***
"А как он выглядел?" "А как он вёл себя?" "Наверняка сам спровоцировал тех бедолаг. Такие как он всегда нарываются сами." "Да вы посмотрите на эту тряпку. Пускай спасибо скажет, такое закалит его характер. Сделает настоящим мужчиной а не одним из… этих."***
Ненавидящая плоть выплюнула его из экрана кинескопа прямо в дыру в полу. Не переварив, но изрядно пожевав. Моно повезло что внизу оказался старый матрас, потёртый и погрызенный крысами, но всё ещё достаточно мягкий, чтобы он не переломал себе все ноги при падении. От ткани паршиво несло мёртвыми тараканами и сыростью, но мальчик всё равно был благодарен хотя бы за то что она есть. Руки тряслись после встречи с сильным мира сего, но так было нужно. Это всего лишь часть пути. Часть игры что ведёт эта нечисть, порождающая эфир и делающая голос Пастуха для зрителей кристально чистым и ясным. Ребёнок сел и попытался унять дрожь в кончиках пальцев. Это не последняя встреча с Эфиром, да и далеко не первая, что уж тут лукавить. Однако здесь каждый раз чувствовался как первый. Наверное к этому просто нельзя привыкнуть. Наверху виднелся свет и слышен был звук работающего телевизора, сквозь шумы транслировавшего считалочку, которую на распев тянул картавый детский голосок. Эфир звал его. Манил к себе, обещая поделиться чем-то важным.***
— Прости меня, — горячий шёпот над самым ухом в темноте палаты звучал слишком лично. В этом месте казалось будто даже у стен есть глаза и уши, что могут за ними шпионить. Что могут их выдать. Хотя казалось бы, что ещё терять, когда каждый из них в разное время уже добрых полведра крови оставил где-то на асфальте по пути домой. — Перестань извиняться, от этого только хуже, — просьба горькая и отчаянная. — Ни ты, ни я с этим всё равно ничего сделать не можем. Не сейчас. — Я буду писать, — слова остаются на виске вместе с поцелуем. — Постараюсь отправлять письма каждый раз когда будем заходить в порт. — Обещаешь? — на поцелуй хочется ответить , но тело не слушается, продолжая пассивно лежать на кровати, ощущаясь скорее тяжким грузом чем помощником. — Обещаю, — осталось на губах. — Только адрес не меняй.***
Моно свалился в ворох старых писем. Полуразрушенное помещение было завалено бумажными конвертами с разными адресами отправителя, но всегда одним и тем же у получателя. Мальчик повертел в руках одно из таких писем и подумал про себя, можно ли ответить кому-то кто меняет свой адрес так часто? Можно ли отправить письмо наперёд в место куда он направляется? Как быстро может надоесть писать письма ответы на которые получить практически невозможно? Кремовая бумага быстро разваливалась под его пальцами. От контакта с одеждой, что до нитки вымокла под потоками дождя на улице. Очередная капля сорвалась с края его маски и упала на конверт, размазав собой имя получателя. "Это всего лишь дождь" — уверял себя Моно, ощущая как предательски задрожали губы. Без конвертов помещение казалось бы слишком пустым и заброшенным. Без писем здесь было бы слишком страшно. Где-то неподалёку снова зашумел телевизор. Эфир звал его. Не монстр, не древний кровожадный бог, разрушивший этот мир, и не Пастух, ведущий стадо зрителей в пропасть, а именно Эфир. Незримый и вечный поток информации без лица и цели. Который просто был, есть и всегда будет.***
