Мой акардиальный близнец и его половые проблемы

«There lived a certain man, in Russia long ago He was big and strong, in his eyes a flaming glow» Boney M Максим «Россия будет свободной. Ваш Путин подохнет и никто вас не защитит», — отправил я в чат «СИЛОВИКИ». После минутного молчания сразу несколько пользователей начали «набирать сообщение», но ответ всё-таки пришёл лишь один: глумливый смеющийся смайлик. Хотя нет. Уже два. Пользователь vityazev7 (Господи, почему «7»? Это количество извилин в мозгу?) предположил, что «вова опять перебрал». Кто-то прислал видео, которое автоматически начало воспроизводиться, и на всю комнату завопило: «ВНИМАНИЕ! В БЕСЕДЕ ОБНАРУЖЕН ПОНАДУСЁРОВЫЙ КАКЛОШВАЙН! СРОЧНАЯ ЭВАКУА…» — Бля… Что за поеботина?! — едва я успел закрыть телеграм и «объявление» затихло, Лягин ожил и заворочался, не переставая возмущаться. — Ничего, спи дальше. Ложная тревога. Он недовольно скривил рот подковкой и отвернулся, подтянув одеяло к подбородку. От него буквально разило перегаром, но мне почему-то не было противно. Я протянул к нему руку и щёлкнул его по носу. Он поморщился, но даже не открыл глаз. Хотя я рассчитывал, что ему будет если не больно, то хотя бы неприятно. Ну ладно. Тогда я снова вернулся к его телефону. Зарядка падала со скоростью снежной лавины, телефон, из-за забитой памяти и количества установленных на нём ненужных приложений, быстро перегревался и глючил, так что времени на знакомство с богатым внутренним миром Лягина у меня оставалось всё меньше. Буду действовать наугад. Я пролистал диалоги в вацапе: огромное количество контактов, большая часть из них либо подписаны цифрами, аббревиатурами и сокращениями, либо не подписаны вовсе. Листаю: «Круглый», «Сметана», «Шлюха», «АН», «АЕ», «Д1», «Её Мать», «Бор», «Кефир», «Шар», «Жарик»… …«Отец» — ну-ка? Возможность узреть воочию послания от этого жуткого человека вызвала у меня такой прилив любопытства, что кончики моих пальцев буквально загорелись. Беглого взгляда хватило, чтобы понять, что общение между старшим и младшим Лягиными трудно было назвать идиллическим. — «Всрались мне твои извинения, ебанутый безмозглый щенок», — припечатывал отец. — «прости меня пожалуйста прости я исправлю все», — умолял сын. — «Что ты блядь можешь исправить? Ты можешь только все запороть потому что ты ебаное дерьмо блядь». Чем дальше я читал, тем дискомфортнее мне становилось. На секунду я ощутил себя персонажем фильма ужасов, в мозгу которого пульсирует «не ходи туда, не ходи» перед самым входом в логово какого-нибудь чудовища. — «я не хотел чтобы так получилось» — «Ты думаешь, кого-то ебет, что ты там хотел?» — «пап» — «Что «пап», долбоебина ты великовозрастная?» — «ну что мне сделать?» — «Самое лучшее, что ТЫ можешь сделать — это НИЧЕГО, блядь, просто захлопнуть свою пасть и НИЧЕГО НАХУЙ НЕ ДЕЛАТЬ, пока я разгребаю за тебя всю хуйню, ебло тупое» — «прости» — «Я БЛЯДЬ СКАЗАЛ ЧТО МНЕ НАХУЙ НЕ УСРАЛИСЬ ТВОИ ЕБУЧИЕ ЖАЛКИЕ НИЧЕГО НЕ СТОЯЩИЕ ИЗВИНЕНИЯ. СЛОВО ЧЕЛОВЕКА СТОИТ СТОЛЬКО ЖЕ СКОЛЬКО ОН САМ СТОИТ. А ЧЕГО СТОИШЬ ТЫ???» — «да блин пап» — «НЕТ БЛЯДЬ НЕПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ» — «я не знаю» — «ХУЙНЯ!!!» — «да не знаю я блять что ты хочешь услышать» — «ТЫ КАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАЕШЬ БЛЯДЬ ШВАЛЬ» — «прости» — «НЕ БЕСИ МЕНЯ БЛЯДЬ ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ ОДИН ЕБУЧИЙ РАЗ НАПИШЕШЬ СВОЕ ЕБУЧЕЕ ПРОСТИ Я НИ НА ЧТО НЕ ПОСМОТРЮ Я БЛЯДЬ ПРИЕДУ И ЕБАЛО ТВОЕ ТУПОЕ РАЗНЕСУ» — «хорошо пап я больше не буду не злись» — «Я так и не услышал ответа на свой вопрос. Чего ты стоишь?» — «да не знаю я» — «НИЧЕГО. НИЧЕГО ТЫ БЛЯДЬ НЕ СТОИШЬ КАК И ТВОИ СЛОВА КАК И ТВОИ БЕСКОНЕЧНЫЕ ОБЕЩАНИЯ КАК И ТВОИ ИЗВИНЕНИЯ. ПОНЯТНО ИЗЛАГАЮ?» — «да» Листаю вверх. — «ТЫ ДЕБИЛ ЕБУЧИЙ НЕОБУЧАЕМЫЙ СУКА ХОТЬ РАЗ ПОДУМАЙ СВОЕЙ ПУСТОЙ БАШКОЙ». Выше. — «ВСЕ СУКА ИЗ-ЗА ТЕБЯ ИЗ-ЗА ТВОЕЙ ТУПОСТИ ИЗ-ЗА ТВОЕГО КОБЕЛИЗМА ИЗ-ЗА ТВОИХ БЛЯДЕЙ ИЗ-ЗА НАРКОТЫ ТВОЕЙ БЛЯДЬ ШВАЛЬ ЛУЧШЕ БЫ ТЫ СТЕК ПО ЖОПЕ ТВОЕЙ МАМАШИ НА ПРОСТЫНЮ ЗАДОХНУЛСЯ В ГОНДОНЕ ИЛИ СДОХ ПРИ РОДАХ» Выше… «КАКОЙ ЖЕ ТЫ ТУПОЙ СУКА НУ КАКОЙ ЖЕ ТЫ БЛЯДЬ ТУПОЙ НУ ДАЛ ЖЕ БОГ ВЫБЛЯДКА» Ещё выше… «Я ТЕБЯ ТАК ОТХУЯРЮ Я БЛЯДЬ ИНВАЛИДА ИЗ ТЕБЯ СДЕЛАЮ ГОТОВЬСЯ СУЧЕНЫШ» Сплошняком капс, оскорбления — и жалкие мольбы, оправдания и извинения в ответ. «Сука» — а тут что? Последнее сообщение трёхмесячной давности: «ты реально на голову больной урод и извращенец исчезни из моей жизни ПОЖАЛУЙСТА». В желудке противно заскребло. Ладно, в такие дебри я залезать не буду. Однако, стоило мне открыть браузер, идиотское смешливо-авантюристское настроение ко мне вернулось. Первая вкладка — «xvideos», вторая «трансплантация органов в китае», третья «сифилис признаки». Захожу в историю поиска и чувствую, как меня сотрясают, подобно ударам тока, приступы хохота. «spanking» «spanking belt» «belting» «belting spanking ass» «painful spanking» «spanking big ass belt belting painful punishment» «рапорт на отпуск омон» «rape porn» «rape porn forced to fuck» «big tits rape forced» «big tits boobs rape forced anal» «женщины маньяки бывают» «женщины маньяки список» «забивание свиньи» «видео из ликов смерти где паяльник» «шоплифтеры шлюхи видео» «шоплифтеры шлюхи амилия оникс видео» Было и нечто совершенно неожиданное: «жертвы насилия истории», «настоящие истории жертв изнасилования», «реальные истории жертв изнасилования», «рассказ жертвы изнасилования», «изнасилование история жертвы»… И прочие вариации. «ирина волк» «ирина волк правило 34» «муж избил салават» «муж избил за измену салават видео» «муж избил за измену салават видео без цензуры» «тим тим мороженое с розмарином купить» «painful anal» «аnal painful painal rape» «anal rape painful» «rape forced painal» «lesbian teen kiss» «girl lesbian