Harlequin Romance

В конце концов он относит чай обратно Хисоке. Уже начало апреля, на улице стоит теплая погода, экзамены начинаются на следующей неделе, а его тело все еще покрыто синяками и болит, пусть и слушается его гораздо лучше. Гон идет по улицам с маленьким пакетом в руке, воздух затянут смогом, а небо — облаками. Когда он сворачивает в переулок, ветер колышет вывеску «Арлекина» над дверью, пыльные витрины парикмахерской и лавки с гаданием на таро темнеют под козырьками. Гон проходит мимо и сворачивает в чайный магазинчик. Хисока, как и всегда, сидит в дальней части магазина и читает газету. Он выглядит точно так же, как в первый раз, когда Гон встретил его — сплошная длинноногая грация и скучающая красота. Он листает страницы, читая — теперь Гон знает — частные объявления. Интересно, что именно фокусник ищет в этих неприглядных колонках текста? Хисока поднимает голову, его губы изгибаются в улыбке тонкой, словно стебель папоротника. — Гон, — мурлычет он. — Разве ты не должен учиться? — Я почувствовал, что мой мозг вот-вот расплавится и вытечет из ушей. Поэтому я сделал перерыв. Я продолжу вечером, когда вернусь домой. — Такой упорный, — подмечает Хисока. Он наклоняется вперед, облокотившись на стол и подперев подбородок руками. Его длинные фиолетовые ногти обрамляют бледные щеки. — И такой заботливый — пришел навестить меня вместо того, чтобы провести время с очаровательным Киллуа. — Киллуа мой друг, и мне нравится проводить с ним время. Но ты мой любовник, и с тобой мне тоже нравится проводить время. — Твой любовник? — Хисока вскидывает брови. — Так вот кто я для тебя? — А разве нет? — Что-то я не припомню, чтобы любовь имела к этому отношение. Хотя ты мне определенно нравишься. Наверное, даже сильнее, чем кто-либо до тебя. — Его взгляд становится задумчивым. — Ты говорил, что не хочешь встречаться со мной. Поэтому я не думаю, что ты можешь быть моим парнем. Но ты определенно не просто мой друг. — Весьма точно, — хмыкает Хисока. — Действительно ли слова имеют значение? Мы понимаем друг друга, разве этого недостаточно? Гон подходит к столу и ставит на него чай. Он протягивает руку и нежно берет Хисоку за ладонь; фокусник позволяет ему утянуть ее и прижать к груди Гона. Фиолетовые ногти впиваются в футболку, покалывая кожу. — Знаешь, что я чувствую? — спрашивает Гон. Хисока смотрит на него с любопытством. — Нет. Гон улыбается, отпуская его руку. — Поэтому я и должен рассказать тебе. Вот почему слова важны. И ты тоже должен сказать мне, что ты чувствуешь! — Хм-м. — Хисока снова ставит руку на стол, сжимает ее в кулак и, опершись на нее подбородком, наклоняет голову набок. — Я никогда и ни с кем не делился своими чувствами. — Но ты бы сказал мне, если бы хотел чего-то. Разве нет? Ты уже говорил раньше. В постели, — добавляет он, не сводя глаз с Хисоки, и слегка краснеет. — Я прекрасно умею сообщать о своих желаниях, — соглашается Хисока. — А также о своих намерениях. Почему бы тебе не повесить табличку «Закрыто», чтобы я сказал тебе, чего я хочу? — Его глаза сверкают, словно золотые монеты под солнечными лучами. Гон возвращается к двери и переворачивает выцветшую табличку «Открыто» на другую — не менее тусклую — сторону с «Закрыто». Обернувшись, он видит, как Хисока улыбается ему бледно-розовыми губами. Гон подходит к нему, огибая стол; Хисока поворачивается к нему лицом вместе со стулом, слегка раздвинув ноги. Гон опускается к нему на коленки, устраиваясь на бедрах, и целует его. Хисока тут же отвечает ему, целует его жестко и грубо, властно и требовательно. Губы Гона успели зажить за неделю, и он пытается доминировать, стараясь изо всех сил, пока они оба не начинают задыхаться. Руки Хисоки скользят по спине Гона к штанам, ногти впиваются в кожу через ткань, а подушечки пальцев давят на ягодицы. Гон раздвигает ноги и подается тазом вперед, притираясь к Хисоке. Хисока тихо шипит от удовольствия, и Гон повторяет движение, опуская голову, чтобы прихватить зубами линию челюсти фокусника. Материал штанов Хисоки более эластичен, чем у Гона, и Гон чувствует, как