Codex astartes does not support this action

Неужели он слишком многого просил? Или попросту его просьба звучала слишком непривычно, чтобы Император воспринял её всерьез? В конце концов, Леодегарий обращался не за силой в предстоящей битве и даже не за твердостью руки, которой предстояло карать отступников. Он шептал о любви. Казалось бы, для Императора понятие любви тоже было не чуждо, во всяком случае, еще мама говорила маленькому Леодегарию о любви спасителя человечества. Вроде, это было объяснением того факта, почему он должен садиться в пугающую машину вместе с другими детьми и уезжать из дому. Впрочем, мама могла иметь в виду совсем другое, или вообще не упоминала Императора в нужном контексте. Прошло столько лет. Простительно что-то перепутать или даже совсем забыть. Так или иначе, Леодегарий хотел любить. Это было первым его желанием, оторванным от концепции долга, службы или чего-то подобного, о чем положено думать уважающему себя Серому Рыцарю. Пожалуй, именно поэтому оно было столь сильным. Любовь. Ничего больше. Он не отказывался от своих обязанностей, нет. Он просто искренне не понимал, почему их выполнение обязательно должно означать отказ от того, что он обрел совсем недавно и что его так кардинально изменило. Ведь в кодексе не написано, что Серому Рыцарю нельзя любить Ультрамарина. Леодегарий даже не поленился еще раз перечитать сие произведение. Там речь шла всё больше о войне и немного об организации общественности в тылу наступающей армии. Об отношениях не было сказано ни слова. Может, это Хаос послал ему такое извращенное испытание? Да нет, вряд ли. Еще обучаясь искусству псайкеров, Леодегарий был вынужден просматривать воспоминания сотен случайных людей. Многие из них кого-то любили, и, тем не менее, не носили в себе ни следа скверны. Даже наоборот, с большим энтузиазмом были готовы ей противостоять, поскольку в борьбе видели способ защитить своих любимых. Леодегарий перевернулся на другой бок. Его ощутимо передернуло, и, не будь он Серым Рыцарем, наверняка подумал бы, что заболевает. Если он не совершал ничего плохого, тогда почему он так ужасно себя чувствует? Почему, если его кожа помнит касание Леаркуса, ему сейчас настолько одиноко? Впервые за добрую сотню лет Леодегарий поймал себя на том, что плачет не от физической боли. Какая-то часть его сознания, та, которая еще не погрузилась в отчаяние и отстраненно наблюдала за происходящим, насмешливо хмыкнула. Рыцарь не обратил на неё внимание, и уже через минуту последняя крупица самообладания признала своё поражение и растворилась в волнах чистого страдания. Голубые глаза уже болели от слез, но Леодегарию всё не становилось легче. Ни одна рана не приносила ему таких мучений, никакие пси-испытания так не выворачивали его мозг. Явись к нему сейчас порождение Хаоса и предложи продать душу взамен на потерю способности чувствовать – в Империуме бы стало на одного отступника больше. - Леодегарий? Что случилось? Он едва разобрал слова, толком не слыша ничего, кроме собственного сдавленного стона. Только голос. Но этого уже оказалось достаточно, чтобы хотя бы разок вздохнуть с облегчением. - Иди ко мне. Иди, я обниму тебя. Я с тобой. Что бы там ни было, я с тобой. Тепло. Чувство защищенности, да такое, которого не может дать даже терминаторская броня. Леодегарий слышал, как бешено колотятся в груди Леаркуса два сердца, и только крепче прижался к нему, закрывая глаза, чтобы в окружающем мире больше ничего не осталось. - Как вовремя мне не спалось. Понял, что не дотяну до подъема, и решил заглянуть к тебе. Говорил же, что не надо на ночь расходиться. Едва ощутимый поцелуй в лоб. Теплые пальцы убирают с его лица растрепавшиеся белые волосы. - Не надо, родной мой. Мне больно видеть тебя таким. Если я хоть чем-то могу тебе помочь - Что с нами происходит, Леаркус? – вместо ответа выдохнул Рыцарь. Губы дрожали, и слова дались ему с трудом. - Еще вечером я