Величайшая хитрость Дьявола заключается в распространении запоминающейся цитаты, которая обесценивает его хитрости более великие, чем убеждение мира в своей нереальности.
— Стивен Каас
I. Спустя три месяца после того, как я начал жить с Аной, она узнала, что я не смотрел Вещание. Мы, как обычно, обсуждали теодицею. Ана рассуждала о том, что каиниты совершили ужасную ошибку, пытаясь манчкить библейскую мораль. Это слово пошло из ролевых игр. Им описывают «стратегию» игры, когда её участники ищут лазейки, позволяющие нарушать суть правил и чересчур упрощать прохождение. Попробуйте так с Библией. В Евангелии от Луки 15:7 говорится: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Значит, эффективнее не жить праведно, а грешить и потом раскаяться. Уравновесим тяжесть грехов и горячность раскаяния, дабы небеса обрадовались бывшему грешнику в наибольшей степени… Ну, ход рассуждений ясен. Ана выступала против каинитских суждений. Я спора ради поддерживал их точку зрения. — Ты не можешь следовать букве закона, не обращая внимания на суть! — возражала Ана. — Господи! Ты каббалист, и ты предлагаешь «не следовать букве закона»? Да какие буквы! Мы верим, что незаметные точки и штришки в Библии — даже они означают что-то особенное! Бог сказал, что нельзя разжигать огонь в шаббат; раввины утверждали, что это и к электричеству относится. И что сделали израильтяне? Запрограммировали лифты так, чтобы они останавливались на каждом этаже. Кнопку не нажимаешь — формально не разжигаешь огонь, то есть электричество. Каббала строится на предположении о том, что Бог не включил бы в Библию слова, которые можно интерпретировать некоторым образом, если бы он не хотел, чтобы люди об этой интерпретации подумали. И ты говоришь: да, в этом стихе говорится, что раскаяние лучше праведности, да, их соотношение в цифрах приводится, но нет, думать так нельзя! — Ты говоришь о Библии евреев, — сказала Ана. — Христиане так не делают. И Бог знал, что они не будут так делать, поэтому Он не вложил в их Библию путающего подтекста. — Да ни за что в жизни Он не оставит Книгу без путающего контекста, — ответил я. — Как говорил Галилей: не могу верить, что один и тот же Бог одарил нас способностью интерпретировать Его слова в корыстных целях — и при этом требует, чтобы мы отказались эту способность использовать. Ана в шутку потрепала меня по щеке. — И что это было? — Не могу верить, что один и тот же Бог одарил меня рукой — и при этом требует, чтобы я отказалась её использовать. — Осторожнее, — сказал я, поднимая с дивана большую подушку. — Меня Бог одарил подушкой. — Откажешься использовать, — сказала Ана. Я бросил эту подушку со всей силы, чуть не опрокинув при этом стопку книг и растение в горшке. Подушка попала Ане прямо в лицо. — А теперь вот что. Этими словами я раскаиваюсь в своём деянии. И теперь небеса возрадуются мне больше, чем тебе. — Но если серьёзно, — сказала Ана, и она действительно говорила серьёзно. — Зачем Богу включать в Библию стих, который подталкивал бы нас к греху? Вдруг кто-то решит стать серийным убийцей? — Не знаю, — ответил я. — Но мы знаем, что у слов «змея» и «мессия» одинаковая гематрия и что каббалисты издавна считают зло путём к раскаянию. А ещё Бог создал вселенную, полную зла. Вот это точно произошло. — Развей мысль, — сказала Ана. Я начал рассуждать. — Слушай. Мы знаем, что Бог нуждается во зле, в какой-то степени. Иначе он не создал бы Тамиэля и не позволил бы ему сеять зло. Тогда почему бы не вписать в Библию стих, которым склонные к греху люди будут оправдывать свои поступки? — Теодицея через раскаяние, вот к чему ты ведёшь, — сказала Ана. — Мол, Бог наполнил вселенную злом, потому что раскаяние прекрасно, а без зла раскаяться невозможно. Но… я не