«Если мы не осознаём, что происходит у нас внутри, то извне нам кажется, что это судьба».
(К. Г. Юнг)
───── ℘ ─────
— Значит, вы лично вчера обнаружили это у надгробия вашего отца, я правильно понимаю, мистер Уайт? — Джон держит опять треклятую жёлтую бумажную лилию в руке, понимая, что в список жертв Флориста, скорее всего, следует добавить и имя недавно похороненного Филиппа Уайта. — Так и есть, детектив, — отвечает уверенно Эрик, сидящий напротив. — И то, что я нашёл этот цветок там, может значить, что я, возможно, был не прав в некоторых своих подозрениях… Наверно… — звучит скорее, как мысли вслух, нежели как прямое утверждение. — Подозрениях? — недоумевает Джон. — Да… Когда отца не стало, а полиция внесла меня в список первых подозреваемых, я задумался в свою очередь о причастности мистера Росса к смерти отца. Думал, он имел как минимум одну причину заказать его. — Бизнесмена? Думаете, у него мог быть веский мотив убивать вашего отца? — Ну, вам ли не знать, каков мистер Росс на самом деле. Думаю, полиция и так в курсе всех его «честных» дел, — Эрик изображает пальцами кавычки, — да только не понимаю вашего бездействия. — Ну, не так-то и легко найти рычаги воздействия над такими влиятельными лицами. — Господи, да он всего-навсего бизнесмен, не вижу смысла бояться его. Вы же полиция, и закон как никак на вашей стороне, — эти слова с уст Эрика звучат, словно укор в адрес полиции, что чётко улавливается Джоном и Бобом, стоящим рядом с ним. — Мы не боимся его, — звучит как оправдание. — Скорее мы опасаемся его финансового влияния на наши структуры. И закон, увы, не всегда на нашей стороне, — Джон отчего-то разоткровенничался о том, о чём не следует говорить с рядовым гражданином, на что получает предупредительный взгляд от офицера Картера, с намёком завершить обсуждение внутренних дел. — Ну, раз закон не всегда на вашей стороне, то может вас успокоит это? — Эрик открывает дипломат, что до сих пор лежал у него на коленях, и вытягивает папку с какими-то документами. — Что это? — Джон принимает бумаги из рук Эрика и с долей надежды перелистывает их. — Это выписки со счетов, банков, внутренняя динамика корпорации и её бухгалтерия. Как видите, бизнес Россов здорово катится вниз, и им грозит скорое банкротство. По сути, «Pro Imobil Corp.» держится только на последние сбережения Росса, то есть… буквально на соплях. Его оффшорные счета заблокированы, большинство банков внесло его в чёрный список, а инвесторы больше не хотят с ним сотрудничать. А деньги-то должны крутиться… — Эрик очерчивает круг на столе. — Иначе любой бизнес заглохнет. Хотя, следует признать: Росс неплохо держится, учитывая масштабы его проблем, — на лице Эрика читается усмешка. — Думаю, он не сможет долго прикрывать свои грязные дела через умасливание копов, и, возможно, тогда вам повезёт… — звучит вновь с укором, а Джону будто сыпят соль в глаза. Слушая Эрика, детектив нехотя соглашается — закон, действительно, не всегда на их стороне, а коррупция, с каждым новым делом, всё больше сжирает некогда отточенный механизм правосудия. Начав обучение в Академии, а позже вступив в должность детектива отдела расследования убийств, Джон с гордостью твердил: «Я любыми способами буду стараться восстанавливать справедливость, чтобы ни один преступник не ускользнул от правосудия. Так делал мой отец, так буду поступать и я». Но в каждый раз, когда очередное дело закрывалось либо проваливалось треском, он понимал: деньги — вот нынешняя обменная валюта справедливости. — Что тогда насчёт вашего отца? Мне кажется, в вашей версии заказного убийства что-то не вяжется? — в разговор встревает Боб. — Я правда не знаю. Предполагаю, что после смерти отца, Росс рассчитывал иметь дело со мной — молодым и неопытным бизнесменом, который даст заднюю и отдаст крупную долю ему добровольно. Но он не знает, каков я. Мой отец… Что ж, он был слишком доверчивым человеком, порой вёл себя крайне безрассудно. Я не раз пытался его уговорить от этой сделки, чувствуя подвох чисто на интуитивном уровне, но… обычно родители мало что слушают своих детей. И вот, к чему всё привело… — Эрик кивает в сторону лилии на столе. — Решай бы я исход этой сделки, я не связывался бы с Россом, ни при каких условиях, не говоря уже о брачном договоре… — Но при упоминании последнего в мыслях Эрика всплывает Наоми: пожалуй, единственное решение, о принятии которого он не сожалеет. — Но эта лилия почему-то говорит вам совершенно иное. — Слова Эрика кажутся Джону слишком шаблонными, будто заранее отрепетированные. — И вы действительно думаете, что смерть вашего отца — дело рук Флориста? — детектив задаёт этот вопрос очень аккуратно, следя за реакцией Уайта-младшего. Но тот не спешит ответить сразу, и лишь спустя несколько секунд, выдаёт сквозь прищуренный взгляд: — В вашем вопросе слышно сильное сомнение, детектив. Вы меня проверяете на вшивость? Да, вы меня проверяете… — Эрик огорчённо улыбается и добавляет: — Я любил своего отца и по сей день благодарен ему за всё, что он сделал для меня. Мне не хватило бы смелости и подлости пойти на такое предательство, ни прямо, ни косвенно, если вы допускаете, конечно, такую мысль сейчас, пока держите лично эту лилию в руке. Джон задумывается: он совсем не может понять, стоит ли верить Уайту-младшему на слово. — Помните, мистер Уайт: когда вы разговариваете с детективом, любые слова могут пойти к вам на пользу или же во вред, — тонко намекает Джон об аккуратности в показаниях. — А мы, в свою очередь, должны и имеем право рассматривать все возможные варианты, даже такие… деликатные, — он делает акцент на последнем слове. На это Эрик лишь понимающе кивает, но во взгляде виднеется осадок разочарования. Всё же Джон разговаривает с одним из всё ещё подозреваемых в убийстве Уайта старшего, и он, как и все остальные участники расследования, всё ещё слеп в этом деле. По его логике, ничего не мешает самому Эрику сделать собственноручно бумажную лилию, принести её в участок и тем самым отвести подозрение от своей персоны, взвалив всё на разыскиваемого ими убийцу. Неплохая тактика для выживания. За всё то время, что Купер работает в отделе расследования убийств, он повидал самые гениальные актёрские игры верных жён и мужей, примерных детей — гордости своих родителей, любящих и бескорыстных братьев и сестёр, что клялись именем Всемогущего Господа в том, что они, якобы, не совершали то, в чём их подозревают, и не посмели бы даже задумать содеянное ими же. — Вы заблуждаетесь, детектив, и теряете время даром, подозревая меня, — в голосе Эрика не слышится и намёка на желание убежать, скрыться и трусливо спутать след. — Посудите сами: пришёл бы я к вам сюда с этой пресловутой лилией, зная, что сам повинен в смерти отца? Так поступит разве что полный идиот. Мало кому мог насолить сам Росс — у него врагов куда больше, чем волос на его дурной голове. Флорист наверняка один из них. Нависает небольшая пауза между ними. Всё же Эрику понятны сомнения Джона, однако, ему не хочется быть осуждённым за не содеянное, так же, как и Джону не хочется запутаться ещё больше в этом деле и осудить невиновного. — Не мне вам указывать, как поступать дальше, но… — продолжает Эрик, — думаю, вам стоит отнестись, наконец, серьёзнее к этой лилии и начать поиски убийцы отца хотя бы с клуба «E.G.O». Это последнее место, где мой отец побывал перед смертью, и, возможно, там его и отравили. Сверьтесь со списками приглашённых, может и найдёте что-нибудь. — Мы это и собирались сделать в ближайшее время. А пока, я попрошу вас всё же быть аккуратнее… И Эрик понимает, что детектив скорее предупреждает и лишний раз напоминает ему о его статусе — всё ещё подозреваемого. Так гласит закон, который не работает… И Эрику остаётся лишь надеяться, что все эти выписки в руках детектива станут когда-то ещё одним оружием против застоялой монополии Россов, а полиция вспомнит, кому на самом деле служит.───── ℘ ─────
Два дня назад.
