«...od jiskry k plameni».
***
В начале было слово. И относилось оно к разряду тех слов, которые нельзя было произносить вслух. Ладони жутко заныли, а сморщенная от воды кожа имела свою обидчивую память: девочка уныло вспомнила, как на прошлой неделе получила целых шестнадцать ударов батогом по тыльной стороне ладоней за озвучивание одного лишь грязного ругательства, когда уронила чугунную сковороду на свою левую ногу, тем самым раздавив все пальцы ног в кровавое суп-пюре. И вся досада в том, что словечко то случайно вырвалось! Мысль словно сама оформилась в звук, состоящий из нескольких букв. Но сейчас не об этом. На глаза девочки всё издевательски бросалось круглое плоское блюдо с запечённой свиной рулькой. Запах от неё исходил просто божественный. Чуть дальше — оломоуцкие сырки с ярко выраженным ароматом кислого творога. А в самом центре высокого хозяйского стола — дымящийся гуляш в котле. Сложно высматривать всё это отсюда, снизу, скребя пол щёткой. Хочешь не хочешь, но невольно почувствуешь себя мышью, которая со вздохом глядит на мышеловку. Знает, что рискованная миссия закончится тем, от чего умирали ещё тысячи мышей до неё, а соблазн полакомиться всё не угасает. Девочка тяжело вздохнула, медленно выпрямляясь, и засаленными ручками неуверенно потянувшись к сыркам. Но затем поспешно вжала голову в плечи, когда в коридоре раздались знакомые шаги. Знакомые, потому что тяжёлые, но быстрые. Низкие каблуки. Гулкое эхо монотонного стука по дощатому полу: это конец знаменитой трости Кветы — хозяйки дома. Матерью её назвать никак нельзя — юное сердце оскорбится. Спасительницей назвать тоже — оскорбится уже кожа на ягодицах, которая вся зудела и горела. Вчерашним вечером девочка уже успела получить двенадцать увесистых ударов батогом. Это палка, ставшая орудием наказаний для всех, кто жил в этом доме и даже имел наглость дышать, и которая пряталась в гостиной, в углу, между каминной решёткой и тяжёлыми портьерами. Все дети втайне ненавидели этот батог, мечтали его разломать, сжечь, расколоть на зубочистки и зажевать, чтобы окончательно унизить. А получалось так, что один только взгляд на него — и зубы дробились от страшной дрожи. Девочка не была исключением. Её мутило от одной лишь мысли, что она вновь задерёт подол своей юбки и будет с придыханием отсчитывать бесконечные удары. В прошлый раз после жалкого «Пять!», она уже не чувствовала где же изгиб спины плавно переходил в другой изгиб. Квета вошла в столовую и остановилась в дверях, глядя на неё, лихорадочно скребящую пол, напоминающую собой белоснежную ласку, маленькую, худую, а уже хищную и непокорную. Её волосы, белые, совсем как накрахмаленная скатерть на хозяйском столе, были небрежно заплетены в толстую косу. Глаза не отрывались от пола, но Квета знала: они у неё снова горят. Дерзкая непослушная девчонка. Такая мерзкая, что дух воротит. — Агнесса. Она постаралась ответить ровно и спокойно, высоко подняв голову. — Да, госпожа матушка? — Радко Чапек только что приехал. Но… Не дослушав предложение, девочка отшвырнула злосчастную щётку (та пикирующе отлетела в угол гостиной), тут же вскочила с мокрого пола, и ринулась к выходу. По пути она задела своим костлявым плечом бедро Кветы, которая продолжала вопить, чтобы та сначала убрала за собой. Агнесса знала, что после ужина вновь задерёт юбку, перевесится через деревянную ручку кресла и наберёт побольше воздуха в грудь, чтобы начать отсчитывать удары. Знала, что и самого ужина ей в ближайшие дни не видать. Знала, что все дети в доме будут проклинать её за то, что сегодня Квета вновь прибудет в дурном настроении (а она пребывала и в ином настроении?). Но с тем же успехом она могла знать и о наступлении Судного дня, который произойдёт через пару минут, нашествии стада диких слонов, метеоритном дожде, но с такой же неизменной детской радостью и со всех ног бежать к Радко, своему отцу, который ждал её у дверей, и который в этот раз, возможно, даже приехал забрать её с собой.***