понимаю. Раскаяние прекрасно тем, что оно избавляет от зла. Мы радуемся раскаянию больше, чем мы могли бы радоваться праведности, потому что мы хотим сказать другим нечестивым: мы примем вас и возрадуемся вам, если вы пойдёте по правильному пути. Допустим, меня кто-то ударил, а потом извинился и пообещал больше так не делать. Конечно, это лучше, чем если бы меня продолжали избивать. Но я всё-таки предпочту, чтобы на меня вообще никогда не замахивались. — Ну, — сказал я. — Может Богу нравится раскаяние само по себе. Не самое странное его деяние. В конце концов, Он создал утконоса. — Вот! Именно это я в теодицее и ненавижу! — сказала Ана. — Все хотят просто забыть о сотворении зла, отмахнуться от этого словами «Он странный». Да, конечно Он странный! Но у этой странности должен быть смысл. Должно быть какое-то объяснение. Должен быть способ, с помощью которого мы поймём причину. Я не верю, что один и тот же Бог одарил нас разумом — и при этом требует, чтобы мы отказались от его использования. — Мы живём в хреновой вселенной, — сказал я. — Смирись. — В том-то и дело, что мы не можем смириться! Если бы вселенная была немного хреновой, мы могли бы смириться. Но никто не может смириться с силой зла в этой вселенной. Никто, если оно задело лично их. Никто, даже если они просто наблюдали за «хреновой вселенной». Мы миримся с происходящим, не думая о нём. Мы никогда не думаем о зле во всей его мощи, мы прячем эту мысль вне поля своего зрения. Все знали, что Ад существует, но никто не начал сходить с ума, пока мир не увидел Вещание. — Не могу согласиться или возразить, — сказал я. — Я не смотрел Вещание. — Правда? — удивилась Ана. — Почему? Во-первых, телевидения больше не существовало. Оно перестало работать в середине восьмидесятых, до того как я родился. Техника работала кое-как (удивительно, что она вообще работала), потому что её основа, законы физики, перестали быть такими уж нерушимыми. Информацию по-прежнему передавали через интернет, но не в аудио- или видеоформате, хотя программисты клялись, что это не должно быть так сложно. Надёжно работали только плёнки и кассеты. Предполагали, что «чудо» с кассетами сотворил Тамиэль: чтобы больше людей посмотрели Вещание. Не будут же его на плёнке в кинотеатрах крутить. Но у большинства людей всё равно не было телевизора. Нужно было найти его, а ещё видеомагнитофон и нелегальную копию самого видео (притом немногие вообще хотели делать копию), — и только тогда вы могли бы посмотреть Вещание. Во-вторых, я боялся. Вещание разрушило Соединённые Штаты, свело людей с ума, а кто-то даже покончил жизнь самоубийством, хотя это, пожалуй, худшая реакция на содержание видео. Мне нравится называть себя любителем таинств, но у Вещания соотношение заманчивости и ужаса склонялось не в ту сторону. — Эм, — сказал я. — Всё руки не доходили. — У меня есть телевизор и магнитофон! Давай посмотрим! — ...зачем тебе телевизор и магнитофон? — Чтобы посмотреть Вещание! Ты же не думаешь, что я могла изучать теодицею годами и никогда его не запустить? Я ходила от рынка к рынку, пока не нашла нужное оборудование, а кассету заказала в Гармоничной Нефритовой Драконовой Империи. Там можно найти всё, если ты готов платить. И Вещание особенное. Это веха истории. Вещание эпично. — Не, — сказал я. — Да. Как-то учитель английского давал нам полное, замысловатое определение эпоса. Чтобы называться эпосом, повествование должно начаться в середине фабулы, покрывать события в разных местах, содержать каталог вещей, ещё должна быть говорящая лодка, в происходящее должны вмешаться священные силы, и так далее… Но главное: эпоса без путешествия в Ад не будет. — Говорящая лодка? — Что-то из мифа об аргонавтах, — сказала Ана. — Уверена, ничего особенного это