Кураж

«Что там говорить, у нас была странная любовь. Его и моя. Слишком дикая, чтобы продолжаться. Но слишком редкая, чтобы вот так просто закончиться».

— Я хочу домой, — Чимин безвольной тушей развалился на диване в общей комнате и не даёт никому покоя после репетиций. — Я просто хочу, чтобы всё это закончилось. Это какой-то кошмар наяву. — Хватит ныть, — кидает Жизель. — Чонгук не первый раз отчитывать тебя за ошибки. — Тебе легко говорить, тебя же он не отчитывать, — передразнивает ту Пак, на что девушка не обращает никакого внимания, продолжая вылавливать ложкой травинки из чая. Тэхён тот заварил. Хотел расслабиться, побыть немного в одиночестве, пока ждёт Чонгука, но некоторым мечтам не суждено сбыться. Всё тело ломит после выходных в Фуронге, Тэхёна до сих пор мучает дикий кашель. Всё же не стоило им заниматься сексом на улице: Чонгук сам пожалел об этом многим позже, когда разбудил Тэхёна посреди ночи, почувствовав, что тот горячий как печь. Отныне его ежедневно пичкают лекарствами, справляются о здоровье, на что он может лишь кивать, говоря тем самым, что всё нормально. Или же подчеркивая этим своё отвратительное состояние, которое немного не вовремя. На носу их с Чонгуком первое выступление. Им пришлось вернуться в отель на день раньше; Тэхён целые сутки провалялся в постели обездвиженным. Его лихорадило: трясло, кидало то в жар, то в холод. Не помогали ни холодные компрессы, ни Чонгук, карауливший у его постели хмурой молчаливой тучей с пакетом лекарств. Но Тэхён всё равно смог встать на ноги, всем своим видом показывая, что он, в конце концов, не умирает. — Я же говорил, — Чимин кидает на Тэхёна недовольный взгляд, когда тот снова заходится кашлем. — Что-нибудь да случится. — Это всего лишь простуда, — хмурится Тэхён в ответ. — А за простудой последует что-нибудь ещё, — не успокаивается Чимин. — И ещё, и ещё, и так теперь до бесконечности, пока мы не закончим эти гребаные гастроли. — Чимин, — хрипит Тэхён, и Пак обращает на него свой взгляд. — Будь добр, заткнись. — Не буду я добр, — хмыкает тот, на что Тэхён морщится. — И без тебя тошно. В комнате виснет тишина. Жизель продолжает колдовать над кружкой, Чимин продолжает сверлить Тэхёна тяжелым взглядом. От его беспокойства легче не становится, напротив – это ещё больше бьет по нервам. Тэхён обессилен, но продолжает быть на взводе из-за собственного состояния, которое не вписывается в предстоящую программу. Остается надеяться, что ему станет легче за эти жалкие пару дней. Когда Чонгук заходит в комнату, усиливая тишину своей молчаливой и грозной аурой, Чимин показательно отворачивается, не намереваясь вести с ним диалог. Ещё бы, Пак выслушал о себе много неприятных вещей, стоило им один на один пересечься в коридоре, и никто ему не помог. Рядом не было Тэхёна, который умело бы отвлек внимание главного на себя, как и не было Юнги, который просто не постеснялся бы высказаться за Чимина Чонгуку в лицо. Пак, мягко говоря, именно в данный момент терпеть не может Чонгука, и Тэхён не может его за это осуждать. Он знает, что это такое, когда ты остаешься со своим мучителем один на один. Знает его яростный взгляд, по одному только виду может определить недовольство и готовность сворачивать шеи. Чонгук его не пожалел, его свежие эмоции подогревались сложившейся сложной ситуацией. Тэхёну искренне жаль, что это всё-таки случилось. В коллективе и без того царит подавленная атмосфера, не хватало ещё Чонгука со своими нравоучениями перед самым выступлением. Он, если можно так сказать, и подавляет всеобщий дух, потому что сам ходит нервный и взвинченный. Даже если другие так не скажут, Тэхён может смело заявить: он, чёрт бы побрал этого циркача, всё видит и понимает. Его плачевное состояние сказывается на главном, а впоследствии – и на всех остальных. — Как ты себя чувствуешь? — беспокойство в его голосе неподдельное, оно заставляет и Чимина кинуть на Тэхёна очередной нервный взгляд. — Нормально, — лениво отзывается Тэхён. У него снова раскалывается голова от поднявшейся температуры, и Тэхён морщится, заставляя Чонгука гуще хмуриться. Главный недоволен. Выступление под угрозой срыва, и Чонгук объяснил, что ему предстоит сделать сложный выбор: отложить выступление Тэхёна или же позволить тому выйти на сцену в таком дурном состоянии. Ни то, ни другое не прибавляет ему радости, но виноватых на этот раз не сыщешь. — Мы обсудили сложившуюся ситуацию, — говорит Чонгук, присаживаясь за стол, и Жизель отвлекается от своего занятия, обращая внимание на главного. Тэхён лишь устало вздыхает. Он вышел из себя, когда Чонгук заикнулся о том, что может не выпустить его на арену. Скандал был беззвучным: недовольные взгляды, молчаливое противостояние, которое переросло в тихую ночь спиной к спине. Тэхён был зол, Чонгук – ещё больше. На самого себя, на происходящее, на всех вокруг. Он просчитался, не доглядел и до сих пор уверен, что ситуацию можно было бы исправить, не поддайся он на уговоры Тэхёна в Фуронге. Но то было не больше, чем момент. Плохое случается, и даже оно не подвластно великому и ужасному. — Это последний раз, когда я предоставляю тебе право выбора, — спокойно говорит мужчина. — В каком смысле последний? — хмурится Тэхён. — В прямом. Решай сам, выступать тебе или нет. — Разумеется, я буду, — непонимающе говорит Тэхён, и Чонгук недовольно хмыкает: — Разумеется, ты будешь. Другого я и не ожидал. Жизель понуро смотрит на Тэхёна, в её глазах тоже неподдельное беспокойство и даже отголоски боли. Откуда бы им взяться? Её взгляд такой чистый и даже по-детски наивный, что Тэхён невольно засматривается, не понимая, о чём та переживает. Возможно, его состояние хуже, чем кажется. Со стороны видней, но Тэхён и правда не умирает. Это очередная неприятность, немного подкосившая его, вот и всё. Это пережиточное, легко излечимое. Он сам впервые решает пойти на уступки: — Если мне станет хуже, — говорит Тэхён, пока Чонгук внимательно за ним наблюдает, — мы отменим номер. — Что для тебя «хуже»? — закономерно интересуется мужчина, выгибая бровь. — Когда я не могу подняться с постели. — Юнги был прав, — бездумно и даже немного безразлично кидает тот. — И в чём же? — мужчина молча кивает головой на выход, поднимаясь с места и требуя идти за собой. — В чём этот шарлатан вообще может быть прав? — не отстаёт Тэхён. — Один из вас тебя угробит, — отвечает вместо Чонгука Чимин. — А у тебя везде глаза и уши, — бормочет Тэхён, на что Пак серьёзно хмурит брови. — Он всегда так говорил. С того самого момента, как ты появился. В его словах есть доля правды. — В бумажках своих разглядел моё очередное будущее? — язвит Тэхён. — Юнги не провидец, — качает головой Чимин. — Он просто понимает. — Что такой, как он, может понимать? — Многое. Даже если вы с ним собачитесь, это ещё не значит, что он не прав. Тэхён кидает на Чимина снисходительный взгляд, поднимаясь с места, чтобы пойти за Чонгуком. — Как и не значит то, что он прав безоговорочно. — Не веришь ему, прислушайся хотя бы к своему другу: побереги себя, — Чимин в секунду переключается с недовольства на искреннее беспокойство. — Отложи выступление. — И кто займет моё место? — Какая вообще разница? — качает головой Пак. — Ты болен и притом серьёзно. Как ты будешь выступать в таком состоянии? — С божьей помощью, — холодно отзывается Чонгук. Хотя бы он понимает, что отговаривать Тэхёна бессмысленно, и тот за это благодарен. Он кидает на Чимина многозначительный взгляд и уходит вслед за главным. Чужие слова не вразумили, как и не отозвались беспокойством; в Тэхёне не дрогнул ни один мускул от мысли, что что-то может пойти не так. Для него самое главное – не дать мыслям взять верх. Ты должен видеть лишь конечную цель, а не препятствия, иначе никогда не достигнешь желаемого, набив по пути сотни шишек. Они с Чонгуком едут в полнейшей тишине, пока мужчина задумчиво разглядывает мелькающие вывески. Тот где-то глубоко в своих мыслях, наверняка спорит сам с собой, сопротивляется и не хочет идти на уступки, однако всё равно предоставляет шанс. Когда в последний раз такое случилось, Тэхён чуть ли не сорвался, – об этом им обоим не стоит забывать. — Я знаю, что ты переживаешь, — говорит он уже в номере, валяясь в постели, дождавшись, когда Чонгук выйдет из душа. Они не говорили всю дорогу от цирка до отеля, Тэхён очень долго подбирал такие очевидные слова, и ему отвечают спустя одну долгую тишину, холодно и незаинтересованно: — Ты наблюдательный. — Я не подведу тебя, — тихо отзывается Тэхён. — В первую очередь не подведи себя. — Чонгук. Мужчина переводит на него взгляд: обеспокоенный и режущий, выдавая все мысли с головой. Он волнуется куда больше, чем показывает. И за шоу, и за Тэхёна, и за то, что может произойти. — Я помню наш с тобой разговор, — негромко говорит Тэхён, глядя ему в глаза. — Ты просил сказать тебе, если я буду не уверен в себе хоть на одну миллионную процента. Но я уверен в себе. — Ты всегда в себе слишком уж уверен. И по-хорошему, мне бы запереть тебя в номере наперекор всем твоим последующим за этим истерикам. — И чего ты этим добьешься? — вскидывает он брови. — В том-то и дело, Ким Тэхён, — Чонгук нарочно акцентирует внимание на его имени. Ни ласковое «ласточка», ни даже просто рассерженное «Тэхён». — Я знаю, чего я этим добьюсь: своего спокойствия. Проблема лишь в том, что ты с этим не согласишься на добровольной основе. Поставить тебе условие? — рассуждает он. — Я мог бы. Даже не так. Я сделаю это, потому что имею полное право. — Какое ещё условие? — хмурится Тэхён. — Я уже сказал: это последний раз, когда я предоставляю тебе право выбора в подобной ситуации. — Ты не можешь, — хмыкает он. Чонгук подбирается к нему словно дикий хищник: медленно и осторожно, не сводя взгляда, чтобы Тэхён мог подумать хоть пару секунд о том, какой опасности собирается себя подвергнуть. Снова. — Почему же? — вкрадчиво интересуется мужчина, присаживаясь рядом. Тэхён весь подбирается, хотя это и не похоже на все их предыдущие ссоры. Чонгук не рубит с плеча, не сыплет оскорблениями, он лишь давит пристальным тяжелым взглядом. Знает, что заставляет нервничать, но по-прежнему не может остановиться. И всё же это не то же самое, что когда-то было между ними. Они пытаются говорить и слышать. — Потому, что я не согласен, — отрезает Тэхён. — Весомый аргумент, — Чонгук коротко усмехается в ответ. — Но недостаточно убедительный. — Моего слова тебе мало? — Моих нервов тебе не хватило, решил ещё и душу вытрепать? — цедит тот сквозь зубы, и Тэхён тут же закрывает рот, глядя на то, как Чонгук трёт лицо ладонями, смахивая с себя внезапно накатившую усталость. Он говорит куда спокойней: — Ты, как никто другой, должен понимать все мои «за» и «против». — Ты переживаешь за шоу, я знаю, — монотонно талдычит Тэхён. — Плевать я хотел на это шоу и всё, что с ним связано. Пострадаешь ты – пострадаю я. — Я помню, — покорно соглашается он. — Ты в ответе перед зрителями. — Ты идиот, — тяжело вздыхает Чонгук. Тэхён, стиснув зубы, соглашается даже с этим, несмотря на то что на языке уже вертятся ответные гадости, как мужчина продолжает: — Сделай ты ошибку ещё полгода назад, я бы просто собрал тебя по кускам с арены и заменил бы кем-то более работоспособным, — его голос звучит тихо, а рука поддевает горячую ладонь Тэхёна и укладывает на свои колени. — Тебе просто не понять, каково это – наблюдать за тобой из-за кулис и молиться за каждый твой полёт, чтобы, не дай Бог… Чонгук прикрывает глаза. Он сидит весь ссутулившись на краю постели, переваривает только что сказанное. Это страшно – видеть его таким. Беспомощным. Тэхён давно знает, что за него волнуются и переживают, знает, что Чонгук не найдёт себе места, если вдруг случится нечто непредвиденное, но это никогда не било по сознанию так, как сейчас. Тэхён сам подбирается ближе к мужчине, горячо дышит в оголенное плечо, мягко касается губами, а его сердце колотится как сумасшедшее: то ли от того же страха, то ли от осознания, то ли из-за очередного признания. Чонгук, оказывается, молится за каждое его выступление. Кашлять Тэхён начинает непроизвольно, на что мужчина в очередной раз тяжело вздыхает. Он, дождавшись, пока приступ закончится, осторожно прислоняется щекой к чужой щеке, свободной рукой поглаживая вторую, пока Тэхён морщится от боли. Что бы Чонгук ни говорил, как бы себя ни вёл, Тэхёну с ним в разы спокойней, потому что знает: о нём есть кому позаботиться. — Это буквально невозможно, — устало говорит Чонгук, — но мы должны поставить тебя на ноги за день. И ты отдашь эти выступления лучше всех предыдущих вместе взятых. — А если я всё-таки не смогу? — Придется действовать радикально. Мы накачаем тебя, — буднично звучит в ответ, и Тэхён чуть отстраняется, чтобы с непониманием заглянуть в чужие глаза. — Всё почти легально. Немного допинга. — Нет, — с ужасом выдыхает он. — Ты не на манеже, — хмыкает Чонгук. — Никто не побежит за тобой с пробиркой для анализов. — Я не буду принимать наркотики. Это за гранью. — За гранью твоё стремление сделать всё идеально и при этом никого не подвести. Тоже своего рода зависимость, не находишь? — И не проси, — хмурится Тэхён, отодвигаясь от него, но Чонгук не позволяет: держит крепко за бока, впившись пальцами под самыми ребрами. — Даже не вздумай мне что-то подсунуть. Я убью тебя. И я сейчас серьёзно. — Расслабься, ласточка, — кидает Чонгук, — против твоей воли я не пойду. Он лениво поднимается со своего места и как ни в чём не