Кураж

«Но покуда я жив, я — грешен, руки тянутся, кровь кипит, мир рисует парад насмешек — ты целуешь там, где болит».

Тэхён выходит из больницы спустя всего несколько дней, уже с ног до головы пропитанный запахом медикаментов. Его всё ещё немного шатает при каждом шаге, глаза режет от не по-осеннему яркого солнца, не спасают даже солнечные очки. Временами у него всё ещё раскалывается голова, сушит во рту от лекарств, которые станут незаменимым дополнением к каждому обеду. Тэхён уверен – Чонгук за этим проследит. К слову о нём, Тэхён до сих пор не услышал чего-то более конкретного по поводу работы. Знает только, что выступать ему рано или поздно дадут. Нутром чувствует, что вряд ли это произойдет в ближайшее время, но главное то, что Чонгук не посчитал его падение конечной точкой в карьере и готов позволить работать дальше. Когда – всего лишь вопрос времени. Тэхён, к собственному удивлению, не так уж горит выходить на арену именно сейчас. Он стал очень плохо спать, приходится снова сидеть на обезболивающих, как когда-то. Он снова вынужден следить за своим рационом, должен больше есть, меньше уделять времени работе и не доводить себя до нервных срывов. Это можно сказать первому попавшемуся человеку, и для этого не нужно быть врачом. Чонгук, как ни странно, молчит. Не отчитывает, даже когда они остаются наедине, терпеливо ждёт, пока Тэхён разберется со своими вещами, примет душ и сменит свою больничную одежду. Не спрашивая, заказывает обед, кормит Марса и варит себе кофе, пока Тэхён наслаждается непривычной тишиной после своих очередных неудач. Они даже вместе выгуливают пса, пока Тэхёну не становится плохо от слишком яркого дневного света, из-за чего приходится вернуться обратно в отель. Чонгук страшно спокоен, непривычно обходителен и мягок с не таким уж больным по факту. Всё его согласие на что бы то ни было наполнено неподдельным пониманием ситуации: перестать чувствовать боль по щелчку пальцев не научился ещё даже Тэхён. Это их первый такой день тишины после чего-то глобального, созданного одним лишь Тэхёном, и тот до сих пор не поймал на себе ни одного режущего взгляда. Перед ним ни разу не ощетинились, не напомнили о том, какой он бесполезный идиот, раз не в состоянии управлять гравитацией. Между ними и правда что-то не так. Не в плохом смысле, а не так, как было прежде, ещё несколько месяцев назад, когда Тэхёна обещали бросить на произвол судьбы. Он с благодарностью принимает готовность Чонгука помочь с чем бы то ни было, иногда его даже обувают без чувства унижения, потому что Тэхёна порой настигает внезапное головокружение при любом резком наклоне. Ему объяснили, что работа вестибулярного аппарата будет нарушена из-за травмы, и он не знает, кому должен быть благодарен, что та оказалась не такой уж серьезной. События того вечера очень расплывчаты; воспоминания появляются обрывками и чаще тогда, когда Чонгук рассказывает, что произошло после того, как Тэхён, оказывается, тут же отключился на глазах у всех зрителей. Чувство позора перед столькими людьми заталкивается куда поглубже и заглушается мыслью о том, что этих людей он больше не увидит никогда в жизни. На манеже тоже случались казусы, тоже было страшно, что подумают люди о неудачах, и некоторые в открытую потешались над его жалкими попытками. Тэхён просто делал своё дело: поднимался и повторял сто, тысячу раз, пока не достигал идеала. Усмешки рано или поздно превращались в оскал и зависть, смех за спиной – в шепот, наполненный ненавистью. В цирке же зрители – не те же самые соперники. Тэхён знает, что ему могут и сопереживать, в особенности – коллектив, к которому Чонгук его временно не допускает. На все закономерные вопросы отвечает неизменно одно: «Тебе нужен покой». Он даже сам позвонил Нане ещё в тот же день, чтобы не читала бредни, мелькающие в новостях, и знала, что с сыном всё в порядке. Тэхён остался ему благодарен. Все его последующие выходные дни, вплоть до выступления труппы без него самого, стали безмятежными. Тэхёна временами беспокоило лишь то, что он чаще стал забывать, зачем зашёл в комнату, зачем надел куртку, что хотел взять из ванной. Потеря кратковременной памяти доставляет немалые неудобства, но полное восстановление займет около месяца, и он, в общем-то, был готов к тому, что всё это время доступ на арену ему будет закрыт. Смирился и заранее шёл на уступки, дабы во время будущего разговора не нагнетать атмосферу своим недовольным лицом и быть готовым ко всему. Тэхён понимал сам: его состояние далеко от понятия нормы, и Чонгук ему ни при каких обстоятельствах не уступит. Имеет право. Они засыпали вместе, они просыпались. Будничная жизнь начала принимать иные очертания из-за понимания, что торопиться теперь уже некуда. Готовиться не к чему, завтрашний день будет таким же спокойным, как и предыдущий. Тэхён не считал, что наступил его личный день сурка, скорее просыпался с облегчением из-за того, что всё осталось на своих местах. Каждое утро он подолгу валялся в постели, вдыхая свежий морозный воздух. Шёл умываться, шаркая босыми ногами по полу, заказывал завтрак в номер. Иногда встречал Чонгука на кухне, иногда – Марса, пытающегося напакостить, пока хозяина нет поблизости. Тэхёну и раньше часто приходилось убирать за ним следы растерзанных полотенец или же бумаги, пёс точно знал: Чонгук ушел, а Тэхён станет соучастником и всегда прикроет его мохнатую задницу. Сегодня Марс спокойно спит на своей лежанке, на секунду приоткрыв глаза, чтобы убедиться, что это не кто иной, как Тэхён. Сегодня ему не дали устроить хаос, он продолжает строить из себя примерного и послушного пса, пока его хозяин окидывает Тэхёна задумчивым взглядом, жестом приглашая присесть за стол. Еды не наблюдается, только остывший кофе Чонгука и его решительная готовность завести волнующий Тэхёна разговор. Как бы ни убеждал себя – всё равно боится итога. Он занимает место во главе стола, откуда ему открывается вид на весь Гуанчжоу, но взгляд прикован к Чонгуку, который серьёзно говорит: — У меня для тебя три новости. — Начни с хорошей, — тут же просит Тэхён, и мужчина заглядывает ему в глаза. — Не уверен, что такая есть. Тэхён ненароком хмурится. Он, конечно, знал, что разговор легким не получится, но не думал, что всё будет плохо настолько. — Тогда начни хотя бы с самой безобидной. — Ты сможешь выступать, но не в ближайшее время, — буднично говорит тот, откинувшись на спинку стула. Его взгляд гипнотизирует чашку кофе, как будто Чонгук всё ещё собирается с мыслями. — Учитывая твоё желание вернуться в спорт, дни, оставшиеся до возвращения в Корею, и время, отведённое на лечение, на арену ты, вероятно, больше не выйдешь. Тэхёна вмиг окутывает непринятие и липкий страх. Да, он хотел на манеж, чтобы доказать всем, что до сих пор лучший, что ему нет в этом равных, но сейчас, когда дело идёт к тому, что он на самом деле должен всё бросить и вернуться туда… Он качает головой, не согласный с этими словами. Чем они ближе, тем меньше его уверенность в правильности своих действий. Боится нести ответственность за собственные желания? Возможно. Ему даже не стыдно это признавать. Может быть, его пугает мысль, что ему найдут замену. Может быть, он просто совсем не хочет уходить, бросать место, в котором его принимают таким, какой он есть. Может быть, именно сейчас он страшно боится отдалиться и потерять Чонгука – ему этого не надо. Тэхёну жизненно необходимо быть с ним: в этот самый момент, завтра, послезавтра и потом. Только эта мысль не отзывается в нём страхом перед неизбежным будущим. Они должны быть. Он хочет, чтобы они были потом: и через месяц, и через два, и через полгода. Ровно столько, на сколько их обоих хватит. Не будет – ничего не сможет. Вернее, сможет, но не захочет. Тэхён уверен, что его это сломает, а потом убьёт. Страх потерять даже сейчас ощущается куда больнее, чем всё то, через что ему довелось пройти в своей жизни. Такого с ним больше не будет. Больше не откроется и не подпустит. Никого. Остальные – чужаки. С ними страшно быть настоящим и проявлять нежность. Не заслужили и не смогут. — Я буду выступать, — уверенно и на одном дыхании заявляет он. — Я же сказал… — Я не вернусь, — сглатывает Тэхён, — на манеж. Больше это не обсуждается. Чонгук смотрит на него с таким комическим непониманием, открыв рот и вот-вот готовый что-то сказать, но слова как будто не хотят выходить наружу. — То есть, — опасным тоном начинает тот, — ты больше полугода забивал мне голову своими маразматическими идеями, чтобы… — Чонгук, — резко перебивает Тэхён, упорно глядя ему в глаза. — Я не хочу. — Чего ты не хочешь? Будь добр, объяснись. — Уходить. — Боишься, что тебе найдут замену? — спокойно интересуется мужчина. — Вернешься – я организую тебе место. — Ты уговариваешь меня уйти? — злобно хмурится Тэхён, в его голосе – сталь. — Всего лишь хочу убедиться, что спустя еще каких-нибудь полгода на очередных гастролях мне не придётся опять всё это выслушивать. — Я поберегу твои нервы. — Ты себе льстишь, — ласково улыбается Чонгук. — Я не хочу быть там, — тихо говорит Тэхён. Добавляет: — Без тебя. Они меня сожрут. Я просто выйду из себя и рано или поздно уйду сам. Так что не будем терять на это время. Он уверен, что Чонгук знает, чем это всё закончилось бы. Может, именно это и пытался донести. Тэхёну на манеже больше нет места. Он размяк, он не готов к изнурению, он понял, что такое уважение и свобода действий, что такое жизнь без ночных кошмаров, раннего подъема, работы на износ не потому, что от тебя этого все требуют, а потому, что ты этого хочешь. Он сейчас куда свободней в своих действиях, у него есть много новых желаний, помимо одного старого ключевого: не свалиться на обочине без сил по дороге домой. — Я знаю, что ты от этого устал. Я тоже устал, — продолжает Тэхён. — Думаешь, я идиот и не понимаю? — Чонгук уже было открывает рот, но Тэхён раньше него фыркает: — Заткнись. Сам знаю. Ничего нового ты мне не скажешь, — ворчит он, пока мужчина кидает на него довольные взгляды, явно повеселевший от мысли, что теперь у него будет одной головной болью меньше. — Я просто… — Тэхён подбирает слова. — Мне… — Ты дома. Тэхён обреченно выдыхает. Как бы он ни хотел в своё время этого признавать – на арене он дома. Манеж изначально был общей игровой площадкой с враждебно настроенными по отношению к нему детьми. Даже повзрослев, никто из них своего отношения к нему так и не изменил. Тэхён там – враг. Здесь – часть большой семьи, у которой одна цель. Здесь он может найти поддержку, даже когда та ему не нужна, здесь он может чувствовать себя спокойно, зная, что, сколько бы его ни обсуждали за спиной, за него будут волноваться не для вида, а потому, что падать с высоты – очень страшно и редко заканчивается чем-то хорошим. Когда он впервые залез в телефон после больницы, то увидел тысячу и одно сообщение с пожеланиями выздоровления. Больше всех желали Чимин с Жизель, от которых было по двадцать с лишним пропущенных. Когда Тэхён загремел в больницу с переломом во время соревнований – ему не написал даже тренер. Он знает, что искреннее беспокойство выражается не только словами, что глупо сравнивать такие вещи, но сравнивает. Потому что такого у него никогда в жизни не было – чтобы кто-то, кроме родителей, по-настоящему волновался о его состоянии здоровья. Чимин обещал навалять гравитации, пытался разбавить атмосферу тем, что Юнги наведёт порчу на Земные законы, в то время как от Жизель последним сообщением было: «Пожалуйста, не умирать». Они драматизировали, он знает, но, наверное, именно в этот момент, читая пожелания от тех же Кристины и Хесона, он понял, что занял лучшее место в своей жизни. Последней каплей было сообщение от Юнги с тремя включающими в себя всё беспокойство мира словами: «Возвращайся, тупой балбес». Тэхён только посмеялся. Даже через пульсирующую голову боль выдавил из себя усмешку. Он ни от кого ничего не требовал, не пытался заслужить, не был чрезмерно радушным, а тем более – вежливым. Но, наверное, они все в нём видят то, чего он сам никак не замечает. Всё-таки друга, всё-таки часть семьи. За него беспокоятся не потому, что приказано, а потому, что многие из тех, кто работает с Чонгуком, научены самой жизнью быть благодарными за второй шанс. Тэхён когда-то и не осознавал, что он абсолютно такой же: всего лишь тот, кому этот второй шанс точно так же радушно подарили. Его даже не удивляет тот факт, что Чонгук с таким страшным спокойствием отреагировал на его слова, как будто знал заранее. Наверное, знал. Скорее всего, понял исход событий многим раньше остальных. — Значит, теперь я могу взять с тебя слово, что больше ты о спорте не заикнёшься, — Чонгук смотрит на него исподлобья. — А если захочу в другой цирк? — говорит уже из вредности. — Да скатертью тебе дорога. — Прям скатертью? — наигранно удивляется Тэхён. — Прям ей. — Я запомнил. Однако почти тут же забывает, когда Чонгук снова подает голос: — А теперь собери всю свою волю в кулак, — мужчина что-то ищет в телефоне и протягивает тот Тэхёну, который недоверчиво косится на гаджет. — Я надеюсь на твоё благоразумие. — Даже читать не хочу, — он протягивает телефон обратно. — Я и так знаю, что они пишут в таких ситуациях. — Поверь, дело далеко не в твоём падении. Ты должен это прочесть. Видя Чонгука таким серьезным, Тэхён невольно напрягается, готовя себя к страшному. Что там могли написать? Что это его фиаско? Самый большой позор? Не получилось в спорте, не получится и в цирке? Что он умер, в конце концов? Когда он листает статью, палец замирает над фотографией, которая своей обстановкой смутно напоминает закулисье. Тэхён открывает ту во весь экран и понимает, что на фото не только он. Здесь и Чонгук, и Намджун на фоне, выглядывающий из-за портьеры на арену. Отчетливо виден их поцелуй: то, как Тэхён нежно взял лицо Чонгука в руки, как прикоснулся губами и прикрыл глаза. Он смотрит на затемнённую фотографию и пытается понять собственные мысли, а тех нет. Совсем немного злости из-за того, что кто-то посмел их сфотографировать, немного беспокойства, что это могли увидеть родители, – даже такое не для их глаз. Он должен быть в ужасе, должен именно сейчас чувствовать тот самый страх, который испытал, когда Чонгук сказал, что больше его не увидят на арене. Тэхён всегда боялся разоблачения, однако на замену страху приходит удивительное облегчение. Они знают. Все, кому интересно, теперь знают. Вероятно, все его старые знакомые выпучивали глаза и пересылали фото остальным. Бывший тренер, должно быть, в откровенном ужасе, что ему пришлось растить такого человека. Тэхён даже не чувствует