***
— Ага, мне он говорит одеться, а сам полуголый на балконе курит, — ехидный оклик застает Сугуру врасплох, он даже порывается спрятать сигарету за спину — абсолютно хулиганский рефлекс, который они с Секо выработали, если в радиусе десяти метров появлялся вездесущий Яга. — Херовая из тебя мамочка, Сугуру. Сатору весело фыркает и устраивается рядышком, на этот раз в его руках вместо конфет две банки пива из числа тех, что они честно протащили в общежитие вчерашним утром по случаю Рождества. — А сам-то, святоша, — Гето расслабленно затягивается и переводит взгляд куда-то за изогнутые крыши зданий. В ответ несильно тычутся локтем и с задорным щелчком срывают язычок с алюминиевой банки. Вторая банка остается нетронутой. Вместо крупного снегопада, который застал их в городе, на дворе некое подобие дождя из колючих снежинок и мелких льдинок. Погода в пригороде Токио меняется с завидной скоростью, и Гето только рад тому, что они успели добежать до дома и не попасть под это декабрьское недоразумение. Утром наверняка будет наледь и огромные сугробы, которые Яга абсолютно точно заставит расчищать. Вовремя же смылась Секо… Годжо делает глоток из помятой банки и показательно морщится: — Ну и дрянь. — Если дрянь, то зачем пьешь? — Сугуру с неподдельным интересом наблюдает его гримасы, щуря глаза в улыбке. — Потому что праздник. Ну и еще потому что ты тут совсем один жалкий и несчастный торчишь. — О, так это, значит, твоя хваленая поддержка? — в темных глазах заманчиво искрятся смешинки, от которых у Годжо совершенно перестает соображать голова и в ответ он просто-напросто показывает язык. — О да, очень по-взрослому, — фыркает Гето и, честно говоря, не может сдержаться и не показать язык в ответ этому придурку. Они переглядываются наигранно-обиженными взглядами и уже спустя мгновение прыскают от смеха. Вдвоем им так хорошо и тепло от очередной нелепой дурости, что ни унылый снегопад, ни холод зимней ночи не могут прогнать их с балкона, который с недавней поры стал их любимым местом во всем общежитии. Годжо лихим залпом допивает свою банку и, разумеется, совсем не лихо закашливается от своей же опрометчивости. Ногой он случайно задевает пластиковую лейку-слоника Хайбары, которой тот поливает свои осенние саженцы чего-то непонятного, что грозит однажды вырасти в здоровенный плющ. Любовь к садоводству у этого парня, конечно, потрясающая. Сугуру с улыбкой затягивается полной грудью и позволяет промозглому ветру растрепать свои распущенные волосы. Дым призрачными птицами взвивается к угольно-черному небу, кружит над головами и уносится вдаль. Гето скучающе провожает его взглядом и позволяет себе некую вольность — приваливается плечом к притихшему другу, с каким-то неясным наслаждением ощущая чужое тепло. — Ты много куришь в последнее время. — Ага, — оба знают, что для этого есть причина. Гето мысленно усмехается и отводит взгляд. Он давно уже не в порядке. Вдруг чужая холодная ладонь скользит по его голому предплечью, невесомым кольцом охватывает запястье и с наглым изяществом выуживает из пальцев окурок. Метким броском тот оказывается в пепельнице, и в любом другом случае Сугуру бы точно возмутился и надавал другу смачных тумаков, но вместо этого он делает кое-что другое. Он сильными пальцами перехватывает запястье Сатору и хмурится: — У тебя руки ледяные. — Да? Совсем не чувствую, — неожиданно хриплый смешок Годжо разбивается об тишину морозной ночи. Такое ощущение, будто говорит он вовсе не про руки, и это неприятно колет сердце. — Пойдем уже внутрь, замерзнешь же. Сатору поднимает взгляд от их сплетенных рук и давит из себя неуверенную улыбку. Вот всегда с ними так: только что же смеялись и дурачились, а сейчас что? Опять какой-то клубок пережитой боли и непонятных чувств скручивается где-то под ребрами, но пальцы Гето так крепко сжимают его руку, что кажется, будто он не отпустит даже под страхом смерти. Не оставит во что бы то ни стало. Годжо молча изучает взволнованное лицо Сугуру, словно ищет в нем ответы на бесчисленное количество вопросов, которые терзают сердце своей невыносимой тяжестью и страхом отказа. Но ни в глазах цвета горького шоколада, ни в упрямо поджатой линии губ, ни в разлете тонких выразительных бровей он не видит ни намека на разрешение зарождающегося чувства. Лишь тепло чужой руки держит на плаву, заставляет надеяться и даже немного мечтать. — Посмотрим «Гринча»? — наконец выдает он, улыбаясь самой жалкой из своих улыбок. — Вау, личностный кризис, — невпечатленным тоном соглашается Гето, но добродушно усмехается и все-таки уворачивается от очередного тычка локтем. Руку он так и не отпускает.***