не значит, хоть учитель со мной не согласился бы. В общем, я начала размышлять. История США начинается в середине фабулы: на этом континенте были культуры до 1776-го. События происходили в разных странах: США, Канада, Мексика, потом Куба, Филиппины, Франция, Германия, Япония. И каталог вещей у нас есть: перепись населения. Священных вмешательств предостаточно. И теперь есть Вещание. Путешествие в Ад. Всё сходится. Мы в эпосе. — Почему-то я не услышал о говорящей лодке. — ДА НЕ НУЖНА НАМ ЛОДКА. Вещание смотреть будешь? II. Даниэль Сантони был уважаемым ведущим в National Geographic. Он погиб неожиданно, во время экспедиции в Гималаях. Вне телепередач он бегал за каждой юбкой и домогался к подчинённым. Миллионы фанатов оплакивали его смерть, а те, кто знал его лично, с облегчением выдохнули после той экспедиции. Сейчас над Сантони возвышались врата, выше его в два раза; металл на них потускнел до черноты. Их обрамляла прямоугольная дверная рама, а она, в свою очередь, была врезана в поверхность из плоского камня, уходящую далеко за пределы экрана. Непонятно, что из себя представляла эта поверхность: пол, стену или потолок; а Сантони, казалось, ни на чём не стоял. Во вратах и их раме были высечены скульптуры женщин и мужчин, корчащихся в муках; выражения их лиц сливались в кошмарно искажённое нечто. Замысловатость этих произведений поражала, их будто бы тысячами лет вытачивали тысячи скульпторов, только бы каждая деталь удалась. На дверях готическими буквами было написано: «ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ». Ниже висел плакат: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, НЭШНЛ ГЕОГРАФИК». Сантони обратился к аудитории. — Добро пожаловать, — сказал он тонким и пронзительным голосом, явно не по своей воле. Ран не было видно, но выглядел он покалеченным. — Я и часть моей… команды… сейчас покажем вам… специальный выпуск нашей передачи… выпуск… из Ада. На фоне играла музыка, но это была та же неправильная музыка, которую я уже услышал. Тогда я смотрел запись разговора Тамиэля с президентом. Жаль, Вещание было без субтитров; тогда я бы выключил звук. — Большинство думает, что надпись на вратах сделали демоны, как предзнаменование. Неправда. Это надпись на входе, а за пределами ада влияние нечистых сил слабее. Это предупреждение — совет, совет доброй сущности. Врата Ада открылись, и Сантони с его командой переступили порог. Камера развернулась, вновь к вратам. С этой стороны надпись была другой: «НАДЕЙТЕСЬ, СУЧАРЫ». — Отчаяние дарит равнодушие, — сказал Сантони, вероятно, из личного опыта. — Демоны поддерживают в страдающих надежду. Это почти такая же важная психологическая пытка, как и физические. В подробности нас посвятит властитель четвёртого круга, Гаагшебла. Камера переключилась на помещение, сочетающее в себе офис и склеп. Мебель сделали из людей, чьи тела повредили в самых неожиданных местах, чтобы согнуть их в стулья и мебель. Гаагшебла выглядел как гигант с головой пантеры, головой, полностью состоящей из рычащих пастей. На экране появилась надпись, сообщающая о его звании: «Гаагшебла, эксперт по пыткам». Он сел на стул из двух человек, переплетённых друг с другом против всяких законов анатомии; они беззвучно кричали, пока он устраивался поудобнее. — Раз в пару лет мы разыгрываем грешника, — сказал демон. — Притворяемся, будто существует очевидный путь к спасению. Вас пытают годами, вашу кожу сдирают по кусочку, а потом восстанавливают, чтобы повторить ту же процедуру сотню раз, вас насилуют в каждое отверстие в твоём теле и создают новые, чтобы в них тоже насиловать, десяток лет без перерыва демон-фетишист вырывает ваши ногти на руках и ногах, чтобы потом их присоединить и опять вырвать… И после этого говорят, что