21:40, Клуб «E.G.O.»
— Здравствуй, Джейкоб. Ну и денёк! — женщина, присевшая за стойку, обращается к усталому бармену, откидывая сумку на соседний стул. — Смешаешь мне что-нибудь, чтоб отлегло? А то взорвусь с этой грёбанной системой… — С радостью, Клэр. Подожди минутку, я лишь соберу этот бардак на столе. Джейкоб узнаёт в женщине одну из постоянных посетительниц, и, найдя ещё немного сил, улыбается ей максимально искренне, но улыбка тут же спадает из-за усталости. Он рад видеть её, но с каждым новым клиентом, Джейкоб чувствует всё большую пустоту внутри. Среди стольких людей, общаясь с разными личностями, он всё ещё ощущает огромное чувство одиночества. Дыру, что невозможно заполнить ничем: ни общением, ни любовью, ни целями, ни убийствами, как ему кажется, справедливости ради. С каждым новым днём, при всей помощи, оказанной им всем страдающим и запутанным в личных драмах, Джейкоб ощущает себя бесполезным. Неспособным на любовь и сострадание. Жалким. Каждое слово, каждая приветственная улыбка клиенту даётся ему всё большим усилием. Словно он выжимает из себя последние соки, так же, как и минутой ранее выжал последние капли сока из лайма для очередного коктейля. Его жизнь сыплется, крошится, тает, словно лёд, который он сейчас собирает тряпкой, отправляя в раковину и тут же смывает потоком воды. Всё потому, что сегодня, впрочем, как и вчера, и позавчера, и всю прошедшую неделю у него всё валится из рук. Неудержимо. Бесконтрольно. — Устал? — интересуется Клэр, замечая странное состояние бармена. — Не то слово… — свой ответ Джейкоб подаёт уже на сей раз с натянутой, действительно усталой улыбкой. — Вам сделать что-то новое, или как обычно? — уточняет он у Клэр по поводу выпивки. — Я сама не знаю, чего хочу. Сделай что-нибудь на твоё усмотрение, только чтоб я расслабилась и забыла хотя бы на время этот позорный для меня день. Уйти сегодня на четвереньках у меня нет цели. Джейкоб приблизительно знает предпочтения Клэр и уже догадывается, что бы ей понравилось, приступая к приготовлению напитка. — Проиграли дело? — наугад предполагает он, будучи в курсе, кем работает Клэр. — Вот что значит, когда подсудимый тупит и не слушает рекомендации адвоката. Он, видите ли, лучше знает, как мне его защищать перед судом! — Клэр возмущается, а Джейкоб лишь понимающе качает головой. Все знают, как лучше жить, как правильнее поступить. И он, в какой-то степени такой же упрямец… — И что расследовалось на сей раз? — интересуется он, пока в бокал для Мартини смешиваются бурбон с красным вермутом. — Убийство второй степени. Но мы целились убедить суд в том, что произошло непредумышленное убийство и смягчить подсудимому наказание. И мы бы смогли, если бы не вспышка неконтролируемого гнева этого самоуверенного балбеса и его нежелание сотрудничать со мной и судом. — И что теперь? — не без интереса спрашивает Джейкоб, вытаскивая из холодильника коктейльную красную вишню как дополнение к напитку Клэр. — Что, что? Человек отправился на долгий срок строгого режима, выкинув мне напоследок пару угроз. «Мы так не договаривались. Мои парни найдут тебя, и ты ответишь за этот проигрыш». А мне остаётся молиться и верить в то, что это всего-навсего слова, брошенные в порыве гнева. Но, сказать честно, я отчасти даже рада, что этот ублюдок получил по заслугам, а я, пусть и проиграла дело, осталась с более-менее чистой совестью, — Клэр дёргает нервно ногой, понимая, что теперь ей стоит быть аккуратнее на улицах. — Но запастись вновь Алпразоламом мне всё равно не помешает… — теперь нервный тик ногой сменяется быстрым стуком ладонями по столешнице. — А лучше приходите ко мне — я, вроде, справляюсь с нервозностью не хуже любых пилюль, — понимающе мягко смеётся Джейкоб, пока протягивает гостье бокал с напитком. — Ваш Манхэттен, Клэр. Пейте небольшими глотками… — Что бы делал этот мир без таких как ты, Джейкоб? — расслабленно выдыхает Клэр, поднимая бокал, и делает первый пробный глоток. — Наверно уныло и дружно пил бы Алпразолам, — смеется Джейкоб. — Но а если честно, миру не нужны такие как я. Мир держится на таких, как вы, Клэр… Вы — вершители людских судеб: врачи, судьи, спасатели, адвокаты, журналисты. А я… Я простой бармен, затерявшийся среди этих грёбанных бутылок и людского нытья… — Что-то с тобой не то, Джейкоб. Случилось что? — Клэр замечает, как бармена уносят его же мысли. — В последнее время я вообще тебя замечаю не таким, как прежде. Это связано как-то с твоим прошлым? — Ну… Нет. Кхм… Точнее… — Если что, я всё ещё могу тебе помочь с этим, как я и говорила. Ты только скажи. Если надо будет, я подниму архивы, помогу, чем смогу. Ты только не бойся обратиться ко мне, если проблема кроется в этом. И денег мне не нужно от тебя, если проблема кроется и в этом тоже… — Я не могу. Точнее, иногда я думаю, что мне это уже, возможно, и не нужно. Может, мне не стоит искать ответы на мои давние вопросы? Может, откровение в итоге больше ранит меня, чем исцелит? Может пора всё же оставить прошлое в прошлом? — Решать тебе, и только тебе. В любом случае, я помню то, что ты для меня сделал тогда, и я всё ещё твой должник. А я не люблю оставаться долго в должниках, — Клэр улыбается ему, вспоминая неприятные события двухлетней давности. — Что вы, это мелочи. Уверен, любой другой поступил бы также… — Нет, ты же знаешь, что это не так, Джейк, — Клэр буквально подтверждает в слух то, в чём уверен до сих пор Джейкоб с тех самых пор, как его матери не стало: — Ты же сам знаешь из своего собственного опыта, что люди скорее закопают тебя, чем примутся спасать тебя, подставляя себя под чужой удар… Так что, ты не спеши отказываться от помощи, особенно когда её тебе предлагают надёжные люди. Боже, как скромно с твоей стороны, Клэр! — смеётся