— Ты снова один, — слышится над ухом голос, которому больше подошло бы молчание. — Я говорила, что они просто паразиты. И чтобы ты не приходил ко мне когда поймёшь это. — Ты подошла сейчас ко мне, а не на оборот. — Еда в дешёвом уличном кафе казалась пищей по истине райской, особенно после той жижи, что называют в больнице кашей. Ему, вообще-то нельзя было выходить, нельзя покидать выбеленные стены, но, чёрт возьми, как же он сейчас понимал желание Пеппер сбежать подальше от этого стерильного ада с двухразовым питанием без холестерина, запаха, вкуса и десертом, вводимым в организм через капельницу. На языке отчётливо ощущалась жареная лапша с грибами яйцом и тофу. Простой обед, который приготовили на скорую руку, лишь бы накормить спешащих по делам людей. Плевать на эту странную чужую девчонку, что подошла к нему за обедом. Плевать на нарушенный постельный режим и сломанную руку, с которой ещё предстоит снимать десяток другой швов. Он здесь ради вкуса, "вредных" специй и запаха, который не перебивают антисептики и хлор. Сама еда не так важна.***
Находиться над землёй на расстоянии добрых десяти этажей было чувством захватывающим. Сердце забилось ещё быстрее когда мозг наконец осознал в полной мере, что до ближайшей опоры глубоко, а единственное что не позволяет сорваться в пропасть — хлипкая старая вешалка и бельевая верёвка. Это чувство страха смешивалось с эйфорией от понимания того, что он ещё жив. В нормальном мире ни один здравомыслящий взрослый не позволил бы ему совершить что-нибудь на столько безумное и глупое. Но в том-то и фокус. В этом мире больше не было ни нормальных взрослых, ни даже нормальных детей. Первые превратились в туповатых монстров, а вторые либо мертвы, либо превращены первыми во что-то ещё более беспомощное и бесполезное. Краем глаза Моно заметил открытое окно в комнате, смежной с той, в которую его привела бельевая верёвка. А если на пути есть ещё одна открытая дверь или же окно, то не зайти в него — грех. Во многих смыслах этого слова. На улице всё так же моросил дождь, а открытое окно, как ни странно, оказалось завешано шторами. Внутри помещение выглядело комфортным и уютным в отличие от всего Бледного Города, что остался снаружи. Здесь было тепло и сухо. Возле кресла стояли тапочки, оставленные хозяином жилища. Книжные полки заставлены хорошей литературой. В комнате не было ни радио, ни телевизора. Только фотографии странного корабля, газета и множество писем. Фантом стоял на коврике у двери с надеждой глядя на окошко для почты в ожидании нового послания. Такое общение не может длиться вечно. Как и всё неизбежное оно прервётся когда-нибудь оставив после этого неприятный осадок в душе. И не важно, что станет причиной: усталость или же нелепая случайность. "Ещё немного" — подумал Моно, обнимая печальную тень за худые плечи.***
За дверью стояла девочка с двумя тугими тонкими рыжими косичками. В её взгляде слишком много испуга, а начавший сходить в противный зеленовато-синий цвет фингал под глазом лишь усиливал эту эмоцию. — Я домашнюю работу принесла, — сказала она указав на стопку тетрадей в своей руке. — Рад что ты заглянула, хотя бы ради домашки, — улыбнулся Наблюдающий, пропуская девочку в дом. — Здесь сидеть довольно одиноко. Скинув школьные лоферы в прихожей девочка проследовала за прихрамывающими Наблюдателем в гостиную и поспешила освободить руки, чтобы помочь другу сесть, а не упасть на диван рядом с кофейным столиком. — Как ты? — в её голосе больше сочувствия чем хотелось бы. Он не привык к тому, что его жалеют. — Не так плохо как кажется, — ответил он с улыбкой. — Швов уже нет, а гипс обещают снять через месяц, —он ещё разок боле внимательно и оценивающе окинул взглядом подругу, по-детски склонив голову набок. — Твой синяк выглядит получше. — Не ври, лучше он выглядел, когда был фиолетовым, — фыркнула Пеппер, садясь на диван рядом и подпихивая портфель ногой поближе к кофейному столику. — Болел сильнее, но хотя бы не был такого мерзкого цвета. Он не понимал, за что досталось ей. Она ведь просто девочка: мирная и тихая, холодная и