Улыбнись, братишка!

Они возвращаются почти через сутки, мрачные и молчаливые. На безмолвный вопрос Двалина Фили качает головой и отводит взгляд в сторону. В мастерской, неожиданно ставшей временным штабом, гнетущая тишина. Молчат даже неугомонные Бэггинсы. - Бофур, - поднимается было Торин, но Балин мягко кладет руку ему на плечо, и тот опускается обратно. Оливия обнимает вернувшегося Бофура, тот не отстраняется, он вообще никак не реагирует, и от этого атмосфера тяжелеет еще сильнее. - Я так больше не могу! - взрывается Фили, швыряя шлем, который до сих пор держал в руках; шлем отлетает в стеллаж с инструментами, сбивая какие-то канистры и большую жестяную банку, все это с грохотом валится на бетонный пол мастерской; брызгами разлетаются в разные стороны гайки и шурупы из банки. Фили, бормоча что-то нечленораздельное себе под нос, стаскивает куртку и, распинывая во все стороны рассыпанные железки, берется за рабочий комбинезон. - Да ты издеваешься! Мне по твоим трусам, что ли, календарь вести? Он стоит у дверей, потрепанный, в заляпанной рубашке, и улыбается разбитыми в кровь губами. Фили роняет комбинезон. Судорожно всхлипывает Оливия. - Живой, - констатирует Бофур, стряхивая с себя оцепенение. - Живой, зараза. Серый кабриолет неуверенно останавливается на том же повороте, что и за день до этого, только с другой стороны. Парень в непрозрачных черных очках на пол-лица и бейсболке с пингвином поглаживает руль ладонью. Плана у него нет, и куда дальше — он просто не знает. Назад в город? Чистое самоубийство. В памяти всплывает неожиданное письмо от того самого ДГС. Всего пара строк, как бы и не несущих какого-то смысла на первый взгляд, сейчас помогают ему принять решение. Он плавно переключает скорость и разворачивает автомобиль в сторону границы. «Если не знаешь куда идти — иди вперед. То, от чего бежишь, само тебя догонит». Кабриолет движется урывками, словно что-то не так с мотором, но водитель слишком торопится, чтобы остановиться и проверить. На пятнадцатом километре он проезжает мимо припаркованного у обочины синего спорткара с включенным аварийным сигналом и открытым капотом, под которым копается какая-то уж слишком гоблинская морда. Беглец не останавливается, чтоб предложить помощь, а старается побыстрее уехать дальше, наблюдая в зеркало заднего вида, как только что «чинивший мотор» мордоворот достает телефон и принимается кому-то названивать. - Понеслось, - шепчет Кили, вдавливая педаль газа до упора. Он замечает погоню, когда до границы остается совсем немного, но ему все равно туда не надо. Парень резко выруливает в сторону и, слетев с автострады, несется в неизвестном направлении прямо через пустошь. Черный джип сворачивает следом. Они какое-то время петляют, поднимая за собой облака пыли, пока у кабриолета не глохнет мотор. Джип по инерции проскакивает вперед, делая круг при резком торможении, и теперь автомобили стоят практически бампер к бамперу. Беглец снова гладит руль ладонью и ждет. Конечно, план какой-то непродуманный. Силы неравны, оружия нет, но отступать он не собирается, совершенно не понимая, на что он надеется. Открывается дверь джипа, и даже сквозь постепенно оседающую пыльную пелену парень легко узнает своего палача, шагающего к нему неторопливой походкой уверенного в своей добыче дикого зверя. Беглец стискивает до треска пластик руля. На зубах скрипит песок. - Набегался? - ласково интересуется палач, вытаскивая парня из кабриолета и снимая с него черные очки, но вместо ожидаемого страха он снова натыкается на лютую ненависть в карих глазах, только теперь что-то иначе. Он не сразу понимает, что же изменилось, а когда понимает, то злится еще больше. От жертвы больше не пахнет страхом. - А ты, я смотрю, себе шрамирование на морде сделал. Тебе идет, - ухмыляется беглец и тут же получает по зубам от яростно рычащего палача. Парня отшвыривает в сторону, в глазах темнеет, и он на какие-то мгновения безвольно повисает, цепляясь за кузов кабриолета у заднего сидения, которого нет. - Ты — моя вещь, сучка! - орет