бывало приносит стакан воды с пачкой лекарств, пока Тэхён продолжает наблюдать за ним, прислонившись спиной к изголовью кровати. И всё-таки неуверенно подаёт голос: — Ты… — Нет, — тут же перебивает Чонгук. — Я ничего не принимаю, даже если порой по мне этого не скажешь. Тэхён облегчённо выдыхает. — А раньше? — Всякое бывало. — И каково это? — интересуется Тэхён, на что мужчина пожимает плечами, вскрывая упаковку таблеток. — Всегда приятно. Особенно секс. Самое сложное – вовремя остановиться. — И когда остановился ты? Чонгук долго молчит, протягивая стакан воды с голубой пилюлей. Он кидает нечитаемый взгляд на Тэхёна и исчерпывающе отрезает: — Вовремя. — И почему? — Мне хватает и проблем, и зависимостей. Тэхён молча принимает лекарство, пока Чонгук разглядывает его при свете ночника. В голове всё ещё уйма вопросов: «Когда, зачем, почему?». Хотя, с одной стороны, ответ и так понятен: Чонгук просто мог себе это позволить. И Тэхён не то чтобы шибко этому удивлён. — А когда… — Это было давным-давно, — снова холодно перебивает мужчина. — Ты на тот момент ещё и подумать не мог, что однажды потеряешь работу. — Это успокаивает, — признается Тэхён. — Ты же себе места не находишь и беспокоишься обо всём сутками напролёт. Тэхён в любой другой день плюнул бы ядом в ответ, но сейчас только молча проглатывает чужой упрёк вместе с остатками воды. Он знает, чего стоило ожидать. Его решение выступать в таком состоянии не подкреплено здравомыслием, но Тэхён в самом деле собрался смотреть по ситуации. Если его организм даст сбой и откажет настолько, что подняться с постели будет чем-то сродни фантастике, он даже не станет пытаться прыгнуть выше головы. Не в этот раз. И он не обращает внимания на то, что слова Чонгука по-прежнему продолжают отзываться чем-то неприятным. Тэхён понимает его, знает его, читает так же, как и его читали когда-то. За него беспокоятся, даже если и настолько завуалированно. Тэхён укутывается в одеяло и поворачивается к мужчине спиной. Для него сейчас самое главное – отдых, а не препирания по поводу и без. Сегодня он просто правильно расставил приоритеты. Возможно, впервые в своей жизни. Где-то за спиной раздается тяжелый вздох, и комната погружается во мрак. Кровать прогибается под весом Чонгука: тот без разрешения лезет к Тэхёну прямо под одеяло, игнорируя второе, валяющееся у них в ногах. Он устраивается удобней, забравшись одной рукой под подушку Тэхёна, чтобы лечь ближе, и просунув ногу между его бёдер. На горячем лбу остаётся долгий целомудренный поцелуй с тихим, сказанным словно вскользь: — Прости. Тэхён и не подавал признаков обид, скорее решил, что молча будет сносить все упрёки, дабы не напрашиваться на конфликт. Однако это «прости» становится для него самым большим удивлением, после которого он открывает глаза и глядит на Чонгука, не до конца понимая случившееся. Мужчина смотрит на него, как смотрят молодые люди на своих возлюбленных. А возможно, как некоторые смотрят на свою долгую, помотавшую им нервы любовь: с глубокой нежностью и толикой тоски. Тэхён такого никогда не видел даже между ними. Он почти забывает, как дышать. — Я боюсь за тебя, — едва громче шёпота говорит Чонгук, поглаживая щёку Тэхёна большим пальцем. — Ты безрассудный, упертый и невменяемый, когда дело касается работы. — Мне нравится моя работа, вот и всё, — также тихо отзывается он. — Я уже просил тебя об этом: не оставляй свою жизнь на арене. — Это в последний раз. Чонгук хмурит брови. — Что в последний раз? Тэхён собирается с духом. Ему нелегко с таким соглашаться, но всё же Чонгук в чём-то прав. — После выступления решай сам: выпускать меня или нет. Я не скажу ни слова. — Неужели ни одного? — усмехается мужчина. — Может, парочку. Так уж и быть. — В кои-то веки я чувствую себя твоим начальником. Даже не верится. — Не зазнавайся, — бормочет Тэхён. — С тобой-то? Это дорогое удовольствие, и мне оно, увы, не по карману. Они оба молчат, пока за окнами всё покрывает беспросветная мгла. Город заволокло облаками, которые подсвечиваются с земли фонарями, а Тэхён чувствует себя так, словно он вовсе в другом мире, вдали от насущных проблем и всех знакомых людей. На семьдесят шестом этаже всё воспринимается немного иначе. Тэхён засыпает многим раньше Чонгука, разнежившись от монотонного поглаживания ладоней и тихого дыхания. Он проводит в постели всю ночь и ещё половину дня, вплоть до самого ужина, пока его внаглую не вытаскивают из постели, заставляя поесть. Если бы Чонгук пришёл раньше, он бы проконтролировал этот процесс ещё в обед, как и положено, но Тэхён чувствовал себя настолько вымотанным, что задача подняться с постели казалась попросту непосильной. — Завтра мы должны были провести последнюю репетицию, — говорит Чонгук, оставляя перед Тэхёном тарелку с заказанным, ещё горячим супом. — Но в сложившейся ситуации этого можно и не делать. Тэхён поднимает на мужчину непонимающий взгляд. — Выйти на арену без подготовки? — Мы готовы. Я знаю, что тебе достаточно и пары репетиций, которые уже были, так что не вижу смысла в монотонном повторении. Ты всё помнишь? — Тэхён в ответ заторможенно кивает. — Наш номер вряд ли станет проблемой. Просто подыгрывай. Я скорее беспокоюсь за твой. Если в чём-то не уверен, то лучше сымпровизируй. — Получится негармонично. Ты сам постоянно талдычишь об этом, — качает головой Тэхён, и Чонгук поднимает на него холодный взгляд. — Поверь, это последнее, что меня сейчас волнует. — Даже если бы захотел, сейчас я не могу, — он давит пальцами на веки, борясь с головной болью. — Мне проще отдать программу так, как она есть. «Потому что у меня новый номер, который уже был оговорён со звукорежиссёром», — стонет про себя Тэхён. Потому что хотел удивить, хотел показать, как Чонгук влияет на его мысли и тело, как подчинил своей несговорчивой натурой. Это должен был быть приятный сюрприз, который теперь грозит обернуться полным крахом. — Мне глубоко всё равно, что ты будешь делать на арене, — признается Чонгук, сумев заглянуть в чужие покрасневшие глаза. — Ты хочешь выйти и в очередной раз кому-то что-то доказать. Условие у меня одно: не доводить до больницы, — хмурится он, добавляя с долей юмора: — Упадёшь – я добью тебя прямо там, чтобы было неповадно. Тэхён усмехается: — Воодушевляет. — Я прошу тебя, — снова серьёзно говорит Чонгук, и в его взгляде мелькает неподдельный страх. Он почти шепчет: — Я умоляю тебя. Будь осторожен. Тэхён протягивает руку, накрывая ей чужую ладонь, которая тут же разворачивается и берет в захват его пальцы. С силой и жестко. Чонгук весь как оголенный нерв. Тэхён почти говорит, что всё будет нормально, что всё будет хорошо, однако язык не поворачивается произнести вслух такую банальность. Вместо этого выдает совсем тихое, понимающее и усталое: — И я тебя. И вопреки всеобщим опасениям, Тэхён спустя ещё одни сутки может стоять на ногах. С ним нянчатся как с маленьким ребёнком: Чимин то и дело молча заваривает ему чай чуть ли не каждые десять минут, потому что больше он ничем помочь не может; Чонгук же только хмуро наблюдает за спокойным Тэхёном, который, вероятно, доводит главного до белого каления своей непоколебимой волей и жаждой выступления. Тэхён всё ещё пьет лекарства, сидит на супах, из-за которых немного потерял в весе, но в целом его состояние более чем удовлетворительное спустя двое суток валяния в постели. И всё же в день выступления он немного, но нервничает, словно собирается выходить на арену впервые в жизни. Вероятно, дело в том, что номер новый. В том, что Тэхён будет выступать с Чонгуком, который почти проделал в нём дыру своими молчаливыми, но многозначительными взглядами. Тэхён уже готов к выходу, хотя до него ещё целых полчаса. Даже Чонгук готов: внешне он собран, одет с иголочки, его сценический строгий костюм дополнен кожаными перчатками, которые сейчас валяются на столике в гримерке. Где Жизель на пару с Хосоком уплетают лапшу из одной тарелки за обе щеки, уже отдав свой номер. Однако по чужому взгляду Тэхён понимает, что волнение их главного никуда не делось, – то просто очень тщательно замаскировали за холодом и отстранённостью ото всех. — Тэхён, — тихо зовет Чонгук, кивая головой на выход, и Тэхён послушно следует за ним, не забыв прихватить свою чёрную полупрозрачную накидку, украшенную синими перьями и искусственными стразами, которая будет сегодня вместо плаща. Тэхён искренне ужаснулся, когда впервые увидел себя в отражении в этом образе с готовым макияжем, однако даже это не остановило бы его от выбора костюма и номера на сегодня. Странно лишь то, что его внешний вид никак не прокомментировали. Может, из-за царящей за кулисами суматохи. Они остаются с Чонгуком наедине в одном из пустых и бесконечных коридоров, стоя напротив друг друга. Здесь тоже почти как дома, тоже пахнет деревом и попкорном. Сандалом, гранатом, которые едва можно уловить, – этот запах Тэхён уже давно носит и на себе. — Ты готов? — интересуется Чонгук, и Тэхён, вздохнув, уверенно кивает в ответ. Он думает о том, о чём не должен. Допинг – это то, чего Тэхён всегда боялся, выступая на манеже. Хоть одно отклонение показателя от установленной нормы в анализах, хоть один миллиграмм запрещённого вещества, даже одна лишняя чашка кофе – и тебя вышвырнут с соревнований без лишних разбирательств. Это всегда было и остаётся чем-то страшным, но Тэхён ради интереса спрашивает: — Что у тебя есть? Мужчина окидывает его нечитаемым взглядом, нахмурив брови. Пытается определить по состоянию, готов ли Тэхён к выступлению. Он понимает вопрос и без уточнений, выдаёт ёмкое: — Эфедрин. — Ужасно уже даже то, что я думаю об этом, — признается Тэхён, кидая заинтересованные взгляды по сторонам в надежде, что никто случайно не услышит их. — Не думай, — Чонгук подходит ближе, обхватывая чужие бока ладонями, заводит за спину, чтобы сцепить в замок и оказаться до невозможности близко. Тэхён дышит ему прямо в губы, нервно кусая свои, когда они сталкиваются лбами. — Ты справишься. Стимуляторы тебе ни к чему. — Ты сам сказал… — Сказал. Но подумал, что где один раз, там обязательно есть и второй, — ровным голосом объясняет Чонгук. — Ни ты не сможешь остановиться, ни даже я не смогу тебя остановить. Зависимость станет вопросом времени. Скажем, на момент моего необдуманного предложения я просто отчаялся, — признается он. — Выкинь эту дрянь, — просит Тэхён. Мужчина улыбается ему в губы и едва касается своими, выдыхая в поцелуй. — Всё пройдет отлично. Иначе у нас и быть не может, — говорит он. Тэхён смеется с отчаянным стоном где-то между, потому что у них было почти всё, что только могло произойти, и это далеко от понятия «отлично». Он сам целует Чонгука, захватив его губы своими и взяв в ладони лицо. Целует жарко, нырнув в чужой рот языком, с ощутимым отчаянием и плохо скрываемой надеждой. Старается не испортить вид Чонгука, осторожно проводя ладонями по лацканам пиджака, украшенным такими же тёмно-синими стразами в тон его собственному костюму той самой ласточки. Где-то между ними зарождается огонёк уверенности, кружит голову, потому что они должны. Они обязаны отдать первое совместное выступление на высшем уровне, разорвав череду неудач, которую так боится Чимин. Если они с этим не справятся, то не справится уже никто. Намджун находит их в молчаливых объятиях друг друга посреди пустого коридора, сообщает, что до выхода осталось пятнадцать минут. Он бьет по своим наручным часам, мигом скрываясь за одной из дверей, и снова вылетает из неё пулей с чьим-то пиджаком для выступления. Тэхёна начинает трясти от одного только вида портьер, закрывающих обзор на главную арену. Господин Ван суетливо бегает вокруг, с силой дёргает Тэхёна за рукав, поправляя задравшийся костюм. Чонгук снова кажется убийственно спокойным. Хотя, возможно, так и есть. Во взгляде лишь собранность, страшная уверенность в том, что номер они отдадут отлично. За первую его часть, как сам и сказал, он и так не переживает, зато за всё остальное – вопрос. Тэхён ловит его непоколебимый взгляд, и мужчина на секунду склоняет голову, пристально взглянув на него исподлобья. Настраивает, поддерживает, требует, чтобы всё обошлось без потерь. — Я должен кое-что сказать, — бормочет Тэхён, и Чонгук настораживается, стреляя в него вмиг изменившимся диким взглядом, напоминающим его извечное: «Бога ради, только не сейчас». — И даже не вздумай на меня злиться. Я делаю это для тебя. — Какого чёрта, Тэхён? — шепчет тот, злобно хмурясь на его слова. — У вас пять гребаных минут до выхода! Сколько можно устраивать здесь обмен любезностями?! — Намджун рвет и мечет, хватая Тэхёна под локоть и настойчиво ведя за собой к противоположному выходу. — Вы еще десять минут назад должны были быть на местах! Почему колесо ещё не готово? — он стреляет свирепым взглядом в одного из бегунков, который что-то мямлит себе под нос. — По-твоему, этим должен заниматься я? На кой чёрт тогда ты здесь?! Намджун становится настоящим дьяволом, когда всё идёт не по плану, и успокаивается только в тот момент, когда оставляет Тэхёна у одного из входов для зрителей. Тэхён знает, что Чонгук сейчас находится по другую сторону и, вероятно, на пару с Юнги ненавидит его всеми фибрами своей души за очередную безумную выходку. Ему страшно представить, каким взглядом его встретят на арене, но Тэхён весь подбирается. Собирается с мыслями, силами, духом. Он артист. Он всё ещё может и должен вносить что-то новое в шоу, даже если других всё и так устраивает. Тэхён