kiss rape big tits» «rape lesbian fuck» «teen lesbian rape two girls spanking» «spanking blood» «lyen parker blood spanking» — Господин полицейский, — склонившись над Лягиным, шепчу я. — Вы любите «painful forced anal»? — Чего? — отмахнулся он. — Нет. — Некоторые данные говорят об обратном. Вы всё-таки любите «painful fo…» — Нет, — его щёки начали стремительно розоветь. — Ненавижу. — То есть вы, когда мастурбируете, превозмогаете отвращение? — я пытаюсь ещё раз щёлкнуть его по носу, но он резко отворачивается. — Нет, — огрызнулся Лягин. — Отъебись. — И даже без «belt spanking» обойдёмся? Он пробурчал нечто неразборчивое, розовый цвет его щёк сменился пунцовым. Такой реакции я, признаться, ожидал менее всего. — Госп… — Не называй меня так. — Почему? — Потому, блядь. — Это не аргумент. — Тебе ещё и аргументы, блядь, нужны? — Почему нет? — Потому что я не отношусь к МВД. Такой ответ устроит? — И? — Хуи. — Мне нравится так тебя называть, потому что тебе подходит. Ты похож. — А ты ведёшься на всё, что похоже? — Иногда. Ну, слушай, «господин росгвардеец» — это как-то слишком тяжеловесно, не находишь? — Не нахожу. — Господин полицейский, а почему у вас в истории браузера одно порно? Вы что, целыми днями дрочите? — Да блин… — он фыркнул и обиженно поджал губы. — Знаешь, сколько у меня не было девушки? Увидев мой озадаченный взгляд, он добавил: — Я имею в виду, постоянной. Нормальных отношений. — А они тебе нужны? — с иронией уточняю. — Представь себе. Два года у меня уже не было нормальных отношений, блядь. — Интересно, почему же это? Он молча показал мне средний палец. — Никто не разделил твоих пристрастий к painal и spanking? — Пошёл в пизду, — Лягин, будучи не в силах и не в настроении на конфронтацию, отодвинулся от меня и уткнулся лицом в подушку. Я обратил внимание на то, что у него, пожалуй, тяжеловатая челюсть. В таком положении эта деталь становилась особенно заметной. А ещё когда он запрокидывает голову, зевает или ест что-то. Но эта черта его совсем не портит. Даже придаёт некую изюминку в сочетании с точёным прямым носом, красивой линией рта и выразительными глазами. — Господин полицейский, а что ж вы меня в anal-то не послали? Зачем приплетать какую-то там пизду? Они вас, как мне кажется, мало интересуют. — Вот приебался… Он переворачивается на спину и тупо смотрит в потолок, скрестив руки на груди. Его лицо выглядит возбуждённо раскрасневшимся. Больно (мне бы так хотелось) щипаю его за щёку. Получается сильнее, чем я рассчитывал. Даже чувствую подушечкой пальца его зубы. Но он не вскрикивает и не вздрагивает. Просто шумно выдыхает и морщится. — Ты глист, Максим. — Что? — Ну, глист жопный. Солитёр. — Потому что влез в твою личную жизнь? — Не-а. Просто внешне похож. — А раньше ты говорил, что я на крысу похож… — Ну такой вот ты многогранный. — Ну хорошо, — эта ситуация пробуждает во мне какой-то нездоровый садистский азарт. Мне хочется найти больше. Мне хочется найти самое болезненное, кровоточащее, и запустить туда ногти. Ткнуть его туда носом. Он это чувствует и не останавливает меня. Такая вот интересная игра у нас получается. — Так значит, «whip spanking»… — Там не могло быть слова «whip», — перебивает Лягин, закатывая глаза. — Почему? — Я не знаю, как оно пишется. Пиздеть мне вздумал? — Кому это мешало? — невозмутимо пожимаю плечами. — Напишешь с ошибкой — всё равно поисковик много чего выдаст. — А ты откуда знаешь? — Рассказывали. — Кто тебе, блядь, рассказывал? Думаешь, я поверю, что у тебя друзья есть? Длинное видео, целых четыре минуты. Включаю: две девушки, одна блондинка (я узнаю её, это она отправляла голое селфи и это у неё над грудью вытатуированы три шестёрки), другая с фиолетовыми, коротко стриженными волосами, целуются. Проматываю. Да, всё видео занимает их долгий, слюнявый поцелуй. На второй минуте блондинка прерывается и смотрит в камеру. Тогда голос Лягина из-за кадра требует «ещё!». — Любишь лесбиянок? — пытаюсь скрыть удивление. Получается плохо. — Ненавижу. — А… Тебе нравится, когда девочки целуются, потому что этого хочешь ты, а не потому, что этого хотят они. — Бинго. — Что за блондинка? Это она «Сука» у тебя в контактах? — Нет. «Сука» — это «Сука». — Информативно. Тогда «Шлюха»? — Нет, — он странно, криво улыбается. — Это вообще не тёлка. — А кто? — Товарищ один. — Ты его «шлюхой» называешь? — Да не в этом смысле. Просто он Илья. — Чего? — Ну Илюха… Илюха-шлюха… Всё, проехали. — А кто она тогда? Эта блондинка с татуировками? — Не твоего ума дело, — судя по переменам в его настроении, я достиг желаемого и заставил его испытать дискомфорт. Но почему? Что такого в невинном вопросе про блондинку? — Я уже который раз на неё натыкаюсь, оттого и возникает закономерный вопрос… — Жалко, что желания завалить своё тупое ебало у тебя не возникает. Вот оно! В точку! Надо дожимать. — Так как она записана? Вы встречались? — Да конечно, блядь! Ещё чего не хватало! — восклицает он с таким яростным возмущением, будто его обвинили вообще чёрт знает в чём, а не в поддержании отношений с девушкой, чьи интимные фотографии и видео хранятся у него в телефоне. — А с кем тогда ты встречался? Как они записаны? Как «Мразь» и «Уебанка»? Или сколько их у тебя было? — А… а у тебя? — он неожиданно перешёл на «режим нападения», но как-то неуверенно и хило. — А мы не обо мне говорим. — Поче… — начинает он. — Потому что, блядь, — зло и чётко проговариваю. — Потому что я так сказал, ебанутый безмозглый щенок. Он как-то неуловимо меняется в лице, даже взгляд его становится каким-то потерянным. Как у ребёнка, который стоит в очереди у кассы без родителей. Очередь движется, а мамы всё нет и нет. — Ну… ладно. — Так ты ответишь на вопрос или нет? — Три. — А на фотографиях их побольше. — И чего? — Кем тебе приходятся