***
На следующий день Скотт приглашает меня погулять после уроков. Он нехарактерно для себя молчит, пока мы подбираем подходящее место возле школы, и лишь устроившись рядом со мной на подстилке, выдаёт то, что у него на уме: – Кевин, Курт рассказал мне о том, что произошло между вашими родителями... Но я хотел бы услышать эту историю от тебя. Хуже тему для разговора нельзя было и придумать, даже если сильно постараться. От внезапно нахлынувшей злости, хотя я думал, что давно успешно подавил её, перехватывает дыхание. – Что тут рассказывать? Мои родители спасли пациенту жизнь, а из-за его родителей поплатились за это. Насколько нужно быть педантами, чтобы докладывать о нарушении, которое делалось во благо?! И Курт такой же невыносимый педант, как и они! Я почти срываюсь на крик на последней фразе. Скотт умолкает на поразительно долгое время, забавно нахмурившись. Я уже думаю, что разговор закрыт, но, как оказалось, он просто обдумывал, что сказать дальше. – Но твои родители знали, на что шли, правда? И всё равно сделали то, что считали правильным. Я поступил бы так же, если честно. Я стискиваю зубы. Разговор на эту тему вызывает у меня слишком много эмоций, которые трудно контролировать, а последнее, что мне сейчас надо – так это расчувствоваться перед малознакомым котейкой. – В этой жизни нельзя поступать «как правильно», Скотт, – с горечью проговариваю я. – Только «как безопасно». Иначе тебя ждёт то же самое, что и моих родителей. «И меня», – порывается добавить мозг. Скотт качает головой, явно не убеждённый моими аргументами. – В любом случае, твои родители сделали один выбор, а родители Курта – другой. Но ведь сам Курт не виноват ни в первом, ни во втором. Логика Скотта на удивление прочна. Но поверить в неё – значит поставить под сомнение всё, во что я верил до этого. А это всколыхнёт гораздо больше проблематичных мыслей, чем я готов сейчас разгребать. – Мне плевать, – устало отрезаю я. – Мне не нравится Курт, и я не хочу с ним общаться, точка. По мордашке Скотта явно читается, как сильно ему хочется продолжить меня переубеждать, но он только тихо вздыхает и переводит тему на фестиваль. И за это я ему благодарен. Глядя на то, с каким энтузиазмом трёхцветный котик обсуждает приближающееся событие, я почти проникаюсь этим воодушевлением. Встревоженное болезненное прошлое медленно отходит на задний план, а его место занимает робкая надежда, что получится хоть ненадолго забыть о мучающих меня проблемах, пока Скотт рядом.***
Предполагалось, что день фестиваля станет праздником, весельем для всех участников. Ну, для большинства, наверное, так и было. Для меня же этот день превращается в сущий ад с того самого момента, как какой-то запуганный младшеклассник передаёт мне записку. В любом другом случае указания «встретитца через 10 минут возле кабенета англицкого», небрежно нацарапанные очевидно грэговским корявым почерком, показались бы смехотворными, но сейчас мне никак не до смеха. Вместо него – липкий страх, скапливающийся душащим комом в горле. Грэг поджидает меня в условленном месте, со скучающим видом подбрасывая на ладони какую-то коробочку. Заметив меня, он расплывается в хищной ухмылке, и мне приходится задействовать все мыслимые резервы силы воли, чтобы подойти к нему, а не развернуться и броситься бежать со всех ног, как требуют вопящие во всё горло инстинкты. Я подхожу к нему с высоко поднятой головой, чтобы хоть на пару мгновений дольше подержаться за иллюзию, что всё нормально, и что сейчас меня не будут втаптывать в грязь. Едва ли не вжимая меня в стену, Грэг обрисовывает план, в котором требуется моё участие, вкладывает в мою руку пачку с украденным снотворным, и со злобным смешком напоминает, чем чревато неповиновение или провал. Я могу лишь кивнуть в ответ, хотя в его гиеновую рожу хочется двинуть, как никогда, и плевать, что я ни разу в жизни не поднимал ни на кого руку. Останавливает лишь то, что так я бы всего лишь подписал себе смертный приговор. Грэг отвешивает мне напутственный тычок под ребра, от которого хочется взвыть и согнуться