тренировался. Не просто так он пропадал вечерами на арене. Ещё в Берлине, помимо тренировок, он успевал уделять внимание и своим номерам, которые рано или поздно могли бы увидеть свет. Тэхён сомневался. Он каждый раз боязно ступал по арене под новую, выбранную им мелодию, на тот момент ещё импровизировал. Фантазировал. Порой давал волю всем своим чувствам, погружался в свои страхи и пороки, взращённые в нём Чонгуком. Он высказывал боль и желание телом, ломал себя, ненавидел, чтобы запереть это выступление в ящик на чёрный день. И лишь недавно осознал, что его танец, его чувства – не то, что нужно держать взаперти под семью печатями грехов. Его чувства красивы. Его номер есть воплощение всего самого болезненного, но зато честного, что он сейчас испытывает. На момент создания таковым оно не являлось, но стоило Чонгуку незавуалированно признаться в чувствах, Тэхёну показалось, что вот он, его апогей. Сейчас или никогда. Договориться со звукорежиссёром о музыке было полбеды, главная проблема состояла лишь в том, чтобы никто не узнал. Как понял Тэхён, ни один человек из коллектива и не подозревает, как он рискует, в очередной раз идя главному наперекор. Намджун молча следит за временем, командует потушить свет в холе, чтобы Тэхён вышел на освещённую арену словно из тьмы. Ему стоило предупредить хотя бы Чонгука. Он должен был, он был обязан, но желание быть отличным от других продолжает брать верх. Снова и снова, и, кажется, это будет длиться бесконечно. Если Тэхён ошибётся – Чонгук его убьет. Если Тэхён сделает всё идеально – Чонгук сперва похвалит, а потом убьет. Его пробирает нервный смех вперемешку со слабым кашлем, и Намджун кидает на Тэхёна странный взгляд. — Ты как? Тэхён лишь кивает в ответ, говоря тем самым, что нормально. Или хотя бы терпимо. — Одна минута, — сообщает Намджун. Чонгук, должно быть, слепо верил в то, что Тэхён угомонился, что его последний костюм подготовлен исключительно для их совместного выступления. Подрывать его доверие никто и не собирался, Тэхён просто хотел показать, что значит для него чужое «ласточка», брошенное томным голосом во время их совместных ночей. Для Тэхёна это стало почти искусством. За плотными портьерами, перед которыми он стоит, начинает играть мелодия, пробирающая до костей. В ней о том, насколько крепок и опасен человек, и о том, как Тэхён должен позволить тому себя прикончить. Намджун отходит за угол, и кто-то пихает Тэхёну в руку уже распакованную колоду пластиковых игральных карт, кто-то раскрывает перед ним алые портьеры. По другую сторону арены происходит то же самое, разве что там – концентрированная злость. Там – режущий и пытающий взгляд. Чонгуку сейчас даже не нужно быть умелым артистом, чтобы сыграть страшное желание кого-нибудь прикончить. Они встречаются по разным сторонам арены словно гладиаторы перед смертоносным боем, пока зрители с упоением наблюдают за молчаливым противостоянием. Их разделяют барьеры, музыка гуляет под куполом точно раскат грома, под который Тэхён первым делает шаг, стреляя картой в заранее подготовленное для них адское колесо. Хотя «для них» – слишком громко сказано. Для Тэхёна, который не успевает проследить за чужими действиями, только лишь слышит, как кинжал разрезает воздух, безжалостно припечатывая карту к истерзанному ещё на репетициях дереву. Ох, Чонгук зол. В его руке крепко зажаты ещё несколько серебряных ножей, опасно блестящих при ярком свете софитов. Он разглядывает костюм Тэхёна теперь совсем иначе: заинтересованно, недовольно, с таким голым желанием швырнуть что-нибудь и в его сторону тоже, какого Тэхён никогда не видел в своей жизни. Они соперники. Они хищник и жертва, выпущенные из вольеров на потеху зрителям, которые с восхищенными вздохами наблюдают за тем, как очередная карта, брошенная в сторону, терзается орудием. Дама пик занимает место на доске почета. О ней больше никто не позаботится. — Что за выходки? — шепчет Чонгук одними губами. Тэхёна всё это, вопреки здравому смыслу, веселит, возбуждает до помутнения сознания и даже придаёт каких-то неведомых сил. Он со знанием дела, лениво, но грациозно зажимает между пальцами вытащенную из колоды карту, которая вместе с кинжалом отправляется к остальным – на эшафот для смертников. И пока Тэхён стоит с освобождёнными от реквизита пальцами, всё, что он может сделать, – нахально улыбнуться. Чонгук не улыбается в ответ. Он начинает давить, нагонять, упорно идёт на Тэхёна, метнув ещё пару кинжалов прямо рядом с его головой, тревожа уложенные волосы потоками воздуха, пока в конце концов Тэхён не врезается спиной в колесо, которое тут же опасно покачнулось за ним. Чонгук дышит ему прямо в лицо. Смерть дышит. Так было задумано. Не всё из этого, но большая часть. Что ж, они почти импровизируют, потому что один из них разъярен, а второй – Ким Тэхён, тяжело дышащий под шумные аплодисменты зрителей. — У меня новый номер, — поспешно говорит он под общий шум, пока Чонгук впивается взглядом в его лицо. — Лучшего времени для этого ты, конечно же, не нашёл, — он с силой вынимает два кинжала из дерева по обе стороны от головы Тэхёна и шепчет: — Я в бешенстве. — Я знаю. — Но хочу это увидеть. — Он для тебя. — Ты весь для меня, — отрезает. Тэхён прямо сейчас готов на него молиться. Несмотря на всю ярость, на затмевающую разум Чонгука злость, тот хочет увидеть номер. Хочет знать, что было сделано специально и только для него одного. Тэхён входит во вкус. Он стоит, лениво опираясь спиной на адское колесо, на котором кое-где всё ещё виднеются почерневшие следы крови Юйлинь, и тасует карты, пока на арене мерцает свет. Лампы замирают в тот самый момент, когда рядом с плечом Тэхёна начинает дребезжать от кипящей ярости кинжал, только что брошенный в его сторону. Чонгук делает это абсолютно законно, по договорённости. Возможно, ему просто некуда выместить все свои негативные чувства, которые сейчас взяли верх. Тэхён только смотрит на пригвожденное синее перо с его плеча и стряхивает с этого же плеча невидимую пыль, усмехаясь в ответ. Он знает, как это действует на зрителей: по залу пробегает тихий смех. Они потешаются над его наглостью, они дрожат и склоняют головы перед страхом. Они восхищаются и взвизгивают от ужаса, когда Тэхён склоняет голову к плечу, и прямо над его ухом раздается страшный лязг метала. Не наклонись он, Чонгук бы невольно его прикончил. Тэхён играет абсолютную наглость, вынимая кинжал из древесины и подпевая мелодии, почти что умоляя Чонгука прикончить его своим лучшим выстрелом. Это, как становится понятно, нравится не только зрителям. Такого не было и никогда не будет на репетициях, потому что эмоции живые; их сложно сыграть, когда знаешь, что тебе ничего не угрожает. Здесь же Тэхён почти дрожит от страха, поглотившего внутренности, но продолжает держать лицо. Его развязное, провоцирующее поведение действует на девушек как самый горячий поцелуй в шею, которым его всякий раз одаривает его мужчина в моменты их уединения. Этот же мужчина с абсолютно наглой ухмылкой зажимает лезвие меж пальцев и точным броском рвет край чужой накидки. Тэхён кидает в его сторону неотыгранный, недовольный взгляд и громкое, незапланированное «Эй», доводя зрителей до нервного хохота. И до визгов, до тяжелого дыхания, до мурашек и ужаса, когда наклоняется, чтобы освободиться, и чувствует, как дерево дребезжит в очередной раз. Тэхёну тоже страшно. Он тоже трепещет и благоговеет, разом вытаскивая оба кинжала и отбрасывая их в сторону. В какой-то момент в его руках снова оказываются карты, те одна за другой летят в Чонгука и терпят поражение, не добравшись до цели. Они много времени потратили на этот момент, много сил и нервов, пока Чонгук учился кидать кинжалы под нужным углом, чтобы случайно Тэхёна не задеть. Тот стоит ни жив ни мёртв после этого адского аттракциона, пытается успокоить рвущееся из груди сердце. Пульс зашкаливает, в песне появляются помехи. Остатки колоды вылетают из руки Тэхёна точно под ноги циркача, который смотрит из-подо лба. Выкручивает и режет тем, чем хотя бы может, – взглядом. О том, что будет дальше, Чонгук уже не осведомлён. Он с восхищением, неверием и всё ещё со слишком очевидной злостью наблюдает за тем, как Тэхён снимает с руки чёрную шелковую ленту и, последний раз взглянув на мужчину, повязывает ту на глаза, плотно затянув узел. Свет гаснет в кульминационный момент: в тот самый, когда Тэхён хватается за трапецию и поспешно перекручивается на той, покинув землю и телом, и духом. В оставшемся на арене колесе поблескивает последний кинжал, брошенный точно в то место, где он стоял ещё секунду назад. Тэхён слышал звук. Слышал, как Чонгук снова метнул не по плану. И даже не может осуждать за это. Он уверен: это выглядело восхитительно. Зал утопает в овациях и криках, Тэхён чувствует топот, даже находясь в нескольких метрах над ареной. Гомон сменяется тишиной, когда по уже пустой арене снова звучат помехи. Последующее мерное тиканье как побуждение к действиям. Тэхён подчиняется звукам, даёт волю всем накопившимся эмоциям, когда трапеция замирает у самого пола – он чувствует тот под ногами. Чонгук бы пошутил, назвал бы ласточкой на жёрдочке, если бы мог. Если бы он мог, то сейчас бы наблюдал за выступлением с лучшего места, впитывая в себя чужие эмоции без остатка. А тех у Тэхёна полно: в момент, когда начинает играть мелодия, он расслабляется, отдаваясь во власть музыки. Для зрителя он бездумно спрыгивает с трапеции, немного пьяно снимая истерзанную накидку, за которую господин Ван поотрывает им головы. Но это будет потом, а сейчас есть только арена, Тэхён и тот, кто занимает мысли. Руководит как марионеткой из-за кулис. Чонгук бы назвал это идиотизмом или глупостью. Он ничем не руководит, Тэхён просто вытворяет то, что его душе угодно. Почему тогда душа рвётся за кулисы, чтобы впиться губами в того, кто к этому якобы не имеет никакого отношения? Балка слегка бьет под коленями: только так Тэхён ориентируется, зная, что главное – ту не потерять. Он хватается за перекладину, вальяжно и даже немного развратно прогуливаясь по арене, вскинув голову к куполу. Его номер – танец души. Его номер почти о том, что танцевала Жизель: немного о сумасшедшей любви, немного о боли, немного обо всём, что Тэхён мог бы сделать для Чонгука. И чего не сделал в своё время для себя. В заветный момент трапеция тянет к середине арены, чтобы поднять и попытаться сбросить Тэхёна с себя. Он танцует не с ней, ведет в такте не её. Тэхён танцует с собой из прошлого, с тем, кто ежедневно тянет его на самое дно. С остатками того Тэхёна, который всё ещё лелеет надежду покорить сам Олимп. Он усмехается куда-то в зал, покорно следуя за всеми подъемами и падениями своего протеже на этот вечер. Его дурная и полупьяная улыбка, идеально дополняющая образ безумного человека, не сходит с губ. Руки в какой-то момент закрывают лицо – его никто не должен видеть, а после этого он бесстрашно откидывается на трапеции назад, нарочно цепляясь ногой за канат, чтобы не трепать Чонгуку нервы ещё больше. Его движения изысканные, в них вложены половина от мастерства, половина от происходящего с ним: стеснение перед окружающими, которое выражается в зажатой и рваной ходьбе по арене с перекладиной в руке, и развязность, какой он обладает наедине с Чонгуком. Плечи Тэхёна вмиг распрямляются, он больше не семенит ногами по земле, а расхаживает с долей безумия и слишком уж горделиво для того, кто всю жизнь боялся осуждения. Другие не поймут. Зрители увидят черное и белое, увидят человека «из крайности в крайность». Они увидят преображение: замкнутый, дрожащий парень, который поднимается под купол, вцепившись в канаты, возвращается уверенной в себе личностью, раскачиваясь на трапеции словно на детских качелях. Они увидят страх и ужас, когда Тэхён нарочно отпустит трапецию и, упав, сожмётся на земле клубком. И с каждым последующим словом музыки, сотрясающей купол, ощутят его наслаждение, стекающее вниз по телу, когда Тэхён, некогда боявшийся самого себя, изогнётся на арене так, как будто он на белых хлопковых простынях в их номере на двоих. Они увидят то, что Тэхён хочет показать. Себя. Настоящего. Поломанного, запуганного и трясущегося – на одной стороне арены, и это почти манеж, на котором он и не осознавал своё состояние, пока ему не рассказали. Но собранного, опасного и желанного – на другой. Тэхён знает, что рискует, собрав столько эмоций, главные из которых – страх и немыслимое желание. Развратное, почти животное, от которого сносит голову. Он одинокий спортсмен под куполом в свете единственного тусклого прожектора, и он же артист, заполняющий своей харизмой целый зал замерших в немом молчании зрителей. Он владеет их вниманием, использует свой талант, вальяжно гуляя в такт музыке, широко раскинув руки в стороны. На него смотрят, он знает. Им восхищаются, его желают, им хотят быть, как когда-то пророчил Чонгук. Тэхён всего лишь показывает ему замысловатую метаморфозу сквозь месяцы. Без былой тени страха, с чувством собственного достоинства, подкреплённым адреналином. Ему пророчили и падение. Теперь смотрите, как высоко он поднялся и как крепко стоит на ногах. Как покоряет вершины. Чонгук может осуждать его – Тэхён возьмет вину на себя. Он всё равно выйдет сухим из воды, останется самым: желанным, непревзойдённым и великим. Про него не вспомнят? Уж вряд ли. Он ничего из себя не представляет? Вышла ошибка, исправьте вот здесь. Нетронутый материал? Делай