Листья лопуха мягко качаются на ветру, словно танцуя. Затем оседают ближе к земле, не выдержав груза в виде нескольких крупных дождевых капель. Сначала две, три, а затем и сотни, уже тысячи. Но оседал под дождём не только лопух, выросший там, куда всегда капала тёплая вода с дна разбитого глиняного кувшина, но и девочка, глядящая вслед гнедому коню, всадник которого старался не оборачиваться назад. Его сердце болело так же, как и её. Нет, возможно, даже больше. Но если бы он обернулся и увидел её, одиноко и сутуло стоящую в самом центре двора, на фоне тёмного дома, где является прислугой, а не простой обитательницей, то понял бы, что боль при их расставании — лишь пустой звук.***
Звон больших медных колоколов для каждого ребёнка в хозяйском доме имел свои ассоциации. Храм, белоснежный и старый, на фоне жухлой травы и обветшалых домов, был единственным источником знакомого звука. Двое детей молились, сидя на коленях. Один стоял у окна, приподнявшись на цыпочках и вглядываясь в серую, навевающую тоску даль. И трое сидели на полу, разложив перед собой древний свиток. На вощёной и пожелтевшей от течении времени бумаге было изображено то, что заставляло стынуть кровь в жилах всех детей. Обнажённый человек лежал на земле. Его сковали в кандалы, по рукам и ногам. Над ним, а точнее над ней, ибо изображена была худощавая женщина с длинными тёмными волосами, склонился мужчина с оловянным кувшином в руке. Он вливал в горло женщины расплавленный свинец. Это было неправильно. За колдовство сжигали на костре, демонстративно, чтобы народ видел муки ведьм. Чтобы все понимали: будь это нечисто́та, скверный дух или порождение сатаны — душа у неё всё же имеется, и они её только что освободили от проклятия, отобрав жизнь. Но эту женщину убили более жестоким и изощрённым способом. Причина была одна. Другие дети этого не понимали. Некоторые задавались этим вопросом, но затем отмахивались, дескать, какая же разница как их убили, главное что навсегда уничтожили этих демонических тварей и они не дожили до наших времён. Девочка, незаметно забравшая бумагу с собой, и нырнувшая глубокой ночью под тонкое одеяло, рассматривала рисунок, зачарованно, внимательно, однако с тоской в душе. Только она одна знала причину такой мученической казни. Женщину не сожгли на костре только потому что она сама являлась огнём. Пламя не может убить пламя. Это сделало бы её только более могущественной, способной уничтожать целые города и миры. Она могла управлять огнём. Она могла сжигать воздух и землю. И не только она. Агнесса провела пальцами левой руки по искажённому от болезненного крика лицу женщины. Правую же руку она чуть приподнимала над бумагой. На узкой бледной ладони девочки парила идеально круглая огненная сфера, освещающая рисунок красноватым сиянием и отбрасывающие тени на её лице. Слева, на соседней кровати, вдруг раздался шорох одеяла. Храпящая поодаль соседка девочки перекатились на бок. Старые пружины под матрасом жалобно заскрипели. Агнесса тут же сжала кулак, и огонь тотчас погас, скрутившись мелкими яркими искорками, разбросанными внутри девочки. Комната вновь погрузилась в тьму.***
