***
Дилюку снилась гроза, такая, какой он запомнил ее в детстве, когда отец брал его с собой по делам в материковые воды. Лиловые молнии расчерчивали потемневшее до черноты небо, словно удары кнута. Гром тревожно перекатывался поначалу где-то на горизонте, но стремительно приближался, пока наконец не обрушился едва ли не на голову. От раздавшегося грохота Дилюка подбросило на ложе, спросонья он ударился хвостом о бортик, неприятно взбодрившись от боли, но окончательно разбудил его запах крови. Удушающе-тошнотворный, он забивал жабры, словно разлитое по неосторожности масло. Во рту было мерзко. Железистый, ржавый привкус: человеческая кровь. Причем знакомая до оскомины, его. Где-то наяву продолжало грохотать, и Дилюк не понимал, идет ли шум снаружи дворца, или это его собственное сердце оглушительно стучит в ушах. — Мастер Дилюк! — донеслось невнятно, как если бы кто-то звал его с поверхности, а слух и голос еще не перестроились. Он обернулся на голос и увидел главную дворцовую служанку. Аделинда нервно крутилась у порога, беспокойно заламывая руки. В ее глазах отчаяние мешалось с надеждой, искоркой вспыхивавшей при взгляде на господина. Дилюк был бы не прочь занять у нее хоть толику уверенности в своей предполагаемой способности разрешить проблему, какой бы она ни была. Да и вообще какой бы то ни было уверенности, потому что... Потому что, черт побери, он подорвался посреди ночи от грохота, — в воде пахло его кровью, почему в воде пахнет его кровью, — до вернувшегося слуха доносились чьи-то взволнованные крики у самой поверхности вод, тонувшие в общей неразберихе шумов, — море красило в неестественный цвет какое-то зарево, — и... И Дилюк совершенно не понимал, что за чертовщина творится вокруг. — Что происходит? — спросил он ровным тоном, стараясь не выдать собственного смятения, дабы не напугать служанку еще сильнее. Это было верным шагом — Аделинда с видимым облегчением ухватилась за спокойствие в его хрипловатом ото сна голосе. — Корабли, господин! На границе нашего моря появилось несколько кораблей, — выпалила она и поспешно добавила, заметив, как вскинулся Дилюк: — на нас они не нападают, кажется, воюют между собой. Они задействуют мортирный огонь, мы не можем подобраться близко. Один уходит от погони, его преследуют еще как минимум четыре. Взрывы и дым мешают рассмотреть наверняка. Но кажется... — она замялась, нерешительно опустив уши и избегая взгляда Дилюка, и сказала совсем тихо: — ...говорят, тот, который преследуют, похож на... «Каэнри’ю». Имя упало в комнате камнем, разом вернув ясность ума и воспламенив, наконец, спасительный гнев. Гнев определенно лучше, чем тревога и паника. Гнев конструктивен, особенно, если имеет под собой твердую основу, и с гневом Дилюк привык иметь дело. Он выпрямился и махнул рукой, подзывая мантию, и покорное течение поднесло ее к нему, раздувая переливчатую воздушную ткань, как медузу. Облачившись, он кивнул ожидавшей в молчании Аделинде. — Отведи меня на место, а остальным передай, чтобы ушли на глубину. Если люди не знают о нашем существовании, то этот порядок вещей менять нежелательно. Я сам проверю, действительно ли это тот корабль, и если да, то... — его алые глаза опасно потемнели, — ...разберусь с ним лично. Аделинда поклонилась, пряча понимающий взгляд. — Как прикажете, мастер Дилюк.***
К тому времени как Дилюк добрался до границы, корабли уже прекратили взаимный обстрел. Чуткий слух продолжал улавливать голоса, но различить слова из-под воды все равно не вышло бы. Снизу, без волнующих воду взрывов и слепящих всполохов, стало хорошо видно, что кораблей все же шесть, из них два довольно крупных, видимо, фрегата, остальные поменьше. Судя по расположению днищ, корабли находились друг к другу довольно тесно — видимо, преследователи зажали преследуемого в кольцо. Зарево при этом никуда не делось, да и в воде отчетливо ощущался привкус пепла и крови. Понять обстановку с такого ракурса, конечно же, было нельзя, но русала это ничуть не беспокоило. Подплыв ближе к поверхности, он прикрыл глаза и обратился с мысленным призывом вверх, в затянутое дымом и копотью небо. Голоса вдруг притихли, затем загомонили разом, пока один, видимо, главный, не гаркнул отрывисто, пресекая шум. Одновременно с этим в воду недалеко от Дилюка без плеска нырнул