с ним, что душе угодно? Чонгук может в полной мере насладиться тем, что сотворил с ним за эти месяцы. Тэхён выступает для своего мастера, чьи великие труды должны предстать перед миром во всей своей красе. Он с завязанными глазами, потому что не хочет видеть, как косо на него смотрят сотни. Не хочет видеть их отвращение, их нежелание стоять рядом с таким, как он. Под лентой – Чонгук. Циркач, подаривший ему второе дыхание, принявший в свой дом и сделавший частью своей семьи. Под лентой их образы, их самый первый поцелуй и самый последний секс. На арене для Тэхёна больше нет никого и ничего, кроме ветра, гуляющего в волосах, когда он, повиснув на локте и крепче ухватившись за перекладину, расслабленно извивается в воздухе, выполняя пируэты без надежной опоры. Он сходит с трапеции как с личного трапа, твердо шагая по арене. Его номер для зрителей завершается снисходительным реверансом в свете сосредоточившихся в одной точке прожекторов. Тэхён знает, что они прямо перед ним: целая толпа, которой не хватает пакетов с помидорами, чтобы унизить после того, что он им показал. Музыка затихает, черная лента спадает с глаз. Тэхён не сдерживается, когда срывает связки в крике, который рвется из самого нутра. Он кричит от боли за прошлого себя, который ни дня не давал свободно вздохнуть. В апофеозной тишине, созданной им же для себя одного, не слышно ни одного вдоха, ни единого выдоха. Тэхён свободно выдыхает, наплевав на весь актерский этикет и сняв с себя улыбку одним движением руки. Его не останавливает и то, что горло готово разорваться от болезненного удушья, которое хочется выскрести из себя ногтями. Он готов. Готов ко всему, что за этим последует. Зал взрывается криками словно ядерной бомбой. Он видит лица людей, видит ужас и страх. У него закладывает уши от аплодисментов, громкого свиста и хаотичного топота ног. Тэхён смотрит на женщину в первом ряду, которая неотрывно наблюдает за ним, заливаясь горькими слезами. Она по-детски рыдает во всё горло, прижав к себе бутылку с водой со всей силы, пока этого никто не видит и не слышит. Тэхён не знает, в какой момент его щёки окропляются собственными слезами вперемешку с косметикой. Не знает, когда заканчивается прощание с возбужденными от его выходки зрителями, как долго рыдает в злосчастном туалете цирка, стоя над раковиной, пока Чонгук невидящим взглядом гипнотизирует стену, гуляя глубоко в своих мыслях. Тэхён заходится страшным кашлем, но даже это последнее, что его сейчас беспокоит. За всеми шокированными вздохами, за похвалой и восторженными криками он не услышал одного: Чонгук не сказал ни слова. Он просто следовал тенью по пятам. Жизель плакала, беззвучно глотая слёзы и обхватив себя руками за плечи, из-за чего не смогла выйти на прощание со зрителями. Хосок был рядом с ней: он молчаливо сидел и сторожил свою француженку, которая впервые не искрилась счастьем и радостью. Жизель почувствовала. Дала этому пройти через себя, ощутила всё, что Тэхён так долго в себе носил и выпустил наружу только благодаря их главному. Юнги же сверлил Тэхёна неоднозначным, каким-то обеспокоенным взглядом, игнорируя всеобщий радостный настрой. Даже Чимин молча стоял рядом, не проронив ни звука. В его взгляде тоже был страх, были осознанность и понимание. Возможно, Тэхён кого-то напугал. Он не ставил перед собой подобной цели, всего лишь танцевал для одного. Чонгук молчал, а Тэхён и так сказал уже слишком много. Они ехали до отеля в задумчивой тишине, в этой же тишине Тэхён выпил лекарства и отужинал с Чонгуком, хотя тот даже не притронулся к своей тарелке. Тэхён не знает, что разбудил в нём своим номером, не знает, о чём тот молчит. Терпеливо ждёт, позволяя собраться с мыслями, и только после того, как Тэхён выходит из душа, Чонгук задумчиво говорит: — Неожиданно. Тэхён бы не сказал, что тот в сумасшедшем восторге, поэтому тяжело вздыхает, присаживаясь рядом на постель. — Если тебе не понравилось, я больше не буду с этим выступать, — устало говорит он. — Я дал тебе слово. Все решения после этого выступления принимаешь ты. — Я не сказал, что мне не нравится, — отстраненно подмечает Чонгук, Тэхён парирует: — Ты не сказал ничего. Мужчина усмехается. — У меня закончились слова на том моменте, когда ты закричал. — Я не хотел, — признается Тэхён. — Так вышло. — Ты не видел, какой эффект это произвело, — он снова погружается в себя, ищет ответы и подбирает слова. — Какая главная задумка? — Показать, как я изменился благодаря тебе, — равнодушно отвечает Тэхён. — Как я этим восхищаюсь. Тобой. Собой. Нами. У него не то чтобы остались силы на какие-то эмоции. — Красиво, — искренне шепчет Чонгук, прищурившись и пытаясь что-то разглядеть в нём. — Ты сделал то, чего многие боятся. — И чего они боятся? — Вкладывать в сценический образ слишком много себя. Так поступает только Жизель. Боюсь, даже в этом она тебе больше не соперник, — Чонгук молчит какое-то время и спокойно спрашивает: — Стало легче? Тэхён выдыхает: — Немыслимо. — Я горжусь тобой. Он тут же переводит взгляд на Чонгука: тот смотрит на него, бегая глазами по всем выученным местам. Именно сейчас он впервые похож на влюблённого мальчишку, каким Тэхён никогда его не видел. — Я не шучу, — качает головой мужчина. — Это тот самый номер, который от и до достоин моего уважения. Оставь его до конца гастролей, если ты уверен, что сможешь с ним выступать. — Если мне в голову не придёт что получше, — бормочет Тэхён, и Чонгук тут же хмурится, меняясь даже в голосе: — Об этом мы тоже обязательно поговорим. — Не порть такой момент, — сладко шепчет Тэхён, заваливаясь на постель. — Ты гордишься мной… — Ты даже не представляешь насколько. — Покажи, — просит он. Чонгука впервые за долгое время не нужно уговаривать. Его ладони тут же ложатся на голые бёдра, словно только этого и ждали, он весь склоняется к ногам, нежно целует бархатную кожу. Его поцелуи горячие, влажные и рассыпаются по ногам с придыханием. — Наслаждайся своим триумфом, — хрипит Чонгук, упираясь лбом в скрытый под футболкой живот. — Он весь для тебя. — А ты? — Тэхён кидает на него расслабленный взгляд, зарываясь пальцами в чужие, и без того растрёпанные волосы. — А я – уже слишком давно, чтобы об этом вспоминать. — Ты чересчур громко об этом заявляешь, — хмыкает он. — Кто виноват, что ты так для меня танцуешь? Чонгук держит его взгляд, держит рядом с собой, приковывая всё внимание к своей ладони, блуждающей по животу. Футболка задирается выше, чуть ниже пупка остается мокрый жадный поцелуй. Чонгук почти ест его тело, считая пальцами рёбра, под которыми всё снова горит. Тэхён тоже собой гордится. Так, как никогда в жизни. Так, как вряд ли когда-либо ещё сможет, пока ему влажно шепчут где-то над сердцем: — Я хочу тебя. — Я устал, — отзывается шёпотом на шёпот. Чонгук обреченно и немного злобно стонет, рыкнув и зарывшись носом в его шею. Он словно не отдает отчета своим действиям: являет всего себя со всеми желаниями и при этом не пытается прятать эмоции. Сейчас он открыт, как никогда не был раньше – бей не хочу. Тэхён милосерден, каким всегда и был. Идёт против всех правил, не изменяет себе. В постели всё же бывает и так, чтобы удовольствие получал кто-то один. Его пальцы гуляют по члену Чонгука сквозь плотную ткань брюк, неторопливо расстегивают молнию и пуговицу, пока губы съедают чужие в шумном поцелуе. Рука ныряет под кромку белья, ладонь ласкает налившийся кровью член. Тэхён нарочно не даёт доступа к себе: сегодня в распоряжении Чонгука, как и обычно, всё его тело, кроме разве что самых пикантных мест. Тэхён вымотан и физически, и морально. Он пропустил себя через мясорубку, выпотрошил в угоду публике и тому самому Я, которое так жаждало выхода. Кажется, что никому, кроме него, от этого не стало легче. — Ласточка, — хрипло шепчет мужчина, носом гуляя по его виску. Может, совсем немного стало и Чонгуку. Тэхён улыбается, прикрывая глаза. С ним ласкаются, пока он ублажает Чонгука, и ему сейчас даже не нужно чего-то взамен. Его кожа на шее расцветает бордовыми пионами – почти что знак благодарности. Во впадине между ключицами остается сокровенный поцелуй, который мерещится даже после того, как Чонгук крупно кончает в его ладонь и напоследок целует покрасневшие губы. Тэхён, даже несмотря на усталость, всё равно лежит полночи без сна, беззастенчиво вычерчивая пальцами сложные узоры на чужом плече. Ему просто по-особенному хорошо именно сегодня, как будто тяжелый груз, тянувший вниз, наконец упал с плеч. Чонгук весь вечер называл номер красивым, словно не мог подобрать других слов. Тэхён читал в этом скрытый посыл: вся похвала заслужена; красивый – значит совершенный. «Это твоя заслуга и твоё самое грандиозное детище», – значит: – «Ты сотворил искусство». Чонгук сказал, что его номер состоит из тысячи мелочей, которые представляют собой шедевр. А шедевр, в свою очередь, уже далеко не мелочь. Тэхён слышал об этом однажды, когда-то давно, где-то между соревнованиями. И он бы никогда не подумал, что всю его одну сплошную и непомерную боль за самого себя прошлого можно смело назвать шедевром. Он бы скорее назвал это внутренним уродством, с которым у Тэхёна тесные отношения: отпускать себя сложно. Даже если ты ненавидишь свою слепую страсть к совершенству, временами доходя до нервных срывов. Даже если ты жалок. Тэхён бы сказал: особенно – если ты жалок. Он не вешает на себя ярлыки, не мучает мыслями, всего лишь смотрит в прошлое и понимает, что его достижения и медали – золотая пыль. Может быть, это было важно тогда, полтора года назад, когда он занимал первое место на пьедестале и был на виду у судей; сейчас же, как когда-то сказал Чонгук, его железками можно только подтереться. Даже в ломбард не сдашь – на данный момент это самое обидное. И все же его выступление и правда подняло планку. Чимин был несказанно рад и воодушевлен тем, что его опасения не подтвердились и все остались живы. Он даже заперся в своём питомнике, попросив не беспокоить, потому что собирается выдать что-то такое, от чего у всех отвалятся челюсти. Тэхён же на данный момент больше не готов вываливать на всеобщее обозрение что-то ещё более откровенное. Даже Чонгук немного смягчился: никто не получает от него по хребту за любой неправильно брошенный взгляд в его сторону, как это было ещё день назад. Они это сделали: прервали череду и отдали номера идеально. И в тот вечер, и на следующий день. Об остальном Тэхён и не думал волноваться, наконец вздохнув полной грудью и не зажимаясь при каждом лишнем прикосновении Чонгука у всех на глазах. Тэхёна опускают с небес на землю лишь в последний день выступлений перед общими выходными, напоминая о том, что совсем вылетело из головы. — Мадам Гу хочет тебя видеть, — напряженно говорит Чонгук. Тэхён бездумно листал ленту новостей, как тут же замер. В гримерке повисла долгая тишина, которую разбавил звук падающей помады Кристины. Та вся вмиг побелела от одного упоминания этого имени, но не сказала ни слова. Даже не бросила взгляда в его сторону, как будто боится разгневать Богов. — Она здесь? — оживает Тэхён, и Чонгук коротко кивает в ответ. До выступления ещё четыре часа, есть время подготовиться, но Тэхён всё же надеялся, что их встреча случится многим позже. По возможности – никогда. Он лишь тяжело вздыхает, откидывая телефон на столик, и с явным недовольством окидывает взглядом притихших. Не боится. Разве что немного. И уж точно не понимает всеобщего гробового молчания, под которое его провожают. Как на смерть. Мадам Гу – человек. Из плоти и крови. Она отчасти как Чонгук: сложная, несговорчивая и, вероятно, такая же надменная временами. Тэхёну не страшно. Не до конца. Он ждёт в общей комнате в одиночестве, и чувства такие, словно он в очереди к врачу: его немного нервное состояние смешивается с безразличием к происходящему. Тэхён утешает себя одной невольной, но такой верной мыслью: больнее, чем Чонгук, ему уже не сделает никто. Не в этом мире. Когда двери открываются и мадам Гу входит в комнату, Тэхён вспоминает совет: не опускать взгляд. Не бегать от неё, не бояться. Перед ним предстаёт женщина с горделиво расправленными плечами; её ровная осанка, вероятно, ненароком прибивает других к земле, заставляя теряться. Взгляд показательно сканирует. Мадам Гу – воплощение всех тех женщин, о которых мечтают тысячи. Её винное ципао стелется по всем утонченным изгибам, тело вынуждает смотреть. Тэхён бы дал ей не больше тридцати, хоть и знает, что той почти пятьдесят. Он ненароком перестаёт дышать. Таких женщин наверняка не забывают, и теперь он понимает, почему каждый в коллективе дрожит от одного упоминания её имени. Мадам Гу есть живое воплощение красоты. И та тоже бывает пугающей. — Ну здравствуй, — её губы изгибаются в улыбке, однако та не трогает глаза. Тэхён покорно кивает в ответ, выражая почтение и немного потеряв дар речи. Его пугали встречей с самым страшным в чужих жизнях чудовищем, а он забывает, как дышать, от одного только взгляда на человека. На женщину с большой буквы – это становится понятным и без лишних слов. — Оставь нас, — тут же говорит она, обращаясь к Чонгуку. На лице того мелькает непонимание, смешанное с беспокойством, но Тэхён равнодушно кивает ему в ответ под режущий взгляд мадам Гу, брошенный в сторону сына. Если ей угодно вытрепать душу без свидетелей, так тому и быть. Тэхён готов ко всему, что та может сказать: начиная работой и заканчивая его личностью. Он обещал себе, дал слово, что ради Чонгука