за это вины. Он безразлично читает статью, в которой раскрывается его сущность, в которой в отрытую мелькает слово «гей». Где завуалированно идёт речь о том, что он мог пользоваться своей ориентацией, чтобы продвигать себя на соревнованиях. Говоря простым языком, добился всего через постель, и почему-то внезапно никого не волнует, что большая часть судей были женщинами. Об этом даже не упоминается в комментариях, которые Тэхён читает с сосредоточенным лицом, морщась на чьих-то словах: «Я знал». Что они вообще могли знать? Тэхён сам был не в курсе и при первой же возможности, если бы такая подвернулась, мечтал забить Чонгука до смерти после их первого поцелуя. Он даже смеется, пока мужчина внимательно за ним наблюдает, но смех этот скорее истерический. Телефон блокируется и загорается в руке Тэхёна, мелькая фотографией. Он видит там себя на фоне водопадов и старых домов, разглядывающим что-то в объективе. Видит себя довольным, как мартовский кот, можно даже сказать, счастливым в кои-то веки. И уже это отзывается в нём такой удушающей болью, которая начинает пульсировать в висках. В ребрах щемит, ноет где-то глубоко под ними, пока лицо против воли заливается краской. Он у Чонгука на заставке. И тот даже не пытается скрывать этот факт, продолжая молча наблюдать за чужими метаниями. Тэхён кладет телефон на стол в полной тишине. Хочет спросить: «Почему там я?». Ответ находит сам – его хотят видеть рядом с собой и хотят о нём помнить. Он вздыхает с какой-то болезненной, вымученной нежностью, как будто уже устал от таких выходок. Потому что совершенно не ожидал такого, потому что внезапно для него сейчас это куда важнее людей из интернета без имени, и расплывается в абсолютно идиотской, по его меркам, улыбке. Как бы ни пытался скрыть ту – не получается. — Хорошее фото, — бормочет Тэхён, пока Чонгук смотрит на него в полном непонимании. Снова. — Ты так и не отправил их мне. — Ты вообще о чём? Тэхён стучит пальцем по его телефону, намекая на фото из Фуронга, и Чонгук хмурится, прикладывая ладонь к его лбу. Он впервые на памяти Тэхёна выглядит настолько озадаченным, чем заставляет смеяться. — У тебя истерика? — интересуется мужчина. — Может быть, немного, — признаётся он. Несмотря на общее безразличие, Тэхёна всё равно немного потряхивает от новостей. Хоть и не настолько, чтобы из-за этого убиваться. Вряд ли его станет преследовать полиция. Принятие кажется ему чем-то новым и ещё неизведанным настолько глубоко. — Я гей, — признаётся Тэхён. Запоздало, конечно, но впервые у него получается озвучить очевидное вслух без желания самого себя добить. — Я и не знал, — на полном серьезе отвечает Чонгук, ему в ответ тяжело вздыхают. — У меня столько вопросов, что даже не знаю, с какого начать. — Вопросы тут должен задавать я. — Ты не справляешься со своей задачей, — хмурится мужчина. — Мне сказали, что инстинкт самосохранения после сотрясения может притупиться. — У меня нет и не было инстинкта самосохранения, — хмыкает Тэхён. — Перейди к третьей новости. — Даже не хочешь обсудить? — Что мы будем обсуждать? — лениво интересуется он, подперев кулаком висок и вскидывая брови. — Они уже обо всём написали, и этого даже ты не можешь исправить. Всё, что попало в интернет, там и остаётся. Просто теперь я точно никогда в жизни не появлюсь на манеже. Хватит с меня унижений. Наслаждайся, — язвит Тэхён. — К слову, с этого и надо было начинать. — В следующий раз, — безразлично говорит Чонгук, пряча телефон в карман, — когда в сеть сольют наше домашнее порно, с этого и начну. Не сомневайся. — О, не сомневаюсь, — нагло смеется он в ответ. — Даже не удивлюсь, если это будет твоих рук дело. — Ты ненормальный, — буднично заявляет мужчина, кидая на Тэхёна снисходительный взгляд. — И без тебя знаю, — хмыкает он. — Сам-то. — Что сказать? Мы друг друга нашли. — Давай уже к самому страшному, — тяжелый выдох вырывается сам по себе. Чонгук как будто подбирает слова – на памяти Тэхёна тот так тщательно думал только во время извинений за всё, что когда-то наговорил. — Я бы хотел, чтобы ты прошел полное обследование, — начинает тот, и Тэхён щурится. Заходит издалека. — После обследования – полный курс лечения. — Поболит и пройдёт. — К этому я и веду. — К чему ещё? — К твоему умению избегать что бы то ни было. Ты должен не потому, что я так сказал, а потому, что это нужно в первую очередь тебе самому, — Тэхён уже было собирается вставить слово, но его настойчиво перебивают: — Это нужно тебе самому, — с расстановкой повторяет Чонгук. — Ты сделаешь всё, что от тебя будут требовать врачи. Поправишь здоровье, отдохнёшь, наберешься сил. Тэхён начинает нервничать, где-то глубоко в душе понимая, к чему тот клонит, и выдыхает ужасающее: — Нет. — Да. До конца гастролей осталось полтора месяца, и ты… — Я не полечу домой. — Полетишь, — прилетает в лоб. — По доброй воле. Здесь тебе не помогут, в Сеуле я обо всём договорился. — Без тебя я туда не вернусь. — Меня очень трогает твоё желание, но билет я купил только один. — Полтора месяца! Ты с ума сошёл?! — он подрывается с места, тут же хватаясь за стол и борясь с головокружением. Чонгук оказывается рядом, неторопливо помогая ухватиться теперь уже за себя, и Тэхён так крепко впивается в его руки, что, кажется, вот-вот продырявит пальцами. Мужчина же даже не реагирует на боль. Его лоб нахмурен, брови сведены к переносице, он беспокоится – Тэхён это понимает. Разве что не разделяет желания побыстрее друг от друга избавиться. Он вообще не понимает, на фоне чего родилась такая идиотская мысль, будто ему нужно вернуться домой в одиночку и провести полтора месяца вдали от них. От него. Держаться так за кого-то и не желать уезжать кажется чем-то диким, но ещё более диким ему кажется всё-таки взять и вот так просто уехать. — Не поеду, — уверенно заявляет Тэхён, Чонгук же, убирая с глаз его волосы, говорит ласково: — Поедешь. Он оставляет целомудренный поцелуй на лбу, пока Тэхён промаргивает мушки перед глазами. Пока пытается понять, в какой вселенной это, чёрт бы побрал Чонгука, самое правильное решение на данный момент. — Я не заставляю тебя ждать, пока мы вернёмся, — тихо говорит мужчина. — Чем быстрее начнёшь – тем быстрее закончишь. Вернешься ко мне. Я не хочу, чтобы ты уезжал, ровно настолько же, насколько и ты, — шепчет он, уткнувшись носом в ухо. — Но я должен правильно расставить приоритеты. И твоё желание быть поблизости не самое первое в списке. — И какое первое? — Твоё здоровье. — Как благородно, — фыркает Тэхён. — Говори что хочешь, я всё равно заставлю тебя это сделать. — Не заставишь. — Тэхён, это займет не больше месяца, — устало говорит Чонгук, пытаясь достучаться. Но Тэхён – броня. Панцирь. Скала, которую не сдвинуть. Не поедет. — Так поехали со мной – проконтролируешь. — После того, что случилось, не могу. — Оставь Намджуна за главного. — Я лицо Куража, я не могу уехать сейчас. Спрашивать будут с меня. — Не поеду, — снова заявляет тот, глядя Чонгуку в глаза. — Отменяй билет. — Не заставляй меня, — хмуро просит мужчина. И без того понятно, о чём он говорит: о своём умении вынуждать. О том, чего они давно не переживали. — А ты всё ещё можешь? — с вызовом смотрит на него Тэхён. — Можешь сказать мне, чтобы я проваливал? Чонгук сверлит его молчаливым, принимающим поражение взглядом – не может и не стал бы. Зато просит иначе: — Пожалуйста, — с таким неподдельным беспокойством. — В Китае я ничего не могу сделать для тебя. В Корее перед тобой открыты все двери. — Разве ты не китайский принц со своими шелковыми простынями? — хмыкает Тэхён. — Я всего лишь Чон Чонгук, — спокойно и тихо звучит в ответ. — Человек, который беспокоится за тебя сильнее, чем кто-либо. — Кто такой этот твой Чон Чонгук? — хмурится Тэхён. — Я знаю только циркача, который хочет внаглую выпроводить меня домой, не спросив моего мнения. — Этот Чонгук хочет, чтобы ты был здоров, чтобы не терял сознание посреди ночи, не мучился от головокружения и боли, — мягче продолжает тот, вынуждая Тэхёна поубавить собственную спесь. — Этот Чонгук сделает для тебя всё, если ты хоть раз в жизни его послушаешься. Он любит тебя и считает, что полтора месяца – не так уж много, чтобы устраивать из-за этого драму. — Я теряю сознание? — обеспокоенно спрашивает Тэхён, и Чонгук тяжело вздыхает в ответ. — Один раз за все эти ночи, если вдруг врач об этом спросит. Ты должен поехать. Тэхён неохотно мнётся, понимает, что Чонгук прав, но перспектива вернуться домой в одиночестве и прожить так месяц совсем не радует. — Когда вылет? — Завтра. Тэхён откровенно скулит побитым псом на весь номер, собственный голос отдаётся неистовой болью в голове – его спасает плечо Чонгука. Тот сам подставляется, обхватывая руками за талию, тяжело дышит куда-то в волосы, как будто не может насытиться и хочет сберечь на последующие дни. — Можешь забрать Марса, — говорит мужчина, и Тэхён готов уже и выть. От злости, бессилия, понимания того, что терять сознание посреди ночи – вряд ли залог крепкого здоровья. Ни Чонгук, ни его состояние просто не оставляют ему выбора, кроме как рвано вздохнуть у мужчины на плече и впиться пальцами под рёбра так, чтобы следы сошли только ко дню их встречи. — Я тебя ненавижу, — глухо бубнит Тэхён ему в плечо. — Ты сам прекрасно понимаешь, что должен вернуться домой. — Один. — С Марсом. Пёс, уже в который раз услышав собственное имя, всё-таки поднимается с места и, виляя хвостом, подходит ближе, заглядывая Тэхёну в глаза. — Всё-таки он должен привыкнуть, — говорит Чонгук, чуть отстраняясь и кидая взгляд на животное, с интересом разглядывающее их. — К чему? — К новому дому, — буднично звучит в ответ. И Тэхён вот-вот задохнётся. У него начинает пульсировать в висках от перенапряжения, и Чонгук совсем выпускает его из рук, заметив, как тот морщится. — Я умру раньше, чем доберусь до больницы. — Будем реалистами: ты до конца жизни будешь действовать мне на нервы. — Кто-то же должен, — выдыхает он через боль. Чонгук даёт ему обезболивающее и просит немного передохнуть. Он свой долг выполнил: напугал, порадовал, выбесил – только в таком порядке. Он хочет помочь с вещами, хочет запихать в Тэхёна тошнотворные таблетки от давления, из-за которого вот-вот лопнет голова. Хочет утешить, побыть рядом и даже не возникает, когда Тэхён сам со скоростью черепахи начинает доставать вещи из шкафа. Его ужасает одна лишь мысль, что уже завтра он будет дома, но месяц – не так уж много. Чонгук справляется с убеждением на отлично, вбивая в голову Тэхёна, что с Марсом ему точно не придётся скучать. Тэхён и сам знает. Этот пёс, вероятно, разгромит всю его квартиру, стоит им только перешагнуть порог. Он знает парочку команд, может заставить выплюнуть что-то и лечь на место. Однако же. Без Чонгука тот становится совсем несносным. Тэхёну страшно: и за себя, и за свой дом. Страшно из-за того, что Чонгук и правда решил принять его предложение, брошенное скорее в порыве эмоций. Жить с ними под одной крышей? С ума сойти. Он и правда собирается делить с кем-то свою территорию. Он и правда собирает вещи, скорее не понимая, что делает, не забывает и важные вещи пса, такие как корм, лежанку и его любимую, потрепанную временем игрушку-канат. Сколько слюней тот на неё пустил – не сосчитать. Тэхён ещё долго отвлекает себя от мысли, что это последний день перед расставанием. А как он будет спать? Как будет просыпаться? В одиночестве? Отвратительно. Ещё раньше ему было противно от мысли даже просто с кем-то проснуться, а теперь понимает, что в первые дни, наверное, не сможет уснуть без. Он и последней ночью очень долго ворочается в постели, никак не может найти удобное положение, пока на его спину не ложится горячая ладонь. Чонгук его чувствует и понимает. Он и сам сегодня совсем без сна, тесно прижимается со спины, переплетая пальцы с пальцами Тэхёна у самого сердца того. Мерно дышит в затылок, куда-то в самые волосы, задевая шелестом выдохов шею. Он задевает ту и губами, касаясь поцелуем выпирающих косточек, и на этом его порывы заканчиваются. Тэхён бы хотел провести эту ночь перед вылетом совсем не так – не с ласковыми поцелуями, а в желании. Знает, что пока что не рекомендуется: он рискует свалиться замертво в этой постели с адскими болями. Пускай у него нет переломов, но есть сотрясение и парочка цветущих на спине и лопатках гематом. Таких огромных и синих, что, кажется, там и правда скоро прорежутся крылья. Из-за этого ему больно шевелиться, но когда Тэхёна останавливала боль? Он зарывается носом в костяшки Чонгука, они оба ещё долго так лежат, пока на небе не начинает заниматься рассвет. Чонгук его пожалел: он выбрал билет с расчетом на то, как Тэхён всё-таки любит поспать. Марс как будто предчувствует собственный переезд, заприметив собранный чемодан. Он в полной боевой готовности и уже ждёт на пороге, когда Тэхён только ест свой последний завтрак в этой раздражающей его комнате, а раздражающий его Чонгук пьет свой раздражающий кофе. — Я провожу тебя и поеду в цирк, — говорит Чонгук. И Тэхён морщится от вида яиц и салата с креветками в своей тарелке. — Сегодня их первое выступление без тебя. Чимин очень воинственно настроен по отношению ко мне. — Он в чём-то неправ? — хмыкает Тэхён. Даже полное понимание ситуации не избавляет его от недовольства этой самой ситуацией. — Он всё порывался зайти и проведать тебя, — Чонгук вскидывает брови, обреченно вздыхая. — Они все, честно говоря. Так что жди гостей, все – твои. — Не хочу я никаких гостей. — Скажешь им об этом сам. Я уже достаточно наслушался о себе за эти дни. Тэхён тут же вскидывает недовольный взгляд. — Они обижают тебя? Чонгук давится кофе. — Сам хоть понял, что сказал? Тэхён, откровенно признаться, не осознает даже половины из того, что говорит. По ощущениям, он до сих пор спит, всё ещё ворочается в теплой постели, пытаясь выбраться из цепких лап сна. Еда встает поперек горла, в нём странное ощущение тошнотворной пустоты и отрицания. Зачем вообще уезжать? Хуже уже всё равно не будет. Он продолжает убеждать себя, что так надо. Чонгук, не в силах уснуть, как и он, полночи талдычил о том, что лечение необходимо. Что нужен отдых, больше дней без стресса, потому что у Тэхёна истощение организма. Его нервы на пределе, тело – тоже. Ну и чёрт бы с ним, с этим организмом, как будто в первый раз. Чонгук обещает следить даже на расстоянии, шаг влево, шаг вправо – расстрел. Не будет нормально питаться – не сносить ему головы. Не пройдет обследование – ждёт казнь через повешение. Всё это утрированно и очень громко, Чонгук же этой ночью говорил тихо, продолжая убеждать поцелуями в позвоночные косточки, цветущие