Ах, водевиль

Мэри надоело слушать, как хорош этот мистер Ферст. Будто бы от его маленькой механической ручки проектора зависят миллиарды жизней, словно он талантливый хирург или золотоискатель. Для того, чтобы задирать ноги как можно выше при танце, это никак не поможет. Мэри не понимает синематографа, зато ее подруга Кейт заворожена так же, как и все. Может быть, ей по нраву то, что пьяные ковбои наконец-то стали вести себя как джентльмены, но некоторая вздорность характера всегда оставалась за ней. Как же Мэри осточертело слушать эти восклицания: — Черт возьми, почему такой мужчина заинтересован в этой Диане? Что в ней особенного?! Чем лучше меня? Тупая боль сопровождает подобные крики. Вздорная, любящая посплетничать Кейт. Дороже всего на свете. Всякий раз руку, которая так и стремится ударить ее по лицу, удерживают воспоминания о том, как они вдвоем побирались на помойках до того, как попали в этот салун. Даже тогда Кейт славилась довольно острым языком. Мэри сдерживает гнев и на бурный поток речи не реагирует никак. Подумаешь, этот Ферст дарит Диане цветы, о чем ни раз заявляла Кейт. Мэри отдавала последние крохи еды ей, чтобы та не окочурилась, хотя сама голодала, с трудом держась в сознании. Всякий раз, когда Кейт с мечтательным лицом заглядывается на влюбленную пару, что чуть ли не вместе помещает новую ленту в аппаратуру, Мэри, поджимая губы, уходит куда подальше. Пусть Кейт развлекается. Но когда один ушлый насильник приставил нож к ее горлу, Мэри не струсила и вытащила его кольт из кармана. Нет. Мэри ненавидит синематограф, он лишает человека знания самых важных вещей, подменяя их на иллюзию. Ладно другие расфуфыренные курицы, но Кейт. Улыбается светлее всех, кружась по сцене. «Хоть бы этот мистер Ферст провалился сквозь землю!» — закусывая губы и сдерживая рыдания, воет Мэри так, чтобы никто не услышал. Ее судьба, как и судьба Кейт — найти себе какого-нибудь ловкого фермера, да и то, если повезет. Только это знание успокаивает истерику. Милая, милая Кейт с ее по-детски надутыми губами и светлыми локонами. Одного взгляда на ее жалостливую мордашку хватит, чтобы отдать все ценное, что есть в карманах. Мэри жалеет, что не родилась мужчиной… Когда мистер Ферст отправляется за подарками к свадьбе, Мэри так и хочется прожевать ему вслед: «Не возвращайся больше никогда в этой жизни», она лишь смотрит на разочарованное лицо Кейт, которая стоит чуть ли не первой в толпе провожающих. В душе что-то дрожит, хочется обнять ее и успокоить, но в то же время ее грустное лицо вызывает какое-то извращенное удовольствие. Кейт чуть ли не с ненавистью смотрит на Диану, и Мэри понимает почему: побрякушки, пустые, высокопарные фразы. Она сама наслушалась этого вдоволь от завсегдатаев салуна. Кейт слышала не меньше, только вот понять, что болтовня Ферста такая же пустота, как и все пьяные мычания, у нее не выходит. Злой взгляд в сторону Дианы — последняя капля. Мэри, побледнев, срывается с места, чтобы не убить Кейт. Может быть, в этот момент Кейт что-то говорила, потому что она поступает самым глупым образом — следует за своей подругой, пытаясь схватить ее за запястье. — Чего тебе?! — в бешенстве вспыхивает Мэри, разворачиваясь к ней. У Кейт на мгновение пропал дар речи. — Что… Что с тобой? — удивляется она. — Я впервые вижу тебя в таком гневе. — Хочешь знать что со мной, да?! — кричит Мэри, хорошо в этом салуне сейчас нет посетителей, и они пока вдвоем. — Черт возьми, Кейт, я просто не думала, что ты настолько меркантильная дрянь! — Да как ты… — краснеет она, но Мэри обрывает ее следующим криком: — Как только появился этот напыщенный дурак с его лентами, я только и слышу от тебя: мистер Ферст, мистер Ферст! Диана! Диана! Диана! Ты купилась на такую бестолковую чепуху, что мне попросту стыдно за тебя! Кто согревал тебя мерзлыми ночами?! Кто делился с тобой последним, когда не оставалось вообще никакой еды?! Кто оборонял тебя от такой сволочи, которую ни один романист не вообразит даже в кошмарах?! Мистер Ферст? Нет, Кейт, это была я! Я! А ты как идиотка говоришь мне о цветочках и о том, как держатся за ручки эти двое! Мэри отворачивается, чувствуя в груди паровой молот. Перед глазами тысячи и тысячи ночей с этими изнуряющими танцами и крики проклятущей Дианы: «Ах, водевиль, водевиль, водевиль»… Провались она сквозь землю. У Мэри почему-то не вызывает подозрений, почему Кейт молчала все это время, не слышно даже ее дыхания. — Мэри, — вдруг тихо звучит ее звонкий голос. — Ты что… любишь меня? Вопрос как стрела в грудь. Мэри внутри леденеет от догадливости Кейт. Еще чуть-чуть и на ее глазах будут слезы. Постыдные. Ведь это правда. Стараясь не терять лицо, Мэри еле слышно шепчет: — Какое это имеет значение для тебя? Мэри слышит осторожные шаги Кейт, понимает, что та приближается к ней. В следующий момент она чувствует как слабые руки Кейт проходят под ее талией, сжимая ее спину как можно крепче, как между лопаток оказывается нос. Слышен тяжелый вздох. — Я уже думала, ты никогда мне этого не скажешь. Мэри вздрагивает и в тот же момент разворачивается к Кейт, ловя ее взгляд, разрывая объятия. В нем нежность и тепло. Кейт осторожно подносит руку к лицу Мэри, а после тянется к ее губам своими. Мэри замирает на месте с мыслями: «Она что, нарочно?», но мысль эта не укрепляется, потому что даже такого слабого касания губ хватило для того, чтобы все существо ее затопило желанием. В следующий момент, хватая Кейт в собственнические объятия и не встречая сопротивления, она тянет ее в сторону своей комнаты… Через неделю в город явился мистер Секонд. Кейт больше предпочитала смотреть в глаза Мэри, чем его фильмы. И дело было отнюдь не в содержании. «Хитрая чертовка», — чувствуя сильное биение сердца, ухмылялась Мэри, стараясь не отвлекаться от того буйства, что царило в салуне, а также планируя вовремя увернуться от ковбоев и выхватить Кейт в этом месиве. Ох, как же ей нравилось, когда речь шла о жизни, а не об искусстве.