рассудительная, далёкая от резких высказываний и необдуманных действий в отличие от него самого. Но волной ярости зацепило не только его и Свена. Её приплели к чужой проблеме просто так. За то что стояла рядом. Толпа по истине тупой зверь. Тупой и жестокий. — Хочешь чая? — Наблюдающий порвался было встать со своего места и отравиться на кухню за съестным, но его опередил не терпящий возражений жест Пеппер. В тонких ручках девочки оказалось больше силы чем на первый взгляд. И одного прикосновения к здоровому плечу оказалось достаточно, чтобы удержать его на месте. — Сиди уж, — она улыбалась, пусть и немного криво из-за синяка и опухшей щеки, но зато искренне. — Я в видеопрокат зашла по пути. Уроки сделать успеем, выбери пока, что будем смотреть. — Как вообще в школе? — спросил он вслед девочке, что скрылась в дверном проёме кухни и деловито застучала дверцами и чашками. — Могло быть получше, но в общем и целом, мало что поменялось, — ответила она под шум воды из-под крана, что набиралась в электрический чайник. — Всё та же беготня на переменах, те же хулиганы, только вот Рей совсем от рук отбилась. Если раньше ходила с тобой под ручку, то сейчас сидит на последней парте волком и на людей кидается, если близко подойдут. Говорят у неё дома всё стало совсем плохо, но я не уверена, что из этого слухи, а что нет. Вода забурлила, заглушая голос девочки, которая, судя по всему, засыпала заварку в маленькие жестяные сита. Наблюдающий сник. Ожидаемо, что Рей ни с кем новым не захочет больше общаться. Будет продолжать вариться в своей боли одна и дичать всё сильнее. Ему бы хотелось почувствовать укол совести, или хотя бы что-нибудь, по отношению к ней. Но нет, для неё словно ничего не осталось кроме глухого сочувствия. Словно она редкий зверёк с фотографии, а не живой человек, которого он знал долгие годы. Перебирая коробки с фильмами в сумке Пеппер Наблюдающий думал об их содержимом, о запахе чая с кухни, о том, когда к нему придёт обещанное Свеном письмо. Только и всего. А Рей, подруга детства, вызывала чувств не больше чем незнакомец, с которым вчера столкнулся на улице. В какой-то миг ему показалось, что это ненормально. — Моно, а что это за бумаги на столе в кухне? — от размышлений отвлекла Пеппер, вошедшая в комнату с подносом, на котором стояли две чашки чая, сахарница и вазочка печенья. — Мамин сценарий. Забыла утром, когда повторяла роль за завтраком, — отозвался он, остановившись на одной старой чёрно-белой комедии. У Пеппер хороший вкус в выборе кино для лёгкого досуга. — Они тебя не сильно третируют? — спросила девочка, поставив поднос на кофейный столик и взяв из рук Наблюдающего кассету. — Делают вид будто ничего не случилось, но актёры из моих родителей так себе, — Наблюдающий вдохнул аромат чая и бросил в кружку пару кубиков сахара. — Как минимум у одного из них есть награда за лучшую роль, — Пеппер загрузила кассету в плеер. — Они расстроятся, если узнают, как ты о них отзываешься. — Меня расстраивает необходимость делать вид, что ничего не было даже дома, так что мы квиты, — сахар быстро растворялся в горячем напитке вместе со всеми мыслями Наблюдающего. Эмоций слишком много в последнее время, чтобы думать. Чтобы сосредотачиваться на учёбе. Чтобы хотя бы примерно представить, что будет когда он вернётся в школу. Пеппер обняла его , сев со стороны здоровой руки. Телевизор в комнате не принимал никаких сигналов из вне, у него даже антенны не было, но Наблюдающий всё равно видел глаза в статических помехах на заезженной магнитной ленте. Его комната находилась в самом дальнем углу квартиры. На солидном расстоянии от этого толстопузого аппарата, но он слышал глазастую плоть каждый