крупный альбатрос. Неудивительно, что матросы зароптали: альбатрос близ корабля — дурной знак. — Здравствуй, Рассвет, — чуть улыбнулся Дилюк, протянув руку. — Полетаем? Птица подплыла ближе, приветственно коснулась головой ладони. Птичьи глаза коротко полыхнули алым, на лбу вспыхнул и исчез затейливо извитой символ, похожий на языки пламени. Альбатрос устремился наверх, как ни в чем не бывало вынырнул, несколько секунд посидел на воде, карауля очередной порыв ветра, а подкараулив, оттолкнулся от воды и взлетел. Дилюк за это время нашел удобно перевернутую лодку, с достаточно целым корпусом, чтобы быть укрытым от глаз, подплыл под нее и высунул голову из воды, позволив слуху перестроиться в воздушном пространстве. Главное — хорошо слышать разговор, а собственный ограниченный обзор его мало заботил, потому что, открыв глаза в очередной раз, он увидел картину с высоты птичьего полета. И картина его не обрадовала. Во-первых, это действительно была «Каэнри’а». Форштевень, мачты, резьба штурвала, обшивка. Черт побери, это и впрямь была она. Рассвету через их связь передалась вспышка ненависти, и альбатрос издал хриплый пронзительный вскрик. Дилюк торопливо погладил его мысли своими, успокаивающими. Самому бы тоже не помешало успокоиться по-настоящему, но... во-вторых. Во-вторых, это действительно был он. За каким-то дьяволом стоял на палубе «Каэнри’и» как ни в чем не бывало, расслабленно опустив плечи и разведя руки в почти приглашающем жесте, словно в него не тыкали парой дюжин разномастных пистолетов и сабель, а он сам зазывал случайных приятелей пропустить по стаканчику в таверне. Вот только переносить вес он старался на одну ногу, а на другой штанина от бедра и вниз поблескивала влажным и темным; если не знать точно, то и не заметишь за бряцанием тонны побрякушек и общей вальяжной манерой держаться. И, боги, это что, мех? Серьезно, только этому могло прийти в голову, что носить меха на корабле посреди южного моря, где даже ночью ветер как теплое молоко, — отличная идея. Сволочь. Двуногая приблуда. У Дилюка в голове, разумеется, были только злые мысли, а не какие-то там «а он вырос», «волосы стали длиннее», «какого черта он забыл на «Каэнри’и», он что, капитан?» и все такое прочее. За все время он ни разу не задавался вопросом, сколько прошло лет. Сначала было не до того: после всего, что было, после ухода отца, после того, как он остался один (после того, как его оставили одного, обиженно шепнул детский голосок в груди, который, впрочем, Дилюк сразу же заткнул), отзывчивое море бушевало снаружи него так же, как и внутри, откликаясь на шторма, терзавшие душу. А когда шторма поутихли, он уже из принципа не лез в людской мир. Назначил верного Эльзера курировать материковые воды, Чарльза — прибрежные, дал разрешение поступать, как заблагорассудится, лишь бы ничего не пересыхало, не истощалось и вообще никаким образом не буянило, а сам затворился в своем Рассветном море, окруженном цепью вулканических островов, завел ручного альбатроса и вмешивался лишь тогда, когда того требовала необходимость. Необходимость, как водится, возникала ненамного чаще, чем никогда. — Эх, вхолостую слетал, бедолага, — протянул нарочито разочарованный голос, и Дилюк вздрогнул, не поняв сначала, кто из собравшихся говорит. А когда понял, легче не стало. — Какая жалость. А ведь у него, небось, жена-красотка, альбатросята в гнезде голодные... У него всегда был такой голос? — Вам следовало бы переживать за себя, капитан Альберих, — ответил широкоплечий темноволосый мужчина в легком форменном доспехе, окруженный такого же сурового вида людьми. Военные? — Вы окружены, бежать некуда. Ваша команда мертва, «Каэнри’а» вот-вот пойдет ко дну, а здесь пять кораблей союзных сил, включая «Благородную Львицу» и «Предвестник»... Речь рыцаря беспардонно была прервана громким смехом. — Ах, Хоффман, дружище, о каких союзных силах ты говоришь, — пропел он снисходительно, да так, что даже Дилюк, который едва вникал в происходящее, испытал желание выбить ему зубы, не говоря уже о покрасневшем от возмущения Хоффмане. Хотя нет, ладно, Дилюк предвзят, он хочет выбить ему зубы при любых обстоятельствах, так что его мнение не считается. — Положа руку на сердце, если Ордо Фавониус, Орден Бездны и Фатуи — союзные силы, то я — морская