Земля Сибирь

...Тех, де, иноземцов двое человек, Ивашко да Федка, женаты и живут у них на дворе, скот кормят...

В последнее время Федьке всё чаще казалось, что он всегда жил на большом монастырском дворе и никакой другой жизни у него никогда не было. Даже к своему имени, казавшемуся поначалу смешным и глупым, он привык. Маленький сморщенный отец Савватий говорил, что они, Федька да Ивашка, должны забыть всё, что было с ними раньше, и считать своё рождение с появления в монастыре. Федька над его рассуждениями только посмеивался. Прошлую жизнь он стал забывать потому, что слишком много лет гонял скотину на монастырском дворе, привык к этому и был в общем-то всем доволен. А не из-за какого-то Небесного Царства. — Федос, там твой Булгур опять в моркошку* залез! — вернул Федьку миру голос Ивашки. Пришлось подхватить хворостину и погнать любимого хряка — единственную небезымянную свинью на дворе — подальше от огорода. Подстёгивая упирающуюся животинку, Федька косился краем глаза на болтающего как ни в чём не бывало со старцем Никифором Ивашка. Друг и, как их называли, «муженёк» упрямо утверждал, что он просто любит душеспасительные беседы и каждый раз набирается мудрости у знающих людей. Федька был убеждён, что Иван просто хитроумно отлынивает от работы: разговоры со старцами и насельниками для них были делом святым. Убедившись, что Булгур окончательно устроился в большой дождевой луже и атаковать грядки больше не планирует, Федька со спокойной совестью вернулся на поскрипывающую лавку. Почесал заросшую тёмную голову, отмахнулся от разжиревших мух и задумался, чем бы ещё себя занять. Судя по спадавшему зною, уже скоро должна была начаться вечерняя служба. Службы были тем немногим в церковной жизни Вознесенского монастыря, что Федька действительно любил. Было в них что-то умиротворяющее, напоминающее заунывные песни его предков из прошлой жизни — мунгалов*. Ивашко был с другом полностью согласен, что не могло не добавлять радости и спокойствия. Следом пришло воспоминание о том, как они впервые попали на службу. Случилось это через неделю после их перевода из иркутской воеводской избы в монастырь. Тогда по приказу ещё не сморщенного, а высокого и быстрого отца Савватия с них впервые сняли ножные колодки и отвели в храм. И то ли из-за того, что перед этим их впервые со дня пленения нормально покормили, то ли атмосфера храма подействовала, но они даже пытаться не стали бежать. Ивашко потом признался, что слишком хорошо осознал безнадёжность этого предприятия. Может, и так. Ну а дальше события поспешили одно за другим как падающие с деревьев листья. Их крестили (подарили новую жизнь, как это назвал отец Савватий) и поселили в монастырском дворе ходить за скотиной. Дали новые имена и между делом обучали языку русских. Правда, Федька чувствовал, что эти самые русские не очень-то считают их за людей. Поначалу его это обижало, а потом стало радовать: благодаря этому на них с новоявленным Ивашкой быстро махнули рукой и оставили безуспешные попытки женить. Они могли быть так близки, как хотели, и не мучить и без того жалких женщин — монахи хоть и качали головами, но не трогали. Иноземные, де, традиции. Так прошло пару десятков лет, и Федька, насчитывавший за собой конец четвертого десятка, мог вспоминать прошедшее с лёгкой усмешкой, жмуря раскосые глаза на медленно заходящее иркутское солнце. Зашуршала трава справа, и хрипловатым меканьем обозначила своё присутствие старая коза Марта. Не поворачивая голову, Федька нашёл рукой её морду и расплылся в блаженной улыбке, чувствуя, как скотинка лижет шершавым языком его пальцы. — Ну пойдём, пойдём, — приказал он скорее себе, чем Марте, и двинулся к сараю, где на полки была убрана старая капуста. Коза немного потопталась на месте и отправилась следом. По дороге к ним присоединился рождённый в начале лета пятнистый телёнок Мунька. Этой тонконогой мелочи капусту было нельзя. Впрочем, против его присутствия Федька не возражал, отметив про себя, что монастырские животные стали ему как дети. Пока коза доедала мягкие капустные листья, пытаясь отвертеться от тыкающегося ей в бок Муньки, к их компании подошёл Ивашка. Попинал лаптем засохшую грязь и заметил задумчиво: — Жара нынче страшная. Надо было лук ближе к конюшне сажать, а то в тень не попадает. — Надо было. Эта самая жара за день съедала все силы. Хотелось скорее спрятаться в прохладе храма, а потом и в трапезной. Прислонившийся к бревенчатой стене сарая Ивашка прочитал его мысли: — Хоть бы позвонили скорее. В ответ на его слова раздался вязкий, будто тоже уставший, гул колоколов. Федька подбоченился, погрозил пальцем заглядывавшей ему в глаза Марте, хлопнул Ивашку по плечу и двинулся к храму. Жизнь была хороша и жить было хорошо.