синяки и плечи. Он касался губами и уже этим убеждал. Тэхён сдался, когда уснул. И спал так крепко, что ещё век бы не просыпался. Но утро наступало, не предоставляя право выбора. Купленный на одного билет и одинокий чемодан с дорожной сумкой на пороге номера не прибавляли радости. Всего месяц. Какие-то тридцать дней, а то и меньше. Тэхён успокаивал себя тем, что раньше ведь как-то мог жить один. Он просыпался с одиночеством, с ним же засыпал. В благоговейной тишине ел свои однотипные завтраки на скорую руку или же шел в кафе, и жил в таком темпе большую часть жизни. Всё дело лишь в том, что ему показали: иначе быть может. Тэхён безрадостно встречает Жизель и Чимина на пороге их номера. Пак немного, но успокаивает тем, что подобное уже происходило с ним самим: когда-то он был вынужден вернуться домой, потому что в Европе, вдали от дома, слишком уж проблематично заморачиваться с лечением. Дома всё-таки проще и легче. Ты знаешь город, врачи – не чужие люди, потому что каждый год труппа проходит медицинский осмотр. Тэхён даже перестал ворчать в сторону главного, который с незаинтересованным видом занимался рабочими документами, как будто мыслями был далёк от работы. Тэхён эгоистично надеется, что тот первым полезет на стену во время его отсутствия. Не волнуют никакие правильно расставленные приоритеты и благие намерения, которыми Чонгук подкрепляет свою правоту. Надо и точка. Как бы тот ни был прав, Тэхён всё равно психует против воли даже в момент их прощания в аэропорту, мотая головой из стороны в сторону, как собачка на приборной панели. Он уже наслушался, больше – не хочет. Хватает того, что он согласился, на самом деле не очень-то понимая, на что, собственно, соглашается. — Ни у тебя не будет соблазна проситься на арену, ни у меня не будет соблазна об этом задуматься, — спокойным тоном объясняет Чонгук. Тэхён ждёт регистрации, молясь, чтобы та началась побыстрее, потому что иначе возьмет пса за шкирку и потащится с ним обратно в отель вопреки всем угрозам расправы. — Я буду звонить, — мирно говорит мужчина. — И ты будешь звонить. Доложишь о своём состоянии. — Не буду, — Тэхён сверлит взглядом сидения напротив, скрестив руки на груди. — Будешь, когда заскучаешь. — Не заскучаю, — упорно стоит на своём. Ему ни капли не становится легче от того, что он всё-таки идёт на это добровольно. — Как скажешь, — усмехается мужчина. — Тебя это совсем не беспокоит? — хмурится Тэхён. — Ты, я смотрю, рад от меня избавиться. — Я рад, что ты наконец-то послушал меня и делаешь то, о чём прошу, — он кидает взгляд на недовольного Тэхёна и добавляет: — А не как обычно. Твоё состояние далеко от нормы. Организм на пределе. Он просто вопит о том, что тебе нужен отдых. — Я и так отдохнул бы. В Китае. — И ни разу раньше времени не заикнулся бы о том, что готов выступать? — Чонгук снисходительно смотрит на Тэхёна, тот в ответ молчит. — И я о том же. Мы оба тебя знаем. Чем дальше ты от арены, тем проще нам обоим. Это вынужденные меры, ты должен меня понять. — То есть ты отправляешь меня подальше только для того, чтобы я не смог до тебя добраться. — Уверен, ты справишься с этим, даже находясь за несколько тысяч километров от меня. Моя цель не в том, чтобы от тебя избавиться, — уже грубее говорит тот. — Не было ни слова о том, что твоя компания мне уже осточертела. Хватит строить из себя мученика. Поправишь здоровье – вернешься. — Не вернусь, — из принципа говорит Тэхён. — Тогда вернусь я. — Ещё бы век тебя не видеть после такого. — Значит, не увидишь. Тэхён тут же переводит взгляд на Чонгука. Тот пристально наблюдает в ответ: лицо серьезное, взгляд тяжелый – он недоволен. От одного только представления, что Тэхён и правда мог бы больше не увидеть его, потемнело в глазах, а сердце забилось в ужасе, отдавая диким пульсом в голове. — Страшно? — интересуется мужчина. Тэхён молчит, не желая отвечать. Да, страшно. Он и сам не понял, как успел впасть в ужас от одной только мысли, и не собирается в этом признаваться. Чонгуку и не надо этого слышать, чтобы знать, он читает по глазам и по сжавшемуся телу. Тэхён просто задет до глубины души тем фактом, что его буквально отправляют куда подальше. Ради лечения, отдыха и ещё много чего, но почему его должна успокаивать мысль, что он поправит своё здоровье? И без того поправил бы. Будучи в Китае, рядом со всеми, он бы попытался не возникать, пока его добровольно не выпустили бы на арену. В Корее подластиться к Чонгуку и вымолить пощаду шанса не представится. Тэхён упирается локтями в колени и прикрывает глаза ладонями, переводя дух. Он заранее устал, заранее скучает, заранее лезет на стену, хоть и надеялся, что продержится многим больше. Всё его раздражение идёт из желания быть рядом. Просто быть рядом. Следовать по пятам, стоять в тени, спать в одной постели, слушать эти поучительные речи на ночь глядя с полной готовностью ответить в десять раз больше. Дома давят стены. Негде развернуться. Он не ручается за то, что не сойдет с ума от скуки и одиночества. — Чёрт с тобой, — говорит он, голос звучит глухо. В конце концов, раньше он как-то мог существовать в одиночку и неплохо с этим справлялся. Если неплохо – это заливать подушку слезами и душить в ней крики от изнурения. Он балансировал на грани, когда уезжал из дома в последний раз. — Я тоже буду скучать, ласточка, — раздается у самого уха. — И хочу, чтобы после этого ты вернулся. По возможности – в тот же день. Не заставляй меня мучиться в ожидании. — Ты же мучаешь меня… — Всё во благо. Посмотри на меня, — просит Чонгук. Он устало вздыхает, склонившись ближе, и Тэхён сам льнет к нему, не обращая внимания на людей вокруг. Сам жмется, сам зарывается носом в шею, чувствуя пальцы в волосах, сам целует яремную, спрятав этот поцелуй между ними: его губами и чужой кожей. Он хочет, чтобы этот запах въелся в него, чтобы Чонгук наплевал на все свои приоритеты, плюнул на всё и утащил за собой обратно в отель. Тэхён сейчас бы беспрекословно помалкивал и сидел где-нибудь в углу, чтобы не попадаться на глаза лишний раз. Вряд ли он смог бы, но хотя бы попытался. Но никто не просит его остаться, Чонгук только целует напоследок, долго и медленно, вдыхая ароматы, и где-то между просит пройти регистрацию. Тэхён уходит нехотя, с лицом, выражающим такое искреннее нежелание, что от него и Марса шарахаются люди, пропуская вперед. Как будто хотят, чтобы он убрался отсюда побыстрее. Он летит без пересадок, что ещё хуже. На кассе не попросить билета обратно до Гуанчжоу, если он всё-таки решит пойти наперекор. Пёс не понял, почему хозяин не пошел следом, молча пялился на того, пока у Тэхёна проверяли документы. Чонгук как будто следил, чтобы тот не сбежал из аэропорта. Им выделили клетку, Марсу пришлось надеть намордник, хоть тот и сопротивлялся. Он смотрел на Тэхёна такими жалостливыми глазами, как будто думал, что его продают в рабство, и Тэхён тысячу раз пожалел о том, что забрал его с собой. Как Марс будет вести себя без хозяина? Когда начнет выть и драть обои? Пёс не выл. Он куда мужественней перенес перелёт, добровольно следовал по пятам, как будто почуяв, что находится дома. С непониманием и даже радостью преодолевал все ступени и вился в ногах в ожидании, когда же перед ним откроют дверь нового пристанища. Тэхён весь полёт пытался развернуть самолет силой мысли, мечтал о том, что всё-таки летит не туда, не в Сеул. Думал, как позвонил бы Чонгуку и сказал, что рейсы перепутали, и он, вот незадача, вынужден вернуться в Гуанчжоу. Мол, не судьба и явно знак свыше. Но он прилетел именно в Сеул. Добрался до дома на такси, забрал ключи от квартиры, а теперь стоит перед дверью как истукан и боится входить. Мадам Гу рассказывала, с чего начинается путь каждого героя: он чистый лист, он полон сил, он может быть влюблен. Однажды он будет искать свой покой. Тэхён примеряет её слова на себя, и это отзывается в нём чем-то до боли знакомым, как будто речь шла об одном конкретном человеке: о нём. Как будто всё в этом мире только о нём одном. Осторожно заходя в квартиру, Тэхён чувствует, что всё совсем не то и не так, что здесь не хватает того, что было раньше: прежнего Ким Тэхёна. Нынешний – скорее лишний. Здесь пустота и запах затхлых простыней, как будто умерла чья-то душа. Здесь все его вещи, которые кажутся чужими. Здесь на ручке ванной двери висит зонт, который он покупал ещё перед отъездом. Марс, запрыгнув на кровать, громко чихает, что чуть ли не валится на пол. Он начинает драть постель когтями, утробно рыча, а Тэхён даже не пытается его остановить. Молча наблюдает за тем, как его старое покрывало терзают в клочья и явно наслаждаются этим. В горле застревает какой-то истерический смех и полное безразличие. Он бы, вероятно, не остановил Марса, даже если бы тот прямо сейчас принялся метить углы его дома. В этих углах что-то скопилось, что-то давящее и густое. Какой-то хлам: спортивные сумки с одеждой для манежа, эластичные бинты, пустые бутылки из-под воды. В раковине до сих пор стоит пустая чашка с засохшими на дне остатками кофе, который Тэхён пил перед вылетом в Лондон. Кое-где от сырости и плохого проветривания начала лопаться штукатурка. Может, и правда стоит заняться ремонтом. Марс продолжает свои бесчинства, пока Тэхён равнодушно собирает ненужную одежду в одну огромную сумку вместе с остатками мусора, чтобы вынести на помойку. На полках пыли нет – его соседка всё-таки время от времени прибирала здесь, даже если и не трогала оставленные вещи. Тэхён без каких-либо угрызений совести скидывает все фотографии с соревнований и медали в отдельную сумку. Хочет спрятать подальше от глаз, чтобы не маячили воспоминаниями. Спорт в прошлом. В таком далеком, что даже кажется чем-то нереальным. Что-то отзывается ностальгией, как, например, его фото с тренером на самых первых соревнованиях. Тэхён уже даже не помнит, сколько лет ему тогда было; каждый день на манеже был своего рода соревнованием, и воспоминания того дня – пепел. Он чувствует лишь фантомную боль от своего первого вывиха, который на тот момент был самой настоящей трагедией, и понимает, что сейчас это не значит ничего. И ничего ему не дало. Хотя если бы не всё пережитое, то он бы навряд ли однажды оказался в цирке. Ценность у воспоминаний есть, но не такая, чтобы он забивал этим голову. Марс удобно устроился на разодранной кровати, почти победил пыль, которая теперь стоит над ним плотным облаком, пока Тэхён пытается навести порядок. Он знает, что сегодня не сможет заснуть, а завтра, может быть, сразу после больницы, если осмелится ту посетить, прикупит пару банок краски и закажет новую кровать, которая не будет скрипеть пружинами при каждом лишнем движении. Тэхён пишет Чонгуку, что добрался почти без потерь; тот интересуется, почему не позвонил, на что получает содержательное: «У меня много работы». Ему не устраивают допрос, но зато в приказном порядке требуют поберечь силы и не забыть про запись к врачу. С ним-то забудешь. Как бы изначально Тэхён ни хотел сделать всё назло, сейчас он понимает многим больше. Может, его выпроводили не только ради больницы. Может быть, Чонгук понимал, с чем придётся столкнуться, когда Тэхён спустя столько времени переступит порог родного дома. Сейчас же глотать слёзы и рыдать по ночам в подушку ему совсем не хочется – не из-за чего. Его не ждёт собственная тирания, с которой оставался один на один всякий раз, стоило оказаться на тренировке перед соревнованиями. Тэхён даже плюет на весь бардак и, забрав мусор, выходит с Марсом на прогулку. Они бесцельно бродят по городу, в какой-то момент проходят мимо манежа, и Тэхёна с ног до головы пробирает дрожь. Он же так хотел вернуться, рвался всеми руками и ногами, что никто не мог остановить. Но от одного только взгляда на массивные, испытанные временем двери в нём просыпается такое отторжение, какого не испытывал ещё никогда в жизни. Туда не тянет. Уже, видимо, не его. Зато двери здания цирка навевают такую тоску, что даже пёс скулит на всю улицу, порываясь зайти внутрь. Тэхён едва справляется с ним, схватив за ошейник, и уводит куда подальше. Как оказалось, им обоим начинает не хватать одного конкретного человека уже к вечеру четвёртого дня. Тэхён-то глупо надеялся, что злость на всё происходящее ещё не скоро сбавит обороты, а вместо этого он лежит со скулящим в матрас Марсом под боком и чувствует, что его вот-вот разорвёт на атомы. Он прошёл повторное обследование, ему необходимо лечение – всё, как пророчил Чонгук. В который раз. У него какое-то там смещение позвонков, из-за которого ухудшился приток крови к мозгу, оттуда и головные боли, и головокружение, и потеря сознания и прочее и прочее, не интересующее Тэхёна. «Полтора-два месяца, и будешь как огурчик, хоть в космос отправляй», – со слов врача. Лечение, как было сказано ему, щадящее. Гематомы пройдут, голова – тоже; всё пройдёт, только нужно время. Он должен наблюдаться в больнице, должен перестать игнорировать собственную усталость. Должен пить таблетки, пока не пройдут головные боли, после чего должен пройти курс физиотерапии, должен сдавать анализы. Должен хорошо питаться – его запугивали капельницами. Должен проводить время на свежем воздухе, должен попытаться отказаться от обезболивающих в некритичных ситуациях. Он столько всего должен, что голова готова взорваться от количества информации. Когда Тэхён вернулся домой, Марс ждал его у порога, что ему совсем не свойственно, как будто боялся, что его заперли в этой тюрьме навсегда. Он тоже скучает, тоже скулит и ластится к рукам, и даже не намеревается возвращаться на свою лежанку, следуя за Тэхёном по пятам. Тот звонит Чонгуку глубокой ночью, когда время уже далеко за три. Они не общались. Наверное, Тэхёну давали время смириться и привыкнуть, напоминая разве что сообщениями о своём существовании. Удивительно, но ему отвечают почти сразу. — Почему не спишь? — первое строгое, что раздается на том конце. Тэхён кидает взгляд на часы – в Китае всего-то на час меньше. Марс, услышав знакомый голос, тут же зашевелился под боком и полез облизывать телефон. — А ты почему не спишь? — прилетает в ответ. — Работаю. — Много же ты работал в половину третьего ночи, — ворчит Тэхён. — Тебя нет, — буднично отвечает Чонгук. — Убиваю время. — Я был в больнице. — Мне уже всё о тебе поведали. Тэхён в ответ фыркает. — Разве это не должно быть врачебной тайной? — Когда ты платишь бешеные деньги за чьё-то лечение – ничто не может быть врачебной тайной. Тэхён только устало вздыхает в трубку и зарывается пальцами в шерсть Марса – тот всё никак не может угомониться, прыгая по кровати. — Твой пёс растерзал