нимфа, приятно познакомиться. — Портовая шлюха ты, а не нимфа, как ты посмел забыть о Похитителях сокровищ? — зарычал высоченный, как мачтовая сосна, но при этом тощий как палка парень вида самого что ни на есть бандитского, с рябым, изрытым оспинами лицом. Все бы ничего, да только зарычал он фальцетом. Самопровозглашенная морская нимфа прыснула со смеху, хотя остальные, Дилюк был отчего-то уверен, держали серьезные лица только из нежелания поддерживать общего врага. — Ай, сладкий, зачем же злиться? Ты все не так понял, уверяю, я денно и нощно думаю только о вашем притоне сифилитиков, глаз не смыкаю. А как иначе, вы же похитили мое сердечко еще в тот раз, помнишь, у вашего этого... как бишь его, — он щелкнул пальцами, — мыса Блядской Одежды. — У мыса Последней Надежды, шалава ты драная!!! — взревел рябой, потрясая пистолетом. Его товарищи зло загалдели, зазвенев оружием. — Да-да, его самого, — он небрежно махнул рукой. — И все же, что за поразительное неуважение к труженицам рода человеческого, вот уж действительно, у кого что болит, да, дорогой? — он усмехнулся, насмешливо щуря единственный глаз. Дилюку стало совсем немножко интересно, почему второй был скрыт повязкой. Раньше ее не было. Хотя раньше, напомнил он себе, он и капитаном «Каэнри’и» не был. — Не бойся, когда нос отвалится, болеть будет нечему, — и более не обращая внимания на вопли незадачливого бандита, он обернулся к Хоффману. — Возвращаясь к нашему разговору, для полного спектра непримиримых врагов здесь не хватает только «Южного Креста» Бэй Доу, — он самодовольно улыбнулся. — Сознавать себя тем, кто объединяет сердца людей единым порывом, невероятно приятно и лестно. — Вы арестованы и будете казнены за предательство, воровство, пиратство и колдовство, капитан Альберих, — ровно провозгласил Хоффман, и Дилюк отстраненно восхитился его самообладанию, параллельно осмысливая услышанное. Предательство, воровство и пиратство — ладно, допустим, но колдовство? — Особый приговор вынесен действующим магистром, не подлежит обжалованию и должен быть приведен в исполнение на месте. Дилюк резко вскинул голову. Это... вызывало неприятие. Он, конечно, не раз думал о том, как изобьет своего бывшего брата до полусмерти, думал даже, как убьет его сам, отцовским мечом, но... Отдавать свою месть на исполнение каким-то посторонним, да еще и людям... нет уж, увольте. Его должок к этому проходимцу важнее каких-то там человеческих проблем. Этот, конечно, распоследний ублюдок, но ублюдок, которого Дилюк считал когда-то семьей, поэтому ничьего постороннего вмешательства он не потерпит. Русал сжал кулак, впиваясь когтями в ладонь. Если он решит убить этого... убить Кэйю, то последним, что тот увидит, должны стать глаза Дилюка. Если даже решит отпустить, то все равно Кэйа должен видеть и знать, кому обязан жизнью, и жить с этим знанием. Дилюк ненавидел его, и желал лишь, чтобы тот испытал хоть долю такой же ненависти, хотя бы на миг, хотя бы... Альбатрос снова зловеще закричал, отчего люди на палубе принялись озираться и осенять себя божественными знамениями. Кэйа же, не поведя и бровью, задумчиво потер подбородок, словно не приговор о собственной казни выслушал, а выбирал, что заказать на ужин. — А Одуванчик-то вырос, — покачал он, наконец, головой и лукаво улыбнулся, — не расскажешь, она женилась на той фурии из библиотеки или все-таки на своей работе? Я по ним так соскучился, а она приказала меня казнить. Обидно. Хоффман задохнулся от возмущения и хотел было ответить, но его перебили. — Хоффман, не понимаю, почему вы все еще поддерживаете диалог с этим отребьем, — лениво подал голос, по-видимому, глава третьей фракции собравшихся. — Приговор оглашен, к чему откладывать исполнение? Он обезоружен и ранен. Бессмыслица, которую он несет — лишь попытка оттянуть неизбежное, мишура. Из всех представители третьей стороны выглядели наиболее мрачно, молчаливые, в темных плащах и с лицами, скрытыми под масками. У их предводителя была отличная от других украшенная перьями маска со стилизованным птичьим клювом. По численности они были вторыми после рыцарей. Самой причудливой, между тем, оставалась четвертая фракция: в ней сплошь были какие-то дикарской наружности карлики в масках. Это у них накидки или собственная шерсть? А на головах перья или это уши