пополам, удовлетворённо скалит зубы в усмешке и уходит. Я же остаюсь в пустом коридоре, хватая ртом воздух, и бессильно сжимаю коробку с таблетками в кулаке, пытаясь сморгнуть навернувшиеся на глаза слёзы. Итак… от меня хотят, чтобы я напоил Скотта снотворным. И чтобы потом в таком беспомощном состоянии передал его Грэгу для свершения какого-то извращённого «правосудия». Сейчас я даже не думаю о том, насколько абсурдно требовать от кого-то вроде меня провернуть такое дело – всё внутри и без того переворачивается от одной только мысли. Мы знакомы всего ничего, но я уже начал считать Скотта кем-то вроде друга. Местами наивного, местами ветроголового, но всё-таки друга. Но всплывшее перед мысленным взглядом лицо сестры ставит все приоритеты по местам. Она – всё, что у меня есть. И чтобы защитить её, я пойду на всё. Но жизнь будто решает, что одного издевательства за день явно недостаточно. Едва я успеваю трясущимися руками затолкать в карман проклятое снотворное, как меня окликает знакомый голос: – Хэй, Кевин! Я обессиленно поднимаю взгляд, и, конечно же, по всем законам жанра вижу улыбающуюся мордашку Скотта. Того самого Скотта, которого мне едва ли пятью минутами ранее велели напоить снотворным, чтобы подготовить для исправительного избиения. Должно быть, мои внутренние треволнения пробиваются сквозь трещины в самоконтроле, потому что на лице Скотта мгновенно появляется озабоченное выражение, стоит ему разглядеть меня поближе. – С тобой всё в порядке? Выглядишь побито… Моя рука неосознанно касается места, куда ударил Грэг, и расправляет смявшуюся рубашку. Если бы я не знал Скотта, то подумал бы, что он всё видел и решил очень неудачно пошутить. – Да, всё в порядке, – стиснув зубы, чтобы не сломаться прямо перед ним, лгу я. – Не волнуйся. – Как скажешь, – медленно кивает Скотт, но его глаза по-прежнему обеспокоенно меня изучают, и я могу поручиться, что он не поверил. Отлично, Кевин, даже Скотта обмануть не можешь. Соберись, чёрт возьми, переведи тему там, не знаю, сделай хоть что-то! – А ты? – я вымучиваю слабую улыбку. – Тебе нравится на фестивале? Банально и глупо, но перевод темы срабатывает со Скоттом на ура. – Всё так круто! Каждый будто бы душу вложил в фестиваль. Я даже почти забыл про утреннюю неприятность… ну, с крестом на парте. Я сглатываю. Сейчас крест приобретает понятное, но от этого лишь более зловещее значение. Добрый, заботливый и невинный… Было бы значительно проще притвориться, что я собираюсь сделать что-то хоть в какой-то мере оправданное, будь Скотт в чём-то виновен. Но единственное, в чём он успел провиниться – это излишняя забота об окружающих. К горлу подступает тошнота. – Не… не думай об этом, – выдавливаю я. – Это просто глупая шутка. Выражение тревоги на лице Скотта разглаживается, и он с улыбкой кивает. – Ага. Хочешь перекусить? Сейчас как раз перерыв, я только Винса поймаю. Невероятно. Возможность выполнить указания Грэга подвернулась сама, но от мысли об этом лишь тошнит. Я заталкиваю тошноту поглубже и выдыхаю ещё одну ложь за сегодняшний день: – С удовольствием.***
Я слегка дрожащими руками наливаю проклятый чай в заготовленный стакан, хотя на лице поддерживаю всю ту же радушную улыбочку. Там всего лишь снотворное, от снотворного ещё никто не умирал… Против воли я бросаю дёрганый взгляд на злосчастную чашку, которую Скотт принял с радостным кивком и сейчас держал перед собой. Нет, не смотри, не думай, ты выдашь себя, придурок, просто не смотри, улыбайся, не позволь им ничего заподозрить… На одной чаше весов безопасность сестры, на другой – благополучие какого-то незнакомца, встреченного пару дней назад. Выбор настолько очевиден, что стоит дать себе подзатыльник лишь за одну мысль рассмотреть другой вариант. «Я делаю это ради тебя, Мишель», – повторяю я в голове как мантру, снова и снова. Скотт несёт стакан к губам, всё так же беззаботно болтая с Винсом, а я холодею, когда внезапно ворвавшееся размышление перекрывает все остальные. Грэг… Грэг обмолвился, что собирается «искупать котишку в бассейне в воспитательных целях». Скотт… не