Коробка с карандашами

Серый мир казался не таким уж и плохим. Никаких раздражающих цветов, бьющих в глаза, цветных клякс и ядовитых оттенков — гармония во всем. Лишь серость, серость, и еще раз серость. Тысячи оттенков. Ривай помнил, что в студии, где стоял сейчас в одном белье телесного цвета, стены холодного голубого цвета, мольберты — зеленые, а крафтовая бумага — коричневая. — Думаю, можешь поменять позу, Ривай. Ривай присел на стул, облокотился на спинку, ладонь запустил в волосы и посмотрел в потолок. Замер, изучая трещины. Поза была простой, с ней справится даже начинающий художник. Сегодня у группы Ханджи проработка анатомии в набросках. Двадцать минут на позу. Ривай никогда не смотрел работы учащихся. Налюбовался на столетие вперед. Да и что он там не видел? На свою внешность было плевать, так хоть поработает в группе натурщиком и заработает денег, раз ей так нравится тело. Именно. Тело, не более. Ривай некстати вспомнил свою бывшую, которую старательно пытался забыть. Однако сидение под взглядами десятка пар глаз этому не способствовало. Когда ты открыт взору, под которым совершенно невозможно спрятаться, остаешься наедине с мыслями. Не каждый на такое способен. Больше года назад они расстались, а он с яркими воспоминаниями с ней на кухне, где она готовила завтрак, на диване, где они с тарелкой попкорна смотрели ее любимый сериал, в спальне, где Ривай читал допоздна книгу, а она жалась к боку и не отпускала. Момент, когда мир постепенно посерел, словно насыщенность выкрутили до нуля, он пропустил. Врач, к которому Ривай ходил на консультацию, сказал всего одну фразу: «Ваша единственная половинка к вам охладела». Они долго говорили на тему избранных, единственных и неповторимых. Ривай не понимал, как он пропустил этот момент. Врач и на этот вопрос нашел однозначный ответ в одно слово: «Постепенно». Постепенно цвета терялись, постепенно любовь уходила, постепенно организм привыкал, а Ривай ничего не замечал. Постепенность равно обыденность. Он вздохнул. Слепец, который любит не настолько сильно, чтобы замечать изменения в настроении любимой избранницы. — Снова меняемся. Будьте внимательнее, это последняя поза на сегодня, и заканчиваем. Ривай поднялся, оперся рукой о спинку, второй коснулся шеи. Двадцать минут как-нибудь выдержит. — О, повезло тем, кто сбоку. Хорошо видны мышцы спины. — Ханджи стояла позади и хрустела печеньем, которого всегда в достатке было на столе при любой группе. — И ягодицы, — добавил Ривай. — Верно подмечено, они у тебя первоклассные. Раздались смешки. Ривай чувствовал скользящие оголодавшие взгляды. Он старался не задерживаться на лицах художников, подмечая старательные маски: кто-то рисовал со сведенными у переносицы бровями, кто-то с высунутым от усердия кончиком языка, кто-то прикусывал губу, кто-то вытягивал губы бантиком. Они не задумывались о том, как выглядят при рисовании — слишком естественные и открытые, целиком посвященные занятию. Он тоже раньше рисовал, но из-за серости прекратил. Линии получались кривыми, нарисованное напоминало детские рисовашки, а про цвет и вовсе пришлось забыть. Карандаши, краски, пастель, маркеры он забросил как можно дальше. В шкаф и на полки. Год не прикасался и не собирался возвращаться. Ханджи, чтобы вытащить из депрессии и серых будней, позвала поработать натурщиком на выходных, которые плавно перетекли в ежедневные занятия. В конце месяца он получал наличку в сером конверте, и они вместе шли в бар за счет Ханджи. Когда занятие закончилось, все засобирались и ушли. — До свидания, — сказала девушка с веснушками. — Приглашайте Ривая еще позировать, он очень клевый. Она бросила на раздетого Ривая смущенный взгляд, обласкав торс и бедра, и убежала. — Ты всем нравишься. — Ханджи подошла и протянула Риваю халат. — Все же художник лучше всех знает, как правильно позировать. Может, еще попробуешь? — Я уже пробовал. — Ривай накинул халат и направился в подсобку. Ханджи за ним. — Но вдруг… — Мы с тобой закрыли эту тему семь месяцев назад, — оборвал Ривай. Он надел носки, натянул штаны, застегнул. Взял рубашку со стула. — И ты обещала ее не поднимать. — Но мне не нравится, что ты в таком ужасном состоянии. — Она