писать коллегам… Это что-то новое. — С чего он взял, что со мной что-то случилось? — пишу. Я не ожидал, что он ответит прямо сейчас. Это скорее так. В пустоту. Илья ответил практически мгновенно. — «ты что, не знаешь?» — «если бы я знал то нахуя бы спрашивал у тебя блин хватит загадками говорить» — «ты не читал чат?» — «я уже давно его не читал че случилось-то блин» — «бляяяяя я думал ты знаешь» — «знаю что» — «ну, как сказать… ты теперь своего рода знаменитость» — «?» — «тебе круглый ещё не писал?» Рвота снова поднимается к горлу, по спине пробегает холодок. Что опять? Ну что опять не так? Где я опять проебался-то, блять, ну ёбаный в рот?! Возвращаюсь в диалог с Марком и медленно и внимательно читаю шизопасту, которую он настрочил. «Меня и мою семью из-за тебя достают журналисты и хер его знает кто ещё. Мне пишет человек, который называет себя твоим братом (при этом у него другая фамилия) и заявляет, что у тебя проблемы с психикой, и поэтому он переживает…» Интеллектуал Марк не знает, что люди могут менять фамилии или использовать в качестве никнейма не те, что в паспорте. Впрочем, когда и кому айкью из одной цифры мешал на службе в ОМОН? Первая пересланная переписка: опять Andrzej Roszuk. «Привет. Я брат Влада Лягина, вы же работаете вместе? С ним всё в порядке? Он очень давно не выходит на связь, и некоторые вещи указывают на то, что с ним что-то случилось. Вы давно виделись?» В ответ сдержанное «Вы ошиблись. Я не знаю, о ком вы говорите». Я чувствую, как горит, немея, лицо. Позор… какой же, блять, позор… Вторая… А вот вторая переписка совсем неожиданная. «Здравствуйте! Я колумнистка журнала "Нож", меня зовут Саша. Хотела бы поговорить с вами о вашем коллеге, Владимире Лягине. Готова платить за информацию». И «У меня нет таких коллег. До свидания» в ответ. Никогда бы не подумал, что буду за что-то благодарен Марку. Онемевшим неслушающимся пальцем перелистываю диалоги. Вижу непрочитанные от Сметаны, Витязева (его я вообще не видел месяца два уже), Лафета, Шульги (он же из другого взвода, мы никогда не общались), Борисова, от Тимохи, от Санька… Илья опять что-то пишет, двенадцать непрочитанных от Круглого… Последнее «ОТВЕЧАЙ БЛЯДЬ Я ВИЖУ ТЫ ОНЛАЙН ХУЛИ ТЫ МОЛЧИШЬ» Открываю. Первые несколько секунд не понимаю, зачем он прислал мне обложку какого-то глянцевого журнала для тупых пёзд. А потом как понимаю. Там я. И какая-то тощая чувырла с недовольным лицом. И огромная цитата в кавычках: «Я РАЗГОВАРИВАЮ С ТОБОЙ ТАК, КАК ТЫ ЭТОГО ЗАСЛУЖИЛА, Ш****». Чуть ниже, маленькими буковками: «Фотограф Margie Nevada о своём опыте, полученном во время петербургских митингов». Машинально отмечаю: ой, блять, Марджи Невада. Небось Настя Спермович какая-нибудь или Маша Пердовкина, но обязательно надо выдумать себе ну такой американский псевдоним, чтобы никто не догадался, что ты обычная русская девчонка из «пидорашки». И только потом понимаю, что на самом деле случилось, насколько серьёзные у меня теперь проблемы и почему мне все пишут. Успеваю только наклониться вбок, чтобы не блевануть прямо себе на ноги. *** Андрей Он ещё не успевает увидеть знакомый силуэт в полумраке комнаты, как его уже начинает бить крупная дрожь. — Ты уже давно сдох, — шепчет Андрей, едва шевеля онемевшими губами. — Тебя нет. Мне кажется. Это сон. — Да что ты говоришь? Ц-ц-ц… — его отец белозубо улыбается. Неестественно белые зубы инородно смотрятся на сизо-сером лице, между ними не угадывается контуров нёба или языка, словно они существуют сами по себе, зависшие в черноте. — Убирайся из моего дома, — сведённое судорогой горло Андрея превращает слова в жалкое сипение. — Твоего? Ты правда думаешь, что существует что-то твоё, уёбище? — отец смеётся, но его зубы при этом остаются сомкнутыми, мимика не меняется, а смех его высокий и противный, как скрежет ногтя по школьной доске. Он похлопывает себя ладонью по бедру. Это значит «подойди». — Я не буду к тебе идти, — ком в горле растёт, причиняя острую боль, глаза застилает пелена слёз. — Я ненавижу тебя. Убирайся. — Рот закрыл, блядь, щенок! — вдруг рявкает существо с внешностью его умершего отца. Его немигающие глаза, похожие на тлеющие угли в погасшем костре, вселяют такой безграничный ужас, что любые мысли о сопротивлении тонут в океане сводящего с ума страха, как маленькие тающие льдинки. Негнущиеся ноги сами несут Андрея к отцу. Вернее, к сотканному из мрака изломанному фантому с маской, повторяющей отцовские черты лица, и бутафорского вида белоснежными зубами. Густой склизкий плевок падает на пол. — Слизывай, чмошник, — говорит фантом. Язык Андрея отказывается ему повиноваться, горло сковывает льдом, дрожащие ноги