она, обращаясь уже к самой себе. — Я подумаю над этим, Клэр… Обещаю, — коротко отвечает Джейкоб, пока глотает вязкий ком от гложущего чувства стыда и вины перед ней. Она не знает, что она предлагает спасение тому, который и вовсе не достоин этого. — Обещает он… Не верьте ни единому ему слову, — шутит подошедший к ним Тейлор. — Наобещает вам, а потом «я ничего не знаю, моя хата с краю». — Кто бы говорил… — бубнит про себя Джейкоб, а сам делает вид, что ничего и не слышал. Всячески игнорирует и сводит к минимуму взгляды в сторону Тейлора. — Всё ещё дуешься на меня? — тихо спрашивает Тейлор, но замечая, с каким интересом вслушивается в разговор Клэр, добавляет: — Ну, я о прибавке к зарплате и новой форме. Дуется на меня, что я не принимаю никаких мер и не делаю шаг навстречу, — врёт Тейлор, вуалируя на самом деле вопрос о их взаимоотношениях. — Пф… Было бы за что дуться. Я же сам виноват, что молчал в тряпочку до последнего. Да и, вон, на улице каждый второй достойный «бармен». Бери не хочу! — открыто язвит Джейкоб, всё же взглянув Тейлору прямо в лицо. — Что, слабо послать меня наконец нахер? Или ты ждёшь, когда я сам свалю тебе на радость? Неожиданно для Тейлора, простой их диалог стремительно набирает обороты, рискуя превратиться в очередную ссору, каких с каждым днём становится всё больше и больше, и как воду точат камень, на котором держится их дружба. — Не при клиентах, Джейк… — сквозь зубы чеканит Тейлор, потянув бармена за предплечье к себе ближе и отводя в сторону. — Угомони свой пыл. И так дохрена слухов пустилось из-за тебя… — Ах ты слухов боишься. Боишься запятнать репутацию из-за меня, — Джейкоб буравит взглядом Тейлора, сокращая между ними расстояние. — Признайся лучше, ты просто делаешь вид, что тебе ещё важно то, что я чувствую. И даже не по отношению к тебе, а просто к чему либо. Какие у меня эмоции, чего я желаю и желаю ли я того вообще, мать твою! На самом деле, признайся, Тейлор — тебя тупо воротит от меня, с того самого дня, как я тебе открылся… — Джейкоб огорчается, улавливая то, как Тейлор так и норовит отойти от него подальше, как от прокажённого. — Я тебе всё ещё нужен просто потому, что я кое-как ещё справляюсь с работой, которую не выдерживают твои новые стажёры, а у бара всегда полно людей на моей смене, приносящие тебе охуительную прибыль. И в основном этом, друг, моя заслуга. Да, чёрт возьми, здесь моя заслуга! Но в выигрыше здесь только ты и чёртов Маркус, и не говори, что это не так. Даже не смей… Я знаю, сколько он получает пользы с этого клуба, и я, чёрт возьми, не дурак… И мне действительно тяжело в очередной раз это осознавать. Я дурак, что впутался с тобой, решил, что мне здесь будет лучше, рядом с тобой, потому что ты внушаешь доверие. А в итоге, ты… Ты такой же, как и они… — Джейкоб намекает на Россов и на всю элиту, что здесь тусуется. Тейлор до боли сжимает предплечье Джейкоба — злится. Его глубоко ранят слова друга. — Что ж… Если ты это хочешь услышать… Если тебе здесь настолько плохо, если ты настолько разочарован во мне, сравнивая меня с ними, то ты смело можешь уходить. Уходи… Но не прежде, чем ты завершишь этот месяц. Ты действительно хороший работник, и я не в праве тебя удерживать, но договор есть договор. И раз я такой меркантильный в твоих глазах, что ж… Я, кажется, справлюсь без тебя. Незаменимых нет. А пока, будь добр, вернись к своим обязанностям… бармен. Наконец Джейкоб услышал в голосе Тейлора решительность. Пусть и не желаемую, но решительность. Тейлор определился — он его отпустил. Как и Джейкоб отпускает теперь на волю свой гнев, ударив слишком грубо в стеллаж с выпивкой, пока Тейлор разворачивается к нему спиной и направляется к лестнице наверх, в его кабинет. Из-за сильного удара пару бутылок дорогущего виски и рома падают на пол и разбиваются. Для Тейлора это уже привычный звук, но всё же решает на сей раз обернуться, чтобы взглянуть с холодным укором во взгляде на бармена. Так смотрит не друг, а босс на своего подчинённого недотёпу. Но взгляда недостаточно… Поэтому Тейлор добавляет приказным тоном: — Кстати, Джейкоб. Надеюсь, ты помнишь, что мистер Росс возвращается через три дня из командировки. Постарайся не забыть, как в прошлый раз, сделать списание по бару и вечером принять заказ для миссис Росс из Испании. Я сегодня не смогу этого сделать. Другие планы… — непривычно сухо обращается Тейлор к бармену, словно кидает команды дрессированной собаке. И нет у него никаких других планов… — Может мне ещё и доставить ей лично этот заказ, как подобает слуге? — выдаёт бармен с издёвкой. — Надо будет, доставишь! — грубо отвечает Тейлор, как самый настоящий босс. Его взгляд тут же опускается к ногам Джейкоба. — Эти бутылки можешь не брать в счёт… Я тебе их прощаю на сей раз, — и Тейлор уходит прочь с каменным лицом, не забыв пожелать хорошего вечера Клэр, что всё это время наблюдала за ними, как за очередной серией «Санты Барбары». Оставшись среди осколков и лужи едкого спиртного, Джейкоб понимает — он больше не сможет работать здесь, как прежде. И в очередной раз он вынужден приноровиться и импровизировать. Перетерпеть. И у него для этого есть лишь два грёбанных дня. Два дня до следующего убийства.───── ℘ ─────
День назад. 11:32