девушки на фотографиях? — Не помню. — Врёшь. Рановато тебе для проблем с памятью. — Никем они мне не приходятся, — с неожиданной агрессией произносит он. — Они никто. Вот и всё. — А те, которые «кто»? Где они? Как записаны? И зачем ты хранишь фотографии тех, которые «никто»? Чтобы справляться с острым ощущением одиночества и никому не нужности? Телефон в моей руке вибрирует. Открываю новое сообщение: фотография голой пожилой женщины, очевидно, давно и тяжело больной ожирением. Подпись: «это твоя мама она наблевала в торт что делать???». Отправитель: та самая «Шлюха». Точнее, тот. Листаю переписку вверх. Лягин пишет: «я тут на работу иду а мне на встречу твоя мама ну и как начнет мне хуй сосать а я короче торопился сильно ну и пришлось вырубить старую мразь. можешь подобрать она там валяется в районе обводного». «Шлюха» отвечает: «ничего сама доберется ей полезны прогулки». — Высокие отношения, — говорю. Он хмыкает. — Скажи хотя бы, как звали ту, которую ты избил? — без особой надежды интересуюсь я. — Вика. *** Владимир — Я тебе говорю, не доёбывайся до людей слабых. Если видишь, что человек не самоценный, не самостоятельный, то не трогай ты его. Тимоха тяжело вздохнул и закатил глаза. — Мне надоело твоё постоянное неуместное самоутверждение. Завязывай с этим. Всё, не пиши им больше ничего, — наманикюренный ноготь Иры, тимохиной жены, назидательно стучит по экрану его телефона. Он нехотя убирает телефон в карман. — Володь, тебя это тоже касается. Взрослые люди же, ну? Я не собираюсь ей ничего отвечать. Для неё меня здесь нет. — Вот, блядь, зачем? Мы такие крутые, мы издеваемся над инвалидами, умственно отсталыми и вообще людьми, у которых проблемы, и чувствуем таким образом себя значимее? Вернули 2012 год? Хуй ко рту ветерана не прифотошопили ещё, нет? Ой, блядь, ой. Когда же ты заткнёшься… — Вот что вы прицепились к этому мальчику, что он вам сделал? Этому мальчику за тридцатник, защитница ты ебливая. — Ну пишет он стихи, ну хуёвые у него стихи, и что? — Если он выкладывает свои писульки в общий доступ, значит, готов слышать чужое мнение, — вяло спорит Тимоха. Ира пытается заглянуть мне в глаза. Для такого трюка ей приходится слегка запрокинуть голову: такая она мелкая. Полторашка. Почему мелкие бабы все как на подбор такие выебистые? — А вы не мнение высказываете. Вы с самого начала настроились издеваться и не можете успокоиться. Бегаете за человеком по всему интернету. Двойной ряд нарощенных ресниц дрогнул, в его тени сверкнули праведным гневом Ирины глаза. — Ир, почему тебе не похуй? — мне настолько не хочется влезать в этот разговор, что даже язык двигается как-то лениво-нехотя. Мы приближаемся к «Владимирскому пассажу». Если честно, центр всегда на меня давил. Все эти обсасываемые провинциалами больные грязно-жёлтые дома, ебучие толпы буквально везде, забегаловки всех сортов и расцветок, набухшие на каждом доме, как прыщи на ебале подростка. Не устаю охуевать с самого факта того, что существуют на свете уёбанные на голову, которые готовы кататься туда, где я живу и работаю, специально для того, чтобы восхищаться каждым обоссанным углом и публиковать фотографии, которые абсолютно, блядь, ОДИНАКОВЫЕ, чтобы потом с такими же хуесосами давить из себя эстетов и восхвалять самую прогнившую и зачервлённую часть Питера в своих бложиках. Право на творчество. Как звучит-то. Какое, нахуй, творчество? Если ёбаную шваль вовремя не щёлкнуть по носу, она начинает задаваться и думать о себе слишком много. Каждый второй спешит назвать себя поэтом, фотографом, инфлюенсером, блогером, художником — куда ни плюнь, попадёшь в творческую и неординарную личность. Ну, это неординарность того же рода, что у картофельного очистка в луже помоев. Вроде, по форме слегка отличается от собрата, а по факту — мало того, что та же хуйня, так ещё и мусор, ни для чего не пригодный. А люди типа меня просто иногда разрезают веки слепым крысятам. То есть тыкают «творческую богему» в её уёбищность. Должен же кто-то этим заниматься? Арина тоже мнит из себя дохуя необычную. Из тех, которые: меня трудно найти, легко потерять и бла-бла. Тупая корова, мразь, блядь, шваль. Я мысленно переношусь во вчера и снова не знаю, куда деть руки, прячу телефон, разрывающийся от звонков. Сердце колотится где-то в горле, уши горят. Мы с Тимохой идём вдоль автозаков. Триста метров туда — сто метров обратно. И снова. И снова. — Ты понимаешь своими куриными мозгами, что я на работе, блядь?! — с ненавистью выдыхаю в динамик. — Меня не ебёт, где ты, Вов! — надрывное хихиканье. — Меня твои запарки совершенно не ебут! Я верила тебе, понимаешь?! Я ТЕБЕ ОДНОМУ ВЕРИЛА!!! Отбой. — Заметят же, — скучающе сообщает Тимоха. А ТО Я БЛЯТЬ НЕ ЗНАЮ — Мне-то что, — он хмыкает. — Не меня ж оштрафуют. Болтай дальше. — Уёбок, — устало отвечаю. НО НА САМОМ ДЕЛЕ ХОЧУ СКАЗАТЬ НАМНОГО БОЛЬШЕ телефон вибрирует разрывается ну что ты ещё хочешь мне прислать ебучая живодёрка руки свои порезанные опять что ли нашлась блядь золотой пизды колпак изменили ей ну посмотрите что что что ты мне там отправляешь сколько ты там таблеток сожрала или что чего ты добиваешься мне похуй я тебе не верю я больше не куплюсь я больше не куплюсь больше никогда не куплюсь на твои сучьи манипуляции сука ты сука тупая сука тупая тупая тупая сукатупаятупаясукатупаясука умри уже переедь тебя мусоровоз утопить бы тебя как собаку суку таких сук нету нигде … — Строчит и строчит, строчит и строчит! Нет бы ребёнку время уделить, так нет, в интернете кто-то неправ… — вырывает меня из воспоминаний голос Иры. Пиздец, устроила мозгопоёбку. Живой пример того, что женщинам надо засовывать тампон не только в пизду, но и в рот. — Значит, так. Я сейчас иду на маникюр, а ты — в Буквоед. Забираешь книги для Юли, возвращаешься и ждёшь