Комната полна света: разноцветные гирлянды, развешанные заботливой рукой Сугуру, блестят и сверкают на пустых стенах гостиной, отчего белоснежная рубашка и волосы Годжо то и дело вспыхивают всеми цветами радуги. Тот сидит довольный в своих нелепых очках-сердечках розового цвета (по скромному мнению Гето, лучший подарок на Рождество) и болтает пиво в очередной жестяной банке. Когда на прошлой миссии они втроем слиняли в магазин за припасами на праздник, Гето и предположить не мог, что такое непомерное количество алкоголя окажется весьма кстати. Как оказалось, Секо никогда не ошибается в своих расчетах, даже если поначалу казалось, что она планировала завалить как минимум парочку слонов. Во-первых, этой парочкой слонов оказались они с Сатору, поэтому штук семь банок дешевейшего пойла были уже успешно осушены. Во-вторых, Сатору пить не умел, не умеет и никогда не будет уметь категорически: черт знает какая по счету банка, а он то ли не пьянеет вообще, то ли всегда такой невыносимый, то ли уже пьяный настолько, что просто слушать его речь уже довольно затруднительно. В-третьих, случилась кража еще двух банок, но винить в этом первогодок Гето душа не позволяет, так что он связывает пропажу с собственной неосмотрительностью и, может быть, чуть-чуть грешит на кого-то из третьегодок. Мысли вяло перетекают в отяжелевшей голове, а веки вот-вот смежит сон, но сквозь них отважно и, к сожалению, успешно пробирается болтовня кое-какого шамана. — …так вот к чему это я, — удивительно, но факт: у пьяного Годжо язык почему-то совсем не заплетается, наоборот, он чешет им пуще прежнего и все никак не заткнется. — Если я прокачаю обратную технику, то у меня появится шанс поддерживать бесконечную технику постоянно, прикинь, а? Гето с грустью косится на пачку сигарет на кофейном столике и рассеянно продумывает пути стратегического отступления на балкон. Однако Годжо и его пьяные бредни настигнут его в любом месте и в любое время, так что это занятие достаточно бессмысленное. — Эй, Сугуру, ты там уснул что ли? — Вовсе нет, — сонно отзывается он в ответ и даже не открывает глаза, когда рука друга свешивается с дивана и нашаривает его голову. Ловкие пальцы мягко проходятся по макушке и одним движением зачесывают назад мешающую челку. Гето благодарно мычит и откидывает голову назад, упираясь затылком в теплое бедро. — Вижу же, что спишь, вредина, — рука опускается ниже и недовольно его тормошит. — Ты так всю мою задумку с бесконечностью проспишь. — Неправда, я все слушаю, — он мгновенно врет в ответ, неохотно приоткрывает один глаз и смахивает тревожащую его руку с плеча. — А знаешь, что? Нам надо взбодриться, — Сатору вновь залпом допивает все оставшееся пиво в банке и шустренько скатывается с дивана. — Умоляю, мне даже думать лень, — Гето машинально опускает голову, чтобы не схлопотать по ней чужим локтем, и распрямляется только тогда, когда друг уже стоит на своих двоих и отряхивается от невидимой пыли. Сугуру буквально может видеть, как его голубые глаза загораются огнем очередной пакостной мысли, и не успевает и слова сказать, как неугомонный беловолосый ураган уносится в угол комнаты к радио. Запоздалой тревожной догадке сопутствует какая-то ненавязчивая мелодия, и темноволосый маг нарочито громко вздыхает. — Ой, да ладно, я знаю, ты отлично танцуешь, — старается звучать оптимистично Годжо, но смешливая улыбка его выдает. — Нет, не-а, ни в коем случае, — Гето даже не старается. Но дурачина уже прищелкивает пальцами в такт музыке и шаг за шагом приближается все ближе и ближе к своей несчастной жертве, так что Сугуру недобро щурится, подсчитывая в уме, за сколько секунд он сможет дотянуться до диванной подушки и воспользоваться ей в качестве самозащиты. Тем временем блестящий Годжо вовсю кружится посреди гостиной в огнях рождественских гирлянд и улыбка у него самая красивая на свете, поэтому желание швыряться подушками на время отпадает, уступая место какому-то детскому восхищению. Он очаровательно дурашливо подплывает ближе и с самым галантным видом, на который только способен, протягивает свою узкую ладонь для танца. Гето на мгновение теряет дар речи и мысли, даже ловит себя на том, что вот-вот возьмется за эту руку и позволит закружить себя в танце, но остатки разума все же вынуждают его скептически покачать головой. Вспыхнувшие огнем