— Прекрасный выбор. Думаю, в этом костюме вас точно ждёт успех, — женщина-консультант в магазине мужской одежды «Prestige» оглядывает Джейкоба с головы до ног, пока тот стоит перед зеркалом в примерочной. — Боже, как влитой. Я боялась, что брюки окажутся короткими и тесными, но они будто под вас сшиты. И пиджак — вы только посмотрите на эти изгибы, — женщина восхищённо проводит ладонями по швам, очерчивая атлетичную фигуру Джейкоба. — Кстати, вам подобрать галстук? Или может бабочку? — Нет, благодарю. Предпочту дышать свободно, без всяких удавок, — улыбка Джейкоба располагает к себе, заставляя консультанта смущённо улыбнуться в ответ. — Не понимаю, как раньше женщины носили тугие корсеты? Он переводит в последний раз взгляд на своё отражение, выполняя пару круговых движений в плечах. Пиджак, хоть и влитой, не ограничивает сильно движения — это его радует. Встав прямо перед зеркалом, Джейкоб плавно натягивает улыбку, свыкаясь с образом. Образом, столь чужим для него. Но столь привычным и безопасным для того окружения, к которому он завтра и направится в гости. Он улыбается, пока его цепкий взгляд не наполняется странным блеском. Джейкоб понимает — этот дорогой костюм ему действительно идёт. Чертовски идёт. И он также осознаёт, что в его скромном гардеробе никогда не находили себе места столь изысканные ткани и изделия. Никогда. Не говоря уже о шикарных аксессуарах, в виде дорогих часов и шикарных позолоченных запонок. Пожалуй, самое дорогое, что он себе позволил за все эти семь лет со смерти дедушки Энтони — это его байк и квартира-студия. Крупная инвестиция, учитывая его жизненные планы. Хотя долго и хорошо жить он никогда не планировал. Максимум до тридцати, если получится не свихнуться окончательно и не покончить с собой раньше времени. Раньше выполненного плана. А со всеми остальными сбережениями, оставшиеся от дедушки и матери, он решил распорядиться с умом и лишь по строгой надобности. По сути, Джейкобу хотелось бы верить, что эти сбережения именно матери и дедушки, а не подачки его горе-отца. Однако он отчётливо помнит последние слова Энтони перед тем, как тот умер в больнице от рака головного мозга, держа в руках бумажку с номером счёта с теми самыми деньгами, накопленные и нетронутые за все эти годы: «Пусть о тебе отец и позабыл, но… Не отказывайся от его денег. Мы собрали их с мамой для тебя. Используй их и живи, не думая о нём… И прости его. Я знаю, что это сложно: я сам стараюсь сейчас простить его, ведь мне недолго осталось. Живи, мой хороший, отныне так, как тебе того хочется… Найди покой, друзей, открой свой бизнес на эти деньги или купи себе новый дом, а этот старый продай… и забудь о прошлом. Это просто деньги, мой мальчик, просто деньги… А тебе нужно жить дальше». И Джейкоб живёт. Как ему хочется… сделав всё в точности наоборот… Потому что он не Джейкоб Росс. И это не его деньги. Он Джейкоб Вуд — сын Эйлин Вуд, простой девушки из провинции, что жила в простом загородном доме вместе со своим гражданским мужем и мечтала о крепкой, дружной семье и дожить до счастливой глубокой старости. Он — сын Маркуса Росса, чья фамилия даже не упоминалась ни разу ни в одних из важных документов, подтверждающие их кровную связь, ни даже в словах «уважающих» их соседей и близких людей. Никто… Никто не знал и не знает до сих пор, от кого всё «нагуляла» своего сына простушка и горе-жена Эйлин. Зато все знали, что порядочный, но униженный и оскорблённый Маркус Росс ушёл именно по этой причине из семьи, и знать не хотел больше ни своего сына, ни своей жены, подав на развод и закрыв им рты угрозами и щедрыми алиментами. Но о последнем также никто ничего не знал… — У вас есть ещё один такой в наличии? — интересуется вдруг Джейкоб у консультанта, выйдя уже из примерочной в своей привычной, весьма простой одежде. — Подумал, пусть будет про запас. На всякий случай. Вот бы купить ещё одну жизнь про запас и начать всё заново… — К сожалению, каждый костюм у нас сшит лишь в одном экземпляре. Я была бы рада, но такова политика нашего ателье. — Что ж, понимаю. Уникальность — превыше всего. Никаких клонов. Ну, тогда мне придётся быть аккуратнее с винами. — Ну, что вы. На всякий случай, мы можем порекомендовать вам хорошую химчистку. Они то уж знают, как работать с нашими деликатными тканями, — и консультант протягивает визитку. — Мы только им и доверяем, — звучит гордо. — Благодарю, — Джейкоб берёт визитку и ставит её наспех в задний карман джинс, а не в немного потрёпанный бумажник, который только что он вытащил из рюкзака. На это консультант лишь на мгновение непонимающе сдвигает брови, но, увидев перед собой крупную наличку, тут же расслабляется, забыв про мелькнувшие в её голове предрассудки. — Носите с удовольствием и желаю вам удачи на грядущем мероприятии. — Премного благодарен за хороший сервис… Эмма… — Джейкоб решает обратиться по имени к консультанту. Собираясь к выходу, он всё же останавливается, оборачивается и добавляет, потирая бровь: — К слову, вы знаете, что означает ваше имя? — Хм… Я знаю лишь, что это имя образованное от еврейского мужского имени Эммануэль… —… И означает оно «Бог с нами»… — улыбается Джейкоб, а где-то в глубине души эти слова отзываются слабым эхом и болью. Ему кажется, что Бог давно позабыл о нём и о таких, как он. Всесправедливый и Всемогущий Отец позабыл о своих детях… — Берегите себя, Эмма. И прощайте. — До свидания… — женщина вмиг меняется в лице и смотрит вслед уходящему незнакомцу, что, судя по последнему слову, больше не вернётся сюда за новым костюмом. Доехав на простом автобусе до дома, Джейкоб аккуратно вешает в шкаф плечики с костюмом. В голове крутятся мысли о завтрашнем дне. Глазами он бегает по периметру комнаты и останавливается на кровати. Он вспоминает про сундук. Ещё семь лет назад, когда Джейкоб лишь начал строить свои планы насчёт Маркуса, он дал себе твёрдое слово: «Никакого оружия. Минимум следов. Минимум связей. Минимум рисков.» Но вот он вновь открывает этот сундук спустя время и не знает, стоит ли вносить именно такие поправки в его план? Ко всем предметам памяти в этом сундуке с недавних пор присоединился ещё один — чужой, опасный, нежеланный предмет. Джейкоб берёт его в руки, ощущая мягкость ткани, в которую тот