случилась ошибка и на самом деле вам дорога в рай. Перед вами извиняются как только могут, вас моют, сановники провожают к вратам. А когда вы, рыдая, благодарите Бога за освобождение, мы смеёмся и приглашаем демона-фетишиста: он просил ещё сотню лет для своих забав с вами. Он покачал головой. — И как же весело то, что вы, люди, никогда не научитесь. Спустя сто лет мы сыграем ту же шутку, скажем те же слова, разве что добавим одно предложение — «сейчас это правда». И вы нам поверите. Поверите, потому что не можете признать, что никогда не выберетесь, поверите, потому что вы не можете оставить надежду. Перестанете вестись на эту штуку — придумаем другую, лучше. Скажет ваш товарищ по несчастью, что он узнал секретное Слово, которое убьёт вас на месте, которое подарит долгожданное избавление. На ваших глазах это Слово произнесут другие страдальцы — и упадут замертво. Обрадованные, вы произнесёте Слово… А появимся мы и будем насмехаться. Товарищи? Это ад, они наши сообщники. А у Слова или нет смысла, или это богохульство на забытом языке. Мы и лучше придумываем, но не буду раскрывать вам всех секретов. Странно, что я вам и это рассказал? Поверьте, это неважно. Причините человеку достаточно боли, и он поверит во что угодно, только бы ему померещился отдых хоть на мгновение. Причините достаточно боли, и вы не поверите, на какие уловки люди ведутся. Да. Наша сторона врат гласит «НАДЕЙТЕСЬ, СУЧАРЫ». И вы будете надеяться. — Один из многих демонов, созданных Тамиэлем из энергии, особождённой убийством Сатаны, Гаагшебла, поведал нам о психологических пытках в аду. Но физические пытки… Сантони говорил на среднеатлантическо-адском акценте, искажённым ужасом. Вдруг он умолк. Остановился, начал трястись и мямлить себе под нос. Повествование прервалось на секунду, и Вещание продолжилось на железном лугу, на котором росли башни металлических клеток. Эти башни были разбросаны блоками, и в их расположении чувствовалось что-то естественное, что-то от растений. Каждая клетка была набита людьми, до невозможной давки; только у решёток люди могли протянуть конечности или слабо ими пошевелить. — В основном Ад выглядит так, — сказал Сантони. Теперь раны были видны. — Люди в клетках… Отсюда вам не понять, но температура превышает тысячу градусов. Эти железные прутья раскалены. Здешние тела не горят, но температуру чувствуют так же сильно, как и тела живых. Не так же — сильнее. Еда не нужна, но приступы голода мучают так же сильно. Обходимся без воды, но жажда… — он запнулся. — Есть ещё одно различие между их телами и нашими: эти люди не сходят с ума и не привыкают… тысячный день здесь так же ужасен, как и первый… Он посмотрел на кого-то, стоящего за камерой. — Пожалуйста, не заставляйте меня продолжать… пожалуйста… — ему подали какой-то сигнал, невидимый зрителю. — Спросим пару человек, посмотрим, что они… Он поднёс микрофон к кому-то, чьё лицо было прижато к прутьям клетки. — ПОООООМООООГИИИТЕЕЕЕЕЕЕ! — прокричал обречённый так громко, что я подпрыгнул и Ане пришлось положить руку на моё колено, чтобы я не трясся. Они все заговорили и закричали разом. Я мог различить только обрывки фраз. — Я Мэйбл Риггс с Овальной улицы, 242, из Миннеаполиса, если меня кто-нибудь помнит, пожалуйста, сделайте что-нибудь, молю, я сделаю что угодно, Боже, вы должны… — ЗАВАЛИ! — закричал мужчина рядом с ней. Он так на неё навалился, я боялся, что её кости не выдержат и сломаются. — ЗАВАЛИ ЕБАЛО СУКА. ДАЙ МНЕ МИКРОФОН. Я— Краткая потасовка, и камера снова стояла прямо, а мы смотрели на горящий череп. «Гамчикот, эксперт по пыткам». — Мы старательно подбираем соседей по клеткам, — сказал Гамчикот. — Мы просматриваем список всех когда-либо живших людей, чтобы найти тех, кого вы ненавидите больше