Я бы могла назвать этот день обычным, таким же, как и все, когда я с самого утра тащила ведро, наполненное ошмётками вчерашнего ужина, в загон свиней или копала картошку, распластавшись на влажной земле и активно орудуя лопатой. Но Квета всегда говорила, что ложь — смертный грех. Её голос настырно упрекал меня: «А теперь проси у Господа прощения, непослушное ты дитя. Клянись больше не осквернять свои уста ложью. Молись всю ночь. И свечи не зажигай». Зачем мне свеча? Я сама свеча. Но состою не из воска, и во мне нет нити, которая имеет конец, способствующий затуханию. Огонь живёт внутри меня. Он ведёт невероятно ленивый образ жизни, потому что выпускаю я его на волю лишь пару раз в неделю, когда убеждаюсь в том, что рядом никого нет. Чаще всего за конюшней, под покровом ночи. Никто не узнает. Огонь родился вместе со мной, огонь умрёт вместе со мной. Но за все годы моей жизни этот день наименее всех подходил к скудному описанию как «обычный». И наиболее к «самый ужасный». Я уже встряхивала подол своей юбки от влажной земли, чтобы наконец-то отдохнуть и вкусить яблоко, которое соблазнительно покачивалось на ветке прямо надо мной, когда Михаела подбежала ко мне сзади, что силы ударив меня в спину тупым концом своей лопаты. Я охнула и осела на землю, но подруга что-то возбуждённо верещала, явно не осознавая, что огрела меня нещадно, и в моих глазницах успело даже потемнеть от боли. Мои пальцы пытались нащупать её руку, и когда у меня получилось, то Михаела схватила меня за плечо и наклонилась надо мной. Наконец, обрывки её длинных фраз начали долетать и до моих ушей. — …на ведьм… Они здесь, Несс! Они здесь! Едут! Я замотала головой. Зрение прояснилось. Каштановые пряди волос моей подруги, её худые руки и горящие зелёные глаза. Михаела вдруг отстранилась от меня и начала танцевать со своей лопатой, изящно приподнимая вверх носки стёртых туфель. — Там Лукаш! Сам Лукаш Свобода! Приехал, приехал! Хорошенький мой! Какая ирония. Зовут его Лукаш Свобода, а разит от него порохом, затхлой святой водой и ржавым металлом. Чем вам не запах неволи? Лукаш был главой кампании по ликвидации потомков дьявола. Но подобная официозность местных отталкивала, поэтому мы звали их «охотниками на ведьм», коими они и являлись. Это были фанатичные люди, одержимые своей жаждой «очистить» земной мир от дряни с ведьминым знаком и печатью дьявола. Проще говоря, подобных мне. Михаела потащила меня на главную улицу Брно, маленького деревянного городка, в котором я родилась и живу по сей день. Улицы были украшены красными треугольными флажками, развешанными на бельевых верёвках. Город встречал кампанию Лукаша так горделиво, так торжественно, словно те наконец-то избавят нас от голода, нищеты и слякоти, а не принесут с собой порох ещё одной ведьмы. Женщины и дети столпились у дороги, окружая её. Мужчины же стояли ближе к высоким воротам города, чтобы успеть пожать руки «отважным и самоотверженным охотникам». К моему великому недовольству, Михаела решилась протащить меня через всю дорогу и застыть рядом с бородатым мужчиной. Тот всё вытирал платком своё лоснящееся от пота лицо, но над верхней губой выступали новые капельки пота. Смотрите, волнуется то как, ехидно заметила я про себя. Толпа замерла. Лукаш показался первым. Он гордо восседал на своём коне, окидывая ликующую толпу пронизывающим взглядом. Такой же, как и принц в сказках Кветы: здоровый, высокий, со светлыми волосами. Помню, я спросила у Кветы, какое же у принца сердце. Та отрезала: «Принцу не нужно сердце. У принца есть деньги, красота и почёт». Вглядываясь в лицо Лукаша, истребившего уже десятки женщин, которых каким-то образом принял за ведьм, я вдруг осознала, что Квета