завёрнут тщательно. Он не знает, понадобится ли ему завтра личный ствол Дэвида Лоу. Хватит ли ему тех пуль, которые добровольно-принудительно оставил ему сам Лоу, в дополнение к своему Beretta BU9? В особняке Россов его будет ожидать как минимум один телохранитель и он должен быть готов к разным поворотам событий. И всё же, он надеется, что ему не придётся применить оружие. Единственное его оружие — его ничем неутолимая боль. Но Джейкоб колеблется. С каждым новым днём и новым убийством он становится всё нестабильнее. Желание убить и причинить боль растёт вместе с простым желанием самосохранения. Ещё никогда Джейкоб не ощущал свои мысли и желания столь противоречивыми. И его это бесит. Вырывает из покоя, выбивает с чётко установленного курса. Но нужно решиться. Ему это так важно, ему это кажется таким важным и незаменимым. Ему нужно закурить… И выспаться. «Бог с нами»… Джейкоб уже не знает, Бог ли с ним, или же сам Дьявол танцует с ним в паре «Пляску Смерти». Но он ещё тогда, семь лет назад вбил себе в голову и молвит себе до сих пор: он сам по себе — один, гордо несущий свой, никому не нужный крест, идёт на никому не нужную жертву. Он знает точно — никто… Никто уже, кроме него самого, не вернёт ему его собственное имя. Настоящее имя.───── ℘ ─────
20:09
Особняк Россов.
♪ Secession Studios, Greg Dombrowski — Wolf at the door В особняке Россов сегодняшним вечером особенно тихо. Маркус уже несколько дней как в срочной, незапланированной командировке, а Наоми около полчаса назад выехала за ворота, некогда родного дома, на своём автомобиле. Она спешит домой — Эрик заволновался. Хоть Эрик и дал понять за последним семейным ужином, что он в этот дом больше ни ногой, всё же сама Наоми изредка приезжает сюда, скорее, из-за любви и уважения к матери, нежели от желания посидеть в этих стенах и вспомнить о совсем недалёком, но не самом счастливом детстве. О Маркусе Наоми рада и позабыть, но, увы, он — её отец, и исключить его из своей жизни — невозможно. Поэтому, воспользовавшись шансом на уютный, тихий вечер, так сказать, между девочками, Наоми решила приехать хоть на пару часов, чтобы разделить со своей матерью уютные моменты в отсутствии отца-тирана. С уходом Наоми в доме стало чересчур тихо — этого замечают все, особенно Аманда. Раньше были слышны хотя бы её споры с отцом и изредка — её смех; а сейчас и вовсе воцарилась сквозящая пустота, будто сам дом стал и вовсе чужим для своих обывателей. Стало настолько тихо, что от малейшего колебания в воздухе слышен лёгкий звон хрусталя люстры в гостиной. Будто совсем недавно здесь же, в этой самой огромной гостиной собралось много людей, чтобы стать свидетелями неожиданного для всех бракосочетания Наоми и Эрика. Несмотря на всю тоску, Аманда радуется компании любимой служанки, почти подруге — миссис Лопес, — пятидесятилетней мексиканки, работающей в семье Росс уже целых пятнадцать лет. Если у кого и учиться верности, то только у таких, как миссис Лопес и Аманда. — Фрида, ну, где тебя носит? Мне что, одной допивать эту вкуснятину?! — смеётся Аманда, расслабляясь в горячей пенной воде в ванне и попивая из бокала изысканное «Годельо». — Фрида?! — Аманда зовёт повторно служанку, когда слышит короткий женский писк и грохот падающего тела позади себя, а позже медленные, осторожные шаги в её сторону. Смех Аманды прекращается сразу же, как она подозревает что-то неладное. Она поворачивает голову в сторону двери, чтобы убедиться, что с Фридой всё в порядке. Но человек, вошедший в дверь — незваный гость. Если бы не чёрная повязка на его лице, Аманда бы заметила, как его челюсть сильно сжимается, а дёргающиеся желваки так и выдают его нервозность: возможно, Фрида, лежащая сейчас на полу без сознания, не входила в его планы. Коротко стриженные волосы незнакомца и гладко выбритое лицо дополняют чёрный костюм и рубашку на нём — образ почти подходящий для кандидата в телохранители или же водителя, которого Маркус ищет с недавних пор. Прежний же водитель уволился по собственному желанию, ссылаясь на переезд в другой штат. Незнакомец прикрывает за собой дверь и шагает ближе. Аманда, встретившись взглядом с карими глазами напротив, замечает, как человек молча ставит жёлтый цветок бумажной лилии на край ослепительно белой ванны. Рука в чёрных кожаных перчатках скользит кончиками пальцев по её краю, словно ласкает невидимое никому тело. Аманда слегка вздрагивает от этого жеста, смотря уже в спину незнакомца, но совладав с эмоцией, приветствует его, как ни в чём не бывало: — Вот так ирония судьбы… — она хмыкает. — Ты ведь по мою душу пришёл, не так ли? — спрашивает она, с намёком на лилию Флориста — убийцы, который охотится за элитой. — И шансы у меня на спасение, как я понимаю, уже обнулены, — намекает она на то, что Фрида за дверью, возможно, уже мертва, как и охранники. То, что сам Флорист, минуя пост охраны у ворот, находится сейчас здесь, говорит Аманде, что та самая охрана, вероятнее всего, не поспешит уже на помощь, как и сама Фрида, а камеры по периметру особняка наверняка уже не работают. Фигура в чёрном коротко кивает Аманде, дав понять, что она права в своих рассуждениях — её судьба уже предрешена и помощи ей не откуда ждать. — Что ж… Я не знаю о твоих истинных мотивах, и для чего ты это всё делаешь, ну там: жажда наживы, месть за потерянный бизнес, простая обида… — Женщина делает глоток вина, словно ничего не предвещает беды, и продолжает: — Но я скажу за себя лично: меня дико достала жизнь в этой мнимой роскоши и спокойствии. Жизнь, как у Христа за пазухой — это не про меня. И если ты за такой жизнью гонишься, то мой тебе совет — беги, пока не поздно. Ничего роскошного в такой жизни нет, по крайней мере, нет в ней того, ради чего стоит отдать свою