раз, когда его включали родители. — Дай им время и всё будет снова хорошо, вот увидишь, — уверяла его подруга, прижавшись щекой к его плечу. — Они уже ведут себя лучше чем большинство родственников Свена. — Знаю, но всё же... — на экране появилась заставка фильма и вступительные титры с лёгкой джазовой музыкой на фоне. — Чувство будто я хожу по воздуху. Вроде бы и наступаю на что-то, но будто вот-вот упаду. — Это нужно пережить, только и всего, — Пеппер взяла из вазочки маленькое шоколадное печенье. — Дотянуть до взрослой жизни и не сдаться где-то в промежутке.***
Зрители пугали своей преданностью Вещателю, своему Пастуху. Своему Богу. Пугали своим желанием сбежать от серой реальности, что их окружает и абсолютным доверием к словам о рае, что их ждёт когда-то. О новой реальности, что они смогут найти лишь в его словах. Моно убедился в этом лично выключив с помощью пульта телевизор перед одним из зрителей. Он всего лишь хотел заставить его уйти. Убрать с дороги, но зритель предпочёл иной путь — шаг в пропасть переулка. Жизнь без сказок Пастуха потеряла для него смысл ровно в тот момент, когда погас экран телевизора. Голова кружилась от осознания произошедшего. Ребёнок даже не слышал, что говорил ему Эфир в этот раз во время прыжка, попытка не упасть с крыши на выходе — была единственной вещью, что занимала его голову. Только бы удержаться, когда он вылетит с той стороны. Только бы не упасть. В какой-то степени ему повезло. Окажись экран на пару сантиметров ближе к краю разрушенной стены и ухватиться уже было бы не за что. "Надень маску их друга и они будут делать всё что ты им скажешь" — прошипел Эфир напоследок, снова сменившись детской песенкой исполняемой так плохо, что слов не разобрать. Чудовищному божеству нужны не только верующие в него, но и жертвы, что они приносят во имя его величия. На крышах скользко. Потоки дождевой воды струились под пальцами босых ног вместе с бетонным крошевом разваливающихся прямо на глазах зданий и мхом, что обильно их покрывал эти руины цивилизации из-за постоянной влажности. Свет башни вещания ярко озарял крыши высотных зданий, выхватывая из мрака и серости силуэты человеческих фигур с искорёженными лицами. Белое око светило словно маяк для зрителей, что потеряли связь с эфиром и перестали верить его сказкам. Увидели серость вокруг во всём её неприглядном многообразии. Увидели разруху и хаос, внезапно поняв, что никто этого не исправит их жизнь, никто не поможет и не спасёт от этого кошмара. Моно остановился, прислушавшись к Эфиру, что здесь, на открытом пространстве можно было ощутить без посторонней помощи. Эфиру, вещавшему даже сейчас голосом Пастуха: "Всё идёте вперёд? Зачем? Ради чего? У вашего пути нет цели, а у ваших вопросов нет верного решения. Все исходы предопределены с самого начала. К чему эта бессмысленная борьба?" Первый зритель шагнул вниз. Единственным звуком был лёгкий шорох одежды и стук тяжёлых дождевых капель. Не было даже слышно, как он упал, разбившись о бетон. Если включить воображение, то можно было бы представить, что он вовсе не умер, а просто полетел. Завис с воздухе где-то между землёй и небом. Можно было бы. Да вот только толку от этого нет. "Какой бы выбор вы не сделали, вы всегда будете жалеть, возвращаясь мыслями к проблеме и думая, что возможно могло бы быть лучше, поступи вы тогда иначе." В тишине сорвался с крыши ещё один зритель. Он рухнул вниз, словно подкошенный. Сгорбленное и обречённое существо не видело других вариантов. Сдалось, оставляя всё на откуп кому-то ещё и не желая более пытаться даже думать о том, что и как можно поменять. Сделать лучше, хотя бы для самого себя. Мальчик подошёл к одному из