подошла и поправила воротник. — Петра хорошая женщина. — Но так бывает? — Ривай заправил рубашку в штаны. — Поверь, Ханджи, со мной все в порядке. Сколько раз я должен повторить? Она вздохнула, помогла затянуть галстук на шее: — Ты сам не веришь в сказанное, так как я могу? — Не понимаю о чем ты. — Ривай подошел к шкафчику и обулся. — Сходим в бар? Ривай зашнуровал ботинки. — По одной, Ханджи, а не как в прошлый раз. — Договорились. Я плачу. + В баре было душно, несмотря на кондиционер. Ривай ослабил галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки, закатал рукава. Черная полоса, зачеркнувшая первое сказанное слово его избранницы-соулмейта — уже бывшей, он до сих пор в это не верил, — напоминала о себе в неудачные моменты. Мешала расслабиться, как если бы Петра стояла над душой и сверлила взглядом жены-тиранши. Но Петра была милой, ласковой, хорошей, заботливой и кучу других приятных добрых слов, но не тираншей. — Держи! — Ханджи грохнула на стол высокий бокал пива. Пена пролилась и заскользила по толстому стеклу вниз. — Может, я не был достоин? И позволил ей уйти? — Ривай погладил черную полосу. До встречи с Петрой он скрывал слово за синим напульсником, который выбросил от счастья в мусорку. А после расставания организм избавился от слова, вычеркнул, намекая забыть о прошлом. Какой заботливый, блядь, когда не надо, аж тошнит. Ривай бы не вычеркнул слово… ладно, вырезал бы его, как ему сперва хотелось, но организм справился быстрее. Мразь. — Мой друг Эрвин говорил, что фраза соулмейта не признак избранности. — Ханджи села рядом и выпила сразу половину бокала. И не поймешь, куда в нее столько помещалось. — Это как парный символ или гетерохромия. Ну вот сколько оттенков глаз бывает? Так что же, если у тебя один зеленый, а другой медовый, то у тебя около тысячи потенциальных избранников, выбирай не хочу? И это может быть в одном регионе. А если взять весь мир? Последнее слово за человеком. Он выбирает, а не цвет глаз. — И все зависит от удачливости? Как лотерея? Тогда смысл во всем этом? Ривай отпил глоток. Пиво прокатилось в пищевод, оставляя неприятный привкус. Неужели он теперь в придачу ко всему теряет вкусовые ощущения? Да быть не может. — Почему именно медовый? — М? — Почему именно медовый оттенок? — Ривай зацепился за слово, вспоминая, что сам редко употреблял такое название цвета. Чаще он говорил шафран или старое золото. — Да так, есть у меня в одной группе парень с разными глазами, ты позировал у них в костюме варвара и с виноградом, просто не обращал внимания. Он мне первым пришел на ум для примера. Так вот, у него разные глаза, которые с его соулмейтом идеально сочетаются, и нет других телесных признаков. И даже нет ментальной связи. Только цвет. — Вот уж спасибо, что у меня не ментальная связь. Я бы застрелился от рыгания кровью или растений на месте его ран. Самая страшная пытка от незнакомого человека. Испытание на психологическое соответствие и поломанность, блядь. — Ты опять берешь самые редкие и худшие проявления… — Болезни? Но они же есть. — Это не болезнь, Ривай. Это естественная реакция по привлечению половинки, как яркость оперения у самцов или самый пушистый хвост. Ривай не раз обдумывал природу истинной половинки и эти самые признаки. У одного идет кровь и у второго тоже, связывая их этой самой кровавой нитью. Японцы это называют красной нитью на мизинцах, но Ривай не был романтиком. Кто-то слышал мысли своей второй половинки, видел сны, слышал музыку… ну как здесь не сойти с ума? Хуже ментального проявления было только паразитическое — всякие цветы в глотке или бабочки в животе. Так что Риваю с телесным проявлением повезло. — Как боевая раскраска, которая может убить. Или запах. — Люди не всесильны. — Ханджи вздохнула. Ее соулмейт, которого она нашла, умер. У них была ментальная связь: муж видел ее сны, а Ханджи слышала его музыку. Она уже пять лет как одна. И при этом видит мир в цветах. Удивительно. Повезло. — Ты сама это сказала. — Ривай залпом допил пиво. — Так что отстань. Меня все устраивает. — Ты даже не чокнулся со мной. — Ханджи стукнула своим бокалом о пустой Ривая и допила в пару огромных глотков. — Жадина. — Пойду еще нам куплю.