мою постель, — говорит Тэхён, и слышит согласное мычание на том конце. Чонгук, видимо, и правда занят работой. — Он порвал мои старые сумки. — Значит, не очень-то они тебе были нужны. — Раз уж вы оба так считаете, — бормочет он. — Я делаю ремонт. — Повременил бы с этим. — Пока что мы только рвём обои. Марсу в этом нет равных. — Я же говорил, что с ним у тебя будет полно забот, — Чонгук улыбается – Тэхён слышит по голосу. — Он скучает. — Переживёт, не маленький. — Я тоже, — совсем тихо говорит он. — Поэтому и не спим. На том конце виснет тишина. Тэхён, слыша тяжелый вздох, крепче прижимает телефон к уху. Прошло всего-то несколько дней с момента его возвращения домой, а он и правда лезет на стену. Прошлой ночью он долго ворочался в постели, даже не удосужившись поменять рваное покрывало. Откровенно говоря, он совсем не чувствует себя как дома, находясь в окружении старого хлама, потому и подорвался как ужаленный. Не мог лежать без дела. Головокружение настигло внезапно, немного погодя отпустило, пока Тэхён держался за стену. Ему совсем не вовремя попался отошедший стык обоев, и он просто потянул. Сейчас в его квартире настоящий срач. Повсюду облупившаяся штукатурка и бумага, у порога – несколько банок тёмно-синей краски. Цвет напомнил крылья ласточки, и он даже не успел подумать, что делает, когда вышел из магазина с покупками – две жалкие банки. Ни кисточек, ни валика, только краска, как будто так и должно быть. Завтра, может быть, купит остальное. — Тэхён, — зовет Чонгук, и тот откликается каким-то бессвязным звуком. Снова слышится только тишина, как будто Чонгук не знает, что сказать, но всё равно говорит спустя долгое молчание: — Я скоро вернусь. — Я мог бы прилететь. — Я против. Тебе не рекомендуется. — Я знаю, и что? — Пожалей Марса, — просит Чонгук. — Кто пожалеет меня? — Я постараюсь прилететь сам. Тэхён тут же оживает, чем пугает пса. Тот смотрит в ожидании своими большущими разноцветными глазищами, словно спрашивает: «Что там? Ну что? Ну что там?». — Когда? — Надеюсь, в ближайшее время, когда не будет выступлений. — Я скину свой адрес, — тут же живо отвечает он. — Я знаю, где ты живешь, — ровным тоном отвечает Чонгук. — Тогда позвони, когда полетишь. — Я же сказал: постараюсь. — Ты уж постарайся, — стоит на своём Тэхён и немного краснеет, когда говорит: — Я заказал новую кровать, на неделе доставят. — Каким образом это должно меня замотивировать? — недоуменно звучит на том конце. — А ты подумай. Спокойной ночи. Он слышит последнее «Тэхён», когда скидывает звонок, и лезет к псу, сдавливая его морду в руках. Тот не понимает, что случилось, но глаза наполняются блеском, и Марс начинает громко лаять на всю квартиру, чувствуя чужое взбаламученное состояние. Тэхён знает, что Чонгук постарается. А если не поспешит, то теперь, когда известно, что тот всё-таки может оторваться от дел, покоя ему не будет. Он всегда так делает: идёт на уступки. Всегда бросает все свои дела, и ничего страшного не случится, если и в этот раз на пару дней оставит труппу без присмотра. Тэхёну и правда противопоказаны перелёты, которым сопутствуют резкие перепады давления. Он не потащит с собой Марса обратно в Китай и не может оставить его здесь, зато Чонгук вполне себе может налегке добраться до них. Не доберется – Тэхён его из-под земли достанет. Он устал от изнурительной бессонницы, у него каждое утро раскалывается голова из-за непродолжительного сна, он всё ещё плохо ест. Тэхён разбит из-за пустоты. Он хочет хоть минуту тишины и покоя в этих стенах, и как бы ни было странно, но с Чонгуком – это именно те тишина и покой. Даже его бурчание сойдет за панацею, потому что Тэхён скучает. Никогда не думал, что будет. Он отвлекается на телефон, пока Марс радостно скачет по кровати, играя с выбиваемой им же пылью; на экране всего несколько слов: «Я тоже хочу к тебе». А Тэхён уже весь горит. Перечитывает сообщение снова и снова. И снова, пока не начинает задыхаться от собственных мыслей. Он хочет Чонгука. И стонет в подушку, которая пережила столько криков отчаяния, что уже не сосчитать. Тэхён зависим не от секса, он зависим от их ночей. Ему достаточно и того, что Чонгук просто поспит рядом, согреет телом и зажжет словами. И Тэхён совершенно внезапно осознает, что должен будет встречать его здесь. На своей маленькой импровизированной помойке, где он – царь. Где он – король. Взгляд скользит по устроенному за эти дни беспорядку. Если Чонгук явится уже завтра, то ни одного не похвалит, и Тэхён, наверное, впервые за прошедшие дни начинает осознавать, что просто существовал в бардаке. Они много гуляли по городу, он перебивался едой в кафе, когда мог в себя хоть что-то запихать, скармливая большую часть своих порций псу. Тот, не беспокоясь о правильности своих поступков, начинает жевать обои, и как бы Тэхёну ни было больно наблюдать за понурым взглядом, он всё равно командует: «Место!». Тем самым голосом, которым обычно говорит Чонгук, когда возвращает забывшихся с небес на землю. Тем самым, из-за которого пёс с откровенным непониманием смотрит на Тэхёна и, поджав хвост, не забывая оглядываться, уходит на лежанку. Он покорно наблюдает за тем, как Тэхён пытается привести квартиру в порядок, запихивая ободранные и истерзанные обои в мешки для мусора. Как моет чашки в половину пятого и подметает пол. Даже меняет постельное на всякий случай, утрамбовав старое и драное к выброшенным обоям. Тэхён всё-таки пытается заставить себя уснуть. Марс подбирается к кровати, а когда не слышит команд, то кошкой крадётся по постельному. Точно слон в посудной лавке – Тэхён чувствует, как под его лапами прогибается и скрипит кровать. Он ложится на самом краю, пытаясь не вызывать подозрений. Абсолютно все команды Тэхёна в его сторону сопровождаются побитым взглядом, если бы командовал Чонгук – всё было выполнено бы беспрекословно. Марс даже не попытался бы вернуться на кровать, продолжая мирно посапывать на своём месте. И Тэхёну быть таким, видимо, не дано. Он всё равно позволяет спать с ним, сам зарывается лицом в пыльную шерсть. Позволяет подавать голос поутру, когда Марс просится на улицу, и Тэхён с мученическим выражением лица поднимается с постели, чтобы выгулять его и заодно избавиться от мусора. Он, можно сказать, приводит себя в божеский вид только потому, что не знает, когда Чонгук решит нагрянуть, но даже это придаёт ему сил не валяться в постели весь день, а заняться хоть чем-то. Стены тщательно очищаются шпателем от остатков, осторожно и аккуратно, приводя квартиру в приличный вид, чтобы его импровизированный ремонт не был похож на какой-то истерический приступ паники. Тэхён даже пытается готовить для себя по статьям из интернета и есть что-то большее, чем пару водорослей из супа. Он ждёт день. И два, и три. Скоро будут очередные выступления. Немного, но у него выходит наладить режим, сон становится почти здоровым. Тэхён как будто очищается мыслью, что если не сегодня, то завтра всё равно встретится с Чонгуком. Спустя неделю он уже искренне злится. Не привезли ни кровать, ни новый кухонный гарнитур, в его квартире не наблюдается и присутствия циркача. Он сам набирает номер – вне зоны действия. Отключил, зараза. Не отвечают ни доставщики, ни тот, ради кого Тэхён старался быть человеком последнюю неделю, чтобы с порога не выслушивать претензии о своём скверном виде. Когда в дверь стучат, он рявкает Марсу занять место и уже готов убивать прямо с порога, но стоит открыть дверь, вся его спесь улетучивается куда-то этажом ниже, в саму преисподнюю. Чонгук только выгибает бровь, оценивая его побитый внешний вид, и говорит: — Что у вас тут происходит? Тэхён не думал, что можно лопнуть от счастья, но он вот-вот. И даже не может злиться из-за того, что Чонгук задержался. Тот проходит в квартиру как ни в чём не бывало, закрывая за собой дверь и толкая Тэхёна вглубь. Как будто не в первый раз, как будто всё здесь от и до принадлежит ему одному и никаким образом Тэхёна не касается. Тот прирос к полу, наблюдая за тем, как мужчина скидывает обувь, оставляя сумку у самого порога, и не может выдавить из себя даже жалкого «привет». — Иди уже сюда, — устало просит Чонгук. Марс как будто срывается с цепи, первым подлетая к ногам хозяина, Тэхён даже не успевает пошевелиться, чтобы кинуться в его сторону, но чувствует такое блаженное спокойствие, что ему больше ничего другого и не надо. Чонгук приехал, он снова командует. Его недовольный взгляд, брошенный на голую стену, скорее веселит, чем вызывает приступы гнева. Его оставленное на крючке в прихожей пальто греет душу. — Я думал, ты пошутил по поводу ремонта, — хмурится мужчина. — Я же просил тебя. — Плохо просил, — невинно пожимает плечами Тэхён. — Что ты можешь сделать мне на расстоянии? — Сейчас-то я здесь. И, к слову, очень недоволен. — Я вижу, — улыбается Тэхён. — И тебе смешно, — Чонгук смотрит на него исподлобья, потрепав пса по макушке. — Место. Тэхён чуть ли не двинулся по направлению к гостиной, одернув себя в нужный момент. Он тянется первым, губы в какой-то блаженной улыбке встречают горячий, шумный поцелуй. Полторы недели ощущаются как целый месяц скуки, самоуничтожения и голода. Чонгук тоже скучал. Он жадно ест чужие губы, горячо выдыхая где-то между, и тесно прижимает к себе. Тэхён даже тянется к его рубашке, грозясь оторвать пуговицы, но его руки останавливают, оставляя на пальцах поцелуй. — Теперь рассказывай, — не по-доброму требует Чонгук. — Что рассказывать? — Тэхён восстанавливает дыхание, непонимающе глядя в ответ. — Чем вы тут занимались. — Ремонтом. Он уже было тянется обратно, как его рот накрывают ладонью, крепко придерживая второй за затылок. Тэхён не понимает, почему Чонгук внезапно злится, но их взгляды в момент осознания одновременно перемещаются на неразобранный пакет с лекарствами из аптеки, оставленный Тэхёном на стойке ещё неделю назад. — Не удивлюсь, если ни одно не вскрыто, — от его слов Тэхёна пробирает дрожь. По телефону Чонгук разговаривал с ним совсем иначе. Через телефон тот не мог испепелить одним только взглядом, каким смотрит сейчас: недовольным, хмурым и серьезным, как будто вот-вот вывернет все внутренности. И правда злится, всё его тело кричит о том, как он недоволен. Плечи напряжены, сталь в голосе обжигает. — О чём я просил тебя? — спрашивает мужчина, и Тэхён только хлопает глазами в ответ. Он просто-напросто забыл об остальных добавках к еде, принимал то, что забрал из Китая, – ему ещё не доводилось следить за собой самостоятельно, как бы глупо это ни звучало. Всегда был кто-то: мама, врачи, тренер, Чонгук. Ему не нужно было держать под рукой график приёма лекарств. — Я сейчас мог бы поступить, как ты. По-детски, — строго звучит его голос. — Развернуться и уйти. И думай, что хочешь. Делай, что хочешь. Мне кажется, я требую от тебя не так уж много, и это не что-то невозможное. Тэхён убирает его ладонь и морщится. Знает он, что никуда Чонгук не уйдет. — Я забыл, — признаётся. — Они у тебя под носом. — Стоят и стоят, — ворчит Тэхён. — Мало ли что там. — Действительно, — Чонгук выглядит совершенно не впечатленным его оправданиями. — И как долго они там стоят? — Пару дней, — в его голосе надежда, которой быть не должно. Мужчина устало вздыхает, бросая на него многозначительный взгляд и проходя дальше в комнату. — Врать ты как не умел, так и не научился. Чонгук в его квартире уже как у себя дома. Просит документы из больницы, требует показать предписания, как будто Тэхён не может сам о себе позаботиться. Тот мысленно квасится, понимая, что, видимо, не может. Ему хватало и того, что он отказался от обезболивающего, пытался нормально спать и питаться. По привычке принимал то, что попадалось под руку, чем пичкал его Чонгук по утрам в Гуанчжоу. Он видит, как напряжены чужие плечи, когда мужчина читает окончательный диагноз и список препаратов. Тэхён не понимает для чего, если и так всё знает. Его не беспокоит эта показная враждебность, озабоченность его списком назначений и всем остальным. Тэхён, чтоб его, этого Чонгука, просто рад его видеть. Даже если тот в таком скверном настроении. Далеко не факт, что из-за него одного. Он подходит со спины, опуская руки на плечи Чонгука, прислоняется лбом к затылку, ластится как кот, потому что скучал, скучал, скучал. За все эти месяцы это первое расставание, которое ударило своей внезапностью. Тэхён просто по-человечески оказался не готов. Не готов спать в одиночестве, что-то делать для самого себя, он всю жизнь жил не так. Он жил для чего-то и делал для кого-то. Тэхён чувствует, как мышцы под его руками расслабляются, слышит, как устало выдыхает Чонгук. — Я правда забыл, — он нисколько не врет. Может, дело в головных болях, может, в том, что он до сих пор порой забывает о чём-то важном. Реже, чем в первые дни, но всё же забывает. Информация просто просачивается, даже не удосужившись задержаться. Он стал немного рассеянным и временами ловит себя на мысли, что по-настоящему беспокоится из-за этого. Раньше не волновало. Ещё раньше Тэхён даже не придал бы этому значения, а сейчас понимает, что должен, если хочет вернуться на арену. — Я не злюсь, — хмуро отзывается Чонгук, Тэхён только хмыкает в ответ. Как же. — Это называется беспокойство. И нечего фыркать. — Я исправлюсь, — он снова идёт на уступки. — Ещё бы. В чужих руках мелькает бутылка смазки, вытащенная из пакета, и взгляд тут же стреляет в сторону Тэхёна. — На будущее, — скомканно звучит в ответ и сегодня даже без тени смущения, но тихо: — Надеюсь, ближайшее. Они уже оба стоят над злосчастным пакетом, соприкасаясь плечами. Тэхён чувствует на себе взгляд, он всегда ощущает тот всем телом. Чонгук в точности как и мадам Гу умеет прибивать к земле без слов, и Тэхён снова прирастает к полу. Хочет придвинуться, попросить о близости, потому что уже больше двух недель болеет мыслью о наслаждении. Он устал от разговоров о своем плохом состоянии и устал от этого самого состояния всем своим существом. Хочется вернуться на несколько недель назад, послушать Юнги, не выступать с трапецией. Не идти наперекор. Он был бы сейчас в Китае, нежился бы в постели, получал бы по утрам тёплые руки и поцелуи между лопаток, будящие его. Он бы выступал, он бы пылал под взглядом Чонгука во время их номера. Тэхён бы пылал под или над его телом в моменты их уединения. И не было бы никакого листа с назначениями, целого пакета витаминов и лекарств и голых стен в его пустой, звенящей тишиной квартире. Он был бы на семьдесят шестом этаже отеля в номере для двоих, откуда весь Гуанчжоу виден как на ладони. Тэхён бы снова побывал в Японии. Вся вина за случившееся лежит