меня, — Ира начинает растягивать слова, будто говорит с пиздюком. — Запоминай: подходишь к кассе. Там сидит человек. Ты ему говоришь: у меня онлайн-заказ. Называешь три последние цифры номера заказа. Понятно? — Понял. — Тимофеев, не ври. Я тебя знаю, у тебя такой взгляд в моменты, когда ты вообще нихуя не понимаешь. — Ну… — Ещё раз… Ты подходишь к кассе, говоришь: «У меня онлайн-заказ», называешь три последние цифры номера заказа и, если спросят, говоришь: «Там шесть тоненьких книжек». Каких — ты всё равно не запомнишь. Справишься? — Да должен, вроде, — ещё более уныло огрызнулся Тимоха. В Буквоёбе, как всегда, человеческая каша подпирает стены, суетится, копается в ручках, блокнотиках и прочей поеботе, сальноволосые школьники пиздят мангу, ластики и жвачки, — короче, жизнь кипит так, что не протолкнуться нихуя. Пока Тимоха уныло щёлкал ебалом в очереди, я прошёлся вдоль стеллажей с книгами. Машинально прочитал «Падение Гондолина» как «Падение Гондона». Мысленно выбесился от вопиющей инфантильности своего чувства юмора. Пробежался глазами по маячащим перед глазами ёблами и выбрал цель для ментального опиздюления: продавщица с розовыми волосами и коротким поросячьим носиком. — Подскажите мне новинки аниме? — Какой жанр вас интересует? — по её надменному ебальнику ясно, что она меня раскусила. Понимает, пизда косорылая, что я над ней потешаться сейчас буду. — На ваш вкус! — Я предпочитаю яой. Ну кто бы сомневался. Такие, как ты, его обычно и предпочитают. Стрёмные, недотраханные дуры со снарядом в башке. — А есть что-нибудь из того, где огромные осьминоги баб щупальцами е… Я прерываюсь на полуслове. Вообще всё замирает. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потому что заметил хрупкую девушку, балансирующую на стремянке возле книжного стеллажа. Она напомнила мне тогда «Девочку на шаре», образ из какой-то детской книжки, или фильма, не помню даже. Хрупкая настолько, что страшно было её касаться. Хотелось отойти подальше, чтобы ненароком не навредить. На её бледное, полупрозрачное какое-то лицо и острые плечи падали мягкие рыжевато-каштановые пряди, превращающиеся ближе к маленьким круглым ушам в нежные завитки. У лба и шеи золотилась подпушка, заметная только в свете лампы, под которой она стояла. Она просто охуенная. Ради такой можно умереть. Я уже забыл тогда, о чём хотел сказать. Сущей хуетой это показалось, как и вообще всё, что я могу выдать. Только какую-то унылую, никому не нужную и неинтересную хуету. Она переставляет книги с таким сосредоточенным видом, что становится смешно. Шепчет что-то себе под нос. Щурится. Чувствую себя огромным, неуклюжим, и… вспомнил нужное слово — НЕУМЕСТНЫМ. Стою тут, блядь. В трениках. Руки в карманах. Несу хуйню какую-то. К людям пристаю. Припёрся, блядь. Нахуя, спрашивается. Мне кажется, если я шевельнусь, если сделаю хоть шаг, то посшибаю к хуям собачьим все стеллажи, всё поломаю, разрушу, испорчу. И все будут пялиться на меня. Все УЖЕ на меня пялятся. все смотрят только на меня кому я всрался блядь на меня смотреть а вот же ж а смотрят ждут момента ждут пока я облажаюсь пока сделаю что-то не так да я уже я уже сделал не так всё — На чьё имя заказ ваш? — наваждение ушло, по ушам ударил голос додика-кассира. — Тимофеевой Ирины Константиновны, — цедит сквозь зубы Тимоха. Видимо, пока я тут миндальничал с продавщицами, он успел порядком подзаебаться. — А что в заказе было, точно не помните? — Шесть книжек. Тоненьких. — Автора хоть одного помните? — Нет, — с ненавистью выдыхает Тимоха. — Ну, я вот не могу найти… — Так смоги. — Извините… — Ищи давай, а не извиняйся. Девушка ловко, как обезьянка, слезает со стремянки. Пытаюсь разглядеть бейджик. Есть! «Сударикова Виктория». Ну и что тебе это даст, еблан? Имя он узнал. Продавщицы в книжном, сука, магазине. Клоун. Ёбаный, блядями обоссанный клоун. Постыдился бы. На продавщицу он запал. Она оборачивается на меня. Её аккуратный подбородок, острое плечо и тоненькая шея на миг становятся одной линией. И что я скажу? Что вообще в таких случаях говорят? Нутром же чую баб, которым неинтересен, и никогда не пытаюсь их склеить, чем уберёг себя от куколдских унижений. И потому… потому всё обычно как-то само собой происходит. А сейчас? Мы не на гиге, не на концерте, не в баре даже, мы не бухие, она абсолютно во мне незаинтересована. А чем я могу её заинтересовать-то? Что я могу ей рассказать? В будущем, в перспективе? Ну, Сударикова, ну, Виктория. И что мне даст эта информация? Что я ей скажу? Что я могу сделать, чтобы она не ушла сейчас? Розововолосая хрюшка окликает Сударикову. Та роняет книгу. Сразу же нагибается и распрямляется. Без книги, блядь. Не подняла с первого раза. Пиздец, я же сейчас мог её поднять и завязать разговор… Да хуй там был. Она бы пропищала «спасибо» и ушла. Какой разговор? «Ка-акой- та-акой разговор?» — прозвучало в башке голосом Тимохи с его глумливым рязанским аканьем. Есть в этой Судариковой что-то по-девчачьему дебиловатое. И это мне даже нравится. Она вся какая-то несуразная. — У вас в заказе есть книга Скультэ «Английский для малышей»? — Понятия не имею! — Точно! — с огромным облегчением лепечет додик на кассе. — Нашёлся ваш заказ. — Да что ты? Тимоха говорит «что» как «ч-что». Угарно. Замечаю, что Сударикова-то пропала. Как будто и не было её. Как я не догадался тогда, что она съебалась в подсобку? Пиздоголовый мудак. Не удивлюсь, если от меня подальше. *** Второе посещение Буквоёба началось именно с заставленной коробками подсобки. — Молодой человек, сюда нельзя! — узнаю тупую пизду с розовыми волосами. Нахуй пошла. Таким тоном говорит, будто действительно может мне что-то сделать. — Сударикова Виктория работает сегодня? — обращаюсь сразу к чуваку за компом. На вид задрот задротом, но явно