Подружка Мишки

       … «Я не враг тебе. Я люблю тебя. Не гони меня».       Мишка поёжилась от холода, укутываясь в старое залатанное стёганое одеяло, глядя на тёмную стену стального вагончика перед собой. Диковинная Подружка навещала её едва ли не ежеминутно, настойчиво пытаясь влезть в крошечную детскую головку, раздирая мозг своими репликами раз за разом, не давая ребёнку покоя, обволакивая своими костистыми когтистыми конечностями, холодя маленькое сердце и содрогающийся дух. Ребёнок поджимал перепачканные в земле стопы под себя, откусывая залежавшийся сухарик маленькими резцами, чувствуя, как сводит живот от голода. Попросить бы о пище Ноткинских, да вот только у ребятни свои заботы, они и так делились с ней всеми имеющимися запасами еды, к сожалению, непостоянными…       Дядя Бурах приглянулся Мишке изначально. Тогда, когда он впервые навестил Двоедушников, тогда, когда Атаман упомянул Мишку как свидетеля того, как Артемий Бурах вышел из вагона. Тогда, когда ледянисто-зелёные глаза Бураха-младшего впились в её измождённое личико. Кажется, Артемий был готов сорваться с места и расспросить девочку о том, что она видела, как произошло с её стороны всё случившееся, едва ли не умоляя её помочь ему и подтвердить его невиновность в убийствах. Мишка тогда напряглась от грузной высокой фигуры Бураха, ощетинилась со страху, сказала Артемию, что он ей не нужен и любить его не за что. В тот миг она заметила потемневший взгляд мальчика, что был заперт в теле взрослого мужчины. Кажется, он сделал вид, что его не ранили её слова…       Теперь же Мишка содрогалась от ночного степного ветра. Маленьким хрупким рукам было не под силу заслонить зиявшую дыру в вагоне, чтобы сохранить тепло, вследствие чего степной ветер ни на мгновение не покидал «покои» ребёнка. Заканчивались даже крупицы картофеля, которые девочка берегла как зеницу ока и растягивала поденно. Навестил бы её дядя Бурах прямо сейчас; от голода ей мерещились стены некогда покинутого дома, силуэты пары людей, возможно, бывших её родителями, разглядеть она не могла. Она хотела бы направиться к Артемию, но считала, что собственных сил не хватит даже на то, чтобы подняться со старого матраса.       «Ты боишься меня, потому что боишься быть вместе».       Она чувствовала груз на своих хрупких плечах. Стальные когти слегка царапали видавшую виды кофточку, пока Мишка тщетно вытирала скупые слëзы, выступавшие от голода и отчаяния. Только её Подружка не оставила её, дядя Бурах где-то далеко, делает дела многим более значимые, чем она, Мишка. Только скрежечущий шелест голоса её Подружки над ухом и больше никого. Но до чего же страшна Она и одновременно столь чудесна…       Мишка перевела взгляд на изломанного бычка-качалку рядом с импровизированной кроватью на полу, и маленькое сердце вновь защемили воспоминания о детстве. Кажется, игрушку подарил ей папа на День рождения или же Ноткин с его товарищами решили преподнести ей подарок – Мишка уже толком и не помнила.       Дрянной заунывный голос раздавался всё настойчивее над ухом: «Я – панацея от одиночества, панацея». Мишка слышала ехидный приглушённый смешок вперемешку со стонами; её сердце драло все усерднее. Отчего-то в груди стало болеть да в глазах появилась рябь. Не от голода ли?       «Поговори со мной, поговори со мной, поговори, поговори»,– напевала Подружка над ухом, обнимая, обволакивая, кажется, согревая.       «Я проглатываю тебя, проглатываю», – короткие тёмные пряди волос развевал ветер из Степи, растрëпывал концы шитой-перешитой юбочки из грубой ткани, высушивал хрустальные капли слëз, собиравшихся в ореховых глазах. Как же одиноко, рядом нужен кто-то тëплый, кто-то… живой?       «Руки дрожат, у тебя дрожат, дай мне руку, дай руку, я помогу», – перед глазами возникла конечность, напоминающая птичью, с крепкими загнутыми когтями. В этот миг только она одна рядом, так почему бы не взять еë «руку»?       Мишка протянула маленькую ладошку, соприкасаясь с леденящим нутро естеством.       До чего же холодно…