умеет плавать, он панически боится воды, это было предельно ясно ещё по тому, с каким ужасом он косился на бассейн во время урока плавания, а разговор с ним об этом лишь подтвердил этот вывод. А накачанный снотворным… Они убьют его. Вот так, забавы ради, по незнанию, и если я сейчас промолчу, позволяя кошмарному плану прийти в действие, я буду так же виновен в этом своим бездействием, как Грэг и те, кто за ним стоит. «Готов ли ты жить с таким грузом на совести, Кевин Ли? – беспристрастно интересуется внутренний голос. – Готов ли стать соучастником убийства из благих побуждений?» Мишель была бы в ужасе от того, во что превратился её брат. Она никогда бы не узнала об этом, конечно, но стоит лишь представить перед внутренним взглядом невинное лицо сестры, искажённое смесью испуга, неверия и отвращения ко мне, как к горлу подкатывает тошнота. Нет. Я не убийца. Я не могу позволить этому произойти. Мечущиеся в панике мысли отступают, оставляя разум кристально чистым ровно на миг. И я принимаю окончательное решение. – Скотт, стой! Отчаянно рванувшись через парту, я вцепляюсь в стакан в руках Скотта и тяну на себя, проливая содержимое. Горячий чай жжётся, но плевать, ох, как же на это сейчас плевать. Наивный трёхцветный котик смотрит на меня всё с тем же недоумевающим изумлением, ведь, конечно же, он всё равно ничего не понял. Двое других, в особенности Крис, вряд ли испытывают такие же проблемы с восприятием мира и в состоянии сложить два и два, но я не смотрю на них, зафиксировав отчаянный взгляд только на Скотте, ведь это его я сейчас чуть было не отравил. Можно было бы отшутиться, сказать, что в чае утонула муха, рассказать страшную историю о том, насколько глотание мух вредно для здоровья, но я отметаю этот трусливый вариант ещё до того, как тот полностью сформировывается в голове. Пути назад уже нет. Из моего горла вырывается затравленный шёпот: – Я… я всё расскажу, только пожалуйста, не здесь, давайте выйдем… – Расскажешь что? – подозрение и злость в голосе Криса смешивается в колкий, режущий коктейль, когда он угрожающе медленно начинает подниматься со своего места. – То, что ты дрянь какую-то в чай подмешал, да? – Крис! – достаточно одного окрика от Скотта, чтобы заставить Кристофера умолкнуть. Скотт кидает один нечитаемый взгляд на меня, а потом оборачивается к Винсенту: – Винс, пожалуйста, убеди остальных, что ничего серьёзного не происходит, я потом всё тебе расскажу, хорошо? Староста какое-то время потерянно смотрит на Скотта, видимо, собираясь что-то сказать, но потом молча кивает с большей уверенностью и направляется в сторону одноклассников, обративших внимание на происходящее. Одной проблемой меньше. Если бы начали распространяться слухи, то… хотя какая к чёрту разница? Я приговорил себя с того самого момента, как вмешался в план, одной ошибкой больше, одной меньше – ничего не изменится. Не говоря уже о… нет, об этом лучше вообще сейчас не думать. Скотт разворачивается к нам обоим, решительно поджав губы. Я ещё ни разу не видел его настолько собранным и сосредоточенным, и это даже считая тот случай, когда он прибежал ко мне, чтобы доверить свои размышления о действующей в школе преступной группировке, о которой я, разумеется, ничего не знал. По личному опыту. – Так, – говорит он, – у кого есть на примете укромное местечко, где мы можем поговорить без свидетелей? – Я знаю одно подходящее, – бросает Крис, поднимаясь. – Пошли. Всю дорогу Кристофер практически волочет меня за шкирку, но я не сопротивляюсь. Скотт спешит следом, время от времени бросая на меня обеспокоенные взгляды, но ничего не говорит. Вскоре мы оказываемся на школьном стадионе. Если бы не опустошающий паралич, сковывающий разум, я бы наверняка поинтересовался, откуда у Криса ключи, но сейчас мне всё равно. Крис отпускает меня, и я (я всё еще не готов, слишком рано, я не готов…) оказываюсь лицом к лицу со Скоттом. – Кевин… что происходит? – Скотт спрашивает с осторожностью, почти шёпотом, словно он боится услышать ответ. Я сглатываю. В голове проносятся десятки едва ли правдоподобных