всего. Так мы сталкиваем самые неподходящие характеры… Я повернулся к Ане. — Я больше не хочу это смотреть. — Ты должен, — сказала она. Это было так на неё непохоже, что мне показалось, словно происходящее на экране просочилось к нам. — Что? Нет, не должен! — Ты умалил проблему зла! — сказала она. — Ты сказал «не самое странное его деяние», будто создать это, — она показала на экран, — это то же, что и создать утконоса! Хочешь понять, чем так сложна теодицея? Смотри! Когда я наконец смог вновь взглянуть на телевизор, Сантони говорил с демоном из тьмы, попросту с тьмой. «Тагирион, эксперт по пыткам». В Аду явно хватало экспертов по пыткам. Они стояли на другой, мрачно серой равнине; её разбивали чёрные здания, составленные из блоков. На ней росли деревья, но стволы их были железные, а уныло-серые листья источали кровь. Жалкие, израненные рабы тянули по каменной дороге вагоны, полные еды, вина и других излишеств. На колья вдоль дороги насадили отрезанные головы, и головы эти двигались — не от ветра. — Некоторые демоны называют это место «Угодья серы», — говорил Тагирион. — Если сравнивать с другими частями ада, эта весьма неплоха. Отдельный котёл для худших грешников. У Гитлера здесь вилла, а ещё у Берии и мадам Лалори. Обычная стимуляционная политика. Если бы худшим грешникам доставались худшие части Ада, то люди, которым он грозит, пытались бы сдерживаться — чтобы их вечные муки было хоть немного легче выносить. Мы хотим обратного. Если вы идёте к Аду, то грешите как можно больше, надеясь попасть в угодья. И это не всё. Грешники, погибшие во время сталинских репрессий, точно знают, что у Берии всё хорошо. Что в его распоряжении — еда, напитки и, конечно же, любые рабы для любых целей. Любые — для любых. И вишенка на торте: все его рабы — люди, у которых больше всего причин его ненавидеть. Демонам и стараться не надо, это место своим существованием приносит страдания. Я просто даю всем погибшим в Холокост небольшой магический камень, благодаря которому они знают о каждом действии Гитлера. Вы себе не представляете, как они воют. К тому моменту я всхлипывал в подушку. Честно, я думаю, что пропустил большую часть Вещания, или что подавил воспоминания о нём, или в таком духе. Кажется, Ана принесла стакан воды или начала гладить меня по голове, но точно знаю, что она не дала бы мне уйти, а мне не пришло в голову перестать смотреть без её разрешения. Я просто сидел там, а видео проходило мимо меня, будто я был зомби. Не могу сказать, сколько длилось Вещание. Но я помню последнюю сцену. Это была ещё одна равнина, вся в клетках. Расположены они были немного поодаль. К каждому грешнику в этих железных кустах был приставлен один демон. Шум не походил на крик множества одновременно пытаемых людей, он стоял неразбираемой стеной, меня будто бы били по голове. Картинка на экране создавала то же впечатление. Глаза разбегались. Я начал различать отдельные фигуры и увидел, что в некоторых клетках сидели дети. Между клетками ходил огромный демон с бараньими рогами: «Голачаб, биоэтик». Он ослеплял каждого ребёнка на своём пути, вырывал их глаза, которые тут же вырастали вновь. Пол под его ногами скрывал толстый слой раздавленных глазных яблок. — У нас твоя мать, — сказал Голачаб. — Я буду пытать её тысячу лет, — сказал мальчик — Две тысячи! Я буду пытать её как вы скажете! Той штукой с пауками! Новые пытки придумаю, хуже всех, о которых вы знаете! Обещаю! Голачаб повернулся к Сантони и посмотрел в камеру. — Лучшее в неумирающей надежде то, что её жертвы пытаются выбраться из Ада любой ценой. Вы не представляете, что нам предлагают ради статистической погрешности в вероятности выбраться — или даже ради чуть более свободной клетки, ради передышки в пару недель от пыток