Живые.

Больно!!! Пронзающая боль и ненависть — Джонни ненавидит всем своим грёбаным существом, до последнего вздоха ненавидит проклятую Арасаку и ебаного ублюдка, который сейчас победно ухмыляется, глядя на него. Боль и звук собственного падающего на землю тела, песок и вкус крови во рту. Джонни понимает, что всё — это конец, но всё в его теле вопит от боли, а ненависть жжёт огнем. Не закрывать глаза до последнего. Ухмылка сквозь гримасу красного марева. Цепляться за жизнь ради мести, ради себя. Свет бьёт в глаза, заставляя подняться из глубин тьмы. Вокруг свет, бесконечно белое пространство, где нет ни верха ни низа — он в прямом смысле висит среди ебаного ничего. Жив? Как? Каким образом? Он точно помнит, что клинки пробили его грудь, а Душегуб превращал его в кричащее от боли ничтожество, но он не доставил удовольствие ублюдкам. Он умер молча, как и хотел — побеждённым, но не сломленным. Держать лицо даже в смерти. Что это? Где он? На ад не похоже, а в раю его вряд ли ждут… Душегуб… Энграмма… У ублюдка получилось — он набор ебаных нулей и единиц на сервере Микоши… Ярость горячей волной поднимается из груди, он пойманным зверем мечется в клетке — бесконечной белой клетке. Он несётся через пространство в тщетной попытке выплеснуть ярость и ненависть. Разрушить, въебать что есть силы, уничтожить, разбить руки и голову в кровь о невидимые стены, прыгнуть с обрыва в пустоту, чтоб заглушить боль, ненависть, поражение… Он проиграл, ебаные корпораты переиграли его, он мертв и заперт в клетке, как зверь — хуже зверя. Зверь скалится, точит зубы о прутья, но может повезет и прутья сломаются, истончатся под напором первозданной ярости. Его клетка прочна и вечна, по сути у него не осталось ничего, кроме тела и бесконечного пространства тюрьмы. Джонни кричит, кусает руки от боли, жгучего кома ярости внутри. Он пытается вырвать кусок цифровой плоти, чтобы боль и кровь залили его тело, пролились каплями лавы на стерильную белизну клетки. Он рвет зубами плоть — вырванные куски мяса тут же пропадают в синем мареве и заменяются новыми. Он не может нанести себе раны, он не может разнести всё в щепки, разбить голову о стену, подраться — он может только выть в своей проклятой зацикленной вечности. Джонни снова пытался уснуть, закрыть глаза. Может ли спать энграмма? Прям тема для ебаной диссертации. Сон оцифрованного мозга. Но сны — это спасение от окончательного погружения в ебаное безумие, сны — это всё, что осталось от него настоящего, а не этого жалкого существа, что воет и раздирает себя изнутри в самой совершенной тюрьме мира. Во снах он на сцене упивается драйвом толпы, музыка течет по венам, музыка поёт в крови… или это приход от новой наркоты, которой он закинулся перед концертом? Не важно, всё не важно. Он огонь — изнутри он горит бесконечным пламенем, разрывающим ритмом. Он на вершине мира, он король, он бог для толпы, которая топит его в обожании и жажде. Все они жаждут его. Он чувствует их желание — оно заводит лучше секса, бухла и наркоты. Он чувствует их желание и даёт им то, что они хотят — даёт им драйв, зажигает, больше, сильнее, громче! Песня становится криком, экстаз выламывает тело, он поёт, он здесь и сейчас он жив! Его песню подхватывает зал, он растворяется в ритме, ему вторит рёв толпы. Потный, пьяный, заведённый в край, он вваливается в гримерку, зная, что его там ждут. И открывает глаза в свою личную белую вечность… Он не плачет — не может больше, не зовет и не материт. Знает, что бесполезно. Он не понимает, почему не может все время спать — ни еда, ни вода, ни секс ему не нужны, ничего из радостей тела и духа не доступно, зачем он должен просыпаться? К чему этот цикл осознания себя? Часть его предполагает, что это одна из извращённых пыток для его деятельной натуры — безделье, вернее невозможность что-то делать, страшнее всего по сути, страшнее смерти, потому как умереть здесь технически невозможно. Он много раз пытался, но снова отрастали отгрызанные пальцы. Он пытался разорвать себе вены — ни капли крови не пролилось из тут же стягивающихся ран. Он не сдался, не смирился — нашёл спасение во снах, в жарких снах, где он жил, убивал, надеялся. Во снах, где он шёл через коридоры Арасаки, сея