бы ответил, что мы счастливы, - ультрамарин взял его за руку, и их пальцы сплелись. – Но теперь не уверен. - Ты любишь меня? - Конечно. - И тебе не кажется, что это – неправильно? Любить меня, - Леодегарий осторожно повел большим пальцем, гладя широкую ладонь. - Скорее, что я это неправильно выражаю. Я столько хотел бы для тебя сделать, но мне так мало доступно, что становится перед тобой стыдно. Если и есть что-то неправильное в любви, то только это. Неужели Леаркус и вправду не понимает? Или наоборот, понимает слишком хорошо, и намеренно не говорит, чтобы не мучать и без того кровоточащую рану? - Но если ты о том, кто мы, то я прилагаю большое усилие, чтобы не думать об этом. Потому что как только пытаюсь, меня просто-таки захлестывает боль. Не могу. Да, ультрамарин тоже всё понял. Леодегарий бы много отдал, чтобы тоже отодвинуть от себя скребущие душу мысли, но у него на это уже не хватало сил, и он всё же задал вопрос: - Как мы справимся, когда нам придется разойтись? Ведь разлука может затянуться на годы, если не на десятки лет. - Если не навсегда, - чуть слышно закончил мысль Леаркус. - Не знаю. Я не думаю, что мы вообще сможем с этим справиться. В сознании Леодегария, разрастаясь и множась, расцветало горе. Настолько глубокое и могущественное, что даже присутствие ультрамарина не могло заставить его отступить. Оно было личным, а потому всеобъемлющим. Никакая досада от проваленной миссии, никакое разочарование от очередного предательства, даже бессилие от утраты целой планеты не шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас приходилось переживать Рыцарю. Леаркус был прав. Такое чувство не угаснет само собой с течением времени, оно не перекроется другими, сиюминутными мелкими волнениями. Оно останется с ними на всю долгую, почти что вечную жизнь. Это, пожалуй, уже слишком. - Мы должны забыть, - проговорил Леодегарий. - В каком смысле? - Забыть, что с нами было, - он отстранился от ультрамарина, с трудом заставив себя заглянуть ему в глаза. - Я сотру воспоминания у тебя, а потом попрошу своих братьев сделать для меня то же самое. Это единственное, что нам остается. Иначе мы попросту не сможем воевать. Разве что искать смерти. - Если я забуду тебя, тогда со мной не останется ничего светлого. Я снова окажусь один. Зеленые глаза подозрительно заблестели в скудном лунном свете. - Ты не будешь знать, что это потеря. Твоя жизнь станет такой же, как и до меня, вот и всё, - Рыцарь коснулся щеки Леаркуса, и тот склонил голову на его ладонь. - Не надо. - Леаркус, свет мой, послушай. Ты – лучшее, что было в моей жизни, и я люблю тебя, насколько вообще способен любить. Что бы я ни сделал, чтобы быть с тобой. Я ни о чем так не просил Императора, как об этом, но мы оба знаем, что обречены. Мы были созданы не для любви, а для битвы. Попытки выйти из неё нас погубят. - Ты не поступишь так со мной, - горло сдавила злая обида, и слова перешли на вскрик. - Прости меня, мой хороший, прости, солнышко, пожалуйста, прости. Леодегарий прижал к себе задыхающегося от слез ультрамарина, чувствуя, что еще немножко – и он сам сорвется, не закончив начатое и угробив таким образом и себя, и его. - Сейчас тебе будет легче. Леаркус плакал всё тише, а через каких-то две минуты успокоился вовсе, рефлекторным движением поднявшись с кровати и уставившись на Серого Рыцаря совершенно растерянным взглядом. - Всё в порядке. Штатная проверка окончена. Можешь идти. Если бы не остаточное ментальное воздействие, ультрамарин, пожалуй, догадался бы, что ситуация ой как далека от штатной, но Леодегарий не позволил ему задуматься. Леаркус кивнул и послушно вышел. Выждав около минуты, Рыцарь покинул комнату вслед за ним. Он не выдержал бы оставаться в крепости дольше. Еще не зная, как будет объяснять братьям свою просьбу, и даже не решив, к кому с ней обратиться, он направился к магистру Ордена Ультрамаринов, чтобы уведомить его о скором отбытии.