худших демонов. Стоиков здесь нет. Лучший способ растоптать чужое достоинство — заставить их придумывать, как бы себя унизить ради журавля в несуществующем в Аду небе. Готов поспорить: до своей смерти этот молодой человек искренне верил, что никакие страдания не заставят его навредить своим близким. А сейчас мы и спросить не успели, а он уже предлагает пытать свою мать две тысячи лет. Мы ответим «нет», и он будет кричать, и мы через десяток лет выслушаем его ещё раз. Он предложит вещи настолько отвратительные и извращённые, что даже нам станет неуютно, и мы снова ему откажем. Мы будем пытать его как и прежде, только теперь к тому же на него будет давить осознание: он продал всё хорошее в себе и ничего не получил взамен. А может мы согласимся, скажем ему пытать мать две тысячи лет и нарушим договорённости, просто чтобы посмотреть на его лицо, когда он поймёт: его обманули. А может мы скажем пытать её две тысячи лет, дадим ему пару часов передохнуть — почему бы и нет? — и будем его пытать ещё одну тысячу лет. Пока он говорил, я присмотрелся к фону. Молодая женщина сидела на ржавом железном стуле, поодаль от камеры, но я различал выражение её лица. Она смотрела прямо, глаза её были широко раскрыты, губы сжаты; она замерла, выражая этим дикий ужас. Крошечный зелёный демон с такой же крошечной кисточкой порхал вокруг неё, разукрашивая её кожу удивительно приятным оттенком голубого. Безусловно, выглядело это как наименее чудовищная пытка, но чего-то же она так сильно боялась. Может, она ужасалась тому, что в любую секунду демоны могут начать пытать её так же, как и других несчастных, за которыми её вынудили наблюдать. Может что-то, чего я не видел, причиняло ей невообразимую боль. А может всё вместе. Сантони это увидел и почему-то уронил камеру. На секунду стало темно, пока кто-то не поднял её и не направил вновь на демона с бараньими рогами. Материализовался Тамиэль и подошёл к этому демону. Он сказал: «Давай помогу», — и одним движением своего двузубца выколол оба ребячьих глаза. Этот двузубец, всё ещё с насаженными на него глазами, он поднёс к камере. Сомневаюсь, что я видел глаза более испуганные, чем эти, внезапно вырванные из тела. Тамиэль убрал их и встал напротив объектива, так, что зритель мог разглядеть каждый волос и каждую морщину на двух его ужасных лицах. — Кажется, время, отведённое на выпуск, заканчивается, — сказал Тамиэль. — Но не волнуйтесь. Позже у многих из вас будет всё время мира, чтобы узнать больше об Аде. Я не скажу, сколько это — «многие», десять процентов или девяносто. Обожаю наблюдать за всепоглощающими муками незнания. Я не скажу, почему вы сюда попадёте: потому что неправильно верите или неправильно поступаете; я не скажу, что значит «неправильно». Хочу смотреть на вас, парализованных страхом, ужасающихся мысли о том, что любое ваше действие может привести вас в наши руки. Хочу, чтобы вы мучились кошмарами, чтобы вы непрестанно думали: «я могу попасть в такое место, где я буду хотеть пить и есть всё сильнее и сильнее, но никак не сумею утолить жажду и голод». «Где моё тело так же чувствует боль, но смерть никогда не подарит мне избавления; где мой разум так же легко заставить страдать, но безумие никогда не облегчит мою долю». Хочу, чтобы вы знали: вас втиснут в раскалённую железную клетку, вас, освежёванных и с выпотрошенными кишками, вас, изнасилованных до разывов в телах, вас, у которых уже не будет глаз, а только кипящее масло в пустых глазницах. И мы будем делать вновь, и вновь, и вновь. — Хочу, чтобы вы знали: во всех этих высказываниях об Аде желаемое выдаётся за действительное. «Ад — это отсутствие Бога», «Ад — название для страданий в мирской жизни», «Ад — другие люди», «Ад — забвение», «Ад — место, свободное от