жизнь или отнять её у другого. Уж поверь, я знаю, о чём говорю… И почему Аманда так разговорилась и расслабилась? Странно, что находясь сейчас рядом с разыскиваемым убийцей, она не чувствует ни напряжения, ни страха — лишь некое смирение. Лишь одно её сейчас волнует, и это явно не собственная жизнь. Она волнуется о Наоми. Также Аманда всё же надеется растянуть время: вдруг кто объявится и помешает убийце совершить задуманное, или ею придумается самостоятельно хоть какой-то план спасения. Не хотелось бы уходить из жизни именно так. Её часто посещали мысли о собственной смерти, и причин для этого не мало. Но умереть так, не подготовившись… Нет, умирать нужно красиво. Умирать нужно достойно. — Прости, я не всегда так много говорю. Но так, как ты в моём доме, уж будь добр и послушай мои предсмертные откровения. Когда, если не сейчас, мне стоит подумать о моей прожитой жизни, составить итоги, раскаяться?! — следует очередной глоток вина. — Вот тебя лично не тяготят твои деяния, решения? — Аманда указывает почти пустым бокалом на Флориста. — Возможно, — тихий и глубокий голос незваного гостя не вселяет страх, а наоборот, действует словно морфий. Или может, это очередная выпитая с утра таблетка Оланзапина пытается остановить её душевные, скрытые ото всех бури? — Значит, у тебя всё ещё осталась доля человечности… — Аманда вздыхает. — Возможно. — Ты не особо разговорчив… А мне бы хотелось поговорить со своим палачом, хотя бы немного. Понять тебя и то, ради чего мне следует сейчас отдать свою жизнь на твой суд. — Понять? Навряд ли… — Я осознаю, что мне нет смысла сопротивляться, и ты всё равно выполнишь свою задачу. И всё же считаю, что у тебя есть все шансы и возможности не делать этого… — Выполню. Не сомневайся. — Что ж, раз так… Могу тогда попросить тебя только об одном одолжении? — На это незнакомец издаёт лёгкий, еле уловимый смех. — Ну же, даже у смертников перед казнью есть право на последнее желание. — О да, все-то знают свои права… — звучит саркастически. — Не трогай Наоми, — чётко выговаривает Аманда, чуть привставая, отчего вода в ванне оживает скромными волнами. Словно маленькие цунами они врезаются в её тело и край ванны, так и норовя выйти за её пределы. — Я знаю, ты наверняка внёс и её имя в свой список «на убой». Но прошу тебя. Как мать… — следует пауза, словно Аманда даёт Флористу возможность осмыслить сказанное ею. — Она не заслуживает такой смерти. Все мы, возможно, заслуживаем: я, Маркус, Филипп, да кто угодно из тех, кого ты убил и собираешься убить дальше. Но только не Наоми. Смилуйся над ней, ведь ты наверняка не знаешь, через что она прошла. — А ты знаешь, через что прошёл я сам, и почему я теперь здесь? — звучит голос, словно из самых глубин. И в нём столько боли, прикрытой гневом и холодом. — Нет. Но ты можешь мне поведать об этом, напоследок. Словно матери открыть твою самую страшную тайну, а я же унесу её за собой в могилу, и никто об этом не узнает… — На эти слова, человек лишь ухмыляется, сомневаясь в намерениях Аманды. Не доверяет. — Ясно, не расскажешь… Тогда, жизнь Наоми — это единственное, о чём я прошу тебя… Флорист?! — не зная имени незнакомца, Аманда решает обратиться к нему по прозвищу, данному ему прессой. — Джейкоб… Меня зовут Джейкоб, — утвердительно, с неким презрением к своему прозвищу, отвечает он, снимая повязку. Слова о матери смягчают его на секунду, заставляя стать самим собой. Волк снимает овечью шкуру перед своей жертвой. И он уверен — Аманда в первый и в последний раз его видит таким, и ни к чему уже все эти занавесы. Женщина лишь сейчас узнаёт в нём образ того самого бармена, а на её лице застывает непонятная эмоция: то ли разочарование, то ли сочувствие… «Боже… Столько лет… Продержаться… Невидимкой…» — думает про себя Аманда на каждый удар своего сердца, осознавая, насколько убийца был близок к своей цели. Каждый раз, когда Наоми переступала порог клуба. Да, Аманда знала куда больше о личной жизни Наоми, чем следовало знать Маркусу. И Аманда всячески защищала интересы дочери, её элементарное желание жить по-своему, вне всяких паршивых правил их семейства. Она поддерживала Наоми в этом, прикрывала её походы на всякие тайные встречи, но, Господи, как же она рисковала. Аманда рисковала, сама того не зная. В этом клубе, в любой удобный для Флориста момент, Наоми могла бы проститься с жизнью. Аманде становится дурно от этих мыслей, но они тут же сменяются осознанием: «Тогда что тебя удержало, Джейкоб? Слабость? Сомнения?». — Хорошо, Джейкоб… Хорошо, — голос Аманды становится на удивление мягким, снисходительным и смиренным, будто понимает своего палача: любящая мать всегда почувствует, чего страшится ребёнок, и не важно, свой он или чужой. — Так как насчёт Наоми? Что если я тебе предложу сделку? — С каких это пор человек так смело торгуется со Смертью? — Я не торгуюсь, и вовсе не со Смертью как таковой… С Ней договариваться нет смысла, она глуха и жадна. А ты… Ты — Человек. Простой Человек, хоть и сломленный… Или это не так? — Аманда будто берёт его на слабо, а сам Джейкоб беззвучно глотает комья. — Я всего-то прошу тебя о последней услуге… — Как по мне, ты просто бессмысленно оттягиваешь неизбежное… Аманда на это ничего не отвечает, ставит бокал на небольшой столик поблизости и упрямо снимает с безымянного пальца широкое обручальное кольцо с бриллиантами. Она всматривается вдумчиво в перелив драгоценных камней, пока по пальцам стекают капли воды вперемешку с пеной. — Что, по-твоему, я сейчас делаю, Джейкоб? — она протягивает ему кольцо, всматриваясь в его глаза и пытаясь уловить хоть малейшую его реакцию. Но Джейкоб лишь открыто смеётся. — Мне не нужны твои драгоценности, Аманда, — Джейкоб упирается о стену и берёт яблоко с рядом