на нём одном, как и когда-то за перелом. Разве что сейчас не больно. Сейчас есть уверенность, что он поправит здоровье, снова выйдет на арену и продолжит покорять новые вершины. Есть уверенность, что Чонгук не сможет бесконечно удерживать его от работы, рано или поздно всё равно смирится. Всё-таки они и правда друг друга нашли: Тэхён и цирк. Циркач и золотой призёр. — Ты плохо спишь, — говорит Чонгук, и Тэхён кидает на него взгляд. Даже не пытается отрицать – залёгшие под его глазами тени красноречивей оправданий. — Я тоже. — Кошмары мучают? — Одиночество, — равнодушно и задумчиво признаётся мужчина. — Никогда бы не подумал. Столько лет жил себе спокойно, а потом появляешься ты. — И? — Душещипательных выводов не будет. Просто не могу поверить, — его взгляд скользит по Тэхёну, тщательно что-то высматривает. — Ты мог хотя бы сделать вид, что пытаешься позаботиться о себе. Тэхён молчит. Он и так, вообще-то, пытался, но его осунувшееся лицо, недостаток сна и отсутствие питания выдают его с головой. — Ты похудел, — хмурится Чонгук. На его слова ответа снова нет. — Всего полторы недели, — с каким-то неверием говорит тот. — Что было бы, появись я только через месяц? — Возможно, я бы уже закончил с ремонтом. Тэхён понимает, что его отчитывают, и даже не пытается как-то оправдать своё поведение. Всё происходящее обусловлено одним: он хотел обратно в Китай. Он думал о Чонгуке, мирился с мыслью, что рано или поздно тот сам вернется в Сеул, они будут жить вместе, и всё вернётся на круги своя. Возможно, немного он всё-таки думал и о том, что от него таким образом пытались избавиться. Хотели отдохнуть. Может, только после посещения больницы Тэхён понял, что в Китае ему и правда не помогли бы. И дома в самом деле намного проще. — Если я открою холодильник, что я там увижу? — интересуется мужчина. — Дохлую мышь? — Её я съел. Чонгука такие ответы явно не радуют, раз он обречённо опирается на столешницу и прикрывает глаза, как будто переводит дух и сдерживает всё своё существо от чего-то плохого. Тэхён его прекрасно понимает, и, как ни странно, ему даже становится стыдно за собственную несамостоятельность в таких простых вещах. Он ловит себя на мысли, что нарочно довёл до всего этого, чтобы Чонгуку, видя его состояние, было неповадно спроваживать его домой без общей договорённости. Кажется, Тэхён облажался ещё и в самом элементарном: просто жить, не доставляя лишних неудобств. Чонгук в его глазах выглядит чуть ли не героем, потому что, переведя дух, спокойно говорит: — Я не могу понять, — даже угрожающе спокойно. — Ты устраиваешь бунт или действуешь мне на нервы уже просто по привычке? Тебе нужно моё присутствие? Так я целыми днями отсутствовал и в Китае, и ты как-то мог существовать сам по себе. Дело не в смене локации. Тогда в чём? — Ты сам сказал, что тоже плохо спишь. Значит, понимаешь, — негромко говорит Тэхён. Он всё ещё держит контакт, прижимаясь плечом к чужому. Чонгук не отходит, не отстраняется, ему как будто это нужно не меньше – чувствовать поблизости хотя бы сейчас. — Скучаешь? — вопрос очевидный, Тэхён, прикрывая глаза, почти шепчет: — Очень. Объятие становится предсказуемым. Чонгук так крепко держит его, Тэхён так шумно вздыхает у него на плече, что они своим громким молчанием могли бы затмить внезапный взрыв вселенной. Они оба привыкли быть вместе, даже если не сутки напролёт, то хотя бы ночами – этого всегда хватало. Хватало знать, что рядом кто-то дышит и ты в комнате не один. К тишине быстро привыкаешь, но ещё быстрее привыкаешь к осознанию, что рядом всегда что-то – кто-то – всецело твоё. — Я тоже, — говорит Чонгук. «Скучаю», – молчит. Нежно мурлычет на ухо: — Ну и что мне с тобой делать? Тэхён не знает, он молча разглядывает голые стены. Представляет, как на них будет смотреться синий. В нём просыпается аппетит, потому что от мужчины пахнет кофе, он даже честно признаётся, что голодный. Вслух говорит, что до еды, в мыслях – что до ласк. Их жизнь становится обыденной даже в стенах его собственной квартиры. Храма, пережившего тысячи молитв, исповедей и покаяний. Чонгук не без жалости оценивает содержимое холодильника, где не находит, что не становится для него таким уж открытием, ничего, кроме бесконечного запаса приготовленного супа с лапшой и водорослями. Отчитывает, ругает, стреляет взглядом, при этом выглядя абсолютно расслабленным. Но Тэхён пытался готовить и даже пытался есть, за что всё-таки получает саркастичную похвалу. Он на радостях даже шарится в пакете с таблетками, пытаясь проявить инициативу и всё-таки позаботиться о себе. Но Чонгук с тяжелым вздохом прячет от него всё это добро куда подальше, аргументируя тем, что одну больную голову Тэхёна ещё переживёт, но им не нужен в дополнение ещё и больной желудок. Странно, столько говорит, ворчит и отчитывает, а Тэхён всё равно рад, что тот приехал. Не без удовольствия прогуливается с ним до ближайшего кафе, где ест за один раз столько, сколько не ел за все эти дни, вместе взятые, и почти ничем не делится с Марсом, который с недоумением заглядывает ему в рот, не понимая, почему ему ничего не достается. Чонгук оценил и пузо своего питомца, косо взглянув на Тэхёна, пока тот выбирал себе десерт в магазине, а Марс развалился брюхом кверху у него под ногами. От комментариев, разумеется, не удержался. — Если в следующий раз, когда я вернусь, тебя будет сдувать ветром, а он из-за пуза не сможет увидеть собственные лапы, вам обоим не поздоровится, — хмурился мужчина. — Вы меня поняли? Тэхён даже не слушал, зависнув у полки с чипсами. Когда-то он не мог себе позволить есть такое на постоянной основе, а сейчас – можно. Сейчас ему можно столько всего, что пакеты они тащат в четыре руки, пока пёс радостно скачет за ними по пятам, зная, что ему что-нибудь да достанется. Квартира оживает сама по себе. Ближе к ночи, когда солнце скрывается за горизонтом, а Чонгук готовит им ужин, Тэхён молча наблюдает за ним, сидя за барной стойкой. Тусклые лампочки заменились им собственноручно ещё во второй день приезда, облупившаяся штукатурка была безжалостно отскоблена им же изо всех углов. Дома наконец-то пахло чем-то съедобным, здесь наконец-то всё как будто встало на свои места. Углы заполнились писком резиновой игрушки, которую пёс беспощадно жевал и метал из стороны в сторону. Стены запоминали ароматы, пол под ногами впервые за все эти дни прогрелся, потому что Чонгук включил подогрев, до которого у Тэхёна никак не доходили руки. Может, до этого ему просто было комфортно в холоде. Или же он его вовсе не чувствовал. В первый день приезда он даже не удосужился переодеться, ходил по квартире почти при параде, а чемодан разобрал только сегодня под чужой тяжелый взгляд. Чонгук, мягко говоря, был удивлен, когда понял, что за полторы недели Тэхён даже не притронулся к вещам, но при этом не сказал ни слова, оставив легкий поцелуй на виске, – не контрольный выстрел, а мысленная поддержка в тяжелый период жизни. — Не можешь готовить – ешь в кафе, — между делом говорит Чонгук, пока Тэхён после ужина моет посуду, упиваясь собственным горем. Где горе – мысли о том, что Чонгук, как выяснилось, должен будет вернуться в Китай уже через два дня. — Не хочешь выходить из дома – заказывай доставку. Мне абсолютно всё равно, чем ты будешь тут питаться, но не доводи меня до греха. — А то возьмешь в руки ремень? — равнодушно отзывается Тэхён, ополаскивая чашку. Его не пугают ни угрозы, ни сам Чонгук, стоящий над ним хмурой тучей. Сколько же этих угроз уже было… Чонгук заходит со спины, упирается руками в раковину по обе стороны от Тэхёна. Давит, нагнетает атмосферу, но Тэхён только улыбается, чувствуя, как в него вжимается чужое тело. — Возьму кнут. Без пряника. — Коленки трясутся, — в наигранном ужасе шепчет Тэхён. Он замирает на секунду, когда на его шее остается томный поцелуй. Колени и правда начинают трястись, всё тело вмиг вытягивается по струнке, а по коже бегут мурашки. — Знаешь же, что я стараюсь для тебя, — хрипит Чонгук, гуляя носом в волосах. — И продолжаешь паясничать. Нужно быть хоть немного ответственнее. И не только на арене. — Всё-таки решил высказаться? — в голосе звучит разочарование. — Я не сказал ни слова о твоём фиаско. Тэхён выключает воду и поворачивается к Чонгуку лицом – тот абсолютно спокоен, вскидывает брови, как будто предлагает начать первым. Но начать что? — Говори, — кидает Тэхён. — Что я должен тебе сказать? — Чонгук звучит буднично, его не задевает чужая оборонительная позиция. — Что хотел. У тебя наверняка накопилось за все эти дни. — Представь себе, нет. Я приехал не для того, чтобы выяснять отношения и устраивать скандалы, — голос становится мягче и тише, пальцы убирают волосы со лба, открывая лицо. — Я здесь просто потому, что скучал по твоему несносному характеру. Тебе доставляют удовольствие наши конфликты? — Нет. — Тогда почему ты постоянно к ним готов? — Я не готов, — честно признается Тэхён. — Я знаю, что в этот раз виноват по-настоящему. Ты пытался меня остановить, а я не дался. Всё очевидно. — Надо же, — Чонгук звучит задумчиво. — Зачем тогда я всё это время винил себя? На лице Тэхёна мелькает искреннее непонимание, и мужчина осторожно проводит пальцем по широкому пластырю на плече, приковывая взгляд к тому самому месту. Ласкает то, что скрыто под тонким слоем, под тонной мыслей об этом. Шрам останется. Так сказал врач, когда рассматривал швы, которые Тэхёну наложили ещё в Китае, пока он был без сознания. Всё случилось за жалкие секунды, а останется с ним на всю жизнь. — Напоминание, — Чонгук скользит пальцами выше, опуская ладонь на шею, чтобы Тэхён поднял взгляд. — Тебе – обо мне. Мне – о том, что с тобой стоит быть осторожнее. — И ни слова о том, что мы больше не будем с этим выступать? — подозрительно косится на него Тэхён. — Ни слова. — Но мы будем? — Будем. — Ты уверен? — Более чем. — И ты не врешь? — уточняет на всякий случай. Чонгук же абсолютно не впечатлён его подозрениями. — Есть лишь одна вещь, которую я скрываю, но никак тебе не вру. Тэхён вмиг напрягается, всё его тело источает откровенное волнение. Что там от него до сих пор можно скрывать? Он ждет, терпеливо и в полном молчании, пока взгляд Чонгука гуляет по его лицу. Гуляет по щекам и скулам, по губам и замирает на родинке под глазом, как будто перед прыжком в самую глубь. — Твой тренер звонил мне, — негромко говорит Чонгук и всё-таки заглядывает в глаза. — Хотел обсудить этот вопрос с тобой. — Какой вопрос? — Твоё возвращение. — И когда он звонил? — Мы были в Лондоне, — он звучит отстраненно, как будто в мыслях совсем о другом. — Я сказал, что ты не готов к разговорам. Тэхён глупо пялится в ответ, пытаясь понять, должен он злиться или же нет. С одной стороны – он был бы сейчас на манеже, с другой стороны – не был бы сейчас здесь с Чонгуком. И его душевное спокойствие становится чем-то очевидным, наверное, сразу для двоих. Злость не вспыхивает, не съедает пожаром внутренности, скорее на плечи покрывалом опускается облегчение из-за того, что сейчас не нужно работать за десятерых. Какое же всё-таки странное чувство – быть и ощущать себя свободным в полной мере. — И ты тянул до последнего, чтобы сказать об этом, — без тени возмущения и злости уточняет Тэхён. — Принципиально не хотел тебя отдавать. — Я столько раз поднимал эту тему… — И если бы я заикнулся об этом звонке, ты бы помчался в Сеул со всех ног. — Нет, — тут же отрезает Тэхён, но, встретившись с чужим многозначительным взглядом, несмело исправляется: — Наверное, да. Скорее всего. — Ты бы наплевал на все контракты и договорённости. — Вероятно, — бормочет он. — И никакие мои уговоры тебя не остановили бы. — У него новый фаворит, — Тэхёна уже не трогает этот факт. — Этим всё сказано. Мне хватает и того, что есть. — И что у тебя есть? — Ты, — как что-то очевидное. — Моя работа. Мне нравится создавать что-то своё. — Это не работа, — качает головой Чонгук. — Призвание. Ты не видел, что сейчас происходит на выступлениях. Зал утопает в цветах и посланиях. У Тэхёна в глазах недоверие. — Из-за меня? — Для тебя, — у Чонгука на губах играет улыбка. — Они ждут твоего возвращения. И я жду. Даже если ты думаешь, что мне не хочется выпускать тебя на арену. — Но тебе же не хочется, — он намеренно не делает из этого вопрос. — Верно. Но слово я сдержу. От тебя требуется всего ничего. — И что же? — Будь послушным. Тэхён искренне смеётся в ответ, на что мужчина отзывается улыбкой и прищуренным взглядом. Они оба знают, что быть послушным для Тэхёна – это что-то сродни фантастике. Но ни один не говорит об этом вслух, всё происходит между строк, прячется там же. Непредсказуемость Тэхёна как разлитые чернила на белой скатерти – уже не избавиться никакими средствами. Тут остается либо выбросить, либо смириться. Тэхён знает, что все его выходки доставляют Чонгуку какое-то мазохистское удовольствие, даже если тот в этом никогда не признается. Наверное, только поэтому у них что-то да получается. Иногда кажется, что именно из-за этой разницы и в то же время схожести характеров между ними что-то ежесекундно вспыхивает. Они – как удар камня о камень. Искры – это не больно, а пламя становится ощутимым только в постели. В кровати, которую Тэхён всё-таки не успел заменить и которая выполняет свой последний долг: принимает первых на своей памяти возлюбленных. Тэхён никого не впускал в свой дом, тем более – на простыни. Он не подпускал никого к своим самым сокровенным местам, в частности к сердцу, которое сейчас колотится как сумасшедшее под чужими губами. Долгожданное удовольствие пробивает брешь в сознании, и Тэхён ёрзает на простынях в предвкушении наслаждения. Кожу опаляют горячие прикосновения, он находит губами чужие губы, ест их, упивается голодным поцелуем и тяжелым дыханием на двоих. Под натиском их тел скрипят пружины. Чонгук на это разве что улыбается прямо в поцелуй – Тэхён чувствует, скользнув языком между его раскрытых губ. Ему кажется, что всё происходит впопыхах, а на деле проходит не меньше получаса до того, как он уже готовится взорваться сверхновой от самых обычных прикосновений. Чонгук с ним играет, изводит, просто красиво мучает – по привычке, неторопливо бегая пальцами по голым бёдрам и кусая в поцелуях. Его рука дразнит где-то между ног, где-то около, нарочно не касается налившегося кровью члена, и Тэхёну почти больно даже от соприкосновения с воздухом. Он задушенно стонет между пиком и гранью. Чужое бездействие становится для него по-настоящему болезненным, ощущается морозом на коже, и Тэхён не понимает, почему Чонгук остановился. Открывает глаза, как будто вырывает самого себя из