Но это не любовь

Застать Ренара врасплох Феликсу не удалось ещё ни разу — каким-то непостижимым образом, тот ощущал его присутствие ещё за дверью. Это восхищало и раздражало одновременно. Может быть, однажды раздражение перевесит, и это будет слегка неприятно и, возможно, даже некрасиво. Феликс имел привычку думать о таких вещах заранее — и эта собственная весьма разумная привычка сейчас тоже почему-то раздражала. Ренар сидел в кресле спиной к двери, откинув голову — роскошный рыжий хвост, такой яркий, свисал вниз. Вставать нахал, разумеется, не собирался. — Добр-рой ночи, мой пр-ринц, — промурлыкал он и приподнял бокал вина. Феликс замер в дверях. Он был уверен — петли смазаны отлично, звуки шагов заглушил ковёр, он не выдал себя ничем. — Не помню, чтобы приглашал тебя угощаться моим вином, — Феликс усмехнулся и вытащил булавку из шейного платка. — Я самонадеянно пригласил себя сам от твоего имени, — Ренар наконец соизволил повернуть голову. — Прошу прощения, если я вызвал этим твое неудовольствие. И медленно облизнул губы, глядя прямо в глаза Феликсу. Большая часть раздражения вдруг схлынула, остался лишь жалкий осадок. — Моя щедрость не знает границ, — сообщил Феликс вкрадчиво и неторопливо стянул платок. — Не стесняйся и ни в чём себе не отказывай. В пределах этой комнаты. — О, мой принц, я вряд ли осмелюсь, — Ренар усмехнулся, поставил бокал и одним рывком поднялся на ноги. Феликс пропустил гладкий шёлк сквозь пальцы. — Неужели? Раздражение Феликса всегда было чем-то интеллектуальным, отвлечённым, и возникало оно в отсутствие этого хитрого лиса. Но стоило Ренару появиться рядом, это раздражение сменялось совершенно телесным восторгом перед гибким, ловким, восхитительным существом, не ведающим стыда и смущения. И сейчас Феликс словно раздвоился — холодный рассудок с научным интересом наблюдал за реакцией тела и противоречивым клубком эмоций. Ренар посмотрел на платок в его руках и хитро прищурился. — Мне нравится ход твоих мыслей, — негромко сказал он и накрыл пальцы Феликса своими. Ход моих мыслей, отметил Феликс, только что был нарушен необратимо. В тот самый момент, когда ловкие длинные пальцы погладили запястье под манжетом, обвели выступающую косточку, коснулись внутренней стороны, самого чувствительного участка над пульсом. — Мне тоже, — сообщил он и поднял руки к вискам Ренара. Шёлковая ткань легла на его лицо, пряча лукавые зёленые глаза. Ренар довольно усмехнулся, наклонил голову и прижался губами к тому месту, которое только что ласкал пальцами. С повязкой на глазах Ренар выглядел ещё соблазнительнее. И удивительным образом не утратил ни капли уверенности. Феликс отступил на несколько шагов в сторону, и Ренар тут же повернулся к нему, словно точно знал, где он находится. — Вдвоём играть в жмурки неинтересно, — насмешливо заметил он. — Но если мой принц хочет, чтобы его поймали, как я могу отказать? И снова облизнул губы. Улыбка стала хищной, предвкушающей охоту. Тонкие изящные ноздри жадно втянули воздух. Феликс сделал шаг в сторону, и Ренар снова повернулся, протянул руку, почти коснулся вышитых отворотов сюртука. Больше всего это напоминало церемонный придворный танец — если не приглядываться пристально. Например, к подрагивающим пальцам Ренара. Он возбуждён, думал Феликс с восторгом, но не беспомощностью, как любой другой человек на его месте, он возбуждён самой игрой, поиском, выслеживанием и тем, что он сдерживается. Не просто сдерживается, а позволяет Феликсу вести себя — потому что прекрасно знает, куда именно его ведут. Ещё два шага, порог, и ещё … — Попался, — горячий шёпот обжигает ухо. — Кто попался? — на губах Ренара вкус вина. Они упали на кровать, не разжимая объятий, не прерывая жадного поцелуя. А потом Ренар стянул повязку, и холодный рассудок вдруг напомнил Феликсу о своём существовании. — Как ты меня узнаешь, даже стоя спиной? — спросил он, пересчитывая пальцем пуговицы на коричневом жилете. Ренар фыркнул. — Значит, вот что тебя интересовало? Ты мог бы спросить сразу, не устраивая проверку. — Ты отвечаешь вопросом на вопрос, — обтянутые плотной тканью пуговицы высказывали из петель неохотно. — А после демонстрации возможностей, ускользнуть от их обсуждения затруднительно. — Мне обидно, мой принц, что ты меня так недооцениваешь, — дыхание легонько пощекотало шею, прикосновение губ под ухом было почти невесомо. Это намёк прозрачней некуда — если я не смогу тебе ответить, я найду способ вывернуться, и тебе придётся это принять. Я не выведываю в постели твои государственные секреты, а ты не выведываешь мои тайны. — Мне обидно, что ты так недооцениваешь меня, — сказал Феликс лучшим своим капризным тоном, и Ренар рассмеялся. — Я ловил прекрасную бабочку, — прошептал он, путаясь пальцами в волосах. — А поймал пчелу. — Прекрасную пчелу, — поправил Феликс, — которая в данный момент раздумывает, в какое из мест выгоднее всего укусить этого наглого