оставшихся зрителей и внимательно смотрел в его искорёженное лицо через прорези своей бумажной маски, пытаясь найти в нём хоть какие-то черты. Представить каким оно было раньше, чтобы найти в себе хоть каплю сострадания к ним и их участи. Их решению. Он тихонько потянул прыгуна за штанину в сторону от края крыши толи в попытке привлечь внимание, толи просто посмотреть, что будет, а может и попытаться спасти. Он и сам не знал точно. "В череде бесконечных неправильных выборов, лучше было бы не выбирать вовсе." Зритель шагнул вперёд и Моно не стал его держать, лишь посмотрел ему вслед. На то как тело скрывается в густом тумане, стелющимся по узким улочкам Бледного города. Бесшумно исчезает в этой мгле где смерть — единственное неизменное постоянное. Эфир. Вещатель. Пастух. Зрители. В этом пазле что-то не сходилось. Было лишним или стояло не на своём месте в пищевой цепочке. Голова мальчика разболелась от яркого света Башни и он решил уходить. Скрыться в тени, как делал раньше уже много раз. Сейчас не время. Он ещё доберётся до Башни, просто немного позже.***
— Мне душно в этой маске, — жалуется он родителям, сидящим за обеденным столом. Собственный голос звучит искажённо из-за новой преграды. — Нам всем душно, солнце, — утешает его женщина, ласково поглаживая по голове. На её фарфоровом лице нарисована красивая нежная улыбка, но голос дрожит от слёз. — Так безопаснее для тебя в первую очередь, — говорит мужчина. Его губы не двигаются во время разговора, а лицо остаётся холодным и без эмоциональными, хотя каждая сказанная им буква содержит в себе гамму чувств: от самых мрачных, до самых нежных. — Почему нельзя без них? — он выглядит и звучит сейчас как капризный ребёнок. Слишком наивный и искренний. Слишком доверчиво открывающий миру своё маленькое сердечко. — С каждым отдельно взятым человеком ведь можно договориться. Он может даже понять. — Отдельный человек может и да, — говорит мужчина в ответ. — Но ты редко когда будешь иметь дело только с одним. В большинстве случаев — это толпа. Толпа уже не человек, а тупое животное, чья недалёкость порождает непонимание и страх, которые, в свою очередь, становятся в них злобой. — Злоба же требует пищи, — продолжила женщина, мягко поглаживая его по голове, скрытой бумажным пакетом. — Чем-то что заглушит их страх хотя бы на время. А мы не хотим, чтобы этой едой стал ты. — Как это связано с маской? — он садится на пол прямо перед женщиной и кладёт голову на её колени, позволяя себе выразить в этом отчаянном жесте то, что не позволяет сказать лицо скрытое лицо. — Я не понимаю. — Обманет толпу, — шепчет женщина. — Спрячет от их голодных глаз. Даст передышку. — Даст время чтобы отрастить когти поострее и зубы покрепче, — добавляет мужчина, опускаясь рядом с ним и кладя руку на плечо. — Чтобы тоже начать жрать, ради того чтобы заглушить страх? — Или же вырасти в того, кто умеет с их помощью защищаться и защищать, — на реалистичном лице никаких эмоций и губы по прежнему не двигаются. Словно голос мужчины идёт в его голову напрямую. — Это уже на твой выбор.***
Эфир выбросил Моно в очередную заброшенную комнату, разбив экран, оставшийся за спиной и оставив его в полной тишине, наедине с мыслями об услышанном. Под ногами ребёнка скрипели половицы. То тут то там с протекающей крыши капала дождевая вода, проточившая собой бетон со временем. Он не ожидал встретить новый кинескоп так скоро. Буквально через коридор. И ещё меньше ожидал увидеть за стеклом Шестую, покрытую рябью помех и в ужасе колотящую по стеклу кулачками в бессмысленной попытке выбраться. Моно пытался ей помочь. Правда пытался, да вот только Вещатель оказался сильнее, вырвав девочку из его рук и самостоятельно начавший пробираться к нему. Чтобы устранить маленькую помеху на пути к вершине пищевой цепи. Сколько бы мальчишка не бежал и не прятался, он всегда будет у него за спиной. Преследовать до тех пор пока его добыча не выдохнется. Не сдастся, падая от усталости в его руки.***