твердеющий член Хисоки притискивается к его через ткань; чувствует чужое возбуждение. — Ты собирался сказать, чего ты хочешь, — шепчет Гон, отрываясь от засоса, который он оставил на коже Хисоки. — Мм-м. Я хочу трахнуть тебя в моем магазине. Я хочу воспоминание о моем члене в тебе, о запахе твоего возбуждения и о твоих отчаянных вздохах. Я хочу взять тебя прямо здесь, чтобы ты выгибался и кричал подо мной. И я так и сделаю, — добавляет он, резко подаваясь вперед, чтобы впиться острыми зубами в нежную кожу на горле Гона. Инстинкт отступить борется с желанием большего, по спине пробегают мурашки. Гон с силой опускает бедра, заставляя Хисоку ахнуть и разжать челюсти. — Если ты оставишь следы, как я объясню это Киллуа? — тихо спрашивает он, продолжая тереться о Хисоку, и его дыхание учащается, удовольствие нарастает. — Расскажешь ему, что именно произошло. Ты мой; я не хочу, чтобы ты это скрывал. — Хисока больно сжимает пальцами зад Гона, впиваясь в него ногтями. Гон резко встает и видит, как полуприкрытые глаза Хисоки следят за его движениями, его лицо мрачное и настороженное. Но Гон лишь снимает штаны и нижнее белье прямо напротив витрины и садится обратно, его истекающий смазкой член оставляет мокрый след на белых хлопковых штанах Хисоки. Хисока улыбается и вскидывает бедра ему навстречу. Он проводит руками по груди Гона, потирая пальцами исчезающие синяки, и довольно стонет, когда Гон вздрагивает. Тем временем Гон обсасывает свои пальцы, пока не покрывает их обильной слюной, а затем начинает подготавливать себя к члену Хисоки. Прошло уже больше недели с тех пор, как они занимались этим в последний раз — в первый раз, — и он уже забыл, насколько неловко надо выгибаться, чтобы дотянуться до нужного места, забыл, насколько странно ощущаются пальцы внутри него. Но это быстро проходит, Хисока облизывает его сосок через футболку, а затем кусает, пока Гон притирается бедрами все ближе и ближе к Хисоке. Он целует фокусника везде, куда только может дотянуться — ключица, грудина, плечо. Хисока становится грубее, дергает его на себя, кусается и царапается, как дикое животное, и, хотя Гон на самом деле не готов — в нем всего два пальца, — он жаждет большего. Он снова встает, и в этот раз очередь Хисоки приспускать штаны и белье; его толстый член набух и покраснел. — Не оближешь его? Иначе будет больно, — мурлычет фокусник, и Гон опускается на колени как раз вовремя, чтобы Хисока толкнулся в его рот. Гон охает от удивления, а затем почти давится от солоноватого привкуса. Но член Хисоки в его рту напоминает ему о том, что они делали в прошлый раз, о том, как Хисока отсасывал ему, и Гон прикрывает глаза от удовольствия, пока облизывает горячую плоть. Он опускает руку, чтобы обхватить свой член и начать водить по стволу в такт нетерпеливым толчкам Хисоки в его рот. Удовольствие успокаивает его, расслабляет мышцы и подготавливает к продолжению. Когда Хисока оказывается полностью возбужден, а его член истекает смазкой и покрыт слюной, Гон встает, на секунду замирая в нерешительности. Но Хисока притягивает его спиной к себе, раздвигая его ноги и усаживая на свои бедра. На мгновение заднего прохода касается что-то горячее и влажное, а затем фокусник опускает его на свой член. Слишком узко, он недостаточно растянут, но Хисока лишь стонет и все равно вбивается в него до основания; Гон хрипло стонет в ответ. Боль на несколько секунд ослепляет его; когда она затихает, он чувствует, как бедра Хисоки подаются вверх, а ногти впиваются в его бока. — Ох, Гон, — стонет Хисока, в его голосе звенит восторг от ощущений, и Гон на пробу медленно поднимается и опускается, чувствуя, как член скользит внутри него. Возможно, из-за позы или из-за того, что в этот раз он не в полумертвом состоянии после избиения, но он чувствует себя ближе к Хисоке. Чувствует движения фокусника гораздо сильнее, крупная головка глубоко проникает в него. Его захлестывает возбуждение, яркое и острое. — Двигайся, Гон, — приказывает Хисока, и Гон слушается. Он использует пятки и бедра, чтобы подниматься и опускаться, его собственный