рыжего лиса. — Только не нос, — Ренар немедленно потёрся носом об его плечо, пряча упомянутую часть тела. — Если ты действительно так хочешь знать… позволь мне показать наглядно. Он отодвинулся, скинул жилет и начал искать что-то на кровати. Феликс наблюдал за ним с интересом. Он опасался, что дело в каком-то магическом фокусе дель Эйве, но если Ренар готов поделиться, значит, это его собственная хитрость. — Но тебе придётся мне довериться, — в руках у Ренара снова платок. Феликс вздохнул. — Полагаю, за чрезмерное любопытство приходится платить. — О, я постараюсь, чтобы эта плата не была непомерной, — он аккуратно сложил шёлк в несколько раз. Ткань платка недостаточно плотная — против всех ожиданий Феликса мир не погрузился в непроглядную тьму. Это было больше похоже на неровную живую темноту ночной спальни. — Если зрением пользоваться невозможно, — произнес Ренар, — то обостряются все остальные чувства. Это не сразу заметно, надо преодолеть момент неизбежной паники. Чийский шёлк был гладок и прохладен, плотно охватывал голову, узел немного давил на затылок. Феликс чувствовал рядом тепло чужого тела. Ренар мягко толкнул его на подушки, отодвинулся — и ощущение пропало. Потом справа раздался шорох, кровать прогнулась, просела. Феликс довольно улыбнулся. — Полагаю, если регулярно тренироваться, то можно обойтись без паники совсем? Он раскинул руки. На ощупь предметы казались непривычными, но пальцы узнавали фактуру ткани — покрывало, подушка, вышивка на жилете Ренара, мягкая ткань, напоминавшая рубашку. Рубашку, которая только что была на Ренаре и еще хранила тепло его тела. Воображение немедленно дорисовало то, что не давала увидеть повязка, и Феликс потянулся проверить. — Доверься мне, — хрипло сказал Ренар, перехватывая его руку и возвращая на кровать. — Просто привыкай к ощущениям. Феликс последовал совету и немедленно совершил удивительное открытие. Знакомый до мелочей ритуал раздевания, оказывается, состоял из множества движений и прикосновений, большинство из которых мозг обычно игнорировал, считая неинтересной рутиной. В темноте каждое становилось волнующим, даже самое невинное. Ренар никуда не торопился. Пуговицы он расстегивал медленно, и также медленно стягивал одежду. Феликс слышал его учащенное дыхание, когда Ренар наклонялся над ним. Что-то мягкое невесомо скользило по обнаженной коже — кончики волос? мех? — Мир полон звуков и ощущений, — сказал он, и губы Ренара коснулись ключицы. Феликс запустил руки в его волосы, подхватил выбившуюся прядь и поднёс к губам. — И запахов. Ренар пах осенним влажным лесом и вишнёвым табаком. И кажется, раньше Феликс никогда не обращал на это внимания. Горячий язык скользит по ключице — то ли награда за правильную догадку, то ли попытка сбить с толку. — В этом всё дело? Уникальный аромат, составленный специально для меня? — Сладкая медовая груша, — промурлыкал Ренар, — и немного горчинки. Очень … ядовитый фрукт и очень притягательный. Феликс нахмурился, пытаясь сформулировать и удержать в голове тревожную мысль, а Ренар опять ускользнул, отпрянул, оставил его в одиночестве на очень долгое мгновение. И запах леса тоже ускользнул, рассеялся. А потом ловкие пальцы погладили внутреннюю сторону бедра. Только что с трудом придуманный вопрос рассыпался на отдельные слова. — Но … расстояние? — Я особенный, — самодовольно сообщил Ренар, лаская его языком, и больше он ничего не сказал. А Феликс не стал больше спрашивать. Излишнее любопытство — признак чрезмерной заинтересованности. Слишком легко разрушить все очарование беззаботной игры, переступить границу. Не расслабляйся, напомнил ему холодный рассудок, тебе нельзя влюбляться. Нельзя, согласился Феликс, покусывая губу от удовольствия. В этой спальне все проведенные границы кажутся очень зыбкими, и это плохой признак, золотце, у любой игры должны быть чёткие правила. У них и есть эти правила, и постоянная проверка чужих границ — часть игры, добавляющая остроты. Чуть не забылся, думает Ренар, проклятье, кто меня тянул за язык? Язык лучше употребить для другого — и он сосредотачивается на этом другом, облизывает и дразнит, пока с губ Феликса не срывается первый стон. Вот так-то лучше. Расслабься. Не думай ни о чём. Внимательные насмешливые глаза скрыты повязкой. Ренар наблюдает за губами: вот солнечная улыбка сменилась капризной усмешкой. — Быстрее, — требует его принц, и Ренар подчиняется его нетерпению. Усмешка тоже пропала, уголки прекрасного рта опустились, пролегли складки — кажется, соскользнула последняя из Феликсовых масок. — Быстрее, — просит Феликс, но теперь Ренар не торопится, хотя ему самому всё труднее сдерживаться. Пальцы Феликса впиваются в его бёдра, он судорожно вздыхает — и вот он, этот крошечный миг его полной открытости и свободы, его особенный выигрыш. То, ради чего Ренар ввязывается в эту игру раз за разом, то, что делает его собственное удовольствие таким жгучим.