В маленьком кафе в самом центре города многолюдно. За человеческим шумом никто не услышит делового разговора двух людей, решивших пообедать в кои-то веки вне надоевшего офиса. Они могли обсуждать новые сценарии, план программ, выбор эфира, спойлеры к популярным шоу — всё. Ведь в толпе их не услышат, всем глубоко плевать на них, какими бы важными шишками они небыли. Женщина вздохнула, откладывая бумаги и устало потирая переносицу со следами от очков. Остывший кофе мерзкий на вкус, но она проглотила остатки лишь ради того чтобы проснуться. Не поддаваться усталости, которой, казалось бы, не подвластен её спутник. — Ты меня пугаешь в последнее время, — сказала она внезапно, откладывая очки в сторону и жестом подзывая официанта с кофейником. — Чем же? — с недоумением уставился на девушку мужчина в строгом деловом костюме. — Тем сколько времени посвящаешь работе. Да, ты всегда был карьеристом без тормозов, но в последнее время совсем уж зарылся в делах. А вчера, я так понимаю, вообще домой не уходил, — женщина поправила прямую рыжую чёлку, сделанную словно под линейку. — Вовсе нет, я был дома, просто пришёл раньше тебя, вот и всё, — ответил он, отрывая взгляд от плана работы. — Раньше семи утра? — с недоверием спросила женщина, облокотившись о стол обеими руками и внимательно вглядываясь в его лицо, словно следователь на допросе. — Это не кажется нормальным. — Чему ты удивляешь? У меня бессонница и совершенно отсутствует личная жизнь. А избыток свободного времени угнетает, знаешь ли, — ответил он с улыбкой, подставляя свою чашку официанту, что по неловкости пролил обжигающий кофе на его пальцы.***
Моно вскрикнул, придя в себя после крушения. Пульт от телевизора заискрил в руке, обжигая пальцы и приводя мальчика в чувство жгучей болью. На руке, покрытой десятком порезов и старыми шрамами краснел свежий ожёг от удара током. От долгой погони болело всё тело. Каждая клеточка и отдельно взятая кость, но подняться на ноги всё же удалось после нескольких попыток. Тень Шестой следовала за ним по рельсам, шипя что-то о том, что он обязан её спасти. Ведь его вина, что она оказалась в руках у Вещателя. "Ты должен мне помочь! Ты же мой друг!" Её голос походил больше на помехи в Эфире чем на неё саму. Тихую и неразговорчивую всё время их долгого пути. Она в основном молчала ни словом, ни жестом не показывая ему своих намерений. Не предупреждая о планах и желаниях, лишь изредка откликаясь если он слишком настойчиво её звал. Крышка люка с трудом, но поддалась, выпуская Моно на улицу ведущую к Башне, под потоки холодного ливня. Там в дали замерцали фонари, выхватывая из мрака появившуюся буквально из воздуха фигуру Вещателя. Ребёнок сел на асфальт, совершенно не обращая внимания на то, что брюки промокли окончательно. Он стянул с головы свою маску, подставляя лицо дождю, слизывая его капли со своих губ, утоляя жажду после долгого бега. Ему, в общем и целом, уже плевать видно ли его настоящее лицо или маску. Он просто устал и хотел бы отдохнуть от этого кошмара. — Какой же ты настырный, — раздражённо буркнул он, глядя на приближающегося монстра. — Слишком настырный для покойника. Пастух обратился в пыль, не преграждая Моно боле дорогу на пути к источнику Эфира. Центру гигантской сети вещания, что раскинулась над миром подобно сетям паука, на которой они играли в смертельные салки. Пространство Башни больно. Его искажало