более значимый в этом сраном магазине персонаж, чем эта дура. — Нет, у неё пятидневка со вторника по воскресенье, — спокойно, без лишних вопросов отвечает чувак. Сразу видно, с мужиком базарю. А не с тупой, истеричной пиздой. Одна из таковых, кстати, сейчас зыркает так злобно, как будто мне тут тайны мадридского двора раскрыли, а не смену ебучей продавщицы. Помню, как высматривал её в окне. Как ссал зайти. Не знаю, почему. Как услышал разговор прыщавого додика и розововолосой дырявой шлюхи, курящих у дверей Буквоёба. — Ты переоценку закрыл? — Не, Вика ещё не доделала. — Помнишь, я говорила, её ебанат какой-то спрашивал? — Тот, который с аниме? — Да. Он ещё так сказал… «Сударикова Виктория»… Как мусор или коллектор. — Ты не спрашивала, у неё долгов нет? — Не спрашивала… Думаешь, реально коллектор? — А ты видела, какой он здоровый? — Ну, если что, я молчать не буду. Это Олег ему сказал график её работы. Конч он последний после этого. — Да не только после этого. Слушай, мне показалось, что у него маниакалочка. Ну там… Речь, жесты. Или он под чем-то. Я понимаю, о чём говорю. И у него костяшки сбитые кровавые, заметила? И вот тут губа рассечена… Чувствую, как у меня краснеет лицо. Раньше, чем успеваю продумать, что скажу и сделаю, выхожу из-за угла прямо к ним навстречу. — И взгляд такой нездоро… — дрищ резко затыкается. Тоже закуриваю. Сигарета подпрыгивает между пальцев. — Какие новинки есть, не подскажете? — набираю полные лёгкие дыма и выдыхаю его прямо в недовольное ебало розововолосой. — В разделе «аниме»? — она корчит ещё более мерзкую рожу и отгоняет дым ладонью. — Ага. — Поступил пятый том «Бездомного бога» и второй том «Тетради смерти», если вам это о чём-то скажет. — Классно. Пойду полистаю. — Они запаяны. — Да и похуй. Точно помню, в момент, когда я почти зашёл, эта пизда попыталась преградить мне дорогу, а я её тупо отодвинул в сторону. Может, зря. Типа… может, оно было бы и к лучшему, если бы я тогда ушёл. Но я не смог бы просто уйти в любом случае. Как сейчас вижу перед собой её узкие джинсы с подворотами, карикатурно огромные для тонких ног кроссовки, носки с мультяшными динозаврами. Чокер. Пиздец, так втрескаться в стереотипную зумершу. Что со мной было не так? И вот она стоит за стеной из коробок SvetoCopy (как она мне потом объясняла, там «слепая зона» камер и можно хуи попинать, в телефоне посидеть), клеит ценники на тетради. Я подхожу, и язык примерзает к нёбу. Всё, что вертелось в голове, исчезает. Как будто и не было ничего. Только зудящая, воспалённая пустота. Она видит меня и улыбается. — Ты от меня пряталась в подсобке? — Ну… да, — она улыбается. — Почему? Тупее вопроса не мог придумать, хуила тупая? — Просто растерялась, — она с нежностью приглаживает свеженаклеенный ценник, переводит взгляд с него на меня и снова глупо улыбается. — Я не знаю, что ты подумала. Ты просто мне понравилась. Вот и всё. Она молчит. — Я поэтому, вообще, сюда и припёрся. Молчит. Клеит ещё один ценник. — Мой рабочий день кончается через десять минут. Если хочешь, подожди меня. Я вспоминаю, как в первый раз провожал её до дома, и мне хочется растянуть это воспоминание на бесконечное количество минут. Да, было неловко, мы молчали большую часть пути. Но всё же именно тогда стало ясно, что я тоже ей нравлюсь и можно расслабиться. Не пытаться прыгнуть выше головы и как-то там, хуй знает, как оно там у людей бывает, обаять её. Оказалось, что ей всего восемнадцать лет, учится на первом курсе в ЛГУ (охуенная аббревиатура). Когда она узнала, что мне 21, помню, спросила, что я закончил, и напоролась на искреннее недоумение. «В смысле, блядь, закончил?» Ну вот, теперь она подумает, что я тупой. Оказалось, она считала, что каждый, чей возраст перескочил за 21, должен иметь в загашнике хотя бы неоконченную вышку. Что-то подобное внушали ей родители, с точки зрения которых высшего образования не имели только недолюди типа гастарбайтеров из Узбекистана. На мой резонный вопрос, какие академии позаканчивали её коллеги по работе в Буквоёбе, она не нашлась, что ответить. Я уже потом узнал, что почти все её подружки (в том числе по работе) имели за плечами по две-три незаконченные вышки, потому что ИСКАЛИ СЕБЯ (читай «бухали, нюхали, кололись, еблись направо и налево») и им было не до учёбы. Ну либо они посреди третьего курса платки за родительский счёт вдруг понимали «это не моё». Такие уж они, зумеры, непостоянные, все такие внезапные, блядь, противоречивые. Вечные студенты. Баристы, татуировщики, художники… кем там ещё ныне биомусор трудится? Вике её стрёмная работа, кстати, нравилась. Она мне поведала, что и прыщавый додик (его звали Саша) и свинорылая сучка (её звали Аня) спят и видят, как свалить из Буквоёба, потому что условия труда там дерьмовые и платят копейки. А вот её всё устраивает. И не только потому, что она живёт с родителями и ей не надо из своей зарплаты оплачивать аренду жилья, как остальным. Ей нравится, блядь, ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ. Я даже переспросил. «Подсказывать нужные книжки» она имеет в виду. Вот это помощь. МЧС просто сосёт с проглотом. Как она пояснила, нередко приходят соцработники за книгами для пациентов психбольницы или детей из детдомов, полуслепые или полумаразматичные (или не «полу-») бабки, дети и прочие персонажи, которым реально требуется помощь в поисках. И вот она рада её оказать. Любит делать переоценки и наводить порядок. Красиво расставлять книжки и чувствовать себя принцессой в своём книжном королевстве. «Пиздец», — подумал я тогда. — «Она же юродивая». Как потом оказалось, это была чертовски верная мысль. Когда мы втиснулись в забитый автобус и мне удалось сесть, отпихнув плечом какую-то жирную бабу, которая уже навострила свою жопу на моё место, Вика в