подкашиваются, и он, рыдая, оседает на пол. — СЛИЗЫВАЙ, БЛЯДЬ!!! — Н-н-н-не-е-ет… — скулит Андрей, захлёбываясь слезами. — П-п-пож-ж-жалуйст-т-та-а… — СЛИЗЫВАЙ, СУКА!!! — осатанелый рёв, меньше всего напоминающий человеческий голос, окончательно ломает его волю. Андрей наклоняется и, невероятным усилием воли подавляя рвотный рефлекс, слизывает плевок с пола. — Вкусно? — издевательски спрашивает фантом. Отсутствие ответа ему не понравилось. — ВКУСНО?! — за криком следует удар в бок, заставивший Андрея несколько секунд корчиться на полу. — Д-д-д-д-д-да, — сипит он. — Что надо сказать? — фантом ставит ногу ему на живот. — С-с-с-п-п-пасибо, п-п-папочка. — А ещё? — ступня фантома впечатывается в лицо Андрея, стёсывая кожу с носа и губ. — П-п-п-прости м-м-меня, папочка, — шепелявит окровавленным ртом Андрей. — Ещё? — от пинка по почкам Андрей вскрикивает и неосознанно пытается отползти, хватая ртом воздух и разбрызгивая кровавые сопли и слюни. — Я б-б-больше не буду, п-п-папочка, п-пож-жалуйста, н-н-не н-надо! — Ты обоссался, — рот фантома брезгливо кривится, взгляд становится насмешливым. Андрей просыпается. Он сидит в большом компьютерном кресле перед мерцающим монитором, в комнате никого нет. По его ноге действительно стекает тёплая струйка. *** Владимир В уголке страницы была перепись брендов, которые нацепила на себя Джейн Канзас, то есть Мэри Калифорния, а, ой, Марджи Невада. «Кожаная куртка Yves Salomon, брюки из лаковой кожи Saint Laurent by Anthony Vaccarello, кожаные ботинки Gucci». Бля, а почему не перечислили то, что на мне? Ну там… Бронежилет «Кора», наручники «Нежность», берцы «Кобра», ПР-73…? Не? Почему только её шмотки перечислили, не понимаю? Даже как-то обидно. Про это, оказывается, в общем чате уже тысячу раз пошутили. Сметана вообще написал: «а прикиньте, напечатали бы фото, где эту дуру на бутылку посадили, а в уголке подпись: шардоне шато мутон урожая 1897 года :D». Саньку писала та же самая «колумнистка Саша», его тёзка. — «У меня много инфы, но есть одно условие» — «Какое?» — «Скинь фотку своих сисек» — «Эм… А деньгами никак?)» — «Какие-то ужасные вещи пишете. Я все-таки против коррупции». Тимоха был изобретательнее: «пошла нахуй сука засунь крестовую отвертку себе в пизду и проверни может в голове чего щёлкнет» Илья засыпал отправителя анимированными стикерами со свиньёй, которая опускает пятачок в воду и пускает пузыри. А ведь закреплённое сообщение в общем чате гласило: «!!! НИЧЕГО НЕ ОТВЕЧАЕМ, ЛИБО ЧС, ЛИБО ИГНОР, НЕ НАДО ОТШУЧИВАТЬСЯ И ГРУБИТЬ ТОЖЕ НЕ НАДО, НЕ ДЕЛАЙТЕ ПИДОРАСАМ КОНТЕНТ, МОЛЧИТЕ!!!». В комнате стоит запах хлорки и блевотины. У меня так и не получилось его с себя смыть. Санёк скидывает картинку с какими-то анимешными девками и подписью: «Опять он пьяный валяется. Ещё и обоссался. И что нам с тобой делать, дружок?» «Хорошо, что ты в отпуске», — пишет Илья. — «Прикинь, эти дауны думают, что ты из-за этой истории в отпуск ушел». Шульга потом сказал, что они и повышение моё к этому приплели. Угу, повысили за то, что сказал Эмили Техас: «Заткнись, шлюха», а потом: «Я разговариваю с тобой так, как ты этого заслуживаешь». А если бы в рыло ей дал — тогда бы сразу медалью наградили, ага. Повысили меня из-за участия в разминировании, причём месяц назад. Но кому какое дело. Гораздо веселее это звучит в комплексе: зверюга в форме оскорбил бедную фотограф_иню-лесбиянку (а это-то я, кстати, как должен был узнать?), после чего сразу же получил повышение и трусливо сбежал в отпуск, а коллеги теперь прикрывают его жопу, кроя хуями невинных честных журналистов. Как страшно жить, блять. Даже не понимаю почему, но я почти не злюсь. Мне то ли смешно, то ли грустно. Открываю диалог с Андреем и только сейчас замечаю в ссылке на его профиль «child of despair». Ёб твою мать, 13 пропущенных звонков и 124 сообщения! Я не собираюсь это всё читать. По крайней мере, сейчас. Пишу: «эх ты». А что тут ещё скажешь? Добавляю: «со мной все нормально, не надо пока мне звонить». Мне становится интересно, что в ссылке на аккаунт рыжего уёбка. И там, неожиданно, тоже не бессмысленный набор символов: «endless pain». Из лавины расплывающихся в глазах букв внимание выхватывает: «я люблю тебя». Не хочу на это отвечать. Не знаю, что сказать. Охватывает такое смущение, что загораются кончики ушей и дрожат пальцы. Молча закрываю телеграм и выключаю телефон. Не хочу больше ничего знать и ни с кем разговаривать. За окном уже светает. Подхожу к окну и вижу остатки компании разомлевших от бесплатного бухла канадцев у бассейна и парочку танцующих негров у бара. Они поют: «…una mattina mi son svegliato, о bella ciao, bella ciao, bella ciao ciao ciao…»