тот, другой, теряя последнее терпение и обрушивая новый удар на беглеца. Парень воспринимает происходящее словно со стороны, отстраненно думая о том, что зубы почему-то не выкрошились, хотя, наверное, должны были, и это как-то странно. Голова резко дергается в сторону, и левое ухо перестает слышать, наполняясь пульсирующим гулом. Он теряет равновесие и валится на бок, но его подхватывают и прижимают к автомобилю, совершенно недвусмысленно нагибая лицом туда, где должно быть заднее сидение. Нетрудно догадаться, что за этим последует, но беглеца не волнует, что руки палача распутывают ремень на его джинсах. Все его внимание сейчас сфокусировано на резиновом коврике, на котором среди разномастной неведомой хрени его взгляд вдруг цепляется за неожиданный в этом бардаке предмет. Палач, абсолютно уверенный в своем превосходстве, не замечает, как тянется вперед парень, и не видит, как смыкаются пальцы вокруг нагревшегося на солнце металла. Он изворачивается и бьет наотмашь, вкладывая в удар всю ярость, рвущуюся изнутри. Палач, не ожидавший нападения, теряет равновесие, и беглец отчетливо видит страх в глазах того, кто так его пугал, но он больше не собирается повторять своих ошибок, и, пользуясь внезапным преимуществом, парень бьет снова, теперь уже прицельно. А потом еще раз. И еще. Под глухой треск ломающихся костей черепа метал с влажным хлюпаньем вгрызается в мозг. «- Я никак не могу найти свою монтировку, - жалуется светловолосый эреборец, закрывая капот кабриолета. - Ты ее не видел? Я точно положил ее где-то здесь. - Фили, я даже не знаю, что за зверь такой эта твоя монтировка. Откуда мне знать — видел я ее или нет?». Кили сидит, прислонившись спиной к колесу своего кабриолета и чувствуя себя совершенно опустошенным. Он словно перегорел изнутри. Страха больше нет. Сознание плавает, но не выключается, и парень наблюдает, как заваливается на левый бок черный джип, медленно погружаясь в рыхлую грязь, засасывающую его. Кили думается о том, что зыбучие пески — весьма странная штука, хотя бы потому, что это совсем не обязательно пески как таковые. И только когда закатное солнце окрашивает в красный хромированный бампер почти исчезнувшего джипа, парень поднимается, превозмогая усталость, и оттаскивает тело поближе к тонущему автомобилю. Приходится повозиться, чтоб не попасться в природную ловушку самому. Он не знает, насколько глубока эта топь, но надеется, что для палача все-таки хватит местечка. Вслед ему летит монтировка с запекшейся на ней кровью и ошметками мозгов. На стремительно темнеющем небе загораются первые мерцающие точки, Кили широко улыбается им, игнорируя боль, и вспоминает совсем другие звезды. «Просто знай, что тебе есть куда вернуться». - В больницу нужно, - говорит Балин. Все соглашаются. Кили упирается, отбивается и бормочет, что с ним все хорошо, неловко прикрывая рукой левое ухо, но с удовольствием утыкается лицом в подставленное Бофуром плечо, расслабляясь. И отступают последние скребущие душу сомнения, когда эреборец проводит пятерней по короткому темному ежику и шепчет: «Дурилка. Ох, и дурилка же ты». - Вот вы где все. Насилу нашла. Торин? Что у вас тут за собрание? - Дис? Ты откуда здесь? - шагает к неожиданной гостье Торин и обнимает ее. - Позвонила бы. Мы бы встретили. - Не маленькая уже, - женщина улыбается и здоровается со всеми, а Кили замирает, вслушиваясь в глубокий мелодичный голос гостьи и боясь разрушить момент, обнаружив лишь случайное совпадение. Слишком многое будит в нем кажущийся таким знакомым голос женщины, с которой он вряд ли встречался раньше. Кили судорожно вздыхает и все-таки оборачивается. И тонет в пронзительной синеве. - Мама? Он снова видит этот сон, не отпускающий его уже много лет, но только сейчас впервые осознает, что это не просто очередной кошмар. Это воспоминание. Размытое, полустертое, но совершенно точно принадлежащее ему. И ребенок, которого уносит куда-то потоком, это он сам. И он видит ее сквозь смыкающуюся над ним воду. Там, на обрушившемся мосту, она ищет его и