сладкой дрёмы, и встречает его взгляд на себе. Непоколебимый, со стороны даже кажется, что не задетый пожаром, но в разноцветных зрачках бушует синее пламя. Тэхён бы сослался на разыгравшееся воображение, но стоит коснуться кожи, он почти задыхается от того, какой Чонгук горячий, как будто в венах у того вот-вот закипит магма. Его пристальный взгляд обжигает внутренности наравне с ладонями, разводящими ноги в стороны. Тело ещё удобней пристраивается между, кожа к коже, Тэхён чувствует медленный толчок. Чувствует, как его заполняют собой, чувствует сам взгляд: цепкий и липкий, касающийся чего-то внутри. Он не моргает и шипит сквозь зубы, потому что Чонгук его не подготовил, смазав только себя. В его прищуренных глазах понимание того, что делает. В них пляшут черти. Они не своевольничают – повинуются. Тэхён крупно кончает в тот самый момент, когда Чонгук замирает глубоко внутри, намеренно толкнувшись напоследок. Всё тело крупно трясёт от оргазма, от колючей боли, смешавшейся с удовольствием. От чувства единения и беспрекословного обожания: Чонгук понимает и потакает его порокам, даже если однажды кичился, что никогда не сделает больно в постели. — Надо же, — хриплый голос льется в уши, Тэхён слышит его, словно сквозь толщу воды, пытаясь сфокусировать взгляд. И снова это изучение: его как будто видят впервые. — Ты и правда мазохист. — Осуждаешь? — он пытается отдышаться. — Ты? Даже пытается побороть сладкую дрожь во всём теле, но безуспешно. Кожа покрывается мурашками. — Скорее, никак не налюбуюсь. Чонгук выбивает хриплый стон. Он выбивает из Тэхёна всё желание оказаться где-то за пределами собственной постели. Он впервые в открытую идёт на поводу, размеренно двигаясь внутри и придавливая телом к кровати. Скрип пружин заполняет комнату, отзывается дрожью в конечностях, потому что Тэхён может видеть себя со стороны: взгляд цепляется за движение в зеркале – оно копирует их. Становится слишком. Нервы оголяются как провода. Чонгук лижет его шею, приправляя мокрым поцелуем и запечатывая своим дыханием. Он резок – Тэхён ненасытен. Тэхён сжимает в кулаках его волосы, зарываясь носом в плечо и теряя связь с внешним миром. Все его несчастья становятся далёкими, как будто и не его вовсе, сцеловываются чужими губами, проклинаются собственным невнятным шёпотом. Тэхён представил, как подал бы своё удовольствие зрителям. Представил, как если бы прямо сейчас они оказались в пустом зале на холодном полу арены. Эти сумасшествие и необдуманность, желание и страсть диктуют свои правила. Тэхён бы хотел. Прямо сейчас. Оказаться там, быть растлённым на испытанном временем покрытии, показать пустоте и тишине всего себя, каким стал, чтобы стены и купол запомнили его именно таким: желанным, отдающимся и увязнувшим. Уязвимым и принадлежащим. Чтобы запомнили его таким, какой он есть сейчас. Купол помнит его лишь стоящим на вышке перед пропастью, помнит, как он колебался и всё-таки спустился вниз, едва не разбившись от поднятого на него в тот момент тяжелого взгляда. Сейчас думать о том, что было, крайне легко. Наверное, Тэхён хотел Чонгука даже тогда, просто-напросто не осознавал всей черноты собственных желаний. За страхом не понимал очевидного: его тянуло против воли. В конце концов, он всегда приходил сам и всегда возвращался. Ему давали столько шансов всё это прекратить, гнали взашей и указывали место, а он рычал диким псом. Необдуманно бросался и напарывался, снова лез на амбразуру, карабкался, весело прыгал по граблям. Наверное, и правда мазохист. Синяки на лопатках, заглушенные удовольствием, продолжают ныть. Там всё-таки решили прорезаться крылья. Чонгук поворачивает его голову к зеркалу, чтобы видел и смотрел. Его нос скользит по скуле и щеке, волосы слиплись от пота, пальцы со страшной силой впиваются в бёдра, пока губы шепчут горячее: «Ласточка». Всё нутро горит от одного лишь слова, подбрасывающего душу до небес. Где-то там бормочут остатки его прежнего здравого смысла, как разочарованная в своем чаде мать: «Ты таким не был». Тэхён почти в бреду огрызается сам себе: «Теперь буду». Теперь он есть весь и целиком. Такой, каким ему нравится быть. Правильным для самого себя, нормальным по личным меркам. Тэхён встречается с Чонгуком взглядом в отражении: взгляд у мужчины тёмный, с поволокой, словно он забыл обо всём на свете и позволил себя загипнотизировать. Тэхён находит это красивым. Горячим. Достаточным для того, чтобы окончательно потерять голову. То, как на него смотрят во время секса, как касаются, как показывают все важные детали, – много для него одного. Но он получает всё. Эгоистично и жадно, из принципа не желая делиться чем-то настолько откровенным. Он успевает кончить второй раз, глухо застонав от сносящей рассудок сладкой тягучей боли, пока Чонгук до изнеможения вбивается в его тело, захватив собственным. Они сегодня откровенны друг с другом: у обоих срывает тормоза. Потому что не на публике и здесь не перед кем отчитываться за желания, ревущие в груди. Не перед кем оправдываться за вымученный нежный поцелуй, который Тэхён отдаёт добровольно. Не для кого делать вид, что ты циник и бесчувственная сволочь – с Чонгука слетают маски, когда он кончает в Тэхёна. Не нарушая момента, его ладони ласково очерчивают колени, сжимающие его бока, и скользят выше до самых рёбер, а там и шеи. Он держит Тэхёна за затылок, спутав волосы пальцами, целует пересохшие губы с ленивым, ещё не остывшим желанием. Скрываться не от кого, не в этой комнате. Им не нужна показная забота – Чонгук проявляет ту просто потому, что ему это кажется правильным. Тянет Тэхёна лечь на бок, чтобы к нему лицом, и, проигнорировав его болезненный стон, осторожно гуляет пальцами по лопаткам. Как будто проверяет на наличие оперения. Спину и правда саднит, как будто Тэхёна проволокли по асфальту, и ему даже кажется, что Чонгук немного жалеет о своей необдуманности. Но то лишь кажется ему одному. Им обоим известно, что какой бы боль ни была, она не станет так уж Тэхёна волновать. У них многое начинается и заканчивается молчанием, как минута тишины в честь усопших. Тэхён молчит в честь самого себя, провожает в добрый путь остатки пепла. Он нежится в постели, грязный и больной. Зато дышит полной грудью, не волнуясь о том, что подумают о нём люди. Достаточно того, что думает о нём Чонгук. Он же на следующий день расписывается вместо Тэхёна в бланке доставки, он же контролирует процесс сборки новой кровати, пока Тэхён равнодушно наблюдает за происходящим с кухни. Он ловит на себе косые взгляды одного из работников, в терпеливом молчании, даже не огрызаясь и не ощетиниваясь, напоказ выгибает бровь, польщенный таким вниманием. Наверное, его узнали. Может быть, сожительство двух мужчин просто вызывает вопросы у других мужчин, которые старательно пытаются спрятать свой интерес. Тэхён понял одну важную вещь: мало кто осмелится высказаться ему в лицо. На такое смелости хватает всегда только у Чонгука. Даже когда тому приходится вернуться в Китай, не забыв прочитать напоследок монолог о собственном беспокойстве, Тэхён не утопает в апатии. Новая постель пахнет ими, в ванной ещё одна щётка и полотенце, а из углов всё еще доносятся отголоски чужих мотивационных речей. Тэхён теперь хотя бы может ощутить и прочувствовать в полной мере понимание, что они живут вместе. Это их дом. Чонгук забыл одну из своих рубашек. «Не забыл. Оставил», – исправляет сам себя. Марс был душкой, пока хозяин находился поблизости. Ни одного лишнего шага в сторону, но стоило исчезнуть его дорожной сумке, пёс вновь учуял запах свободы. Тэхёну пришлось утрамбовать свою жалость куда поглубже и всё-таки взяться за его воспитание, потому что иначе к приезду Чонгука от квартиры и камня на камне не останется. Дни в какой-то момент перестали тянуться бесконечно. Тэхён принимал лекарства, выгуливал Марса, нанял рабочих для ремонта и учился готовить что-то кроме супа с водорослями. Принимал лекарства, посещал врача, выгуливал, готовил, – всё, как было велено. Выгуливал, готовил, принимал лекарства, – почти что без срывов. Они вдвоем обошли чуть ли не весь Сеул за последние несколько недель, холодильник был забит никудышными кулинарными шедеврами, таблеток оставалось немного. После сдачи всех анализов и последнего сеанса физиотерапии он вернулся домой и зарылся с головой в подушки, имея на руках все справки. Вопреки прогнозам, всё закончилось намного раньше. Гематомы прошли, боль больше не мучила, Марс спал на своём собственном месте, временами тихо поскуливая в обивку лежанки. Они всё ещё скучали. Тэхён тоже поскуливал, спрятавшись под одеялом от дышащей в спину зимы. Уже через неделю «Кураж» возвращается из Японии прямым рейсом в Сеул, где отдаст свои последние выступления перед трёхмесячным отпуском. Тэхён увядал без арены. Он все пролетевшие мимо него полтора месяца был примерным мальчиком, надеялся на похвалу, и Чонгук хвалил, когда они созванивались. Чаще всего ближе к ночи или же утром, несмотря на все обещания Тэхёна, данные самому себе, что он не будет вести себя как нытик. В конце концов, он мужчина. «А мужчины не умеют скучать?» — это выл здравый смысл. И Тэхён выл, когда подобные мысли снова настигали его ближе к ночи. Душу не грели ни чужая зубная щётка, ни полотенце, ни одинокая рубашка, занимающая место в новом шкафу. С зеркалом до пола и во все створки – это тоже навевало воспоминания. Тэхён, откровенно говоря, чувствовал себя последним идиотом, когда думал о том, что должен перестать быть зависимым от чужого присутствия и своей бешеной тяги к выступлениям. Мимо него проходила его же жизнь. — Что случилось? — Чонгук почти сразу же ответил на его звонок. — С чего ты взял, что что-то случилось? — хрипит Тэхён в ответ. Он разглядывает тёмно-синие стены своего нового дома, развалившись на постели. За его спиной, за изголовьем кровати, узорами вьются пышные чёрные перья до самого потолка – дизайнерская задумка. Тэхён попросил об этом сам, чтобы разбавить атмосферу, и даже не хотел думать о том, насколько сильно в него просочился всем знакомый образ. Чонгук ещё несколько недель назад сделал ему подарок в честь будущего дня рождения; постель украшает новое чёрное покрывало из натурального шёлка – китайского. Нежного, лёгкого и изысканного, дополненного короткой запиской от руки: иероглифами, значения которых Тэхён не понимал, как бы ни пытался. Чонгук многим позже объяснил, что это значит «любовь» и «дом». — Ты никогда не звонишь днём, — подмечает мужчина. Тэхён слышит на фоне голос Чимина: тот истошно кричит, видимо, догадавшись, с кем говорит Чонгук, и просит передать привет от всего мира целиком и сразу. — Я недавно вернулся из больницы, — говорит Тэхён, мужчина звучит настороженно: — Что сказал врач? — Теперь можно и в космос. Чонгук хрипло смеется в ответ и понижает голос почти до шепота: — Ты молодец. — Когда именно вы возвращаетесь? — Хочешь встретить? — в голосе слышится улыбка, Тэхён нагло улыбается сам себе: — С оркестром и стриптизершами. — А ты там будешь? — Я не умею играть на музыкальных инструментах, а для нижнего белья уже слишком холодно. — Как жаль, — однако Чонгук совсем не звучит расстроенным, его это скорее забавляет. — Вылет во вторник утром. — И ты ко мне? — скомканно спрашивает Тэхён. Он слышит усталый вздох на том конце. — Лучше ты ко мне. Тэхён успел забыть, что у Чонгука, несмотря на всё его главенство, есть своя работа. — Заодно и кое-что обсудим, — нарушает шуршащую тишину. — Обсудим что? — хмурится Тэхён. — Кое-что. — Что за загадки? Тебя Юнги покусал? — Пытался, но я отбился, — равнодушно говорит тот. — Это скорее приятная для тебя неожиданность. — Не люблю неожиданности. — А я не спрашивал, — Чонгук безапелляционно ставит точку в его допросе. — Мне надо немного разобраться с беспорядками. Тэхён едва улавливает чьи-то недовольные голоса. — Кто с кем? — Хосок против Чимина. — Ставлю на Жизель, — весело хмыкает Тэхён, слыша очередной тяжелый вздох. Он представляет, каким взглядом Чонгук сейчас наблюдает за бунтующими, и понимает, что ему этого до одури не хватает. — Я скоро вернусь, — ласково, но настороженно говорит мужчина – точно наблюдает за происходящим. — Или ты мог бы прилететь сам. — А смысл? — В том, что я хочу тебя увидеть. Тэхён шуршит одеялом, кутаясь в кокон. Он тоже хочет, но срываться сейчас с места и лететь в Японию, когда через несколько дней снова придётся возвращаться домой… Тэхён почти подрывается с места, чтобы начать собирать вещи в дорогу. Почти. Он лежит в направлении шкафа и обдумывает это предложение. — Или просто хочу к тебе. Тебя. Сейчас. Я скучаю, — Чонгук как будто цедит сквозь зубы, борясь с собственными желаниями. — Жизель! — рявкает Чонгук и спустя несколько секунд тишины снова обращается к Тэхёну обречённо: — Этот цирк меня доконает. Они вместе со мной сходят с ума. — Ничего без меня не можете, — хмыкает Тэхён, борясь с улыбкой, но точно слышит ту в голосе: — Без тебя всё рушится. Тэхён вспоминает слова мадам Гу о том, что без него этот мир не дрогнет. Он ведь почти поверил, а без него, оказывается, там всё рушится. После разговора он ещё долго лежит в постели, разглядывая заставку на телефоне: Марс на его кухне пузом кверху. Вспоминает и себя на фотографии из Фуронга и уверен, что Чонгук до сих пор ничего не удалил. Их жизни переплетаются в мелочах, обрастают приятными воспоминаниями. Тэхён запомнит и период жизни в одиночку – это станет своеобразным уроком. Он ещё долго раздумывает над словами Чонгука: хочет видеть, хочет рядом. Хочет. И Тэхён скучает, выворачивая себя наизнанку и утопив обессиленный рык в подушке. Не поедет. Он не станет срываться с места и не потащит за собой Марса. Ещё немного – и они встретятся. Ещё немного – и Тэхён лопнет от внезапно переполняющего его азарта. Дождаться Чонгука из Японии и не рвануть к нему сломя голову становится делом чести. Или принципа. Или это просто нежелание мучить животное, которое привязало его к месту, как будто всё было задумано так, чтобы он мог изящней себя помучить. Тэхён даже окликнул пса, поднявшись с постели, и тот тут же навострил уши. С непониманием идёт следом, помогает рыскать в холодильнике, с удовольствием и блестящей в глазах радостью хватает говяжью кость, оставляя Тэхёна один на один со своими проблемами. И даже не чешется обратить на него внимание, всецело поглощённый новой игрой: кость его или всё-таки Марс её. Неделя тянется бесконечно. Тэхён спит и ест – все семь дней, подобных смертным грехам, утопает в чревоугодии и лени. Отмечает заметные бока пса, и понимание приходит слишком поздно: уже завтра Чонгук будет в