оправданий, но они тают столь же быстро, как и появляются. Я… я уже принял решение. И от этой мысли, пусть и совсем ненамного, становится легче. – В чае было снотворное, – выговариваю я непослушными губами. – Грэг велел напоить тебя снотворным, чтобы потом проучить, и… мне так жаль, Скотт, я… – Так ты просто боялся за свою шкуру, – цедит Крис, предсказуемо сделав неверный вывод. Скотт же просто смотрит на меня широко распахнутыми, ошеломлёнными глазами, и это почему-то больнее любых слов. – Мне плевать на свою жизнь, – с отчаянием возражаю я, не переставая смотреть на Скотта в ответ с безмолвной мольбой хоть немного понять. Не простить, на это надеяться я не имею права, но понять. – Я делал всё ради моей сестры. Если бы я не пошёл на это, Грэг… он шантажировал меня, угрожал отыграться на Мишель за моё неповиновение. И я… Кровь стынет в жилах, когда я окончательно осознаю, что, провалив это задание, я подверг сестру ещё большей опасности. Этой ошибки мне не простят, и тогда… – Это не отменяет того, что ты чуть было не отравил его, сиамский ублюдок! Я даже не дёргаюсь, когда Крис с рычанием сгребает меня за воротник и отводит кулак назад для удара. Пусть. После того, как я подвёл абсолютно всех, получить кулак в лицо – меньшее, что я сейчас заслуживаю. Из-за моих ошибок едва не погиб невинный кот, которого я уже начал считать своим другом, из-за моих ошибок Мишель по-прежнему угрожает опасность, и с каждым мгновением моей никчёмной жизни этих гибельных ошибок становится всё больше. Уж лучше бы Крису ударить посильнее. Скотт буквально виснет на руке Кристофера, не позволяя ударить, тот пытается его стряхнуть, но, потерпев неудачу, лишь отправляет Скотту рассерженный взгляд. Трёхцветный кот, кажущийся ещё меньше рядом с высоким Крисом, храбро сносит эту борьбу взглядов, лишь его рот слегка искривляется в таком непривычном на его лице оскале: «Прекрати». Крис какое-то время пытается переглядеть его, но потом фыркает и демонстративно делает шаг в сторону, пробормотав что-то вроде «да делай что хочешь». Скотт шумно выдыхает – я отчётливо вижу, как напряжение покидает его тело через этот выдох – а потом вновь разворачивается ко мне с непроницаемым выражением лица. – Ты поступил ужасно. Это звучит как приговор. Я сжимаюсь, готовясь услышать справедливое и закономерное «Ты предатель. Я тебя ненавижу и больше никогда не заговорю с тобой»… …но Скотт говорит то, чего я никак не ожидал, и от его слов я могу лишь ошеломлённо вытаращиться на него. – Но мы все совершаем ошибки. И я понимаю, почему ты это сделал. Ты просто пытался защитить Мишель, а я знаю, как много она для тебя значит. Если бы кто-то сильный и опасный угрожал моей маме, я… – его голос вздрагивает. – Не знаю, что бы я делал. Может, у меня хватило бы сил противостоять ему, а может и нет, и тогда… Скотт замолкает, качает головой, а потом продолжает: – К чему я веду… Я не могу винить тебя в том, что ты пытался защитить свою сестру единственным доступным тебе способом. Я знаю, что ты хороший, Кевин. Я не слышу возмущённого «Что?!» Криса, как и не задумываюсь особо над тем, насколько это по-детски: сортировать кого-то по категориям «хороший-плохой». Мой взгляд по-прежнему прикован к Скотту. – Всё, что я прошу – сделай правильный выбор сейчас. Пожалуйста, расскажи нам всё, что задумал Грэг, и мы придумаем, что делать дальше. Всё будет хорошо, обещаю. И я… я верю ему. Каждое вырывающееся слово кажется кошмарным преступлением и величайшим облегчением одновременно. Я рассказываю всё. Скотт внимательно слушает, не перебивая, а потом предлагает сделать вид, что снотворное сработало, чтобы застать Грэга врасплох и заставить отвести нас к Адаму для разговора по душам. Крис нехотя подхватывает и развивает идею, вызвавшись сыграть роль приманки вместо Скотта, и совсем скоро у нас готов план, как бы меня ни напрягала его рискованность. Я играю свою роль безупречно. Поначалу Грэг кажется немного разочарованным, когда видит со мной Кристофера, а не Скотта, но это выражение быстро заменяется предвкушением мести. Он тащит