член шлепается о бедра и живот, мошонка поджимается. Боль растворяется, как туман в солнечных лучах, она все еще присутствует, но отходит на второй план мыслей. Все, о чем он может думать, это о том, как интимно, как странно и в то же время восхитительно чувствовать то, как член Хисоки входит в него. — Хисока, так приятно, — выдыхает он, откинув голову назад, чтобы смотреть в потолок вместо витрины. Ему все равно, увидит ли кто-нибудь, как его трахает владелец «Арлекина», но в то же время он не хочет видеть, как кто-то смотрит на них. — Сильнее, — мурчит Хисока, и он начинает двигаться быстрее, раскачиваясь с помощью сильных бедер, принимая член Хисоки еще глубже. Яркие, краткие проблески блаженства пронизывают его, когда член фокусника проскальзывает по чувствительной точке внутри, его дыхание перехватывает при каждом прикосновении. Хисока протягивает руку и берет его член в свою ладонь, большой палец соскальзывает вниз, чтобы надавить на основание, а остальные пальцы обхватывают твердую плоть. — Ах — а-ах! — стонет Гон. А затем Хисока крепко сжимает его и опускает руку еще ниже, оттягивая его мошонку в тот момент, когда Гон подается бедрами вниз, и Гон кричит, удовольствие, боль и экстаз обжигают его, словно подожженный керосин. — Еще раз, — командует Хисока, и на этот раз он толкается в такт с движениями Гона, входя по самые яйца и крепко сжимая его член. Гон вскрикивает, глубоко и гортанно, и Хисока стонет от яркого удовольствия. Затем он встает, поднимая Гона вместе с собой, что наверняка требует невероятной силы и концентрации; ноги Гона касаются земли, и он пытается удержать равновесие. Секунду спустя Хисока нагибает его над столом и снова входит в него, вбиваясь все сильнее и сильнее. Гон больше не может отделить удовольствие от боли. Ощущения слишком интенсивные, желание большего переполняет его тело. Он царапает ногтями стол в попытке ухватиться хоть за что-нибудь, разрывает газету Хисоки и сбрасывает чай на пол. Кончая, Хисока кусает его за лопатку и мелодично стонет от оргазма. Гон лихорадочно водит рукой по своему члену, уже на грани и отчаянно желая получить разрядку; Хисока резко толкается в него в последний раз, и он кончает, из его губ вылетает полусмешок-полувздох. Гон опускает взгляд и видит, что испачкал стол своей спермой; его зад побаливает и распирает от чужого члена, внутри влажно и горячо. Хисока разворачивает его лицом к себе, прижимая к грязному столу, и приподнимает его подбородок, чтобы поцеловать в губы. На этот раз в поцелуе нет жестокости, лишь глубочайшее удовлетворение. Они отстраняются друг от друга, Хисока смотрит на катастрофу, которая произошла на его столе. — Хмм. Похоже, сегодня днем я буду наводить порядок. Гон краснеет. — Я помогу. В конце концов, это моя вина. — Он осторожно присаживается на корточки — бедра ноют от слишком интенсивных движений — и поднимает пакетик с чаем. — Я принес его обратно. Мне показалось, что будет неправильно оставить его себе. Я знаю, что дал тебе согласие, чтобы ты избил тех парней, но я сделал это ради тебя, а не ради себя. Я не могу принять его. — Он опускает пакетик на стол и натягивает на себя одежду. Хисока уже успел привести себя в порядок, убрав обмякший влажный член и поправив штаны. — Ты сделал это ради меня? — Ну, ты был очень зол. И я думаю, у тебя было полное право злиться. — Гон подтягивает штаны, на его белье уже образовывается мокрое пятно от спермы Хисоки. И все же, с наслаждением думает он, оно того стоило. — А ты не был зол? — спрашивает фокусник. — Я злился на себя, потому что позволил кому-то напасть на меня. И я думаю, что они поступили неправильно. Но я бы не стал наказывать их за это. Глаза Хисоки сверкают, словно слитки золота. — Ты продолжаешь меня удивлять, Гон. Мне это нравится. Гон улыбается. — Я рад. Возможно, ты мог бы приготовить мне другой сорт чая вместо этого? Мне бы это тоже понравилось. Хисока разводит руками, показывая на десятки банок с чаем. — Какой именно? Гон с ласковым взглядом смотрит ему в глаза. — Выбор за тобой. Ты знаешь, что мне нравится. КОНЕЦ