не поддастся на манипуляции. Когда они остаются наедине в молчаливой тишине, ни один из них не спешит поделиться впечатлениями. Тэхён – о том, что поражён, мадам Гу – кто бы знал о чём. Женщина не стесняясь оценивает его внешний вид и умение держать себя на людях. Они не издают ни звука, когда та неторопливо огибает неподвижного Тэхёна, оценивая со всех сторон и заполняя комнату стуком каблуков по дереву, чтобы остановиться прямо перед его лицом. Тэхён ожидал от неё чего угодно, но не того, что у него спросят: — Как ты себя чувствуешь? — звучит это так лениво, что кажется, будто они старые друзья. — Слышала, ты приболел. Удивительно, но у мадам Гу нет ни намека на китайский акцент. — Терпимо, — отзывается Тэхён. Ему в ответ снисходительно улыбаются. — Как поживают родители? — Превосходно, — тут же непонимающе звучит в ответ. Тэхён помнит правило, повторяет про себя мантрой: не опускать взгляд. И это не кажется чем-то сложным из-за данного самому себе обещания: он будет говорить за двоих. — Чонгук, к сожалению, таким похвастаться не может, — равнодушно говорит женщина, присаживаясь и приглашая присесть рядом. Тэхён замирает, разозлившись на долю секунды, но всё равно занимает место на другом конце небольшого дивана. Он ожидал увидеть бестию. Дьявола во плоти. Ему грезился недружелюбный тон, злость и холод, проскальзывающие в словах и взгляде. И ничего из этого он не наблюдает. — Видела твоё выступление, — голос мадам Гу – патока для ушей. — Превосходно. — Спасибо, — настороженно звучит в ответ. У Тэхёна чувство, будто его понимают, потому что женщина хитро улыбается ему в ответ. — Можно вопрос? — Разумеется. — Вы хотели встречи, чтобы поговорить о моих выступлениях? Мадам Гу лениво смеется над его словами. Она о чём-то задумывается, перебирая кольца на пальцах, и Тэхён уверен, что бриллианты в перстнях вовсе не бутафория. Человек всем своим существом источает ту недостижимую энергию, которая бьет ключом. Аромат ненавязчивых духов сбивает с толку, внешний вид, опрятность и даже волосы, туго зафиксированные шпильками в густую шишку, навевают тот самый тихий страх. В мадам Гу нет изъянов. Уж точно не внешних. — А тебе не терпится поговорить о чём-то более существенном? — интересуется она, даже не взглянув, продолжая рассматривать украшения. И тут же поднимает острый взгляд. — О чём-то, к чему тебя готовили? — То, к чему меня готовили, не вяжется с происходящим, — честно признается Тэхён. Он бы даже мог сказать, что не желал этой встречи всеми фибрами своей души, если бы его попросили ответить честно. Юлить и врать не собирается. Преклоняться перед человеком – тем более. Бояться, опасаться – этим пускай занимается кто-нибудь другой, но не тот, кто прошел через сам ад. Сейчас Тэхёну ничто не кажется таким уж страшным. В комнате раздается мерное тиканье секундной стрелки, нарушающее тишину, пока мадам Гу выбирает для него слова. — Ты, как я вижу, любишь быть прямолинейным. — Не люблю, — хмурится Тэхён. — Но сейчас не вижу смысла врать. — Откровенная ложь, в точности как и голая правда со всеми её подробностями, – удел несложных людей, — снисходительно говорит мадам Гу, и Тэхён закатывает глаза, даже не скрывая мимолетного раздражения. Не скрывал с Чонгуком – не станет и с его матерью. Набиваться в родственники и быть принятым в такой семье – не его мечта номер один. — Удивительно, — на её губах играет ухмылка. — Вы столько месяцев вместе, а ты до сих пор не научен уважению. — Камень в огород Чонгука? — безразлично интересуется Тэхён. — Констатация факта. Не думала, что вы и правда так долго находитесь в этих отношениях. Это «находитесь в этих отношениях» режет слух, и Тэхён почти морщится от необъяснимой неприязни, как понимает: мадам Гу не знала, как долго они вместе, а он её догадки подтвердил. — Сколько уже? — спрашивает она. — Спросите об этом Чонгука. — Думаешь, он стал бы делиться со мной? — её голос – сталь. — Разница между тобой и множеством других до тебя лишь в том, что он привёл тебя в мой дом. — К чему… — Дослушай, — строго перебивает женщина и спокойно продолжает: — На словах эта разница невелика. Сказать можно что угодно. Но ты единственный, кто получил подобную привилегию, одного не понимаю: он тебе настолько доверяет или же ему тебя совсем не жаль? — Дом как дом, — не понимает Тэхён, нарочно включая дурака. И без того понятно: о коллекции мадам Гу не распространяются без надобности. — Он чем-то принципиально отличается от остальных? — Значит, ты просто глуп и необразован. — Ну, видимо, — безразлично говорит он. — Вместе с тем мудр в противоположном, — продолжает мадам Гу. — Эмоции и чувства – твоё призвание. — Я только что был глупым и необразованным, — подмечает Тэхён. Он начинает терять нить чужих мыслей, за которую старательно цеплялся. — Артист может попробовать себя во многих амплуа, включая того же дурака. Дурак же никогда не станет артистом. — Не понимаю, к чему вы клоните, — равнодушно звучит в ответ. Они сталкиваются взглядами, в обоих – осознанность и вызов, и это выглядит как очередное противостояние. Снова хищник и жертва, снова Тэхён и отголоски Чонгука в мадам Гу. Между ними немая война с каплей, но уважения друг к другу, что становится для Тэхёна открытием: мадам Гу не унижает. Рассказывает, что видит: — Ты строишь из себя идиота, я понимаю почему, — женщина мимолетно пожимает плечами. — Защищать то, что нам дорого, заложено в нас природой. И, уверена, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Возможно, Тэхён в самом деле понимает: он негласно вступается за Чонгука между строк. Показывает всем своим телом и взглядом, что останется на его стороне и не сдаст с потрохами. Ему всё равно, сколько стоит нечестно нажитое мадам Гу, какой срок та может получить, если вдруг однажды кто-то решит основательно взяться за разбор её нелегальной деятельности. Тэхёну плевать. Для него имеет значение лишь то, что Чонгука могут потянуть за собой; что он не останется в стороне и примет непосредственное участие. Тэхён эгоистично думает о том, что его не интересуют все эти обсуждения и намёки. Он готовился к чему-то более страшному: его станут разбирать по частям и крупицам, не оставив и живого места; поднимут всю подноготную и напомнят, кем он являлся, и укажут на то, кем стал. Сейчас же за разговорами о неважном он даже успел расслабиться. Мать Чонгука и проблемы той его не особо-то интересуют, хоть он и не думал, что посещение чужого дома обернется чем-то подобным. — Значит, доверяет, — утверждением звучит в тишине. — Необычно. Ему сложно даются откровения. Тэхён в ответ упорно молчит. Если Чонгук не делился с матерью тем, что у них происходит, то и он не станет осведомлять о глубине их отношений. — Ты не особо-то любишь поговорить. — Мне нечего сказать, — врёт Тэхён. — Упрямый, прямолинейный, — равнодушно перечисляет та, — гордый, без памяти влюбленный мальчишка. — О себе я и сам всё знаю. — А я не о тебе, — хмыкает женщина, вмиг снимая маски. Её лицо выражает такое яркое недовольство и озабоченность чужими чувствами, что Тэхён ненароком удивляется, глядя на мадам Гу во все глаза. Она говорила о Чонгуке, о своём почти родном сыне. Женщина вздыхает, между бровей у неё залегает складка, и Тэхён обращает внимание на старческие, едва заметные морщины в уголках глаз, которые придают ей какой-то удивительный шарм. Мадам Гу не выглядит глупой женщиной, не выглядит дурой или же монстром, тем же чудовищем, которому не рады в коллективе. Велика вероятность, что та всегда держит лицо, говорит снисходительно, не удостаивая и взглядом, но сейчас же она больше похожа на обеспокоенную мать. Она не говорит ни слова, глубоко задумавшись о чём-то своём, но Тэхён понимает и сам: мадам Гу, посчитавшая его очередным любовником своего сына, просто пытается не принимать его близко к сердцу. — Ты не для него, — спустя долгую тишину говорит та, и Тэхён заявляет спокойно, без тени сомнений и смущения: — Я весь для него. — Он с тобой уживётся, ты с ним – нет. С его стороны это будет не больше, чем принятие такой жертвенности по факту, с твоей – необдуманная глупость, — подмечает та, сменяя милость на гнев. — Не геройствуй. Живи себе спокойно. Тэхён молчит о том, что с Чонгуком в последнее время он живёт просто припеваючи. И уж точно не собирается отказываться от того, что имеет. Особенно после всего, что между ними было; что мучило его ночами и занимало мысли. Он, напротив, даже счастлив быть неодиноким и засыпать в надоедливой компании своего великого и ужасного. Ночами его, холодного и уставшего после тренировок и репетиций, греют, ничего не требуя взамен. Только лишь немного того же тепла. — Я не вмешиваюсь в его личную жизнь, — Мадам Гу кидает на Тэхёна взгляд из-под ресниц. — Я вмешиваюсь в твою. — Разве это не одно и то же? — Тебе может так показаться, — она тут же переводит тему: — Ты многого можешь достичь, я наслышана о твоих заслугах. — Значит, слышали и о моей травме, — снисходительно улыбается Тэхён. Говорить об этом даже не страшно. Не с ней. — Ищешь причины для отказа? Всё излечимо. — Я не болен. — У меня есть связи, стоит только вежливо попросить. — Захочу – добьюсь сам, — Тэхён звучит уверенно. Он не знает, почему чувствует себя совершенно спокойно, понимая, что его уговаривают оставить цирк. Не выгоняют, а предлагают варианты дальнейшего развития событий, и это странно. Мадам Гу давит, испытывает, как будто проверяет на прочность и преданность делу, в которой Тэхён и сам не до конца уверен. Знает, что верен Чонгуку, и этого достаточно им обоим. — Цирк тебя сломает, — заявляет мадам Гу, и Тэхён невесело усмехается: — Спорт – уже. — Что с тобой, что без тебя – мир не дрогнет. — Знаю, — безразлично соглашается он. — Ты перегоришь. — Не поверите… — тихо смеется Тэхён. В чужом тёмном взгляде мерещится пожар, отголоски шипящего пламени слышатся и в пылких словах. — Я вижу мальчика со стремлением к невозможному. Ты любишь себя, считаешь, что ты важен и незаменим, но ни с тобой, ни без тебя в шоу ничего не изменится. Тэхён пожимает плечами, свободно откидываясь на спинку дивана. Его не тревожит даже чужое напряжение и желание что-то ему доказать. Чонгук уже всё показал и рассказал сам. — Достаточно того, что со мной оно не стало хуже, — отзывается он. — Мне сперва даже показалось, — мадам Гу меняется в лице, легкая улыбка красит губы, а голос смягчается, — что для тебя в самом деле нет ничего невозможного. — Боюсь, вам не показалось. — Ошибаешься, — по-доброму заявляет женщина. В её взгляде – искры. — Ты без него уже не можешь. Уверена, многим кажется, что это всецело твоё. — Выступать на арене? — Быть частью его семьи. Тэхён хмурится: — О чём мы говорим? — О ком, — мадам Гу впивается в него цепким взглядом. — Я хочу узнать тебя поближе. — Я бы предпочел держаться подальше, — и ему не стыдно заявлять такие вещи в лицо матери Чонгука, но упорства его семье не занимать. — Потому и хочу. — Всё ещё не горю желанием, — косится на женщину Тэхён. — Ты скала. Тебя не сдвинуть. Чонгук наверняка считает, что всё, что с тобой происходит, – его заслуга. Как же он ошибается. — Он помог мне… — Он подтолкнул тебя, но не ведёт, — мадам Гу повышает голос, хочет, чтобы её услышали. — Принцип его работы – моя идея. Чонгук идёт по вытаптываемой тобой тропе. Ты первооткрыватель, он – зритель твоего становления. Могу поспорить, тебе многое дозволено. — В последний раз он был в бешенстве, — признается Тэхён. — Всего лишь от бессилия и злости на самого себя, — отрезает та. — Он знает, что не может повлиять. Полагаю, поэтому и не желал нашей с тобой встречи. — Почему поэтому? — настороженно спрашивает Тэхён. — Знает, что рано или поздно ты мог бы занять его место. Я вижу в тебе то, чего никогда не видела в нём. — Я не рвусь к вам в фавориты, — честно признается он. — У меня нет фаворитов, — женщина усмехается, вскидывая брови. — Есть лишь те, кто достоин говорить со мной на равных. К слову, совсем забыла представиться: моё имя – Кион. — Приятно познакомиться, — бормочет Тэхён, на что женщина тихо смеется. — Тебе неприятно. Но если отбросить все твои чувства, — завороженно говорит она, скользя взглядом от макушки до пят, — выйдет то, что я так долго искала. В тебе нет страха перед всем новым, нет осторожности. Ты пробуешь, ошибаешься. Пробуешь снова. Ты мог бы идти по головам. — Я не стал бы, — отрезает Тэхён, в его глазах плещется злость. — В этом всё дело. Но представь, как ты теряешь сострадание, — шепчет мадам Гу, чуть склоняя голову и заглядывая в глаза – в душу, — и в этом мире для тебя в самом деле больше нет ничего невозможного. Мой сын об этом знает. Теперь я понимаю, почему главный здесь именно ты. — Вовсе нет, — сглатывает Тэхён. — Я вижу тебя насквозь, — медленно проговаривает женщина. — И он видел. — Последнее слово всегда остаётся за ним, — Тэхён почти и не врёт. Чонгук – главный. Их труппа готова молиться на него, потому что знает: без него ничего не вышло бы. — Разве? — ласково спрашивает мадам Гу. — Почему же тогда ты своевольничаешь? — Это творчество. — Это риск, на который ты не боишься идти, и которого так боится Чонгук. — Он беспокоится, и это нормально, — убеждает Тэхён. — Мальчик мой, — улыбается женщина, — знал бы ты его, как знаю я, уже давно бы всё понял. Он контролирует, срывается и скрывается ото всех не от большой любви к людям. Он боится. Тэхён нервно смеется. Чтобы Чонгук чего-то в этой жизни боялся – уму непостижимо. Ему может быть