стоящего комода. Он преподносит спелый плод к носу, вдыхая глубоко сладкий запах, но не смеет откусывать. — А я думала, что ты умеешь читать между строк, — Аманда горько улыбается. — Я сейчас ради дочери готова предать законного мужа. Что ты теперь на это скажешь? Женщина замечает, как взгляд убийцы поднимается из-подо лба и цепляется к кольцу, словно зачарованный. Аманда продолжает серьёзно: — Чем тебе насолил Маркус, скажи? Что тебе нужно: бумаги, акции, имена, что? Ты ведь мстишь ему за что-то, так? Я видела, как он бесится от каких-то писем, которых он в ярости сжигает постоянно; от этих статей и внимания прессы, что постоянно караулит у нашего дома и офисов. Ему стало страшно и стыдно за что-то, я вижу. А это редкое явление у Маркуса, поверь. И у него много тайн, очень много тайн, о которых он не хотел бы, чтобы другие узнали. Скажи, что тебе нужно для твоей справедливости? Это мы и обменяем на жизнь Наоми. Как по мне, это весьма взаимовыгодная сделка. — Что мне нужно, говоришь? Джейкоб ставит резко яблоко на комод и быстрым шагом приближается к Аманде, которая чуток пугается его резкости. Взяв цветок бумажной лилии с другого края ванны, он садится на корточки перед ней и преподносит жёлтое оригами к её носу. — Вдохни… Ну же! Вдохни глубже! Чем пахнет, по-твоему?! — Бумагой… — Именно! Мёртвой бумагой! Ни намёка на аромат живых лилий, — цокает Джейкоб, а на его лице читается некое разочарование вкупе с презрением и злостью. Всё ещё смотря на бездушный цветок, он продолжает: — Жёлтые лилии были любимыми цветами моей покойной матери. Её звали Эйлин. И я хочу, чтобы запах этих самых лилий преследовал моего отца до самой его смерти, так же, как и его вина перед ней и перед всеми, кого он предал и о ком он позабыл, — холодно, с акцентом на последние слова, заканчивает Джейкоб, ставя обратно цветок на край ванны, и возвышается над Амандой. — Ты… Ты его сын… — догадывается Аманда. — И я об этом, естественно, узнаю спустя столько лет и то перед своей же смертью, — эти слова она выговаривает сквозь болезненный смех. Её разочаровывает то, что Маркус скрыл от них с Наоми столь важный факт из его жизни. Столько лет… «И чего боялся Маркус: что я уйду от него, что не приму его внебрачного сына, что запрещу ему с ним видеться? Да я бы полюбила Джейкоба как собственного сына. Он же не виноват, что его матери не стало, а его отец не умеет им быть», — думает Аманда, пока всматривается в образ Джейкоба. Всё же в его глазах она видит отчасти глаза Маркуса: такие же манящие, глубокие, всё тот же цепкий взгляд, да только в них боль и отблеск еле ощутимой теплоты и любви. «Зачем скрывать это и ломать столько жизней?! Ведь можно было это всё избежать… Маркус, я знала, что ты можешь быть жестоким, но… Забыть своего собственного дитя…», — снова мысли сожаления, да только Аманда не знает — внебрачный ребёнок вовсе не Джейкоб, а Наоми. И первой семьёй Маркуса была Эйлин и их сын, а Маркус предал их ради статуса. Но об этом и об истинной причине поступков Джейкоба и Маркуса, Аманда не узнает никогда. Эта женщина всё ещё не знает те грани, за которые когда-то перешагнул её муж. — И ты решил подойти к Маркусу издалека… Постепенно. Возможно, у тебя даже есть козыри, о которых он не знает. Или же, желаешь их получить, чтобы его уничтожить… Не убить, а заставить его сожалеть о том, что он сделал, так? — резюмирует Аманда, расставляя всё по полочкам. — Я бы так же поступила, поверь, будь я на твоём месте, и он этого заслуживает, — горечь обиды на мужа оседает ещё большим камнем в душе, от которого хочется скорее избавиться. Маркус поступил подло по отношению к своему сыну, по отношению к ней самой и к Наоми собственно, лишая ту связи с единокровным братом. — Да… Ты действительно удивительная женщина, как и говорил Тейлор… — Джейкоба начинает раздражать этот затянувшийся разговор по душам. Ещё пару минут — и он и впрямь даст заднюю. Поэтому, он приближается к Аманде, встав у неё за спиной. — Сильная и достойная женщина. Отец не ошибся, уйдя из семьи и выбрав тебя… — тихо, но очень чётко шепчется последнее слово у самого её уха. ♪ Tyler Bates, Ciscandra Nostalghia - Fool Взгляд убийцы смотрит вперёд, то ли предвкушая, то ли страшась грядущего будущего. Ему не хочется показывать то, что он может дать слабину. Он не должен. — Не удивительно, что Маркус присосался именно к тебе. К привлекательной, богатой, уверенной в себе горожанки. Присосался, как паршивый клещ… — рука в кожаной перчатке грациозно скользит по левому предплечью Аманды, вызывая мурашки перед неизбежной смертью, а голос всё твердит холодно и с презрением: — Жалкий… Рука крепко обхватывает женское запястье, всё ещё держащее обручальное кольцо. — Трусливый… Флорист приближает руку перед лицом Аманды, чтобы она увидела: он принял условия сделки. — Клещ… — Джейкоб вырывает другой рукой кольцо и ставит в карман пиджака. Аманда выдыхает с облегчением: «Наоми будет жить». Она хочет в это верить. И жертва находит в себе силы довериться убийце. Ей нужно ему довериться, хоть кому-нибудь. И отпустить. Закончить всё это раз и навсегда. — Второй этаж. Комната слева от лестницы. За картиной с Архангелом найдёшь сейф. Код: два, четыре, девять, ноль, девять. На этих словах, Аманда берёт почти пустой бокал и осушает остатки «Годельо», оставляющий столь излюбленное ею сладкое послевкусие. Аманда кладёт бокал на место, откидывая голову на край ванны. — Я выполнила свою часть сделки. Дело уже за тобой, Джейкоб, — и она закрывает глаза, раскидывая руки по бокам, готовая принять свою участь. — Жаль лишь, что не увижу лицо Маркуса, когда он наконец осознает своё поражение, что он не Бог, и где на самом деле его место, — широкая, предвкушающая маленькую личную победу