правдоподобно играющего сонливость Криса к бассейну, а я увязываюсь следом, с трудом успокаивая колотящееся сердце. Выйдет ли? Дальше всё разворачивается молниеносно: Грэг отправляется в плавание вместо Криса, как и планировалось, Крис с лёгкостью скручивает Грэга, а потом они отправляются в сторону учебного корпуса. Скотт кидает на меня быстрый взгляд, похоже, в попытке приободрить, и спешит за ними. Всё время, что они отсутствуют, я не нахожу себе места. Воображение рисует жуткую картину: Адам, криво усмехнувшись в ответ на слова Скотта, приказывает своим приспешникам скрутить зарвавшихся возмутителей спокойствия и тихо избавиться от них. Поэтому когда Скотт, подловив меня после фестиваля, с присущей ему беззаботностью пересказывает разговор с Адамом, я чувствую одновременно неверие и ужас. И вместе с тем меня накрывает волна всепоглощающего облегчения, смывающая прочь липкий страх, цепляющийся за мою душу весь сегодняшний день. Удивительно, но их безумный, безбашенный план сработал даже лучше, чем я смел надеяться в самых смелых мечтах. – Спасибо, – только и могу я прошептать непослушными губами, – спасибо тебе, Скотт.***
К моему счастью, на следующий день кабинет кружка химии пустует во время обеденного перерыва – ребята, как обычно, будут собираться только после уроков. Ненадолго выпросить ключи, как главе клуба, не составляет особого труда. И пусть какой-то дурацкий голосок в голове настойчиво твердит, что вот так пользоваться достоянием кружка в личных целях возмутительно и эгоистично, мне довольно успешно удаётся игнорировать его последние десять минут. Сейчас у меня и без того предостаточно тем для размышления. Одна из них – самая большая, сумбурная и запутанная – касается Скотта. Вчера мы толком не успели поговорить после того, как всё закончилось – до сих пор с трудом укладывается в голове, что всё каким-то образом прошло настолько гладко, до сих пор трудно поверить, что Мишель теперь в безопасности – но у меня было предостаточно времени, чтобы обдумать тревожащий меня вопрос самостоятельно. И целый вечер напряжённого самоанализа не принёс результатов, кроме спутавшихся мыслей и головной боли. Скотт. Защитник обездоленных, бесстрашно сующий свой нос везде, куда не просят, руководствуясь лучшими намерениями из возможных. Наивный оптимист, полагающий, что жизнь должна быть справедливой. Везунчик, каких мало, пробивающийся там, где многие не могли и надеяться на успех. По всем законам логики его поведение, это навязчивое желание всем помогать, эти дурацкие розовые очки, через которые он смотрит на мир – всё это должно было лишь раздражать. Но почему-то я не могу перестать думать о нём. Не могу перестать вспоминать решимость на его лице, с которой он ворвался в мою жизнь и перевернул её с ног на голову. Неровный стук в дверь обрывает мои не додуманные до конца терзания, заставляя отложить их на более позднее время, и в кабинет проскальзывает тот самый виновник моих тяжёлых мыслей. Осторожно оглядевшись, он замечает меня у окна и машет в воздухе листочком с неловкой улыбкой: – Я получил твою записку. Прости, что немного опоздал, Винс попросил помочь с дежурством, и я не мог ему отказать… Ты хотел о чём-то поговорить? Опасаясь, что голос меня подведёт, я неловко киваю, не решаясь заговорить. Сколько бы я ни прокручивал в голове то, что собирался сказать, слова разлетаются сразу же, стоит Скотту переступить порог. Минуя столы с колбочками и реактивами, Скотт осторожно подходит ближе и замирает в нескольких шагах от меня. Повисшее между нами напряжение, как бы он ни делал вид, что ничего не произошло, можно было резать ножом. Ну, неудивительно, это ведь я его вчера снотворным напоить пытался, нормальные люди после такого вполне закономерно перестают общаться с такими, как я. Но Скотт, похоже, имеет к нормальным людям лишь косвенное отношение. – Почему… почему после всего, что я сделал, ты остаёшься таким дружелюбным, не начинаешь ненавидеть меня? – в конце концов вырывается вопрос, которого я так боялся коснуться. В самом деле, почему? Так было бы