тирании Господа, где живут счастливые атеисты». Нет. Ад — это геенна огненная, и в Аду демоны будут пытать вас до скончания веков. Не думайте, что у страха глаза велики; ваши эмоции ещё не дают вам осознать весь ужас. — Наконец, хочу, чтобы вы знали: вы всё равно будете грешить. Приятнее всего об этом думать. На несколько дней или недель вас захватит страх, вы попытаетесь измениться, вы будете как алкоголик клясться, что больше — ни капли. Затем воспоминания притупятся, привычки возьмут верх, и всё вернётся на круги своя. Вы себя не спасёте. Вы слабы. Ваша природа — в этом кальвинисты были правы — заставит вас придумать себе оправдание и вести ту же жизнь, что и раньше. — Но вечно вы жить не будете. А когда вы умрёте — я буду ждать. Тамиэль замахнулся на камеру своим двузубцем, и наконечник, которой вот-вот пронзит камеру, воплотил в себе полный ужас. Я никогда не смогу объяснить, и вид этого был не хуже остального увиденного, но это окончание казалось более онтологически значимым. Экран погас. — Итак, — сказала Ана. — Ты посмотрел Вещание. Как тебе? Меня вырвало прямо на диван. III. Говорят, Вещание было доставлено к Белому дому по почте, в коричневой неподписанной коробке. 72-й год, обстановка в стране напряжённая. Никсон баллотировался на второй президентский срок. Его альянс с Тамиэлем был дипломатическим успехом, перевернувшим всё, но приходилось вновь отвечать на возражения политиков из зал Конгресса и на возражения протестующих из разных городов страны. Кого-то волновали теологические вопросы: разве не опасно помогать самому Сатане? Кто-то рассуждал более приземлённо. СССР не раз списывали со счетов в этом конфликте, но на этот раз он действительно дышал на ладан. Тамиэль захватит Москву, и какова будет его следующая цель? Не помогаем ли мы в будущем неизбежному врагу? Граждане требовали ответов, и оппонент Никсона с каббалистским именем, Джордж Держав, заставил каждого чиновника и обычного гражданина рассуждать об этом. К слову о каббалистских именах. За Никсона агитировало основанное им Президентское объединение лучшей западной телепропаганды по избранию — ПОЛЗТИ. В некотором смысле, так он и делал. В политике ему не было равных, с управлением государством он тоже справлялся неплохо, но иногда рептильный мозг побеждает человеческий разум. Это стало началом конца. Когда Никсон узнал о Вещании, он принял кассету за шантаж. Тамиэль говорил ему, что если Никсон не будет придерживаться плана, то Ад выпустит Вещание. Сотрудничество Никсона с Адом будет выглядеть чудовищно, а его лицо на баннерах будут закидывать помидорами. Тогда президент приказал всем крупным телекомпаниям — ABC, NBC, CNN и многим другим — не публиковать Вещание, если оно попадёт в их руки. Очевидно, это противоречило Первой поправке, но Никсон относился к Конституции, как каиниты — к Библии: прощение лучше ненарушения. Телекомпании подчинились, президент наслаждался успехом своих уловок, а ПОЛЗТИ провели блестящую кампанию и победили на выборах. Но на самом деле у телекомпаний не было Вещания. Никто им его не слал. А дни незаметно шли, пока Тамиэль наконец не разрушил Москву в 1973-м. Пал, пал Вавилон великий. Страны западной Европы волновались. Без общего врага союз США и Ада распадался. Гармоничная Нефритова Драконова Империя помогала то одной стороне, то другой. Все затаили дыхание, ожидая развития событий. Никсон решил повести себя жёстко. Он напомнил Тамиэлю, что у него всё ещё есть кассета с Вещанием. Тамиэль и пальцем не шевельнул. Тогда Никсон отдал телекомпаниям запись. Согласно его непогрешимой логике, его уже переизбрали, больше двух сроков ему президентом не быть, так что какая разница? 1 ноября 1973 года ничего не подозревающие люди впервые услышали о Вещании.