пространство, время и реальность стараниями всемогущего Эфира. Сам тезис о существовании этого места был весьма сомнительным. Безумная сила пропитала каждую ступеньку в череде бесконечных лестниц. Каждый уголок коридоров, со множеством дверей из которых исходило розовое сияние и тихий голосок механизма музыкальной шкатулки, что звал Моно в логово нового монстра. Шестая напоминала человека условно имея сейчас больше общего с гигантским мутировавшим приматом. Она перемещалась на четвереньках, издавая какие-то странные звуки, на которые едва ли была способна обычная детская глотка. Она воодушевлённо захрипела, признав в вошедшем своего знакомого, принюхивалась к его запаху, выползая из вороха игрушек крепко сжимая деформированными пальцами знакомую шкатулку. Она не пугалась мальчика. Была не прочь с ним поиграть. Поделиться своим сокровищем, что так хорошо успокаивало её своей мирной мелодией в минуты отчаяния. Маленьким якорем детства. Моно тяжко воздохнул, глядя на сгорбленную, деформированную силой Эфира девочку: — Жаль что мирно разобраться не получится, — сказал он, в глубине души понимая, Шестая его попросту не слышит, не говоря уже о каком-то понимании. Рукоять молота удобно ложится в ладони. Моно привычным жестом замахнулся как следует перед ударом, которого девочка не ожидала. Не так ей представлялась встреча со старым другом.***
В школьных коридорах пусто. Шумные ученики уже давно либо дома, либо заперты на дополнительных занятиях как особо провинившиеся, либо из мазохистского стремления к получению больших знаний. Рей же всё ещё рыскала по опустевшему коридору по совершенно иным причинам. Её раскрытый портфель валялся на полу, вместе с содержимым. Личный шкафчик открыт, а вещи из него падали на пол с глухим эхо от голых стен коридора. — Это ищешь? — голос старого знакомого резанул по ушам непривычным холодком. Сердце Рей забилось чаще, стоило только увидеть свою шкатулку в его бледных руках. — Как ты её достал? — Рей пыталась скрыть свои чувства. Скрыть страх. — Секрет, — Моно улыбнулся, но взгляд его чёрных глаз оставался беспристрастен, а монотонный голос не имел с человеческим в привычном понимании ничего общего. — Ты с собой раньше таскала эту рухлядь когда слишком нервничала. Но сегодня у нас не было ни запланированных экзаменов, ни контрольных. Да и к тому же, что за мазохистское стремление таскать с собой то, что напоминает о предателе, с твоей точки зрения? Зачем тебе вообще эта штука? — Отдай, — потребовала Рей. Она старалась выглядеть подобающе: жёстко и хладнокровно. Как и положено хищнику. Бессердечной машине для выживания, коей её вполне заслуженно называли многие. — Или ты притащила её из-за меня как раз таки? — спросил юноша, рассматривая как следует потёртую временем игрушку. — Не ожидала что я снова появлюсь в школе после твоей выходки? — Не понимаю о чём ты. — Всё ты понимаешь, — его голос полон злобы, но лицо по прежнему не выражает ни единой эмоции. — Мои сломанные кости были делом твоего поганого языка, — Рей отступила от шкафчиков к стене. Поближе к выходу. — Думала я не догадаюсь кто натравил на меня этих святош, называющих себя борцами за нравственность? Не узнаю, что они собирались по выходным в твоём доме? — Я всего лишь вернула долг. Это твоя вина, а не моя. — Значит так ты видишь справедливость. Корпус игрушки жалобно скрипнул под его пальцами. Рей молчала, смотря ему прямо в глаза. Абсолютная уверенность в собственной правоте бесила на столько сильно, что никакая мораль не могла больше стоять на пути его гнева. Шкатулка с грохотом влетела в стену, в паре сантиметров от головы Рей, заставив её зажмуриться и отвернуться, хотя бы ради того, чтобы