нерешительности замерла рядом. Может, ждала, что уступлю. Не додумался спросить. — Так на колени ко мне сядь, — предлагаю. Это было какое-то заскакивание сильно вперёд. И вообще тянуло на неуклюжий подкат-домогательство. Тёлки Викиного типажа такого не любят. Но она согласилась. Не знаю, почему. Может, я действительно нравился ей так же сильно, как она мне. Помню, что она была очень лёгкой. Помню её маленькую детскую ладонь на своём плече, её затылок с ровным пробором каштановых волос, золотящихся под пробегающими за окном полосками фонарного света. Дыхание, сердцебиение. Помню, как касаюсь губами её виска и прижимаю её к себе. Она вздрагивает, но не пытается вырваться. Вот это отпечаталось в памяти очень чётко. А дальше как-то смутно. Она выходит на своей остановке и машет рукой. Я проезжаю ещё две, хотя мне вообще в ту сторону не надо. Выхожу. Слоняюсь по вечернему городу без цели и смысла. Мне не по себе. Навстречу мне идут люди, и всё какие-то выблядки и страшилы. Две тёлки, приглядываюсь: у одной щёки усыпаны прыщами, брови редкие и тонкие, широкий нос клювом и глаза поносного цвета. Другая просто низкосракая и жирная. На ебальник даже смотреть неохота. Дрищ с сальным хвостом и залысинами. Ещё одна жиробасина, пухлые ноги которой выпирают из голенищ сапог, как сбежавшее тесто. Тот — с лошадиной удлинённой рожей. А у этого нос-рот-глаза как будто собраны в кучку на блинообразном лице. Ещё бомж подходил. Тоже жирный, проспиртованный, со сломанным носом и непонятного происхождения белым налётом вокруг рта. Сказал что-то про любовь и ошибки, не помню. Не хватало ещё пиздёж бухих бомжей запоминать. Парад уродов какой-то. Я потом ещё много раз провожал Вику с работы. А нам было нихуя не по пути. Огромный крюк приходилось делать. Она тогда ещё жила с родителями, а потом решила снимать квартиру вместе с Олей. С той самой Олей. Зататуированной тупой наркоманской пиздой с коровьим кольцом в носу, которая всё и испортила. Вообще всё. В итоге, конечно, квартиру снимать она стала с другой подругой, тупой пиздой в чуть меньшей степени, чем Оля. Потому что с Олей жить было невозможно. Но меня-то она с ней уже познакомила. ДА БЛЯДЬ ДА ТРАХНУЛ Я ТВОЮ ЁБАНУЮ ПОДРУГУ ОЛЮ ВОТ ТАКИЕ ВОТ ПРИКОЛЫ И НЕХУЙ НА МЕНЯ ТАК СМОТРЕТЬ ДУРА БЛЯДЬ ВОТ ТАКИЕ У ТЕБЯ ВЫДАЮЩИЕСЯ ДЕДУКТИВНЫЕ СПОСОБНОСТИ ЧТО ТЫ ВСЁ ПОНЯЛА НУ МОЛОДЕЦ ХОЧЕШЬ Я ПОХЛОПАЮ Я чуть ли не с первого дня знакомства предлагал Вике перебраться ко мне, но она всё ныла, что это как-то слишком быстро для неё. В итоге мы с ней съехались, но ненадолго. Потому что знакомство с Олей уже было началом конца. Она в такой панике от меня сбегала, что у меня даже вещи её остались. Ну да, могу понять, не до вещей там было. Я их до сих пор не трогаю, как будто всерьёз верю, что она вернётся (нет). Один раз, когда был сильно бухой, натянул на себя её розовую оверсайз футболку с Иисусом, раскуривающим косяк. Она пахла сигаретами и Викиными духами. Не ебу, какое у них название. Я знаю только одни, Burberry Body, которые я ей дарил, но это были не они. Просто сидел в ней и жадно вдыхал этот запах, как припизднутый токсикоман с пакетом клея. Это, кстати, была её любимая футболка, и я предлагал вернуть, но она даже через друзей не отважилась. Настолько меня боялась. А уж как её отец хотел меня отпиздить… Но она по какой-то непонятной мне причине его отговорила. Её родители ненавидели меня даже не с момента знакомства, а ещё заочно, как только обо мне услышали. Пиздец, так сюрреалистичны эти воспоминания, как меня выгоняли в подъезд, как ссаного кота, когда я к ней приходил. А вроде и не так давно было… Градус ненависти был высок, так что, думаю, её папаша вломил бы мне порядочно, если бы мог. А я где-то в глубине души даже был не против. Мой-то батя умер уже тогда, некому стало бить мне ебало в воспитательных целях. Заодно и футболку бы вернул. ДА ВОТ ТАК ВЫШЛО ДА ОЛЯ МНЕ ДАЛА РАНЬШЕ ЧЕМ ТЫ ПОТОМУ ЧТО ОНА НЕ ЛОМАЛАСЬ ПОТОМУ ЧТО МОГЛА ПОСОСАТЬСЯ С ДРУГОЙ ДЕВКОЙ ЕСЛИ МНЕ ЭТОГО ХОТЕЛОСЬ И МНОГО ЧЕГО ЕЩЁ ТЫ ЖЕ ВСЯ ТАКАЯ ПРАВИЛЬНАЯ ну тем не менее её-то я считал последней шалавой, блядью, сукой, наркоманкой, доской, тупой пиздой, давалкой, порванкой и ну в общем вот у неё ещё голос был такой мерзкий как ногтем по доске и всё же ты мне не давала того что мне было нужно и вообще если ты знаешь, что твоя подруга — шлюха, за каким хуем ты меня с ней знакомишь? ЧТОБЫ ЧТО? Алёна, конечно, тоже была шлюхой. Мы оба это знали, и обоих это устраивало. Мы не встречались (нахуя мне такое счастье), просто тусили вместе. Но это вообще другое дело. И не надо про неё. Сделаем вид, будто её и не было никогда. Как-то ты меня спросила, почему я не отвечал тебе, когда ты мне писала, а я ответил: «Мне было похуй». И ты ничего не сказала. Я подумал: ты что, мне это простишь? Ты что, это проглотишь? Ты не должна была. Ты не должна была тогда меня прощать. И ещё много когда. Я пытался дать тебе это понять, а ты всё не понимала, как будто совсем дура. Или не как будто. А ведь было же время, когда я реально был с ней счастлив. И она тоже, наверное. Не знаю. Хуй поймёшь этих баб. Не помню, с какого конкретно момента всё пошло не так. Может, и не Оля была виновата. Арине я тоже резко тогда понадобился. Эта сука не могла жить с мыслью, что у меня всё хорошо. Это сначала вопрос выбора даже не стоял, потому что, ну, как можно вообще думать о какой-то престарелой (на три года старше меня) алкоголичке с замашками нимфоманки, когда перед тобой прекрасная, юная и нежная вчерашняя школьница, от которой буквально пахнет девственностью? Арина, конечно, красивая, этого не отнять, но есть в ней что-то блядское. Недаром Тимоха говорил, что она на порноактрису похожа. Реально похожа. Не удивлюсь, если и порно с ней есть. Может, я просто