страшно за Тэхёна во время выступления, страшно за зрителя, за свой коллектив, который стал ему семьей. Но во всём остальном равных ему нет и никогда не было. — Я сказала что-то смешное? — интересуется мадам Гу. — Чонгук давно не знает, что такое страх, — вспоминает Тэхён его фразу. — Твоя любовь слепа, а сам ты всё же очень глуп, — звучит без тени злобы. — В этом разговоре никакого смысла. — Я увидела и услышала то, что хотела. Большего от тебя мне не требуется. — Будут ли какие-то умозаключения? — равнодушно спрашивает Тэхён, и мадам Гу, прищурившись, зловеще улыбается. — Ещё в начале нашей беседы я бы спустила на тебя своих псов за такую дерзость, но тебе несказанно повезло. — Вы оставили их дома? Мадам Гу впервые искренне смеется, освещая комнату. Так она кажется совсем обычной женщиной, по-прежнему грациозной и величественной, но самой обычной. Тэхён бы даже сказал, что она кажется приятной, пока не рассуждает о причинах и действиях своего сына. — Я понимаю, почему ты ему нравишься, — улыбается та. — Однако ты всё ещё не нравишься мне. — Я переживу. — И всё же я буду приглядывать за тобой, — обещает мадам Гу. — Спасибо, не стоит. — Наглость – второе счастье. Первое в твоём случае – бесстрашие. — Я подумаю об этом на досуге. — Теперь я почти без ума от тебя, — с хитрой улыбкой признается женщина, неторопливо поднимаясь с места. — Можно вопрос? — хмурится Тэхён, продолжая сидеть неподвижно, и мадам Гу вальяжно отводит руку в сторону, предлагая спрашивать. — Почему вас так боятся? Меня вы не напугали. — Я и не пыталась, — снисходительно звучит в ответ. — Хочешь знать почему? — Хотелось бы. — Ты и сам о себе всё знаешь, — она смотрит на Тэхёна сверху вниз, такая маленькая, миниатюрная женщина кажется большой из-за одного своего правильно брошенного взгляда и вовремя сказанного слова. — Я могу заставить тебя сомневаться, могу сломать. Думаешь, это будет справедливо? — По отношению к остальным это, по-вашему, было чем-то справедливым? — Другие не делят постель с моим сыном. Чонгук своё дело знает. Уверена, ты прошёл через сам ад. — И всё-таки… — Тебя гложет интерес, — довольно говорит она. — Ты знаешь, что это может сделать тебе больно, но лезешь на рожон. Сумасшедший, — выдыхает с каким-то удовольствием. — Меня называли и похуже. Мадам Гу задумывается о своём, медленно гуляя по комнате, пока Тэхён наблюдает за ней диким зверем. — Тебя когда-нибудь называли заменимым? — Было дело. — Значит, говорили недостаточно искренне, раз уж тебе это не кажется чем-то страшным. Тэхён скорее просто пережил это, глотая слёзы, пропустил через себя и выжил. Вот он, потрёпанный временем, но почти целый, собранный по частям. От его детского внутреннего мира остались лишь прах души и пепел когда-то цветущих садов. На выжженной тяжелым трудом земле стоят и крепнут дубы – в будущем, он верит, вековые. — Меня боятся за правду, которую страшно озвучить. Боятся чувств, которые облекаю в слова. Тебе, я вижу, совсем не страшно, — улыбается мадам Гу. — Ты боишься не меня. — И сына вашего я тоже не боюсь, — уточняет Тэхён. — Всегда можно копнуть глубже. Его не боишься, а своих мыслей о нём – наверняка. — Уже давно – нет, — уверенно звучит в ответ. — Дело лишь в том, что тебя никто не опускал с небес на землю. Незаменимых нет – об этом ни на секунду не стоит забывать. Сейчас ты нужен здесь потому, что ты такой, какой есть. Но представь: времена изменятся, а твоя дерзость и стремление быть первым во всём перестанут впечатлять, потому что появится кто-то лучше, — расслабленно говорит женщина. — Кто-то, вокруг кого будет всегда царить покой, к кому станут тянуться люди. Чистый, незапятнанный человек. Неискушённый. Частица тепла и света в пристанище больных душ. Ты тоже будешь тянуться, а остальное – вопрос времени. — Остальное? — Как скоро угаснешь ты на фоне чего-то недостижимого. Ты можешь многое, но далеко не всё. Стать таким же желанным, как прежде, у тебя не выйдет. — А вдруг? — тихо спрашивает Тэхён. — Знаешь, с чего начинается история каждого героя? — вопрос риторический, в ответ не звучит ни слова. — С незнания и интереса. С желания сворачивать горы. Он чистый лист. И он может всё. Он бесстрашен, непобедим и верен своим целям. Он может быть без памяти влюблен. Знаешь, чем всё заканчивается? Стремлением к покою и тишине, когда твой путь уже пройден. Ты впитал в себя всё, что мог. Нужно время, чтобы понять, что большего тебе человек дать не в состоянии. И, если я в самом деле знаю своего сына, — тихо говорит мадам Гу, — он поймет это многим раньше, чем ты. Тэхён закрывает глаза, на секунду поддавшись пронзившей всё тело боли, и переводит дыхание, отрицательно мотая головой. — Вот что значит быть заменимым. — Нет. — То, что тебе тяжело отпускать кого-то, не значит, что другим так же тяжело, как и тебе, — безжалостно говорит она. — Однажды ты перестанешь закрывать шоу, начнешь сдавать позиции. Для такого, как ты, это станет ударом ниже пояса. Велика вероятность, что ты захочешь оставить это дело и двигаться дальше. Твоя жизнь изменится, ты снова будешь вынужден искать своё место, пока Чонгук продолжит делать свою работу. В его жизни с твоим уходом всё останется на своих местах. Кто-то будет вместо тебя: здесь со мной, на арене со зрителями и в его сердце. Тэхён шумно и рвано вздыхает, выражая недовольство всем своим существом. — Не будет, — отрезает он. Мадам Гу улыбается ему как ребёнку: — Время покажет. Тэхён даже не слышит её прощания, не отвечает ничего в ответ. Он остается потревоженным в полном одиночестве, с удушающим страхом на пару. Одно дело – его собственные мысли, совсем другое – когда все твои страхи озвучивают вслух, даже не пытаясь выбирать выражений. Он пытается взять себя в руки, выровнять дыхание, но вместо этого заходится кашлем, который сдерживал во время разговора. В груди набатом бьет сердце от этого противного и несвоевременного страха за будущее. Тэхён успокаивает себя тем, что это всего лишь слова, которые он слышал миллион раз. Мадам Гу не провидица, она тоже может ошибаться. Все ошибаются – это стало понятным довольно давно. Но под закрытыми веками отчетливо рисуется картина того, как в их жизнях появляется кто-то. Кто-то не такой, как Тэхён. Спокойный, дышащий жизнью, с обожанием ко всему миру в глазах. Кто-то немного моложе, талантливей, собранней. Готовый подчиняться. Кто-то, кто ещё не сломлен и может встречать каждый день с тошнотворной улыбкой. Тэхён его или её уже ненавидит и не может себя остановить. Его смогли заменить на манеже, так почему не могут здесь? Время покажет. — Тэхён? — шепчет Чимин, осторожно заходя в комнату, пока Тэхён сидит, ссутулившись на краю дивана и крепко зажмурившись. Он знал, что не стоило просить мадам Гу быть самой собой. Знал, но желание узнать, понять и увидеть то, чего многие боятся, взяло верх. Это не слепая ярость в её глазах, не повышенный тон голоса, не смачные пощечины за непослушание, это – куда страшней и опасней. Её боятся не зазря. Рядом с таким человеком ты априори не можешь чувствовать себя в безопасности, даже если и сам всё о себе знаешь. Тэхён теперь понимает, почему ту боится и сам Чон Чонгук. Мадам Гу – страшная женщина. Именно она великая и ужасная, основоположник сомнений. Искусный мастер. Тэхён аплодирует ей стоя. Он слышит копошение Пака, слышит, как закрывается дверь, чувствует, как его коленей касаются, и его всего передёргивает от тошноты к самому себе и всему, через что он прошёл. — Тэхён, — нежно шепчет Чонгук, скользя руками к его запястьям, чтобы убрать ладони от лица. — Моя ласточка, — на выдохе. Тэхён даже слышит страх в его голосе. — Что она сделала? Тэхён качает головой, пытаясь не смотреть мужчине в глаза. Взглянет – станет хуже, он чувствует это. В том-то и дело, что мадам Гу не сделала абсолютно ничего. Её слова Тэхён даже не принимает за чистую монету, но стоит только представить… Он давится воздухом и всё равно собой гордится. Говорить с таким человеком на равных – это достойно. Это наверняка то, чего не смогли сделать остальные. Разве что от этого не становится легче. — О чём вы говорили? — допытывается Чонгук. — Обо всём подряд. — И почему тебя так трясёт? — хмурится тот. — Не знаю, — честно говорит Тэхён. Он без видимых на то причин чувствует себя опустошенным. Ощущает, как усталость опускается на плечи, как прибивает к полу. Его тело вмиг становится ватным, даже ноги почти не держат, когда Чонгук поднимает его за собой, чтобы обнять. Мужчина горячо дышит в шею, крепко сжимая в своих руках, пока Тэхён хватается за него как за спасательный круг. Все силы ушли на самоконтроль при мадам Гу, и даже несмотря на то, что она не сказала ничего громкого, её будничный тон был сравним с пушечным выстрелом. Всё дело в подаче. Тэхён чувствует себя дураком. Мадам Гу как будто сделала ему одолжение, вызвав на беседу, словно это была не её идея. Тэхён не понимает, как такое возможно. — Поделись со мной, — глухо просит Чонгук. О чём он должен рассказать? О том, что мадам Гу считает своего сына напуганным, влюблённым мальчишкой, не способным вести дела? О том, что Тэхён заменим и не так уж бесстрашен? Он почему-то рассказывает обо всём с первого приветствия и последующего вопроса. Намертво вцепившись в Чонгука, Тэхён взахлёб, с проснувшейся в нём злобой повторяет всё слово в слово, пока мужчина неподвижно стоит, вслушиваясь в его слова. Тэхён не видит его лица, но продолжает говорить, повышая голос, и на замену страху приходит ярость, потому что он в бешенстве. И понимает это только тогда, когда впивается ногтями в чужие плечи, и Чонгук внезапно чуть отстраняется, чтобы заглянуть в его лицо. Тот сморщился и нахмурился, осторожно обхватывая руку Тэхёна своей, чтобы подержать вот так. Чонгук никогда не говорит, что ему больно, что он рассержен. Он может сказать, что в ярости или бешенстве, но никогда – что ему неприятно. И сейчас молчит, хмуро и настороженно вглядываясь в разгневанное лицо Тэхёна, пока тот наконец не замолкает, чтобы перевести дух. Тэхён резко выдыхает. Высказался, излил душу. В голове становится тише, чувства успокаиваются, перестают затмевать разум и кусаться пираньями, где-то глубоко после всего этого всплеска эмоций наступает покой. Наверное, Тэхёну даже не столь важно услышать что-то в ответ, но Чонгук всё равно говорит: — Это всё? Тэхён непонимающе смотрит на него. — А ты ждёшь ещё чего-то? Она унижала тебя передо мной. — Прощупывала почву, — спокойно говорит Чонгук, выгибая бровь. — Моя мать любит оставить неизгладимое первое впечатление, — он не выглядит таким уже потрясённым чужим разговором по душам. Ему не сказали ничего нового. — Меня, честно говоря, больше беспокоишь ты. — Я? — Ты, — хмурится Чонгук. — Поэтому я и не хотел вашей встречи. — Из-за меня? — Тэхён поражённо смотрит на мужчину. — Насколько я понял, ты подтвердил все её догадки. — Это ещё какие? — Ты влюблён и ты на моей стороне, — говорит как что-то очевидное. — Наши отношения не пустой звук для тебя. — Это плохо? — Это прекрасно, — однако счастливым Чонгук не выглядит. — Разве что теперь она знает ещё и то, что ты не уверен во мне. — Я не говорил ничего такого, — бормочет Тэхён. — Тебе и не нужно. — А это плохо? — снова спрашивает он. — Это… — хмурится Чонгук, — заставляет задуматься не только её. — Об этом не было и речи. Ни одного намёка. С чего бы такие выводы? — Достаточно твоей реакции, — мужчина задумывается о своём, его эмоций не прочесть и не распознать. Его вопрос нарушает покой: — Ты правда считаешь, что тебя можно заменить? Кем угодно? До сих пор? — а взгляд исподлобья. — Мог бы я, думаешь, не сделал бы этого раньше? Это мы уже проходили. — Я просто представил… — договорить Тэхён не успевает, его перебивают: — И показал, чего боишься. — Боюсь, — обессиленно выдыхает он. Признаётся в постыдном для самого себя: — Я не хочу, чтобы был кто-то другой. Вместо меня. — Ты сам его выдумал, — хмурится мужчина. — Знаю, — он и правда понимает, о чём ему говорят. — Но от этого не легче, — устало шепчет Тэхён в ответ. Он шумно вздыхает, понимая, что на его место и так никто не претендует. Сейчас он единственный, важный и незаменимый. Сейчас есть только он и никого кроме. — Иди сюда, — Чонгук протягивает руку, на что Тэхён недовольно хмыкает. — Не надо меня успокаивать. Я сам. — Иди сюда, говорю. Тэхён всё равно сдается. Он многим позже начинает понимать, что мадам Гу всего лишь хотела оставить память о себе. Она знала, что Тэхён о ней слышал, знала, что говорят за её спиной в коллективе, понимала, что Тэхён может быть к этому готов. Он не был. Его пугали страшилками, историями о несладком характере, которые выработали в нём оборону. Защищаться было не от кого, все слова – всего лишь слова. В конце концов, ему дали столько подсказок: мадам Гу сама заявила, что никогда не говорит начистоту – это, по её словам, удел несложных людей. Всё становится понятным и очевидным лишь после долгих раздумий об их сложившемся разговоре. После слов Чонгука о том, что его мать, как показалось со стороны, не очень-то впечатлилась чужим поведением. Она сделала, что хотела: поговорила, наконец встретилась лицом к лицу и убедилась, что всё по-настоящему. Хотя Тэхён даже ради забавы не смог бы сыграть своё к Чонгуку отношение. Он артист на сцене, пока за её пределами всё тот же Ким Тэхён. Со всеми своими страхами, стенами и внутренними метаниями. Его до сих пор подкашивает лишь одно: Чонгук задумался. Он ходит молчаливый, пытается