значительно проще. Так бы чувство, поселившееся в груди, которому я так и не смог дать чёткого определения, было бы сразу задавлено без шанса на существование. Но Скотт ведёт себя так, будто всё нормально; так, словно ему действительно есть до меня дело; и я не знаю, что из двух устрашает больше: то, насколько сильно хочется, чтобы это было правдой, или вероятность того, что это действительно так. Я шумно втягиваю носом воздух и привожу самый главный аргумент: – Я едва не отравил тебя! Скотт неопределённо передёргивает плечами. – Но не отравил же? Всё обошлось, – он улыбается в попытке успокоить то ли себя, то ли меня. – К тому же, ты честно признался во всём сам, а благодаря тому, что ты рассказал нам о Грэге, нам удалось добраться до самого Адама и поговорить с ним! Ты смог исправить собственные ошибки своими действиями, видишь? Все ошибаются, Кевин, но ты в конце концов поступил правильно, и именно это важно. Скотт говорит так уверенно и воодушевлённо, что мне отчаянно хочется поверить. Поверить в свою невиновность, в то, что я действительно по большей части всего лишь жертва обстоятельств, что я по-настоящему заслуживаю прощение. Но потом нахлынувшие удушающей волной воспоминания сметают прочь эти мысли. Мои руки, а не чьи-нибудь ещё, сыпали в чай снотворное. Я, а не Грэг, сидел там и улыбался, как ни в чём не бывало, когда Скотт собирался выпить свою порцию отравы. Стиснув зубы, я медленно качаю головой в ответ на его слова. Нет, я не заслуживаю прощения, не надо переубеждать меня, Скотт. – Кевин?.. – рука незаметно подобравшегося близко – очень близко – Скотта с беспокойством касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности, потому что да, я же совсем забыл, что Скотт каким-то невообразимым умением способен совершенно правильно считывать мои эмоции. – Не вини себя, пожалуйста. Я не держу на тебя зла, и не знаю, сколько раз я ещё должен об этом сказать, чтобы ты мне поверил. Я закусываю губу и отвожу взгляд, по-прежнему не зная, как ему это объяснить. Как донести, что помимо него есть ещё один человек, чье прощение мне необходимо – и которое я не надеюсь получить – я сам. Вместо ответа я вновь качаю головой, медленно и обречённо. Скотт недовольно пыхтит. Несмотря ни на что, он определённо не собирается сдаваться. – Кевин, посмотри на меня. – Когда я никак не реагирую, он повторяет гораздо громче: – Посмотри на меня, Кевин! От внезапного окрика Скотта я ошарашенно вздрагиваю и перевожу взгляд обратно на него. – Ты столкнулся с чёртовой мафиозной организацией в школе! В шко-ле. Это ужасно, так вообще не должно быть. – Убеждённости в голосе Скотта может позавидовать любой. – Более того, они угрожали твоей сестре! У меня даже слов нет, насколько это мерзко... Но ты всё равно смог помешать их планам и защитить Мишель. Выпалив всё это, он отводит взгляд и добавляет значительно тише: – Я даже не представляю, каково тебе было всё это время носить этот груз на душе... Я восхищаюсь тобой, Кевин. Я смотрю на Скотта, и во мне что-то ломается. Я почти могу слышать звон разлетающихся цепей самоконтроля, отстранённо понимая, что сейчас сделаю что-то крайне глупое и необдуманное. По-прежнему до конца не понимаю, что именно заставляет меня резко развернуться и притянуть Скотта к себе, вцепившись в его плечи. Не представляю, чего точно хочу. Не имею ни малейшего понятия, что делать в той неловкой ситуации, в которую сам нас и завлек. Но задним числом я понимаю, что пути назад уже нет. И поэтому сейчас я просто пялюсь на него в неловком ступоре, пока мой мозг буквально кричит о всеобщем идиотизме ситуации. Скотт, очевидно, тоже в растерянности. Его руки машинально ложатся на мою талию, но лицо выражает крайнее недоумение. – Кевин, что… – Скотт… – я закусываю губу, отводя взгляд. Наши лица так близко, что я могу ощутить кожей тёплое, неровное дыхание Скотта. В голове всё смешалось, сердце колотится, как бешеное, а я не знаю, что мне и думать. Точнее… на каком-то подсознательном уровне я догадываюсь, что происходит, но мой мозг отказывается это воспринимать. Так