такие? Дикари переговаривались между собой на совершеннейшей тарабарщине и в переговорах участвовали в основном междометиями. Право слово, эта палуба что, гуттаперчевая? Кэйа тем временем несказанно и, по скромному мнению Дилюка, нездорово оживился. — Ах, мой пернатый друг, — воскликнул он, — зрите в корень! Именно этого я и добиваюсь, а вовсе не того, что вы взбеситесь и пристрелите меня прямо здесь на палубе «Каэнри’и», потому что лучше умереть, чем выдать вам карту сокровищ, которые, несомненно, интересуют всех присутствующих. Давайте, убейте же меня прямо здесь, на лоне той, что давала мне крышу под бескрайним звездным небом, укрывала от беспощадной стихии, и пусть же станет она моим последним пристанищем и проводницей в загробный мир!.. Рука Дилюка сама потянулась к лицу; он утомленно помассировал переносицу. Боги милосердные, что за пингвиний цирк этот шут здесь устроил? Какие сокровища? Какая карта? Наконец, кто все эти люди, и что они все вообще забыли в его — черт — побери — владениях?! Видимо, теми же вопросами, за исключением последних двух, задались и нападающие на капитана Альбериха. — Карта сокровищ? — ошарашенно повторил Хоффман. Рыцари за его спиной зашептались. — Карта сокровищ?! — вскинулся, как охотничий пес, рябой бандит. Его шайка, как по команде, вмиг приобрела поразительное сходство с шакальей стаей — такие же горящие голодом глаза, подергивающиеся ноздри, настороженные позы, разве что слюни из голодных пастей не текли. Даже дикари залопотали что-то между собой: видимо, расспрашивали тех соплеменников, которые понимали, о чем речь. С каждым словом они смотрели на Кэйю со все возрастающим интересом. — Карта сокровищ... — задумчиво пробормотал птицеголовый, затем неприятно ухмыльнулся. — Если капитан Альберих думает, что мы поведемся на столь очевидную провокацию, то у меня плохие вести для капитана. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Господин Хоффман, прошу вас. — Но позвольте, а как же последнее желание? — возмутился Кэйа, разом отбросив театральность, но сохранив шутливый тон. — Если мне не изменяет память, статья сто шестьдесят восьмая Кодекса Ордо Фавониус гласит... — Я знаю, что гласит статья, — сухо отрезал Хоффман, взяв себя в руки. Он шагнул к Кэйе, крепче перехватив меч, несколько его подчиненных синхронно двинулись следом, образовав вокруг Кэйи тесное кольцо. — В таком случае я хочу, чтобы после моей смерти остатки «Каэнри’и» отбуксировали к берегам Ли Юэ и сожгли вместе с моим телом к востоку от деревни Юньмэн, — серьезно произнес Кэйа, будто и не ломал комедию пару минут назад. — Ни капли крови не должно пролиться в эти воды. Дилюк изумленно моргнул. А это еще что за блажь? Затем его охватила злость. Он что, настолько ненавидит все, что связано с рагнвиндрами, что не желает даже быть погребенным здесь? Ну-ну. — Отклонено, — невозмутимо произнес Хоффман. Кэйа прищурился. — Почему? Это противозаконно! — Потому что, капитан Альберих, если подсудимому вменено обвинение в колдовской ереси, вопрос о способе захоронения его останков решается исключительно судом, — с готовностью объяснил птицеголовый все с той же ухмылкой. — И, поскольку мы выяснили желаемое вами, то разумно с нашей стороны было бы поступить диаметрально противоположным образом, не находите? Кэйа рассмеялся и изящно развел руками. От сквозившей в его смехе фальши и собственного дурного предчувствия у Дилюка чешуя на плечах встопорщилась. — Тогда перед суровым ликом закона я бессилен, увы. Вот только закон не бывает один. Их много, как братьев, и все разные. И к некоторым из них не стоит поворачиваться спиной, — что-то в его голосе неуловимо изменилось, и ощутив это, птицеголовый невольно отступил на пару шагов, и удивленно-болезненно вскрикнул. Дилюк недоуменно заозирался птичьими глазами, но лишь когда тот стал падать лицом вниз, до русала дошло. Когда Хоффман и несколько его рыцарей образовали вокруг Кэйи круг правосудия, все остальные рыцари, дикари, бандиты и подчиненные птицеголового остались за его пределами, формируя большой внешний круг. И пока внимание части присутствующих (в том числе Дилюка) было приковано к капитану Альбериху, этот внешний круг незаметно расслоился — рыцари и мрачные ребята в плащах оказались внутри, в то время как дикари и Похитители сокровищ отступили назад... ...