вынести что-то для себя из этого разговора. Может быть, пытается понять. Им становится не до друг друга. Тэхён то и дело отгоняет ненужные мысли о том, что за ним будут присматривать. Следить? И зачем? О том, что рано или поздно мог бы занять чужое место. Он в ужасе даже от одной мысли, что мог бы взять управление в свои руки, это не просто странность, это – настоящее безумие. Такая ответственность пугает до дрожи. Однако страшнее то, что мадам Гу считает, что её сына можно заменить кем-то более жестоким, беспощадным, кто уверенно вёл бы шоу к триумфу, не боясь последствий. Кто не беспокоился бы о жизнях совершенно чужих ему людей. — Тэхён, — грозно окликает его Намджун, и Тэхён поднимает взгляд, спрашивая без слов, чего тот хотел. — Ты какого чёрта тут расселся?! Почему ты ещё не готов? Тэхён непонимающим взглядом окидывает костюмерную, заваленную одеждой, в которой пытался спрятаться от шума. — К чему не готов? Намджун смотрит на него в искреннем шоке, при этом осторожно закрывает за собой дверь, словно боится кого-то спугнуть. В голосе негодование: — До вашего выхода сорок минут. Тэхён тут же подрывается с места с ошалелым взглядом: он за своими мыслями забыл о собственной работе – такое с ним впервые. Он в панике проходит мимо менеджера, почти бежит, чтобы его смогли привести в порядок, но тот хватает его за плечо, заставляя замереть на месте. Во взгляде Намджуна ничем не прикрытое беспокойство и немного ужаса. — Я опоздаю к выходу, — хмурится Тэхён, на что ему задумчиво качают головой, окидывая обеспокоенным взглядом. — Не это самое страшное. — Давай все устрашающие речи потом, — просит он. — Чонгук меня убьёт. — Быстрее сам вздёрнется, — хмыкает Намджун и вмиг серьёзно просит: — Будь сегодня осторожен. Сосредоточься. — Я всегда осторожен и сосредоточен. — Знаю, — с ним сегодня не спорят, поспешно идя следом, когда Тэхён вылетает за дверь. — Ты справишься. Нет такого, чего бы ты не смог, — искренне заявляет тот, и Тэхён кидает на бегущего за ним Намджуна непонимающий взгляд. — Я в тебя верю, Тэхён. Это не ты опаздываешь, это они рано начали. — Что ты несёшь? — Главное – не нервничать и не торопиться. Соберись с мыслями. — Я спокоен! Они ураганом влетают в гримерку, тут же распугивая девочек, взгляд цепляется за Чонгука, который хмурится. — Ничего не говори, — отрезает Тэхён, занимая место у зеркала. Господин Ван бормочет себе под нос слова проклятий, когда девочка-визажистка дрожащими руками из-за царящей суматохи криво мажет его тенями, пачкая ещё и щёки. Тэхён и без того на взводе. Его трясет от злости, потому что он забыл о собственном выступлении и чуть ли не подставил их всех. Однако даже сейчас Чонгук не стоит у него над душой, лишь молча разглядывает отражение в зеркале, сведя брови к переносице. Тэхён бы не сказал, что тот чем-то недоволен, скорее обеспокоен не меньше, чем Намджун, который о чём-то шепчет ему. Мужчина после этого кидает пару слов в сторону Юнги, и тот поспешно уходит. О чём они говорили, Тэхён не расслышал из-за щебечущих между собой Нины и Кристины, которые уже отдали своё выступление. Понимает лишь, что речь шла о нём. Сегодня его готовят быстрее обычного. Тэхён даже переодевается впопыхах, после чего господин Ван тщательно проверяет костюм и накидку, которую сам же штопал после их первого с Чонгуком выступления. Даже за ареной все бегают как ужаленные, пока Тэхён топчется на месте, не понимая всеобщей взволнованности. Может, ему кажется. Возможно, так происходит всегда, но именно сегодня чужая беготня действует на нервы. — Что с тобой? — Чонгук появляется из ниоткуда, заслоняя собой весь вид на носящихся туда-сюда бегунков, и Тэхён переводит дух. Рядом с ним он в тишине. Перед глазами перестают мелькать обеспокоенные лица. — Не знаю, — честно признаётся Тэхён. — Если это всё из-за встречи, то выкинь её из головы. — Как ты себе это представляешь? — злобно бормочет он. — Моя мать не должна занимать все твои мысли, — у Чонгука спокойный, будничный тон. — Посмотри на меня. Тэхён поднимает взгляд, встречается с чужим. Его всё ещё немного потряхивает из-за того, что он чуть ли не пропустил собственное выступление, – такое не каждый день бывает. И это не что-то обыденное. — Ты неспокоен, — подмечает Чонгук, на что Тэхён нервно усмехается: — Да правда? — Не ёрничай, — ласково просит мужчина. — Вдох, считаешь до десяти, выдох. — Не поможет. — Делай, что говорю, — Чонгук терпеливо ждёт, и, когда Тэхён вопреки воле делает глубокий вдох, продолжает: — Пока считаешь, внимай: ты сейчас же приходишь в себя и отдаёшь выступление так, как не отдавал ещё никогда. Ты затмишь и меня, и всех, кто будет в зале. Тэхён шумно выдыхает, не досчитав до десяти. — Я делал это сотню раз, — ворчит он. — Расслабься. — Ты должен меня послушать. — Чего я уже только не слышал от тебя. Это не поможет. Я просто выйду туда и сделаю всё, что должен. Чонгук долго смотрит в ответ, пока в какой-то момент не подходит вплотную. Его ладони скользят по плечам и ниже, сам он склоняется к уху. Они прямо у всех на виду, тут же приковывают к себе внимание, но Тэхён лишь рвано вздыхает и тянется ближе, как ему шепчут: — Ты дорогой для меня человек. Если я вижу твоё беспокойство – я беспокоюсь. — Я знаю, — искренне говорит Тэхён в ответ. — Не принимай это как должное. — Я не специально, но… — Я тебя люблю, — нежно шепчет Чонгук. Тэхён на секунду весь каменеет и тут же зарывается носом в шею Чонгука, прижимаясь крепче. Скрывает покрасневшее лицо, скрывает от остальных их чувства, которые впервые были озвучены настолько прямо. Он светится изнутри, пока в его волосах гуляет чужой нос. Не смущают даже чужие люди, те, кого Тэхён совсем не знает. Он задыхается от внезапно вспыхнувших чувств, ведомый ими же целует мужчину у всех на виду, даже если раньше не позволял себе такого открытого проявления нежности. — Легче? — интересуется Чонгук. — И я тебя. — Я знаю, ласточка, — без тени сомнений звучит в ответ. — Нам пора. В этот раз Тэхёна провожает Юнги, который молча идёт впереди него с колодой карт. В какой-то момент даже хочется пошутить по поводу его занятия, которого Тэхён до сих пор не понимает, но в голове на этот счёт – ничего. Лишь немного о мадам Гу, о Чонгуке, о каком-то неприятном чувстве, поселившемся внутри. Что-то царапает горло, просится наружу, и это не болезнь, из-за которой ещё пару дней назад Тэхён был готов выплюнуть лёгкие, лишь бы больше не мучило. Они стоят в полном молчании, пока на арене не стихает гомон. Зал впадает в предвкушающую тишину, Юнги протягивает распакованную колоду карт и совершенно неожиданно говорит: — Не берись сегодня за трапецию. — Чего? — оживает Тэхён, кидая на него хмурый взгляд. — Отдайте общее выступление и кончайте с этим. Потом почти неделя выходных – отдохнешь, переведешь дух. — Ты с ума сошёл? — Ещё нет, — лениво отзывается Мин. — Не до конца. — Начнем с того, что советов я не просил, — язвит Тэхён. — Этим и закончим, как я понимаю. — Ты смышлёный. — Ты, конечно, язва, — кидает Юнги, — но семью не выбирают. — Не пытайся давить на жалость, — просит Тэхён. — Я отдам выступление так, как оно задумано. — Кем задумано? Тобой? — Высшими силами, — страшно шепчет он, и Юнги окидывает его скептическим взглядом. — Совсем забыл, что у тебя связи наверху. Передавай там всем привет. — В один прекрасный день я тебя придушу, — жмурится Тэхён, сдерживая эмоции, на что Юнги отвечает ровным голосом: — Боюсь, помру многим раньше от того, как устрашающе это звучит, — на его лице не дрогнул ни один мускул, он плавно отходит в тень, когда в холле выключается свет. — Удачи, спортсмен. — Мне удача не нужна. — Всё такой же чокнутый, — хмыкает Мин, проверяя время. — Полминуты. Он начинает обратный отсчет вслух только с десяти, пока Тэхён изводит самого себя. Время тянется как резина, не пускает его на арену, идёт против, по ощущениям – в обратную сторону, оттягивая встречу с софитами. Но портьеры неизменно открываются, зал оживает: шепчется, грызет попкорн и возбужденно улыбается, предвкушая шоу. У Тэхёна в руке – туз пик, у Чонгука – кинжал. Двое из них встречаются нос к носу на арене, ещё двое – на дребезжащем адском колесе. Их игра сегодня не похожа на импровизацию, во взглядах беспокойство и усталость как будто от всего и сразу. Как будто останься Тэхён с Чонгуком один на один в номере, в постели, под общим одеялом, мир расцвёл бы совсем другими красками. Сегодня им обоим не хватило подзарядки, не хватило чего-то, о чём Тэхён мог бы грезить во время своего номера. Он морщится, когда понимает, что его игра на арене ужасна именно сегодня. Потому что нет искренности, нет ничего, что он мог бы от себя отдать зрителям, как будто кто-то выкачал остатки эмоций. Чонгук следит за каждым его шагом и слишком уж ленивым взмахом руки, чтобы ненароком не покалечить. Тэхён весь в поле его зрения, но мыслями всё-таки не здесь. Где-то далеко, за пределами, не понимает, насколько опасен их номер и насколько опасно быть несобранным и недовольным собой в самый разгар выступления. Зрители смеются. Их забавляет ленивое нежелание Тэхёна отдать номер идеально. Он не может, хоть и пытается. Держится уверенно, фыркает, когда Чонгук промахивается и не попадает ему в голову. Интересно, а что было бы, если бы попал? Тэхён сегодня сам не свой. Понимает это, окидывает взглядом сцену, медленно разматывая с запястья чёрную шелковую ленту. Пытается почувствовать хоть что-нибудь реальное: вот он здесь, крепко стоит на ногах, под пальцами – мягкая ткань. Под этими же пальцами – холодный метал, острое лезвие, к которому Тэхён прикасается в самый неожиданный момент. Неожиданный – потому что такого они не репетировали. Тэхён хмурится, не понимая, почему вокруг всё замерло, почему по залу идёт жуткий шёпот, почему свет софитов начал бегать по арене, не уделяя им внимания. Осознаёт: Чонгук его задел. Музыка становится громче, нарочно нагнетает атмосферу, для Тэхёна уже подготовили трапецию. Он отходит в сторону от кинжала, поблескивающего чуть ниже плеча. Ткань безжалостно лопается ещё больше, из раны тут же начинает сочиться кровь. Тэхён в порыве шоковых эмоций даже думает о том, что та похожа на спелую и вкусную вишню. А когда он переводит взгляд на Чонгука, то видит, как в его глазах мерцает чистый неподдельный ужас. Из-за кулис доносится слишком громкая и красноречивая череда отборных матов. Кажется, голос Намджуна. Тэхён знает, чем это может закончиться, он видит по напряжённой фигуре напротив, что шоу вот-вот будет остановлено. Не такого он хотел. Чонгук просил отдать выступление так, как Тэхён не отдавал ещё никогда, и в том, что произошло, не виноват. Тэхён знает, что напортачил. Знает, что получит по голове и выслушает тонну всего в свой адрес: на него беззвучной волной рушится и беспокойство, и злость, и даже растерянность. — Даже не думай, — Чонгук почти рычит, когда видит мелькнувшую в чужой руке ленту. Тэхён убеждает себя, что всё пройдёт отлично. Всегда так было, есть и будет. Мадам Гу сказала: «Тебя не сдвинуть. Ты скала». Тогда Тэхён не согласился, но начинает понимать, что его, кажется, и правда видели насквозь. Нет боли, есть только отголоски. Его руки испачканы в крови, которая не впитывается в водостойкую ткань и капает прямо на арену, когда он завязывает глаза. — Я сказал: не смей! — Чонгук почти успевает его схватить, как трапеция взмывает под самый купол, и весь свет на арене вмиг гаснет. Тэхён уверен, что его не станут отчитывать на глазах у сотни зрителей, знает, что Чонгук всё равно попытается это остановить, если он не продолжит начатое. В нос ударяет запах железа, когда начинает играть мелодия. Купол сотрясается так, как будто вот-вот наступит конец света, и у Тэхёна с непривычки дрожат колени, когда он, спустившись на арену, танцует. Наверное, это и есть та самая ярость, о которой когда-то говорил Чонгук. Та была во взгляде и голосе, в нервном движении рук, когда за него попытались ухватиться и оставить на земле. К их ссорам невозможно быть подготовленным, но Тэхён знает, что вся вина за случившееся висит именно на нём, и мысленно даёт Чонгуку обещание выслушать его гневную тираду молча. Его не выставят за дверь, не выкинут из постели и не поставят к стенке лицом – он знает. Потому и делает то, что должен. Отдаёт выступление, показывает зрителям то, каким должно быть настоящее шоу. Пока в какой-то момент не отвлекается на окропившую его губы кровь. Тэхён сбивается, сморщившись, и путается в канатах, откинувшись назад. Какая-то доля секунды. Одна десятая или сотая, как когда-то на манеже, вмиг решает всё. Он не понимает, почему кричат люди, почему для него перестала играть музыка. В какой-то момент нет ничего, кроме тишины и боли, простреливающей всё тело вплоть до, казалось, онемевших кончиков пальцев. Он чувствует тепло, окутавшее его, ощущает и морозный воздух, не понимая, как так вышло, что он в следующее мгновение оказался на улице. Чонгук, кажется, что-то спросил – Тэхён теряет нить воспоминаний. Его рвёт на асфальт и носилки, чуть позже – в машине скорой помощи, ещё немного – на чистый белоснежный пол в одном из коридоров больницы. Он просто очень устал. Мысли утекают из головы, за них невозможно ухватиться, и в какой-то момент Тэхёну кажется, что случилось что-то, чего он не предвидел. Засыпает он с большой охотой, по ощущениям, завернувшись в огромное одеяло и с одной-единственной запомнившейся мыслью: «Чонгук будет на него зол».