искал хуёво. И на злую училку она чем-то смахивает. Особенно когда хмурится или брови вскидывает. Так и ждёшь от неё: «Иванов, к доске!». Но так было сначала. А потом я уже другими глазами на неё смотрел. И думал, как мог променять такую роскошную и опытную женщину с аристократическими чертами лица на тупую тощую малолетку-зумершу. Хотя это скорее минутная слабость была. Я же знаю, какая она поехавшая стерва. Ну и Алёна тоже такой себе вариант. Не буду о ней вообще. Оля ногтя твоего не стоит, просто она давалка. Этим всё сказано. А со шлюхой — это не измена. Тем более если реально шлюха, в смысле, проститутка. Ещё бы к дрочке ревновала. Особенно когда не давала неделями, ёбаная фригидная сучка. Ой, а насчёт девственности. Это вообще не так прикольно, как звучит. У всех моих предыдущих баб я был не то что не первый, а дай бог если не трёхзначный номер. Особенно у Алёны. У неё уже к 13 годам было 26 ёбырей, а встретились мы в её 20. Ну, да не о ней сейчас. В общем, когда Вика наконец решилась, был не особо удачный момент, т.к. мне пиздец как хотелось спать и надо было к шести вставать на работу. У неё-то график без понедельника, ей до пизды. А не согласиться я не мог, потому что вообще хуй знает, когда она ещё раз соизволит… ну, понятно. Хотелось как-то побыстрее с этим закончить, короче. Но как бы не так. Было такое ощущение, как будто пихаешь хуй в замочную скважину. Не самое приятное, блин, ощущение. Особенно когда тебя отпихивают, дёргаются под тобой с мученическим выражением лица и раз в несколько секунд просят остановиться. Мне тогда вспомнилась паста про бабу, у которой случился спазм мышц влагалища и мужик в ней застрял. И они, по-моему, пытались при помощи горячей воды разъединиться… Ну, смешная паста, потому я невольно заржал. Вышло ОЧЕНЬ неловко. К счастью, ничего такого не случилось. Но тянулась эта нездоровая поебота очень долго. Почти всю ночь. Смазки ушло столько, что у Вики под задницей расплылось целое пятно, как будто она обоссалась. И толку было мало. Я ещё пожалел тогда, что у меня не сохранилось транков каких-нибудь, не знаю. Я же не подготовился нихуя, это её решение было очень внезапным. Когда наконец вошло нормально и исчезло ощущение, что ебёшь щель в заборе, она начала плакать и повторять, что ей больно. Тогда я вообще конченым уёбком себя почувствовал. Надо было, наверное, как-то её утешить, не знаю. Но я совершенно не умею этого делать. Поэтому просто лёг спать. И крови почему-то не было. Это меня как-то разочаровало, что ли. Ну, это тогда. А потом ей было больно сидеть пару дней и у неё на трусах оставались кровавые пятна, как во время месяков. Она даже купила какой-то крем специальный, чтобы пизду изнутри смазывать. Кто бы мог подумать, что естественный процесс может вызвать СТОЛЬКО проблем. Хуйня какая-то, блядь. Я даже спрашивал у Арины, были ли у неё такие проблемы, а она начала ёрничать, сказала, что целку ей порвал палец отчима в 8 лет. Потом заржала и заявила, что соврала, чтобы увидеть моё лицо, когда я это услышу. Ну и мы поругались в итоге, потому что у меня кровь начинает кипеть, когда я думаю о том, что у неё мог быть кто-то кроме меня. А она это знает и поэтому специально провоцирует. Ёбаная больная на голову психопатка. И всё-таки жалко, что тогда не было крови. Вика много работала с бумагой и поэтому её ладони покрывали мелкие ранки, крошечные ссадины на пальцах, разрезы между ними, даже иногда на запястьях, самые глубокие получались от ватмана, как же мне это нравилось, как мне нравилось касаться их кончиком языка слизывать кровь облизывать её руки лизать солёные ранки в крови кровь я любил её я очень её любил я любил только её я так поздно это понял я понял когда было уже поздно мне так хотелось её защитить а оказалось что защищать надо от меня *** Максим Когда мы шли в магазин, мне казалось неправильным, противоестественным то, что Лягин тоже может идти по улице со мной, с другими людьми наравне. Носить одежду и обувь. Вести себя таким образом, будто это нормальное положение вещей. У кассы я обратил внимание на приклеенные полосками скотча к стене распечатанные скриншоты с камер видеонаблюдения. Воры, сплошь пенсионеры, с пояснительными записями, сделанными ручкой: «ворует курицу», «украла творог», «прячет продукты под платье». А рядом, вызывая у меня макабрический смех, красовался флажок РФ с повязанной красивым бантиком колорадкой. И надписью: «70 лет победы». 70 лет победы в стране, где прилюдно унижают стариков таким чудовищным образом, конечно, значат очень много. Я хотел сказать об этом Лягину, но не стал. Какое-то странное затишье между нами наступило. И тем не менее меня жутко покоробил тот факт, что он, как нормальные люди, в магазин может зайти. Отнести что-то на кассу. Расплатиться банковской картой с выбитыми на ней его именем и фамилией. С учётом того, где его место на самом деле. Кто он на самом деле такой. — Володь, — сложно было даже называть его по имени. — Чё? — Ты думал насчёт стоп-слова? — Не, ну… Давай без этих всех извращений, — он с омерзением кривит рот. — То есть без стоп-слов? — с улыбкой уточняю я. — Ага. Он шёл широкими, быстрыми шагами. Я с трудом за ним поспевал, не переставая думать, насколько удручающе несправедлив тот факт, что он вообще может свободно перемещаться, а не сидит в свинарнике (сначала думал про коровник, но нет, свинарник больше подходит) с кандалами на шее. Эта мысль привела к другой. — Иди в комнату, — едва он переступил порог, я несильно толкнул его в спину. Он не стал возражать. Хотя, мне кажется, он чувствовал, что я собираюсь сделать. — Раздевайся. Точнее, можешь просто куртку снять и разуться. Мне не это от тебя надо. От волнения к моему лицу приливает кровь, язык перестаёт мне подчиняться. — Теперь сядь на