вообще не бывает, я познакомился со Скоттом всего неделю назад! Так почему же меня так притягивает этот маленький храбрый огонёк с золотым сердцем, то есть, блин-чёрт, раздражающий, наивный, слишком добрый недотёпа… да кого я вообще обманываю. Сам же и ответил на свой вопрос. Скотт отзывчивый и мягкий, и вместе с тем – невероятно, вплоть до безрассудства, храбрый. Что бы я там ни думал, меня восхищают эти качества. А их обладатель… что ж, теперь, думаю, не будет сильным преувеличением сказать, что Скотт мне нравится. Каким-то непостижимым образом, по какой-то прихоти судьбы это трёхцветное стихийное бедствие сумело сломать все барьеры и нашло путь в моё сердце. И теперь… Вновь найдя глаза Скотта своими, я отчаянно надеюсь передать через взгляд то, с чем слова отказались помогать, надеюсь, что он поймет. И, кажется, Скотт понимает. Прикрыв глаза, он медленно и робко, словно в трансе, тянется ко мне, и мои губы встречают его на полпути, вырывая один общий вздох на двоих. На каких-то несколько мгновений, показавшихся вечностью, всё становится на свои места. Потом Скотт дёргается, отпрянув, и прерывает короткий поцелуй. – Прости! – пищит он, закрывая зардевшееся лицо ладонями. – Ты оказался так близко, а я не подумал, и… прости меня! – Всё нормально, Скотт, – отрешённо шепчу я. – Я сам этого… – Нет, – Скотт качает головой, и в его взгляде, вновь поднятом на меня, сквозит непривычная серьёзность. – Это… это неправильно. Я даже не о том, что ты парень, хах, не так уж это и важно, просто… я не хочу, чтобы выглядело так, будто ты делаешь это из благодарности! Будто ты должен мне за то, что я помог тебе. Я не хочу… пользоваться ситуацией, это низко! Ох, ничего себе. Слышать такое от Скотта… необычно. Но сейчас, глядя в наполненные совершенно искренним беспокойством голубые глаза, я окончательно убеждаюсь, что их владелец располагает огромным сердцем и отнюдь не так прост, как кажется на первый взгляд. Потом я найду время, чтобы укорить себя за чувствительность и сентиментальность, но сейчас, конкретно сейчас, мне наплевать. Судорожно вздохнув, я подаюсь вперёд, крепко обнимая Скотта и утыкаясь лицом в его плечо. Скотт немного ниже, и наверняка со стороны это выглядит до безумия абсурдно, неловко и глупо, но на это мне тоже плевать. Сейчас я могу лишь слушать, как бьётся, отдаваясь эхом через всё моё тело, чужое сердце, и держаться за Скотта так, будто тот единственная опора, будто от него зависит моя жизнь. – Но я… правда хочу этого, – в конце концов выдыхаю я. Слова, беспорядочно вьющиеся в голове, наконец начинают выстраиваться в более-менее связном порядке, и я продолжаю более уверенно: – Я благодарен тебе, да, но всё намного сложнее этого. Ты поверил мне, ты поддержал меня, когда всем было плевать, ты согласился понять меня. И сейчас, несмотря на всё, что я сделал, ты даёшь мне второй шанс. Но что главнее всего… – на этих словах вся смелость вновь куда-то улетучивается, и мне приходится собрать в кулак её разбрызгавшиеся остатки для одной последней мысли: – Я долго думал над этим, и, кажется, ты действительно мне нравишься, Скотт. Именно ты, не как безликий спаситель, а как личность. Тёплое тельце в моих объятьях вздрагивает, а потом Скотт немного отстраняет меня, чтобы взглянуть прямо в глаза. Его вопрос в воцарившейся тишине звучит предельно серьёзно: – Правда? Одно долгое мгновение я просто смотрю в ответ. А потом шепчу одно единственно правильное слово внезапно севшим голосом: – Правда. Секундой позднее Скотт заметно расслабляется. Улыбнувшись тепло и искренне, он кивает, а потом, прежде чем я успеваю что-либо сделать или даже подумать, немного привстаёт на носочках и вновь приникает к моим губам. Может, выражать свои мысли словами у Скотта выходит не очень, но сквозящая в его бессловесных выражениях симпатии подлинность восполняет это с лихвой. Его ответ однозначен. И, кажется, его подкупающее воодушевление заразно. Я обнимаю прильнувшего ко мне Скотта, осторожно отвечаю на поцелуй, и в сердце начинает теплиться искорка надежды, что теперь всё будет хорошо.