*****

Чонгук слышит шорох простыней и тут же вскидывает взгляд. Тэхён рыскает по постели рукой, пытаясь что-то найти; его глаза закрыты, лицо напряжено. Он едва может шевелиться, но упорно продолжает поиск медленными, рваными движениями руки, пальцы которой обессиленно стискивают больничную простынь, тут же отпуская. Даже наблюдая за его беспомощным состоянием, у Чонгука не поднимается рука Тэхёна добить. Он провёл в больнице почти всю ночь, вытрепал себе все нервы и поседел, наверное, на десять лет вперед. Руки чесались встряхнуть Тэхёна за плечи, потребовать ответы на свои вопросы: «Добился? Этого ты хотел?». Но Чонгук ведь знает, что не хотел, а злость требовала. Этого не хотел ни один из них, тем более – он сам. Он сам никогда бы не пожелал такого Тэхёну своим собственным ртом. Может, раньше, ещё в первые дни их знакомства, но не сейчас, когда он готов был лезть на стену, увидев Тэхёна распластанным на арене. Он едва успел рявкнуть на звукорежиссёра, чтобы тот выключил музыку и остановил выступление, как по залу прошелся истошный крик. Кто кричал – Чонгук уже и сам не помнит. Возможно, кто-то из зала, может быть, из труппы, хотя велика вероятность, что все и сразу. Шум стоял такой, что закладывало уши, ещё немного – и само море бы вспенилось, а горы содрогнулись. Тэхён лежал посреди арены без сознания со злосчастной лентой на глазах. В своём испорченном сценическом костюме, в окружении их выездных медиков на всякий непредвиденный случай. Жизель когда-то тоже падала: повредила лодыжку, неудачно приземлившись на ноги. Но не было ещё такого, чтобы чьё-то падение перевернуло внутри него все внутренности. Он рвал и метал, пока Намджун звонил в скорую, пока Тэхён бормотал что-то бессвязное, изредка подавая признаки жизни. На арене не было почти никого, только он, пиар-менеджер и помощники, которые, возможно, не дали Тэхёну умереть, когда того начало рвать. Чонгуку тоже хотелось: очиститься, вывернуть себя наизнанку и немного проветрить внутренности, чтобы обрести ясность ума, потому что в той ярости, в какой был он, никто не видел даже его мать. Его приказным, ужасающим тоном, которым он согнал с арены собравшуюся труппу, когда людей вывели из зала, можно было убивать. Его шёпот, которым он говорил с Тэхёном, пока тот был без сознания, можно было бы использовать вместо ножей и яда. Он понимал, что разговорами ничего не добьётся, что его злость и вспыхнувшая по щелчку пальцев ненависть к чужому своеволию только сожрет изнутри уже к следующему утру. Тэхён, мягко говоря, казался недееспособным ещё как минимум на ближайшие несколько суток. Это и убивало. — Выключи. Чонгук сощурившись наблюдает за хмурым Тэхёном, который пытается пошевелиться. — Выключить что? — грубо звучит в ответ. — Телефон. — Ты в больнице. Шумит кондиционер. — Чонгук, — у Тэхёна сухой хриплый голос. Его едва слышно, но Чонгуку прекрасно улавливает его бормотание на грани беззвучия. — Чонгук? — Что? Тэхён тяжело вздыхает, пытается сглотнуть и морщится. Чонгук обязан позвать медработника, но его клокочущая злость принимает форму совершенно неожиданного для него сожаления. Тэхён сейчас беспомощен, как никогда не был на его памяти. Он не пытается подорваться с места, не пытается сделать хоть что-то, что сделал бы, если бы мог пошевелиться. У него нет сил, желания и того бешеного рвения всё испортить, какое Чонгук наблюдал ещё прошлым вечером. Ему отвратительно больно даже наблюдать за этим. Все чувства смешиваются в одно, ложатся грузом, чтобы раствориться в сухом голосе Тэхёна. В комнате темно, свет падает ореолом из коридора через стеклянную дверь, давая возможность рассмотреть. Тэхён почти цел и невредим, разве что его рука перевязана чуть ниже плеча, лицо бледное, а вены на сгибе пошли синевой – ему не смогли поставить капельницу с первого раза. Что-то несерьёзное для питания организма: тот, оказывается, истощён. Чонгук почти не слушал. Можно сказать, его трясло в ожидании худшего, того самого кульминационного момента, когда врач сообщает, что вашему возлюбленному остается жить не больше дня. Чонгук ненавидит драматизировать. Он никогда не занимался подобными вещами, но Тэхён настолько умело смог вывести его из равновесия, что было легко потерять всю ясность ума. Тэхён ещё долго молчит, как будто снова уснул, но Чонгук видит его слёзы. Он неосознанно поднимается с места, подходя к койке, хочет прикоснуться, боится. Чонгук впервые в своей жизни боится сделать живому человеку больно. Расскажи – ни один не поверит. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает Чонгук, и Тэхён всхлипывает вперемешку с чем-то отдаленно напоминающее слово «нормально». — Почему тогда плачешь? — Что случилось? — Ты упал. Тэхён начинает шевелить конечностями, проверяя реакцию, и немного успокаивается, когда понимает, что может двигаться. — С тобой всё нормально, ты цел, — Чонгук не понимает сам себя, его голос даже отдаленно не напоминает то, что он чувствовал в первую минуту. В нём неподдельная, согревающая нежность и облегчение от сказанного. — Не считая сотрясения. Тэхён рвано, но так же облегчённо выдыхает. — Я смогу выступать? Чонгук шумно вздыхает, упираясь руками в койку по обе стороны от его головы. Он тянется с пониманием того, что всё и в самом деле обошлось малой кровью, но всё равно говорит: — Я бы придушил тебя подушкой. Прямо сейчас. Сказал бы, что ты поперхнулся и, видимо, умер во сне, — Тэхён в ответ едва усмехается, немного болезненно. — Ты можешь хоть на секунду забыть о работе? Я, кажется, не так уж много прошу. — Было страшно? — шепчет он. — Врагу не пожелаешь. — Ты как? Как он? Чонгук чувствует себя морально выжатым после всех пережитых эмоций. На него накатывает страшная усталость, наконец осознание того, что всё нормально. Тэхён не сломан, он едва пострадал, излечим, пара дней – его поставят на ноги, и он сможет и дальше делать Чонгуку мозги своим недовольством по поводу того, что его в ближайшее время не выпустят на арену. Удушающая тревога и запоздалое понимание случившегося сковывают внезапно, словно ждали подходящего момента. Чонгук прикрывает глаза. Он чувствует, как Тэхён завороженно проводит пальцами по щеке, размазывая пару капель слёз. На большее Чонгук не способен. Большее – не для него. Напоказ было выставлено и без того слишком много личного, которое сочилось наружу как гной из раны. Ни страх, ни переживания, ни ту же откровенную злость, в частности, на самого себя в момент осознания прятать было невозможно, мысли были заняты другим. В голове жужжал рой самых плохих исходов событий. Чонгук морально, где-то в глубине души был готов к тому, что случилось непоправимое, планировал сумбурное будущее на тот самый случай, если Тэхён навсегда окажется прикованным к кровати. Чонгук осторожно ловит обессиленную руку Тэхёна, целует солёные пальцы, переводя дух. — Я же обещал, — говорит тот, на губах детская улыбка, которая совсем не к месту. Не смог удержаться. Конечно. Чонгук уверен, тот будет помнить об этом до конца своей жизни. Он не показывал таких слабостей ни одному из ныне живущих. — Помолчи, — просит мужчина. — Я почти расшибся в лепешку, — забавляясь, продолжает Тэхён. — Ты будешь невыносимым даже на грани смерти, — обессиленно звучит в ответ, ему шепчут: — Я тоже тебя люблю. И Чонгук его, всего целиком от и до, такого ненавистно стоящего на своём. Наверное, больше, чем казалось изначально. Его ласточка – птица ненастоящая. Чонгук порой забывает о том, что Тэхён всё-таки не умеет летать. Никто не обрезал ему крылья, просто те не прилагались изначально. Чонгук понимает, что поговорить тихо и мирно у них вряд ли выйдет, когда речь зайдёт о скором выступлении. Всего лишь надеется, что Тэхён поймет его правильно, на крайний случай можно будет ткнуть ему в лицо предписаниями врача на ближайшие несколько недель, которые они должны будут провести в тишине, покое и без лишнего шума. Надежда умирает последней, нервные клетки Чонгука – сразу после. Тех, оказывается, немыслимое количество, раз он до сих пор в состоянии думать, что способен перебороть чужую упёртость. — Но всё-таки, — совсем не своим голосом спрашивает Тэхён, окончательно охрипнув, — ты же дашь мне выступать и дальше? — Дам, — обещает Чонгук, знает, что его не оставят в покое, пока не получат ответ. Разве что не заикается о сроках, потому что видит, что Тэхёну тяжело не меньше. — Спасибо, — отзывается тот. На манеже бы не дали – это понимают оба. У Чонгука готовы почти все обоснованные аргументы, кроме одного: выпускать Тэхёна на арену как можно быстрее он просто не хочет – эта мысль убирается подальше. Все разговоры Чонгук откладывает на потом, поднимается с койки и вызывает персонал. Его остывший, противный кофе всё равно обжигает сдавленное от засевшей в нём злости горло, но душа наконец перестает метаться, когда он выходит в больничный коридор. Ему нужно время наедине с самим собой, чтобы привести мысли в порядок и дать чёткие ответы на будущие вопросы. Чонгук должен быть готов к неизбежной обиде, злости и непониманию. Разговор будет долгим. Тяжелым. Возможно, всё-таки не без потерь. Но если они смогут найти компромисс и договориться – для них это станет маленькой победой. Чонгук уверен, что их мирное время наступит нескоро, уж точно не в ближайшие несколько недель. Он своевольно планирует отправить Тэхёна домой, чтобы тот прошёл полное обследование, занялся лечением и не попадался на глаза хотя бы неделю, лишний раз не вызывая своими появлениями на арене приступы вполне себе обоснованной паники. Занятое у палаты место снова греется им же, несмотря на вековую усталость, которая гуляет в бессмысленном взгляде в стену потухших глаз. Чонгук переживёт, он многое готов стерпеть и вынести – опыт обязывает. Его не тронули даже СМИ, в которые просочилась информация о бывшем спортсмене с одной-единственной фотографией из-за кулис, сделанной неизвестно кем. Наверное, это и станет для Тэхёна самым страшным ударом, страшнее того, который он уже получил. О бывшем достоянии Кореи на данный момент знает почти весь мир – новости заполонили интернет чуть ли не за секунду. Ориентация и падение гимнаста повлекли за собой бурю: шквал соболезнования, отвращения, непринятия фотографии с запечатленным на ней поцелуем, сделанной кем-то исподтишка. Ничто из этого не дастся Тэхёну легко. Чонгук собственноручно выпотрошит фотографа, как только найдёт. В их личную жизнь вот так нагло вмешались, выставив напоказ. И он не Чон Чонгук, если не устроит ад всему миру ради того, чтобы Тэхён смог спать спокойно.