И оказались, таким образом, ровно у них за спинами. — Вы ошибались, утверждая, что я своими словами пытаюсь оттянуть неизбежное, дорогой мой птицеликий капитан «Предвестника», — с наигранным сочувствием сказал Кэйа, но глаз его смотрел на поверженного чужими руками врага холодно. Дилюк не мог отвести от него взгляда. — Своими словами я это неизбежное со всем тщанием приближал. Все произошло быстро. Большинство рыцарей и команды «Предвестника» даже не успело понять, что происходит, те, чья реакция была лучше прочих, попытались обороняться, но не преуспели — их перебили в следующую пару минут. — Ну и что там по сокровищам, а, шлюший капитан? — обтерев кинжал о штанину, поинтересовался рябой бандит, когда все было кончено. Стоявший рядом дикарь, единственный среди своих носивший разукрашенную золотыми узорами пушистую накидку, выдал что-то на своем наречии, но не менее хищно. Кэйа улыбнулся. — Уговор есть уговор. В Мондштадте есть таверна «Кошкин хвост», думаю вы в курсе. Там частенько выступает бард по имени Венти. Если я буду жив, — а он будет знать, жив я или мертв, не сомневайтесь, — то эта пташка с радостью споет вам чудесную песенку о сладкой жизни, обеспеченной легендарными сокровищами капитана «Каэнри’и», накопленными за десятилетия грабежей. А также о том, как этой сладкой жизни достичь. Ну и «Предвестник» с «Львицей» в вашем распоряжении. Видите, как высоко я ценю свою драгоценную жизнь? Бандит переглянулся с вождем дикарей, и каждый дал отмашку своим отступать на корабли. — Такую странную суку как ты, сам морской демон жрать побрезгует, Кэйа Альберих, — сплюнул рябой на прощание, прежде чем перемахнуть через борт. — Тебе и на дне будут не рады, колдун. — Ты не представляешь, насколько близок к истине, дружище, — хмыкнул себе под нос Кэйа, так тихо, что даже Дилюк чудом сумел услышать его слова. И усомнился: уж не почудилась ли ему грусть в усталом голосе? Наверняка почудилась, решил он, это же Кэйа. Но что-то все равно заскреблось изнутри, зацарапало, как иглы морского ежа. Дилюк мотнул головой и сосредоточился на том, что делать дальше. Краем альбатросьего глаза он отмечал, как на пяти кораблях суетятся матросы, как ставят паруса и снимаются с якоря. Но смотрел при этом только на Кэйю. Альберих тем временем задумчиво окинул взглядом догорающие паруса «Каэнри’и» и факелом пылающие мачты, подхромал к борту корабля, протер ободранным рукавом закопченную поверхность, покрытую оплавившимся лаком, и утомленно вздохнул, почти повиснув, так, что верхняя часть тела высунулась далеко за борт. В его руке волшебным образом материализовалась пузатая бутыль, к которой он то и дело прикладывался. Его бесцельно блуждающий взгляд остановился ровнехонько на лодке, служившей Дилюку укрытием, и тот вздрогнул. Нет, он верил в маскирующие способности своей мантии из чешуи зеркальных рыб, но от цепкого и расчетливого взгляда становилось не по себе. Он прервал связь с Рассветом, мимолетно ощутив, как освобожденный альбатрос улетает восвояси, нырнул и вновь осторожно приблизился к поверхности в другом месте, следя за пиратом уже собственными глазами. Нужно было решать, что делать с Кэйей, и как можно быстрее. Судя по темпам распространения пламени, «Каэнри’а» сгорит до остова к полудню следующего дня и без его сверхъестественного вмешательства. Кэйа, видимо, тоже подумал о скорой кончине корабля, потому что все заинтересованнее смотрел на перевернутую лодку. Наконец, он выпрямился, залпом осушил остатки содержимого бутыли и небрежно отбросил ее. Дилюк приготовился призывать волны, чтобы смыть ублюдка и уволочь куда-нибудь, где можно будет с ним, наконец, расправиться, но тот вдруг пошатнулся и широко распахнул синий глаз. Из живота сбоку у него торчало окровавленное лезвие сабли. — Сами же говорили, что не стоит поворачиваться спиной к некоторым законам, — прохрипел птицеголовый, выпустив из ослабших рук рукоять и осев на колени. — Закон... Фату...и... Он упал и больше не двигался. Пораженный, Дилюк не осознавал, что машинально высунулся из воды, пока не услышал рваный выдох Кэйи и не столкнулся с неверящим взглядом полуприкрытого и помутневшего от боли глаза. А в следующий миг этот сукин сын рухнул прямиком на голову Дилюка всей своей закутанной в меха бессознательной тушей.