смерть, как грёбаный бог войны. Он упивался своей жаждой, не щадя никого — они отняли у него Альт, они должны были умереть, он был в своём праве. Холод пистолета в руке. Выстрелить, перезарядить, пересчитать патроны и снова выстрелить. Жажда текла по венам. Это лучше, чем драйв, лучше, чем секс — слушать их крики, знать, что они умирают из-за тебя — благодаря тебе. Первозданная ярость кипела в его крови, он смеялся, он был счастлив в своей мести. Он открывает глаза. Он потерял счёт времени. Может, прошёл год, может час, может столетие — здесь нет ничего, ни зимы, ни лета, ни верха с низом. Условное пространство, на которое он решил сесть, лечь или стать, уплотняется, но недостаточно, чтоб стать твердым. Кажется, что он лежит, сидит или висит в ебаном гамаке, отсчитывая про себя запрограммированное время без сна, и тихо ждёт, когда сможет снова закрыть глаза. Иногда ему кажется, что это лишь кошмарный сон. Что сейчас он проснётся от очередного трипа в номере гостиницы или своей гримерки, придурок Керри хлопнет его по плечу и начнёт в очередной раз рассказывать, как они вчера нажрались и что нехрен смешивать непроверенную наркоту с бухлом. Он спит и живет только во снах и мареве памяти. Он медленно выплывает из марева грёз. Голова гудит, тело как чужое, комната шатается. Комната? Бляяя!! Подносит руки к лицу. Стоп!!! Руки живые, нет протеза. Понимание бьёт под дых. Это не его руки — чужие, молодые, напичканные какой то сраной электроникой. Чёрт, у уёбков получилось, он Жив! В другом теле, но жив снова! Поток чужих мыслей обрушивается на него лавиной, пытаясь вытеснить из головы. На хуй, уёбок! Сломать, подчинить, получить это тело себе — он должен сражаться, он выгрызет право на жизнь. Мальчишка в зеркале напуган — совсем юный, он таким был до мексиканской войны, но срать! Всем было срать на него, не он первый, не он последний. Удары сыпятся, как дождь. Он выбьет себе право на жизнь, выпихнет щенка из мозга. И отомстит — они ещё пожалеют, что не убили его, он утопит их в крови и дерьме, они захлебнутся и будут молить о смерти. Неважно кого и сколько надо уничтожить, мальчишка невольная жертва, монетка в игре. Не повезло тебе, пацан, ну бывает. Сквозь ярость он слышит маты и крики пацана, мозг цепляется за слово «Арасака»! Биочип, он ёбаный чип в башке малолетнего уёбка и, как понял из сбивчивого рассказа, его сознание перепахивает мозг засранца, убивая его. Отлично!!! Билет в один конец для одного из них. Джонни падает. Сучёныш успел каким-то образом принять блокаторы и выпихнуть его на задворки мозга, он зритель в хреновом кино. Мда, не так он представлял себе светлое будущее. 50 грёбаных лет он провел в белом безумии, 50 лет — 2077 год. Мальчишка-наёмник бесится и материт его, как умеет, а умеет он хреново, без огонька. Это всё, что ты можешь мне сказать, дружочек? Сам Джонии думает, что в таком дерьме он пустил бы себе пулю в голову, но он, сука, хочет жить, пока не отомстит. Он, сука, и щенка этого уберет и любого, кто станет на его пути. Пацан глушит его блокаторами, Джонни бесится, беснуется в его тупой голове — слишком долго ждал, чтобы прозябать зрителем на периферии сознания. Спустя сутки, перебесившись, Сильверхенд понимает, что это путь в никуда. Пацан весь остаток жизни может глушить его таблетками, лишив возможности на что-то влиять. Приходится применять весь свой шарм и, мать его, пытаться выжить вместе с мальчишкой — столько, сколько им осталось. Джонни не хочет умирать, но и гробить пацана за свою посмертную месть передумал — другой выход должен быть, а пока они живы, шанс снова почувствовать себя живым перевешивает говённость характера. Сигарета стала отправной точкой их шаткого соглашения. В белой вечности Джонни убил бы за возможность курить, его ломало, корёжило пропускало через мясорубку в желании почувствовать никотиновую горечь там, где и вкуса-то нет. Ви лежит на кровати, пьёт бурбон из горла и курит — кашляет, затягивается и снова вдыхает себя горький дым. Горло дерёт с непривычки, Джонни чувствует это, он чувствует вкус сигарет, мышцы снова расслабляются. Кайф!!! Бурбон обжигает горло. Первый раз Джонни счастлив благодаря Ви. Ему хорошо — так хорошо, как не было пятьдесят грёбаных лет.