кончики ушей он предпочитает игнорировать. — Да ладно, Сугуру, просто потанцуй со мной, — капризно тянет Годжо и вдруг замирает. Синие огоньки от ближайшей гирлянды скачут на кончиках его ресниц, отчего взгляд у него становится совсем печальным, когда он едва слышно добавляет: — Знаешь, так глупо, но у меня такое ощущение, что мы больше и не потанцуем никогда. От этих слов внутри аж все холодеет, и Гето в неясном для себя порыве резко вскакивает на ноги и крепко, возможно, даже слишком крепко, стискивает протянутую ладонь в обеих руках. И ему, конечно, очень хочется сказать что-нибудь ободряющее, поскольку это разбитое выражение лица пугает до глубины души, но в ответ он бормочет только: — Какая жалкая манипуляция, — и позволяет притянуть себя ближе. Чужие руки кажутся такими горячими на собственной талии, но Гето держится стойко и мужественно, наблюдая за тем, как стремительно краснеет растерянное лицо напротив. Свои пылающие уши он все также предпочитает игнорировать. Они медленно переплетают пальцы в замок и выходят в центр комнаты, не сводя глаз друг с друга. Развешанные даже под потолком гирлянды расцвечивают их лица неоновыми красками, заглушая тонкую желтую струйку света из коридора. Годжо делает первый шаг, и у обоих перехватывает дыхание. Танцевать в прямом смысле этого слова они, конечно, не умеют, но есть что-то волшебное в том, как Сатору галантно и уверенно старается вести партнера, дрожащей рукой придерживая его за талию и сохраняя между ними некоторое расстояние, диктуемое приличиями. Гето буквально кожей чувствует его волнение и, хотя сам готов провалиться сквозь землю от стыда, успокаивающе прикасается кончиками пальцев к обнаженной шее, улыбаясь своей самой ласковой улыбкой. Они неуверенно топчутся в тишине студенческой гостиной, иногда натыкаясь на подлокотник кресла или угол кофейного столика. К мелодии постепенно примешивается тихое подпевание Годжо, который все не может унять беспокойное сердце. Поворот за поворотом, шаг за шагом расстояние между ними неумолимо сокращается. Происходит ли это по вине одного из них, или же сразу обоих — непонятно, но в какой-то момент они даже не осознают, что обнимаются. Вот так просто — сердце к сердцу, друг напротив друга. И больше ничего им не нужно. Разница в росте у них совсем незначительная — три-четыре сантиметра, но Гето все же каким-то немыслимым образом умудряется уткнуться Сатору в изгиб шеи и прижаться в отчаянной попытке не услышать — почувствовать ту незатейливую мелодию, которую он все мычит себе под нос. Тепло разливается мягкими волнами изнутри ребер, когда Сугуру чувствует вибрации связок и нежную хватку рук на своей талии. Он не может сдержать до смешного глупой улыбки. И этот танец, украденный у их смертоносной и краткосрочной жизни танец, — по сути все, что у них есть. Во всем мире будто нет ничего, кроме них, и это опьяняет сильнее дешевого пива из супермаркета. Неожиданно Гето поднимает жгучий взгляд своих темных глаз, и Годжо Сатору понимает, что он бесконечно потерян для всего остального мира. И непонятно, кто на самом деле оплошал: то ли Гето не уследил и зацепился лодыжкой за ножку дивана, то ли Годжо, захлебнувшийся чувствами, специально уронил их обоих. Так или иначе, Сугуру едва успевает схватиться за чужую рубашку, прежде чем они оба кубарем валятся на диван. — Ты что, хочешь продолжить драку? — шипит он, хорошенько приложившись затылком об подлокотник, но ему никто не отвечает. Годжо нависает сверху, разгоряченный осознанием, но вместе с тем какой-то отчаянно решительный и взволнованный. Гето тянет рассмеяться, хотя ему не до смеха абсолютно. Он нутром чует, что вот-вот грядет шторм, который смоет к чертям все их привычные недомолвки и переглядки, вот только что оставит после? Внутри тяжелой змеей скручивается плотный узел тревоги. — Ты знаешь, я-, — Годжо не успевает договорить, как палец надежно запечатывает ему губы. Они оба пялятся друг на друга в тишине гостиной круглыми от шока глазами: Годжо — потому что ему не дали договорить и, возможно, этим даже успели отвергнуть, Гето — потому что не ожидал от себя такой трусости и предательства. На самом деле все просто — Гето напуган. Он напуган так сильно, что сердце вот-вот разорвется от страха и ужаса. Кажется, что если вдруг паника накроет его здесь и сейчас, то он просто не выдержит — упадет замертво и никогда больше не откроет глаза. Палец в каком-то наивном жесте крепче прижимается к теплым губам. Сугуру хочет, жаждет услышать