конец без начала

Курому курит. Затягивается, будто в последний раз, выдыхает серый дым в такое же серое небо и очень гармонично смотрится в чёрном брючном костюме. — Милая Курому?.. Мукуро выходит из облачной вспышки — на десять лет моложе, в школьной форме и с дешёвым пирсингом в ушах. Ступает к ней смело и плавно, игнорируя собственную потерянность. Он — мальчишка-акула. Если остановится, умрёт. Курому оборачивается. В её глазах нет удивления и ступора, которые он так упрямо не хочет показать в своих. Она взрослая. Со шрамом на ладони и уверенными острыми стрелками. — ММ научила тебя курить? — Мукуро хмыкает и щурит глаза. — Это была не ММ, — Курому прикладывает сигарету к губам в последний раз и тушит фитиль в пепельнице, — Хаято. Он жмёт плечами и подходит ближе, становясь совсем рядом. Неожиданно она выше, несмотря на то, что босая. — Тебе не холодно? — Мукуро привычно опекает её, игнорируя десятилетний отрыв во времени. — Холодно, но терпимо. Курому откидывается на перила, задирает голову и устало, измученно выдыхает. Рубашка расстёгнута на три пуговицы, а развязанный галстук скоро выскользнет из-под поднятого воротника. — Да ты пьяная, — фыркает он, трогая запонки её пиджака. От неё ненавязчиво тянет духами, вином и медицинским спиртом — будто недавно была на перевязке. — Так и есть. Всё хорошо, не беспокойся обо мне. Курому проводит ладонью по его щеке, заправляя спадающую на лицо прядь за ухо. Её пальцы холодные и пахнут табаком. Мукуро не морщится, но застывает. Пятнадцать и двадцать три. Он ещё ребёнок, она уже взрослая. Высокая, небрежно-изящная, с тусклыми волосами. Ласковым взглядом смотрит стеклянными глазами. Контрасты оседают на стенках лёгких, как накипь. Будто он сам закурил, лишь вдохнув остатки дыма. «Что с тобой стало?» — застревает в глотке и покалывает на кончиках пальцев. Это не его Курому, но девушка очень на неё похожая. Красивая по стандартам Ада — как битый фарфор. Немного мёртвая, но дышит. Немного живая, но не греет. Как сосуд — идеальна. Как человек — сломана, не подлежит восстановлению. То, что он думал ему было нужно, стоит перед ним, сливается с его кожей в прикосновении. В ласковом, в любящем, в ностальгичном. Курому касается своих воспоминаний в его обличьи, трогает их, пробует на ощупь — вспоминает. Ему кажется, что колет насквозь, пробирается глубже мышц и органов, добирается до очага пламени. До туманного, второго сердца. — Я всегда буду верить в тебя, — у этой фразы должно быть продолжение. Но Мукуро моргает, дёргает рукой, отгоняя розовую пелену. Курому в школьной форме впервые затягивается и громко кашляет. Её кривые ноги в чёрных сапогах чуть сгинаются в коленях, пальцы пропускают комки едкого дыма. Хаято рядом с ней с зловредно хмыкает. Курому оборачивается. В её глазах отражаются его — стеклянные, напуганные, и она роняет фитилёк. — Мукуро-сама? Он — мальчишка-акула. Если остановится, умрёт.