зовет, но он не может вырваться, и его относит все дальше. Он барахтается изо всех сил, но мокрая одежда тянет на дно, а дыхания не хватает... и свет гаснет. - И куда ты опять собрался? Что же тебе все неймется-то, гном? Кили улыбается, не открывая глаз. Этот голос со смеющимися лукавыми нотками он запомнил на всю жизнь. - От доктора Гэнди никто не уходит, - шепчет парень. - Я помню. Откуда Вы здесь? - Оттуда, - отзывается седовласый врач. - Я — везде. Я смотрю, ты нашел свой Эребор. - Нашел, - кивает Кили. Белый свет, заливающий комнату, слишком яркий, и парень болезненно щурится. - И как тебе? - Гэндальф выдыхает колечко дыма и снова закусывает мундштук своей трубки. - Хрен кто меня теперь отсюда выпрет. Голова еще гудит, но пробуждение уже не такое болезненное, как было до этого. Первое, что он видит, когда открывает глаза — это счастливая физиономия Фили, сидящего у его кровати. - И хрена ли ты тут сияешь, как новогодняя гирлянда? - ворчит Кили, пытаясь хмуриться, но устоять перед улыбкой светловолосого эреборца невозможно, и Кили улыбается в ответ. Фили едва заметно кивает в сторону, Кили поворачивает голову и видит в кресле у окна спящего Бофура. - Он вообще от тебя не отходил, - говорит Фили, зачем-то заглядывая под одеяло, которым укрыт Кили. - Давно я тут? - Кили шлепает его по рукам и подтягивает одеяло почти до глаз. - Третий день. Ты всех напугал. - А... - Мы уговорили ее отдохнуть. С ней Торин и Балин. - Как она? - Плачет. Она ведь тебя столько лет искала, ни разу не заплакала. А тут ты сам объявился. Радоваться надо, а она — плачет. Вот и как женщин понять? - Тебе-то оно зачем? Ты вообще с мужиком живешь. - Да я не про это. - Да я понял. Они ведь и от счастья плачут. - Ты правда меня совсем-совсем не помнишь, Кили? Вообще никак? - Прости, братишка. Ты сам говорил, что я совсем мелкий был, - Кили виновато развел руками. - Маму помню, а больше никого. - Ну, ничего. Мы это исправим, - Фили утыкается лбом в лоб Кили и шепчет: - Улыбнись, братишка. *** - Кто-нибудь может мне сказать, что мы тут ищем? - вздыхает Оливия. - Вы сами хотели пойти с нами, потому не жалуйтесь теперь, миссис Бэггинс, - ухмыляется Бильбо, посасывая трубочку. - Я вовсе не жалуюсь, мистер Бэггинс. Я просто пытаюсь понять, за каким барлогом мы тут второй день ползаем. О, нет. Это не Вам кекс, уважаемый супруг. Кили, мальчик мой, скушай кексик. Кили улыбается и берет протянутое лакомство, тряхнув отрастающей шевелюрой. Мягко потрескивает небольшой костерок, отбрасывает причудливые тени на своды пещеры золотистое пламя, и кажется, будто танцуют блики под ненавязчивый блюз, что наигрывает Фили. - Споешь, братишка? - задумчиво улыбается светловолосый эреборец. - Я не умею, - качает головой Кили. - Это же блюз, - шепчет Бофур, накидывая свою куртку на плечи любимого. - Он из души идти должен. Этому не научишься. Усы эреборца касаются открытой шеи и щекочут кожу, и Кили жмурится от удовольствия, вслушиваясь в звучащую музыку; слова песни сами рождаются в голове и рвутся наружу, стремясь влиться в мелодию.

Проснулся я утром и понял — палач задолбал. Проснулся я утром и понял — палач задолбал. Я грохнул скотину, чуть кони не двинул, но встретил врача. Взглянул на меня и сказал он: Хреновы дела. Взглянул на меня и сказал он: Хреновы дела. Вот только от Гэнди никто не уходит — и спас меня эскулап. Очухался быстро и прыгнул я в старенький кабриолет. Очухался быстро и прыгнул я в старенький кабриолет. Помчал наугад и приехал в то место, на карте которого нет. Палач недобит был, на пыльной дороге меня он догнал. Палач недобит был, на пыльной дороге меня он догнал. Иди-ка ты на хер, я бегать устал — я сказал, монтировку достав. Навеки зарыл у обочины старый свой страх. Навеки зарыл у обочины старый свой страх. И вновь не по карте поехал я в город, затерянный в желтых песках. Там сердце осталось мое, там я брата нашел. Там сердце осталось мое, там я встретил любовь. То место, на карте которого нет, для меня стало домом. Такой вот вышел блюз эреборского гнома.