кровать. Ну, на колени. Он кивает, и взгляд его становится каким-то странным. В нём какая-то животная отстранённая покорность. Всегда бы так. — И руки свои убери куда-нибудь. За спину. Лучше сцепи их замком. Беру его пальцами за подбородок и тяну на себя. — Приподними лицо. Да, вот так хорошо. Я просто очень хотел кое-что сделать… Даже не с того момента, как мы с тобой утром поговорили, а очень давно. — Что? Вместо ответа я наотмашь бью его ладонью по щеке. Прежде чем он успевает отреагировать, вторая моя ладонь впечатывается в другую его щёку. И снова, и снова, и снова… Я достаточно быстро сбиваюсь со счёта. Ладони сперва горят, потом их начинает покалывать, потом я вовсе перестаю их чувствовать. Но наслаждение, которое я испытываю, ничто не может омрачить. Его голова мотается из стороны в сторону слишком быстро, так, что я не могу разглядеть выражение его лица и даже понять, зажмурился он или нет. В конце концов, именно желание узнать это заставляет меня остановиться. Мы оба молчим. Он тяжело дышит, хлюпая носом. Его щёки расцвели неровными пятнами цвета переспелого помидора, лицо кажется каким-то припухшим. В уголке рта виднеется красная капелька. Такая же слетает с носа. И ещё одна. — Вот так ты мне гораздо больше нравишься, — я впервые за очень долгое время улыбаюсь по-настоящему. Он машинально вытирает нос тыльной стороной ладони, но тщетно: кровь струйками стекает из обеих ноздрей, оставляя на его штанах и простыне, на которой он сидит, расплывшиеся красные пятна. — Ты мне всё здесь загадил. — А… да, извини, — словно очнувшись, медленно проговорил он. — За что извини? — с нажимом повторяю я. — За то, что я тебе всё тут загадил, — послушно повторяет он. — Я сейчас всё уберу. — Подожди. Дай телефон. — В смысле номер? — Нет, тупая ты скотина, СВОЙ ТЕЛЕФОН МНЕ В РУКИ дай. Так понятнее? Он, одной рукой зажимая нос, другой вынимает из кармана телефон и протягивает мне. — Убери руку от лица и посмотри в камеру. «Пока не отсосёшь — домой не пойдёшь!» Я снова и снова нажимаю на значок с изображением фотоаппарата, слушая щелчки, как дивную, неземную музыку. У меня начинают слегка подрагивать руки. Это настолько прекрасно, что кажется нереальным. «Сюда иди, пидор!» Я бью его кулаком в кровоточащий нос. Он шипит от боли и дёргает головой так, что бордовые капли разлетаются в разные стороны, оседая на нашей одежде, той самой многострадальной простыне и даже на шторах. Капельки его крови похожи на зёрнышки граната. «О-о-о-о! Смотрите, возвращение вафлёра! Хуесос, привет! Тебе понравилось или чё, хуесос?» Фотографирую его красные щёки, распухший нос, потёки крови и не могу остановиться. — Сними футболку и повернись спиной. Он даже не спрашивает, зачем. Оставляю в памяти его телефона фотографии его спины, покрытой синяками. Снимаю каждый синяк с нескольких ракурсов. — Скажи, здорово? — Угу, — невнятно, как будто жуя что-то, бурчит он. — Правда, хорошее пополнение твоей коллекции? Он молчит. «Ты же знаешь нашу полицию» — Я тебя спрашиваю… ХОРОШЕЕ ПОПОЛНЕНИЕ ТВОЕЙ КОЛЛЕКЦИИ?! — Да… — еле шевеля губами, отзывается он. — Пиздато получается. Спасибо. Ты круто придумал. — Мне кажется, ты о чём-то своём думаешь. — Так и есть. — Чтобы абстрагироваться от того, что сейчас происходит? — такой вариант мне не нравится. — Нет. Совсем нет. — Теперь давай жопу сфоткаем. Там ещё интереснее. — Ну… блин… — Что «ну»? Что непонятного тебе сказали? — Ну… — Зачем ты повторяешь одно и то же? Ты ёбаный попугай? — Нет. — У тебя в телефоне терабайты порнографии собственного производства и ничего, а тут вдруг застеснялся? Он молча расстегнул штаны, глядя куда-то мимо меня. — Вот на это куда интереснее будет посмотреть, чем на то, что ты там наснимал. Правда, Володь? — Угу. — Что ты мычишь, животное, блядь? — Да. — Что да? — Интереснее будет. Заебись будет. — Рылом ко мне повернись. «Ну ты додумался, конечно, поехать… Это же самый гнилой район Риги, самый сторчавшийся, самый криминальный! Ты что, не знал? Кто тебе посоветовал туда поехать? Ещё и вечером?» Снова принимаюсь хлестать его ладонями по щекам. Как же этого мало возмутительно мало ничтожно мало вот тебе тварь вот тебе тупая скотина вот тебе паскуда вот тебе уёбок вот тебе вот тебе вот тебе вот тебе мало тебе мало тебе мало мало мало маломаломаломаломаломаломаломаломало Воздух перестаёт быть наэлектризованным, удушающие объятия гнева медленно ослабевают. — Обещаешь, что не удалишь фотографии? Он кивает, хлюпая разбитым носом. — А почему? — Потому что они очень красивые. — Правильно. А что на них происходит? — Я получаю то, что заслужил. — Тоже верно. Видишь, как ты быстро умнеешь. Треплю его по щеке. Сжимаю её пальцами. Она всё ещё красная и воспалённая. Он снова хлюпает носом. То ли пытается остановить кровь, то ли сейчас расплачется. И то и другое было бы совершенно бессмысленно. Что-то неуловимо жалобное появляется в его взгляде и тут же исчезает. И я снова чувствую этот странный, болезненный укол нежности, как в том сне про танцующий Кремль и омоновцев-солдатиков Урфина Джюса. — Иди сюда, — хочется сказать это как можно мягче. Трудно судить, насколько у меня получилось. Осторожно стираю с его горячих щёк кровавые потёки. Почему-то именно щёки имеют для меня в этом вопросе символическое значение. Нос-то бесполезно вытирать, как и подбородок. Заключаю его в неуклюжие, робкие, как первые в жизни, объятия. Не знаю, какой реакции от него ждать. Мне просто захотелось это сделать. Он утыкается мне в грудь лицом, а потом делает нечто странное. То, от чего у меня мурашки побежали по коже. Прижимается ко мне так, что становится трудно дышать. Притискивает меня к себе, пачкая своей кровью и соплями. Оставляет кровавый отпечаток поцелуя на моём виске. И гладит меня так, как будто это мне плохо.