Сеуле, и за сутки Тэхён ничего не сможет сделать с лишним весом его дражайшего животного. Встреча кажется чем-то нереальным. Чем-то, отдаленно напоминающим сюрреалистичный сон. Даже в тот момент, когда Чонгук звонит и сообщает, что он в городе. Он в цирке, в своём кабинете, занимается бумажной волокитой. Он будет ждать. Просит поторопиться. Тэхён, резавший листья салата, слушал его уставший голос и улыбался в трубку, но стоило положить телефон, осознание накрыло лавиной. Чонгук в Сеуле. В цирке. В своём кабинете. Ждёт. Уже? Тэхён как-то упустил из виду сообщение, что Чонгук в аэропорту и скоро вылетает. Наверное, прочел на автомате, с въевшейся под кожу привычкой не трястись над каждым новым уведомлением. Он по глупости своей не придал значения тому, чего ждал полтора чертовых месяца. Чонгук за этот месяц прилетал лишь один раз, чтобы лично вручить подарок и оценить новый вид спальни. Ласково обозвал их ложе ласточкиным гнездом. Тэхён наводит в нём настоящий бардак, ища теплую одежду и даже не пытаясь согнать Марса с постели. Он знает, что получит за то, что разбаловал животное, но так ничего и не смог поделать. Марс скрашивал его одинокие будни. И Тэхён это научился ценить. Они не тратят время на пешую прогулку, суматошно забегают в автобус, ловя на себе недовольные взгляды. Тэхёну всё равно, псу – подавно. Тот воет и скулит, когда они движутся к дверям цирка, пытается вырваться. Точно чует, что сегодня его туда впустят, и Тэхён не пытается удержать, отцепляя поводок от ошейника. Марс бежит по выученным коридорам, то и дело оборачиваясь, пока Тэхён не кидает ему короткое: «Ищи». Больше пса ничего не удерживает. В цирке холодно; сквозняк по-прежнему гуляет по коридорам и арене, на которой Тэхёну ещё ни разу не довелось выступать. Здесь всё ещё пахнет как в клоаке: грязными тряпками и трухлявым деревом. В уже знакомых коридорах за ареной – маслами. Дверь в кабинет приоткрыта, оттуда доносится радостный скулёж, и Тэхён против воли улыбается, понимая, что Чонгук и правда там: на своём законном месте. В кабинете, в котором они когда-то встретились впервые. В котором, в общем-то, многое случилось впервые. Тэхён смело перешагивает порог и вешает поводок на спинку кресла, тут же бросаясь на Чонгука диким соскучившимся зверем, и чувствует глубокий вдох в своих волосах. Чувствует, как его гладят по голове, как накатывает осознание, что наконец-то их расставанию пришёл конец. Тэхён ловит себя на мысли, что, наверное, он бы всё-таки не смог уйти и всё бросить. Глупо было думать о том, что сможет это вот так легко пережить, без каких-либо сожалений, раз сейчас держится за Чонгука со страшной силой, впиваясь в его спину пальцами. Не смог бы. Вернулся бы многим раньше, наплевав на собственные мечты. На замену старым пришли новые: у Тэхёна было много времени подумать о собственном будущем. Он всё-таки хочет посмотреть на мир. Хочет побыть свободным, самим собой, хочет собой гордиться, продолжая делать невозможное. — У нас много времени друг для друга, — говорит Чонгук над ухом. — Но я хотел бы поговорить, пока ты на эмоциях. — С тобой я всегда на эмоциях, — беззастенчиво признается Тэхён. Он отстраняется только для того, чтобы поцеловать, и Чонгук не без улыбки целует в ответ, тихо посмеиваясь где-то между. Что его забавляет – неизвестно, но достаточно того, что Тэхён чувствует: Чонгук сегодня явно в отличном настроении. — Мне надо с тобой поговорить. — Потом, — жарко выдыхает Тэхён в губы. Он зарывается пальцами в волосы Чонгука, понимая, как же скучал по таким простым вещам. У него тяжелое дыхание и затуманенный взгляд, когда мужчина всё-таки отстраняется. Совершенно неожиданно на лбу Тэхёна остаётся целомудренный поцелуй. — Поверь, ты сам не простишь мне этого, если я сейчас заткнусь и уведу тебя в свою спальню, — у Чонгука ровный голос. Он по-прежнему улыбается чему-то своему. Наверное, реакции на собственное появление, но Тэхёну не стыдно выглядеть перед ним влюблённым дураком, который ждал их встречу долгие недели. — Значит, ты плохо меня знаешь, — хмыкает Тэхён. — Даже если речь идёт о твоём скором выходе на арену? Чонгук внимательно наблюдает за шокированным лицом напротив, и Тэхён против воли ослабляет хватку. Он больше не впивается пальцами в пиджак, не портит внешний вид, но его самого всё равно нетерпеливо притягивают обратно, шумно и жарко целуя. Тэхён чувствует, что скучал здесь не только он один, потому что Чонгук, вопреки собственным словам, не выпускает его из рук. Даже говорит между поцелуями, прижимая к себе: — Я удивился не меньше твоего. — В таком случае чья это идея? — Тэхён хмурится, принимая очередной поцелуй с открытыми глазами. Чонгук выглядит по-странному довольным. Его поведение вводит Тэхёна в ступор. — Всё ещё моя, — мужчина смакует собственные слова. — Ты странный, — признается Тэхён, на что получает многозначительный взгляд в ответ. — Поверь, я знаю. Даже меня пугает желание поскорее преподнести тебе хорошие новости, — Чонгук задумывается о чём-то своём. — Как теперь быть? Мне понравилось делать тебе приятно. — И как давно? — недоверчиво интересуется Тэхён. — Временные рамки не назову, — кидает Чонгук, размыкая объятия. — Присядь, а то упадёшь. Тэхён садится в кресло перед столом, унимая желание хотя бы касаться Чонгука, а тот занимает своё. Это страшно напоминает их самую первую встречу, не хватает только Юнги, стоящего за плечом. Разница лишь в том, как на Тэхёна смотрят: долго и задумчиво, с прищуром, как будто сейчас решается что-то крайне серьёзное. Что-то изменилось между ними – всё вокруг воспринимается легко. Тэхён почти искрится, хоть и пытается не подавать виду, что он просто рад наконец встретиться. — И когда я буду выступать? — он первым подаёт голос. — Ты сказал: скоро. — Я помню. Хочу решить всё здесь и сейчас. Тэхён отчетливо видит хорошо замаскированное нежелание. Однако Чонгук всё равно идёт на это: может, нашел какой-то компромисс; может, и правда хочет просто сделать приятно. Он стал во многом мягче из-за их расставания. Как будто стал добрее и с большей охотой готов идти на уступки, прекрасно осознавая, что ему самому это не нравится от слова совсем. Тэхён знает это чувство, когда ты готов идти против самого себя, чтобы доставить человеку удовольствие, для него оно не ново. Для Чонгука, возможно, – да. Тэхён с замиранием сердца ждёт его первого слова. Чонгук пододвигает к нему какие-то документы, дожидаясь реакции. — Что это? — не понимает Тэхён. — Гарантии. — Чего? — Того, что ты не сбежишь от меня во время гастролей при первой удобной возможности. Тэхён скептически смотрит на мужчину. Он, конечно, не ожидал, что с него будут требовать каких-то гарантий, но если официальное трудоустройство приблизит его к выходу на арену, тут и думать нечего. Тэхён уверенно расписывается в нескольких экземплярах, возвращая бумаги оцепеневшему Чонгуку. Мужчина неторопливо принимает документы, и в его взгляде мелькает удивленное непонимание. — А чего ты ожидал после того, как влюбил меня в себя? — равнодушно интересуется Тэхён. Мысли о собственных чувствах давно не приносят дискомфорта и стеснения. Тэхён любит, вот и всё. Это не то, что стало бы для Чонгука новостью дня, они слишком давно прошли этап принятия. — Сопротивления, — усмехается мужчина. — Хотя бы для вида. Ты знаешь, на что ты подписался? — Ты сам знаешь, что я хочу выступать. Если для этого я должен работать на тебя официально – я подпишу что угодно, — Тэхён не врёт: ни себе, ни Чонгуку. — Мне всё равно на последствия. — А я готовил душещипательную речь. Может, нам стоит чаще устраивать отдых друг от друга? — с наигранной серьезностью говорит тот. — Ты становишься совсем безотказным. — Ещё один такой отдых, и я сам начну приходить к тебе в кошмарах, — недобро улыбается Тэхён. Чонгук улыбается ему в ответ, разве что намного искренней, даже не пытаясь скрыть удовольствия и нежности во взгляде. — Моя любимая язва, — ласково говорит он, склоняя голову к плечу. И Тэхён плывёт от одного только тона голоса. — Я понимаю, почему ты приглянулся моей матери. Тэхён тут же меняется в лице. — Вы виделись? — А не должны были? — Я больше не хотел бы с ней пересекаться, — признается он. — Мы много говорили о тебе, — голос звучит задумчиво. — А я не горю желанием говорить о ней. — Очень зря, — мягко улыбается Чонгук. — Всё оказалось куда проще, чем я думал. — Она унижала тебя. Этого я никогда не пойму. — Она всего лишь подвергла сомнению мою роль начальника, — легко говорит тот, но Тэхён не хочет вспоминать тот разговор. Ему до сих пор неприятно думать о том, что мадам Гу предлагала ему уйти. — Мы побеседовали. Всё встало на свои места. И ты уже ничего не можешь сделать с тем, что ты ей нравишься. Как и не мог сделать ничего с тем, что нравишься мне. — Сомнительное удовольствие – нравиться кому-то из твоих родственников, — бормочет Тэхён. — Перейди к делу. Когда я буду выступать? — Я веду к этому. — Слишком долго. — У моего внезапного приступа доброты есть причины, — Чонгук свободно откидывается на спинку кресла, гуляя взглядом по напряженному Тэхёну. — Ты сам знаешь, что мне сложно выпускать тебя на арену. Особенно после случившегося. — И? — Скажи спасибо моей матери. — Даже не подумаю, — Тэхёна пробирает нервный смех. — Она поставила мне условие: либо я даю тебе полную свободу действий, либо ухожу. У тебя появился весьма влиятельный фанат, знаешь ли. Как думаешь, что я выбрал? — буднично спрашивает Чонгук. Тэхён неуверенно смотрит в ответ. Чтобы Чонгук отказался от своего места – этого просто не может быть. Но ещё сложнее поверить в то, что он готов дать полную свободу действий в номерах. Ничего из этого не укладывается в голове, на лице Тэхёна отображается весь мыслительный процесс, за которым следует страх. — Именно, — спокойно говорит Чонгук, прочитав всё по испуганному взгляду. — Я решил уйти. От лица вмиг отливает кровь. Тэхён едва себя слышит: — Что? — Без паники, ласточка, — мягко говорит мужчина. — «Кураж» без меня перестанет быть «Куражом». Мы поговорили и пришли к выводу, что уйти я не могу, как и не могу дать тебе полную свободу действий. Согласись, это немного не в моём стиле. — И что это значит? Чонгук устало вздыхает, поднимаясь с места. Он становится напротив Тэхёна, опираясь бедрами о стол, и смотрит сверху вниз. Вероятно, Чонгук много об этом думал, но у Тэхёна не укладывается в голове, что его мать могла поставить подобные условия. Вывод напрашивается сам: с четой Гу нельзя быть уверенным ни в чём. — Это значит, что теперь ты будешь беспокоиться не только о своих номерах, — говорит Чонгук. — На самом деле, мадам Гу права. Нужен ещё один взгляд на шоу, помимо моего собственного. Возможно, мне стоило подумать об этом раньше. — Не понимаю, — хмурится Тэхён. — Всё останется как есть. Ты будешь выступать, я буду командовать. Разве что временами мне всё-таки придётся прислушиваться к твоему мнению, — У Чонгука смягчается взгляд, он понижает голос, когда говорит: — Ты и правда талантлив. Все твои номера, без каких-либо исключений, говорят сами за себя. Как ты смотришь на то, чтобы немного побыть благодетелем для труппы? Впереди нас ждёт новая тема шоу. Тэхён смотрит на Чонгука во все глаза, боясь пошевелиться. Он, должно быть, спит. Скорее всего, он дома, в своей кровати, на пару с Марсом ждёт возвращения Чонгука из Японии. Происходящее не отзывается реальностью, однако и шум в ушах, и обивка кресла, и запахи, и по-странному гордый за него взгляд, направленный в его сторону, более чем реальны. — Я… — Тэхён всего лишь хотел выступать. Он никогда не думал о том, что ему позволят вмешиваться в чужие номера. У него не возникало даже желания. — У тебя есть время, чтобы подумать об этом, — успокаивает Чонгук. — Я должен буду ставить номера остальным? — даже голос осип. Тэхён не готов брать на себя такую ответственность, он отрицательно мотает головой, глядя мужчине в глаза. Не будет. Никогда не рвался и не станет. Это слишком. — Не должен, — успокаивает его Чонгук. — От тебя требуется присутствие на репетициях. И если ты вдруг решишь, что номер можно сделать более эффектным, тебе достаточно прошептать мне об этом на ушко. Последнее слово в любом случае останется за мной, но твой взгляд не будет лишним. — Я не хочу принимать таких решений. — Никто и не дает тебе права принимать какие-либо решения, — закономерно подмечает Чонгук. Он протягивает руку ладонью вверх, Тэхён беспрекословно вкладывает свою, поднимаясь с места. Его немного потряхивает от таких новостей, голова идёт кругом. Чонгук наверняка чувствует его дрожь, потому что накрывает ладонь второй рукой, удерживая, словно в тисках. Между ними нет неловкости, как будто не было никаких дней одиночества. Как будто это одиночество помогло что-то осознать. Тэхён, по крайней мере, убедился в своём желании остаться в цирке, понял, что дом там, где есть «Кураж». Где есть Чонгук – неотъемлемая часть любого представления. Уже, наверное, неотъемлемая часть жизни. Без него было плохо. Без него было холодно, пусто и неуютно. Тэхён мог бы подобрать множество синонимов к своему состоянию, но главное то, что без Чонгука было одиноко в собственном доме, который казался чужим. Чонгук что-то носит с собой, в себе, – то, что заставляло дом Тэхёна оживать, когда мужчина оказывался на пороге. Мадам Гу не посмела бы избавиться от него – это становится понятно только сейчас. Без него «Кураж» и правда перестанет быть «Куражом». Без него Тэхён здесь не останется. Чонгук ласково гладит пальцем его ладонь, разглядывая их руки, и говорит: — Я всего лишь прошу тебя помочь при постановке номеров. Твои номера затмевают остальные; ты не просишь помощи и ни с кем не делишься своими идеями. Как оказалось, нам есть к чему стремиться. — Вряд ли меня кто-то станет слушаться, — лепечет Тэхён. Его взгляд тоже прикован к их рукам. — Мне не надо, чтобы тебя кто-то слушался. Достаточно того, что ты время от времени будешь нашептывать мне свои безумные идеи. Будешь выступать. Будешь весь для меня, — спокойно говорит Чонгук, поднимая взгляд. — Большего от тебя не требуется. Тэхён хмыкает. — Это, вообще-то, очень много. — Тебе станет легче, если я озвучу очевидное? — Попробуй. — Я готов отдавать не меньше. В конце концов, мы ничего от этого не теряем. — Разве? — улыбается Тэхён. — Тебе придётся считаться с моим мнением в работе, а не как обычно. Думать об этом всё-таки приятно. Тэхён не может заставить себя перестать улыбаться, и улыбка эта немного гадкая, подкреплённая каким-то внутренним удовлетворением. Чонгук понимает – ясно по прищуренному хитрому взгляду. — Я готов