ухмылка расцветает на лице Аманды, и лишь одна слеза стекает по её впалой щеке. - И жаль, что столько лет я до сего дня упрямо выбирала его... Спасибо, что дал мне стимул сделать всё иначе. — Прости меня, Аманда, — Джейкобу становится вдруг необходимо сказать эти слова, и его правая рука обвивает шею женщины, словно коварный питон, но всё ещё не душит, а другая готова удержать захват. — И спасибо тебе так же... Джейкобу сложно? Он колеблется? Трудно сделать следующий шаг и надавить сильнее на шею, лишая жизни мать его единокровной сестры? Никогда такие мысли не застревали в его голове, не вызывали ничего подобного стыду и чувству некой вины. И всё же, скинув с себя эти думы, он решается — выхода нет, а план должен быть выполнен. Его крепкое предплечье давит на тонкую женскую шею, перекрывая кислород. — Я… прощаю тебя, Джейкоб… Но п-простишь ли т-ты... себя.. с-сам? — сквозь последний выдох, Аманда с трудом прохрипывает свои последние слова. Недавно смиренно улыбающееся лицо Аманды тут же искажается в жуткой гримасе ужаса перед неизбежной смертью. Никто не хочет умирать, и умирать всегда больно. Особенно больно умирать тогда, когда всё ещё хочется жить, но понимаешь, что твоя смерть гарантия жизни другого, родного тебе человека. Тело, что столь смиренно отдалось палачу на убой, сейчас бьётся в конвульсиях, словно протестуя и желая отменить вступивший в силу приговор. Несправедливый приговор. «Это ли чувствовала ты, мама, когда умирала от руки отца?». Но судьба обмену не подлежит. Вода расплёскивается повсюду, руки жадно хватаются за удушающие руки-тиски, за края скользкой ванны, за невидимый воздух и уже давно умершую надежду, а ноги ищут опоры и не находят её, скользя по дну, пытаясь будто его пробить. За спиной Джейкоб не видит, как спустя полторы минуты этой схватки угасает взгляд Аманды, которая содрогается в остаточных судорогах, обмякнув окончательно в его руках и тяжелея. Но он не отпускает её, впервые действительно не зная, как ему остановиться. Сквозь дикий вопль, он всё сильнее и сильнее сжимает её шею, мысленно говоря самому себе: «Джейкоб, хватит!!! Отпусти! Она мертва. Она мертва, Джейкоб!». Он находит в себе силы отпустить уже бездыханное тело Аманды, понимая, что уже всё кончено, но так и не находит силы встать с колен. Всё ещё обнимая бессознательную Аманду, он кладёт лоб на её голое, мокрое, худое плечо, и сам содрогается в плаче — от боли, обиды и ненависти… к самому себе и к тому, кем от стал. И если раньше думалось без колебаний, что его таким сотворил его собственный отец, то теперь, с каждой новой жертвой, Джейкоб всё отчётливее понимает, но тщательно отрицает, что это — его выбор. «Слишком много крови на моих руках, невинной крови. Разве ЭТОГО ты хочешь?». Но выбор сделан. Перед крепко закрытыми глазами всплывает образ наивной дурочки Ванессы и её служанки Катрин, талантливой, но доверчивой Нины, а теперь и самоотверженной Аманды — не хотел он такого исхода для них. Этих жертв можно было смело избежать. Запросто. Раньше это Джейкобу казалось вполне справедливым, ибо все они — соучастники, сторонники Маркуса. Те, кто поддерживали его в его деяниях. Но страх перед своей целью, перед своей слабостью и желанием вернуть доброе имя матери, своё имя, и в целом, доказать себе и другим, что он прав, что отец не заслуживает того признания общества, те богатства и то самое громкое имя — всё это не даёт Джейкобу покоя, мучает и заставляет действовать по своим правилам, жестоким и бессмысленным правилам. Нет, иначе и быть не могло… «Я ничем не лучше своего отца. Но, увы, я таков, какой есть…» — жалкое оправдание самого себя, не приносящее никакого облегчения. Цветочный запах ванной пены и лёгкий персиковый шлейф от вина, оставшийся после последнего выдоха Аманды, всё же заставляет Джейкоба «проснуться» — не так пахнет его боль. Его боль пахнет перегаром, кровью, больницей, сырой землёй, жёлтыми лилиями и мёртвой бумагой. Это не его мир. Флорист встаёт с колен, найдя силы стряхнуть с себя минутную жалость к себе, слабость и снисходительность к тем, кто разрушили его жизнь и сделали его таким, каков он сейчас есть… И он вновь делает свой выбор. — Можешь не переживать за Наоми… — в его голосе звучит некое бессилие, но тут же сменяется решительностью: — Наоми умрёт быстро… без мучений, это я тебе обещаю. — Рука мягко хлопает по худому женскому плечу, а сам Флорист ускользает устало от тела Аманды прочь из ванной комнаты. Пройдя в вестибюль, ступенька за ступенькой, Флорист поднимается на второй этаж, и заходит в ту самую комнату слева от лестницы. Джейкоб ожидал увидеть кабинет Маркуса или библиотеку. Но это спальня. Уютная, светлая. Возможно, здесь спали Маркус с Амандой. Среди высоких стен, дорогой мебели и гладкого, блестящего паркета, прямо перед Джейкобом, за эпичной борьбой Архангела и Дьявола скрывается то, что, возможно, вернёт ему долгожданное спокойствие. Он не знает, что он обнаружит в этом треклятом сейфе, и он вовсе не за этим пришёл сюда. Но Аманда пошла ему навстречу, чего он вовсе не ожидал. Времени мало. Он и так задержался в этом доме. Таймер на его часах уже оповестил окончание двадцати минут. Осталось десять — и нужно исчезнуть, пока не поздно. Пока его не обнаружили. «Два, четыре, девять, ноль, девять» — пальцы крутят замочный барабан сейфа. Щелчок — и сейф должен раскрыть Джейкобу мрачное закулисье его отца. Точнее, он на это надеется. Однако щелчок этот вовсе не от сейфа — дуло пистолета угрожающе касается его затылка. — Руки. Чтобы я их видел, — звучит чёткое указание за спиной. — И без глупостей, а то будешь слизывать свои конченные мозги с этого самого паркета и с моих ботинок. Дерьмо... Кажется, один из охранников очнулся и успел войти в дом.