мелкие детали не попали в глаза. Шестерёнки и пружины со звоном разлетелись по полу. — Я не буду оправдываться! — воскликнула она вновь глядя на него с вызовом. — И извиняться тоже не буду. Не я тебя избила. — Ты меня бросила на растерзание религиозным психопатам и смеешь говорить, что это не твоя вина? — Моно казалось, что сейчас он задохнётся. Что собственные эмоции сожгут его изнутри используя чужую глупость как топливо. Рей непреклонна в своих убеждениях, насколько бы нелогичными они небыли. Она такая же упёртая как и он, если не хуже. — Хочешь быть одна? Доказать свою силу? Валяй. Хочешь видеть меня своим врагом? Пожалуйста. Я забуду про жалость.***
— Мне и не нужна была твоя жалость, — рычит Шестая сквозь зубы. — Мне не нужен ты. — Тогда отпусти меня, — предложил Моно. Его голос на удивление холоден, а на лице нет и тени страха. Будто это не он висит над Бездной. Будто не его жизнь сейчас находится полностью в её руках. — Я ведь сделаю это. Я брошу тебя, — Шестая уверяет его в серьёзности своих намерений, опуская ниже, дальше от спасительного края, за который можно зацепиться. Но оставляя надежду на то, что если он попросит то она, так и быть, сжалиться. — Тебе не впервой. Хищником ты от этого всё равно не станешь. Она одёрнула руку, желая на последок увидеть в его чёрных глаза страх. Хотя бы его жалкую тень. Но нашла в этой бездонной черноте лишь сочувствие. Он не цеплялся за неё, даже не попытался остановить. Не сожалел, как ей бы хотелось. "Я Хищник" — бормотала она про себя, ощущая как урчит пустой желудок. "Я Хищник" — будет говорить она себе, глядя на бескрайний океан после того, как утолит свой голод, сожрав всё Чрево, но продолжая ощущать себя слишком маленькой для столь грозного титула.***
— И вот мы снова здесь, — бормочет Моно, оглядывая глазастую плоть со своего стула. Со своего простого трона. Откинувшись на спинку он уставился в далёкую черноту из которой свалился не погибнув лишь по воле Эфира. Абстрактной материи состоящей из информации. Потока вечного и незыблемого как само время. — Проблема ведь не в том, что ты есть, — сказал мальчик скорее сам себе, будучи не до конца уверенным в том, что Эфир вообще его понимает. — Ты всего лишь сущность, но не суть. Тебе нужно наполнение. Направляющий. Без него ты просто белый шум. Комната становилась всё более и боле пустой. Эфир перестал быть осязаемой ненавидящей плотью, что породил предыдущий Вещатель и закрепил в реальности, усилиями своих покорных овец. Глаза более не пугали, становясь лишь рисунками на обоях, осадком излишне яркого воображения. — Что такое цикл жизни бабочки? Это яйцо отложенные взрослым насекомым, из которого появилась гусеница, что сплела кокон из которого появится бабочка. Но ведь это не означает что из кокона появиться та же самая бабочка, что была в начале этого цикла? Эфир вновь стал неосязаемым и невидимым словно воздух. Он наполнял его лёгкие, кислородом, а разум идеями. Мыслями что можно воплотить. А можно и не воплощать. Эфир лишь масштабное хранилище — инструмент, подобный кисти в руках художника. Всемогущество сети вещания в руках Вещателя и зависит лишь от его таланта. Он может стать пастырем, потешить собственное тщеславие титулом нового бога, а может доверится сердцу и разуму. Вещать только в своих интересах или же попытаться достучаться до разума зверя под названием общество. Быть может открывать свою душу в диалоге тет-а-тет с толпой, идея и правда не самая удачная, но вот сделать тоже самое с помощью искусства уже не выглядит так уж ужасно и безрассудно. Время от чего-то замедлило свой бег, стоило только подумать о пустой комнате, заполненной Эфиром, как о холсте, а не как о клетке.