эти слова, но вместе с тем сделает все, лишь бы Сатору Годжо никогда их не произносил. Перед глазами встает мертвенно бледное лицо Аманаи, и Гето отдаст что угодно, лишь бы на ее месте никогда не оказался Сатору. Тревога подталкивает обрывки мыслей, шепчет внутри ядовитым голосом: «Если он сейчас это скажет, то все закончится ужасной болью, и только тебе выбирать, хочешь ли ты на это смотреть». И Сугуру проглатывает эти слова. Проглатывает с тем же отчаянием и упорством, с каким на каждодневных миссиях глотает отвратительных проклятых духов. Внутри аж колотит. Палец нерешительно соскакивает с губ, и разочарованный Годжо прямо в очках бухается ему на грудь. — Ты даже не дал мне договорить, — заплетающимся языком негодует он, уткнувшись куда-то в сгиб шеи. — Я знаю, — хрипит ему в ответ Гето и сжимает объятия крепче, не обращая внимания на подступающие к горлу слезы, — Я все знаю. Голос под конец совсем его выдает, Сугуру душат чертовы слезы и истерика, но он прижимает голову Годжо к своей груди с обреченностью утопающего, который напоследок сделал глоток спасительного воздуха и уже идет ко дну. Руки трясутся так сильно, что Сатору тут же чувствует что-то неладное и подскакивает: — Сугуру? Волнение на любимом лице такое искреннее и сильное, что тревога ненадолго теряет хватку: Гето так хочется подарить ему что-то, кроме своего вечного страха. Он рукой смахивает подступившие было слезы и сдавленно шепчет: — Все хорошо. Гето медленно стягивает смешные очки-сердечки с переносицы Годжо, и тот, оставшись без единственного укрытия, тут же отводит взгляд. В голове проскакивает невероятно подходящее слово — «уязвимый», но Сугуру не считает это чем-то плохим. В конце концов, и у сильнейшего могут быть свои слабости. Ласковая рука зачесывает назад серебрящиеся в свете коридорной лампочки волосы и взору открывается тонкий шрам на лбу. Гето медленно прижимается к нему губами, будто припечатывая шрам своим поцелуем, и кожей ловит удивленный вздох. Между ними словно нет и никогда не было расстояния: мир замыкается на них, самолично останавливает и время, и пространство, лишь бы этот момент длился целую вечность и немножко дольше. Свет из коридора ложится на них ровной линией дверного проема и этот желтый луч окрашивает лица мягкими тенями. Они оба сейчас такие дурные и потерянные, словно вырванные из контекста, делят этот предрассветный час на двоих, прижавшись лбом друг к другу. Внезапно остановившиеся настенные часы своим затихшим тиканьем провожают их первый и последний поцелуй. В зимней мгле раннего утра они едва различают лица друг друга, но вместе с тем чувствуют так много, что того и гляди разорвутся пополам от отчаянной нежности. Возможно, утром они смогут избежать неловкого разговора, когда проснутся в обнимку на диване и спишут это на обоюдную амнезию после бурного празднования Рождества. Возможно, Годжо действительно так и не вспомнит, что в ту ночь почти признался в любви лучшему другу, и продолжит мучиться от непонятного чувства пустоты, которое поселится в его душе на долгие годы. Возможно, Гето так и не признается себе в том, что эта ночь станет его недосягаемой мечтой, которую он запрёт в сердце до конца своей жизни, лишь изредка позволяя себе окунаться в счастливые воспоминания. Возможно. Через два дня после празднования Нового года очередная миссия разделяет их на долгие месяцы, проклятые духи не дают даже намека на передышку. Растущая сила Годжо требует выхода и, соответственно, контроля, поэтому он все чаще тренирует свою бесконечную технику и уже к середине октября осваивает Расширение Территории. Звание «сильнейшего» по праву становится его. Секо все чаще пропадает в больничном крыле, ее талант к обратной исцеляющей технике становится одним из столпов, на котором держится весь Токийский магический колледж. Она избегает опасных миссий, но вместо этого изучает проклятия долгими ночами, день ото дня улучшая свои знания и шлифуя магические техники. Гето тонет в разрушительных мыслях. Дни сливаются в одно серое полотно, на котором черными кляксами зияют изгнанные и поглощенные духи. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем он только и делает, что исполняет свои обязанности шамана. Это долг того, кто обладает силой. Так ли это? Какой в этом смысл? Марафон под названием «шаманство» подходит к концу. Что-то пробуждается в нем после того разговора с Юки и окончательно определяет его дальнейшую участь. Пуговицу от униформы он оставляет на столе у Яги.