пойти на такие жертвы. Думаешь, мне не найти на тебя управы? — Ты просишь меня о помощи, но делаешь это без уважения, — Тэхён вспоминает их самый первый разговор. Мужчина в ответ искренне смеется, наверное, впервые на памяти Тэхёна не пытаясь выглядеть суровым начальником. И это заставляет что-то цвести внутри него: какие-то новые чувства, вспыхнувшие в эту самую секунду. Может быть, это чувство значимости. Может быть, чувство того, что Тэхён впервые занимает в чьей-то жизни не последнее место. Думать об этом больнее, чем казалось. Его эмоции отражаются во взгляде, стирают с лица Чонгука искреннее веселье, оставляя откровенную нежность. С ним очень просто. Очень просто, несмотря на то что временами было очень тяжело. Тэхён мог бы поблагодарить Чонгука от всего сердца как минимум за то, что тот никогда не делал вид. Тот подвергал сомнениям своё отношение, но обо всём говорил в лоб и прямо, если того требовала ситуация. Чонгук не щадил, но, кажется, всегда понимал, если вдруг переходит черту. Тэхён, должно быть, сошел с ума, раз считает, что ему стоит быть благодарным за всё, что им довелось пережить во время гастролей. Как ни странно, ему комфортно в этом безумии. Ему нравится быть здесь и сейчас, там, где всё это началось. Почему-то всё воспринимается острее, просачивается в него, вливается с кровью. До самых кончиков пальцев. Так, видимо, и ощущается долгожданная встреча. — Я приму твои слова за хорошо замаскированное согласие, — говорит мужчина. — Не буду ходить вокруг да около. У тебя полторы недели, чтобы подготовиться к своему первому выступлению в Сеуле. Тэхён удивленно смотрит на него, не успевает за собственными эмоциями. — С чего бы ты такой добрый? — Я обещал тебе, — твёрдо говорит Чонгук. — Ты будешь выступать. Поверь, я знаю, как ты хочешь выступить здесь хоть раз. Заставлять тебя ждать четыре месяца – жестоко даже по моим меркам. — Всё равно не понимаю, — настороженно звучит голос Тэхёна. — Наверное, я просто хочу увидеть тебя на арене, — задумчиво звучит в ответ. Тэхёна совсем немного беспокоит тот факт, что Чонгук вот так просто соглашается абсолютно на всё. Льстит, разумеется, но быть уступчивым совсем не в стиле этого человека, потому и странно. Он говорит честно: — Ты сам на себя не похож. — Видишь ли, ласточка, — Чонгук притягивает ближе к себе, заглядывая в глаза. Наверное, ему привычно смотреть и в душу, переворачивая там всё вверх дном. — У меня было много времени подумать о том, от чего ты отказался ради меня. — Ты знал, что я не уйду, — без тени разочарования говорит Тэхён. — Не делай вид, что это стало для тебя новостью. — Дело не в твоих грандиозных планах на будущее. Дело в том, что меня озарило: ты перестал бояться, — мягко звучит голос. Его руки привычным жестом убирают волосы, открывая лицо. — Меня, себя, того, что о тебе подумают люди. Думаешь, я не заметил? Разница очевидна. Ты отказался от страха в мою пользу. — И что дальше? — Это приятно удивило, — Чонгук понижает голос: он вмиг становится серьезным. — Не думай, что я не знаю, насколько это тяжело. Подобные жертвы принято ценить, и я ценю. — Ты помог, — скромно отзывается Тэхён. Чонгук умело заставлял забыть о том, что казалось неправильным. Каждый раз, ложась с ним в постель, Тэхён чувствовал себя на своём месте: рядом было спокойно. Он уже и не помнит, в какой момент появилась уверенность в том, что ничего страшного в любви к мужчине нет. Что чувства могут быть настоящими, что ласковый ночной шёпот невозможно подделать, даже если очень сильно захотеть. Или ему просто не хочется даже думать о том, что хоть что-то из этого могло быть просто очень качественной игрой. Тэхён знает одно: у него по-настоящему. Глядя в глаза Чонгуку, видя то, каким цепким взглядом на него смотрят, он даже решится утверждать, что у Чонгука – тоже. И это давно не кажется чем-то неправильным. Тэхён на своём месте. В цирке. Рядом. Там, где должен быть. В нём могут говорить чувства после длительного расставания, но даже в этом нет вранья самому себе. Что бы там ни лезло наружу, как бы Тэхён ни скучал, всё это – он. Со всеми своими грязными и неправильными сторонами для остальных. — Значит, я выступаю через полторы недели, — уточняет Тэхён на всякий случай, и мужчина обреченно вздыхает. Не хочет – видно. Но не оспаривает собственные слова. — Моё слово – закон и так далее, — безразлично отзывается Чонгук. — Если ты думаешь, что, глядя на тебя, во мне взыграет совесть, и я откажусь… — Тэхён не договаривает, многозначительно глядя на него в ответ. — Надежда умирает последней. — Ты сам это предложил. — Ты всегда можешь пойти мне наперекор, — предлагает мужчина. — У тебя это отлично получается. Тэхён улыбается ему. — Не дождёшься. Твоё слово, как ты и сказал, – закон. Если ты хочешь, чтобы я выступал, то я буду выступать. — Хочу, — ласково говорит Чонгук. — И ты будешь. Твоё место я у тебя не отниму. Не смогу. И никому не позволю этого сделать. — Спасибо, — искренне шепчет Тэхён. Он чуть наклоняется к Чонгуку, стоя между его ног, и сладко целует в знак благодарности. Его место останется для него. Никто не посягнёт, даже не посмеет. Тэхён столько трудился для того, чтобы стать незаменимым хотя бы на арене, и у него что-то да вышло – это не просто слова. Факт, данность. Он даже рискнёт посчитать это подарком от Чонгука. Тот с желанием впивается в губы, скользнув между ними языком. Не оставляет возможности для сопротивления и дальнейшего разговора; кажется, что просто целует. Так, как умеет только он. Жарко и горячо, расстегнув молнию чужой куртки, чтобы скинуть ту на пол. Для Тэхёна сегодня это больше, чем поцелуй. Это всё то, что они держали взаперти и скрывали от остальных, чтобы подарить друг другу при встрече. Это печать, закрепление договора. Благодарность. — Я помешал? — раздается радостный голос Намджуна. Чонгук чуть отстраняется, кидая холодный взгляд за спину Тэхёна. — Что-то срочное? — а голос притворно вежливый. — Хочу поболтать с нашей звездой, — Намджуна ни капли не смущает обстановка. — Мы полтора месяца не виделись! Имей совесть. Тэхён так и стоит к нему спиной, ловит короткий недовольный взгляд Чонгука. Они вот не виделись почти месяц. Посторонним не то чтобы рады, даже несмотря на то, что Намджун пришел с благими намерениями. — Совесть я как раз таки имею, — ровным голосом говорит Чонгук. — Зайдешь позже – я обещаю лично устроить вам чаепитие. Тэхён силится, чтобы не рассмеяться. — Мог бы и потерпеть, — кидает менеджер, на что Чонгук усмехается. — И правда, — он переводит взгляд на Тэхёна, с наигранной серьезностью интересуется: — Что скажешь, ласточка? Мне потерпеть? Тэхён надеется, что его кислое выражение лица и нежелание вести сейчас какие-либо беседы красноречивей любых слов. Чонгук, слава всему святому, понимает его правильно и не заставляет краснеть. — Я отдам его через час, — кидает мужчина. Подумав, добавляет: — Наверное. — Позже, — отзывается Тэхён, одаривая Намджуна извиняющимся взглядом. Тэхён, конечно, понимает его желание поговорить, но именно сейчас совсем не разделяет. — Хотя бы дверь закройте, горе-любовники, — советует Намджун. — Чимин тоже спрашивал про тебя. Скоро появится. И он будет куда настойчивей. Тэхён знает, потому на его лице отражается полный спектр разочарования. Покоя не будет, пока он лично не предстанет перед труппой. Чонгук это тоже понимает. Он смотрит на закрытую дверь, на Тэхёна, – многозначительно и громко. Его немного равнодушное, сказанное скорее весело: «К чёрту», – и мелькнувшие в руке ключи от машины вызывают предвкушающую дрожь. Марс прыгает в машину первым, забираясь на заднее сидение через водительское. Тэхёну кажется, что они втроём немного сумасшедшие, но любящие скромную компанию друг друга. В понятливой тишине куда комфортней: никому не приходится что-то объяснять, всё читается между строк. А дома, уже в готовой и обжитой после ремонта квартире, не нужно даже читать и пытаться что-то понять. Чонгук сегодня занимается с Тэхёном любовью. В его прикосновениях тоже благоговейная дрожь, в них тоже желание побыть сегодня только вдвоём. Без лишних вопросов и объяснений дальнейших действий. Им не нужно закрывать двери спальни и скрывать от кого-то самое личное: то, как Тэхён в бреду шепчет имя Чонгука, вдыхая запах его волос. То, как Чонгук целует его взмокшую кожу, заставляя что-то гореть под ней. Тэхён на его бёдрах – тоже в знак благодарности. А ещё так ближе и тесней – как раз для тех, кто, кажется, слишком привык быть рядом. Они сегодня оба слишком уж нежны друг с другом: ни гематом, ни алых пионов на шее. Только ласковые поцелуи во все хорошо выученные места. Их секс бывает и таким: искренним до дрожи в руках. Разве что после ни у одного те всё-таки не дрожат. Руки Чонгука гуляют по плечу и спине многим позже, пока Тэхён задумчивыми движениями пальцев гладит его подбородок, изредка касаясь губ. Наверное, пытается понять, почему до сих пор хочется поцеловать. Или почему хочется сильнее, чем все разы до этого. Всё-таки правда очень скучал. Хотя в какой-то момент надеялся, что просто показалось, – это он понемногу начинал сходить с ума в тишине. Сейчас тишина между ними кажется правильной. В ней рождается нечто новое, чего не было прежде. Что-то отдаленно напоминающее хрупкость важного момента. Тэхён даже говорит об этом вслух не стесняясь. Момент драгоценный и самый значимый для него за последние месяцы. Чонгук ему усмехается. Не так, как они оба привыкли, не высокомерно и без желания отстаивать свою правоту или же начать спорить. Скорее мягко, непохоже на него. Его губы целуют скользнувший по ним палец, который так и замирает поперёк, как будто Тэхён просит молчать. — Ты правда хочешь, чтобы я выступал уже на следующей неделе? — задумчиво спрашивает он. Палец соскальзывает вбок, позволяя ответить. — Да. — Почему? — сложно поверить в то, что Чонгуку просто хочется увидеть его на арене. Слишком уж это всё внезапно. — Мне обязательно озвучивать причины или всё-таки додумаешь сам? Тэхён возвращает палец на место – поперёк чужих губ. Пытается додумать и понять, что Чонгуком движет. Тот даёт подсказку: снова целует. Сперва палец, затем ладонь, которой Тэхён скользит по его щеке к шее. Просто касается, понимая, как этого не хватало им обоим. Понимая, кажется, всё, что ему хотели сказать. Чонгук знает, что для него это важно. Для Тэхёна, без преувеличения, каждое выступление – это жизнь. Здесь не нужно быть всезнающим, чтобы понимать очевидное. — Всё для того, чтобы вы улыбались, — буднично говорит Чонгук. Тэхён не улыбается. Он подбирается ближе и замирает перед его лицом, едва касаясь губами чужих губ, говорит, наверное, слишком серьезно: — Я тоже тебя люблю, — и шепчет в который раз: — Спасибо. — Однажды я поплачусь за свою душевную доброту, но не сегодня. Сегодня за неё платишь ты. Чонгуку достаточно немного податься вперед, и Тэхён его поцелует. Плата, откровенно говоря, не так уж велика. — Что в договоре? — хмурится Тэхён. — Зачем мне работать на тебя официально? — Всё-то тебе расскажи. — Расскажи, — просит он. Чонгук устало вздыхает. — Вся ответственность за твою жизнь официально лежит на мне. — Зачем? — Тэхён не понимает, а мужчина безразлично пожимает плечами. — Потому что я так решил. — И что будет, если я упаду? — Судебное разбирательство. — Тебя посадят? — Если ты сильно пострадаешь, а я признаю свою вину – да, — легко отвечает Чонгук. Тэхён сверлит его недовольным взглядом. — Зачем ты это сделал? — Чтобы ты почувствовал, как тяжело заботиться о ком-то, зная, что ты ни на что не можешь повлиять, — его голос звучит спокойно. — Я всё равно буду выступать. — Я и не рассчитывал на что-то другое, — он бегло скользит костяшками по щеке Тэхёна. — Просто надеюсь, что тебя это хоть как-то замотивирует относиться к своему состоянию менее наплевательски. — Меня должно заботить то, что тебя посадят, если я однажды стану инвалидом по собственной воле? — недовольно интересуется Тэхён. Чонгук отвечает спокойно: — Я на это надеюсь. — Я отказываюсь. — Ты уже всё подписал, — хрипло смеется мужчина. — Ты ничего не докажешь, — хмыкает Тэхён. — Я делал это в состоянии аффекта. — Я вскружил тебе голову своим присутствием? Тэхён вопрос игнорирует. — Ты собирался мне об этом говорить? — Сказал бы, разумеется, — признается Чонгук. — В чём смысл кнута, если его никогда не использовать? — Убил бы, — ворчит Тэхён. — Вот он я, великий и ужасный, — лениво звучит его голос, а рука скользит в волосы. — В твоей постели. В твоём распоряжении. Даже не рискну убегать. — Не смешно, — Тэхён откровенно недоволен такими условиями. — Теперь я буду думать об этом перед каждым выходом. — Чему-нибудь да научишься, — безапелляционно заявляет Чонгук. И улыбается, притягивая к себе для поцелуя. Нагло улыбается, тоже безапелляционно, потому что прав: Тэхён теперь заставит себя тысячу раз подумать. Было бы проще, не имей Чонгук никакого значения, не чувствуй к нему Тэхён ничего. Возможно, правда было бы проще. Тэхён не горит желанием представлять и не собирается. Он не может, пока целует Чонгука в ответ, пока чувствует его губы, пока они в одной постели, под одной крышей. Пока они дома. Тэхён не может сделать ему ничего, потому что не видит в этом смысла и в какой-то момент начинает считать чем-то равноценным и правильным. Чонгук беспокоился о каждом выходе, Тэхён должен побывать в его шкуре. Странно, но это делает его – их – чувства крепче. Потому что, стоя перед портьерами, перед своим первым выходом на Сеульскую арену, Тэхён и думает в первую очередь о самом себе: о собственном состоянии, насколько то удовлетворительно, о скорости реакции и собранности – обо всём, что до этого даже не мелькало в голове. Его ласково целуют в волосы, привычно нашёптывая горячим дыханием о чём-то своём в самую шею, чтобы сразу после покинуть. Он снова волнуется, как в первый раз в Лондоне. Арена вмиг погружается во мрак и зловещую тишину. У Чонгука сегодня лучшее место в зале – всё для него. У него приз зрительских симпатий, эксклюзивный, потому что Тэхён – его главный одиночный зритель с арены. Купол с содроганием отсчитывает такт. Тэхён, намертво вцепившись взглядом в Чонгука, начинает свой захватывающий аттракцион – всеми любимый танец со смертью. Прожектора загораются по щелчку его пальцев. Мелодия для нового, незнакомого никому номера сотрясает пол и остатки нервных клеток шпрехшталмейстера. Начальника. Если угодно, то мужчины его сердца. Чонгук снова чертовски зол. Тэхён ему обезоруживающе улыбается. Своеволие и пожар. Немая честная борьба. И это то самое шоу, которое будет длиться бесконечно.