права. «Принцу сердце не нужно». Михаела растекалась лужицей на дороге, точно масло на раскалённой сковороде. А когда Лукаш заметил нас и нахально подмигнул нам своим левым глазом, то я даже услышала шипение из уст подруги, словно масло раскалилось, задымилось и теперь медленно испарялось, хотя в жизни подобное невозможно. Кампания из пятнадцати человек, сидящих верхом, промаршировала мимо нас. Люди двинулись обратно, уже быстрее следуя за охотниками. К счастью, Михаела осталась, восторженно щипая себя за покрасневшие щёки. — Видела, ты видела это?! Он подмигнул нам! — У меня есть глаза, причём весьма зоркие, поэтому я видела, — пробормотала я. — Всё? Фиглярствующая демонстрация закончена? Я голодна и хочу немного отдохнуть. — О да! Знаешь, куда мы сейчас с тобой направимся? — Только не в трактир Владислава! — застонала я в голос. Михаела закивала. — Туда, туда! Побитый временем, дождём и термитами, трактир находился в закоулке, словно прячась от любопытных взглядом. Но эту мысль опровергала музыка, доносящаяся из окон трактира, которая оглушала, стоило приблизиться к зданию хотя бы на километр. Дверца была распахнута настежь: по причине первых весенних праздников она почти никогда и не закрывалась. Толпа мужчин повалила наружу, обнимая друг друга за плечи, чтобы сохранять равновесие, так как всеми без исключения завладела хмель. Михаела с тонким писком проскользнула мимо, однако шустрая мужская рука успела схватить её за длинную косу и дёрнуть два раза, точно дверной колокол. Последовали сальные шуточки, от которого у меня зачесались руки: пламя мечтало вырваться из моих ладоней, чтобы сжечь всех дотла. Запах паленых волос был бы как раз кстати. Эффективно поможет мне избавиться от плохого настроения. Но я лишь с отвращением прошла мимо них, ступая в трактир. Музыканты, пристроившиеся в тёмном углу, посетители, громко отбивающие ногой в такт разухабистой музыке, отчего пол скрипел и буквально ходил ходуном, и грязные кружки с пивом — всё это было мне так знакомо, но в то же время невероятно чуждо. Я буквально кожей чувствовала на себе весёлые взгляды. Но веселье это было злым. Так только ястреб пялится на ящерицу, которая загорает на солнышке, брюхом к камню, не ожидая, что через секунду станет живым кормом. Ящерица! — выругалась я про себя. Достойное сравнение! Чего же мелочиться? Следовало сразу с дождевого червя и начинать! Но если дождевого червя разрубить на две части, то одна половина хотя бы сможет отрастить себе заново хвост и выжить. А я? Руки отрежут, и без единственной своей силы останусь. А на что тебе ноги? — тут же парировала я в ответ. Мою внутреннюю тираду прервал восхищённый вопль Михаелы. Мы только остановились у стойки с кружками, как в трактир помпезно вошли охотники. Все были мне незнакомы, кроме Лукаша. Он вошёл последним, стряхивая невидимую пыль со своей куртки. Женщины в трактире зашептались, когда главный охотник без раздумий подошёл именно к нам, уверенно и напрямую. Вероятно, по причине того, что крупно обознался и принял нас за безмозглых дурнушек. Я напряглась. Михаела глупо улыбалась, кланяясь ему. — Лукаш Свобода! — она с таким трепетом даже ночную молитву не произносит. Охотник прижал ладонь к своей груди, чуть ниже сердца, и поклонился в ответ. — Дамы. Я продолжала стоять неподвижно, раздражённо хмурясь. Подруга что силы дёрнула меня за рукав и одними губами прошипела ругательство, из-за которого в хозяйском доме нас не щадили. Неохотно, и с большей долей вероятности того, что лицо у меня сохраняло презрительную маску, я сделала короткий поклон. Лукаш раскованно ухмыльнулся. — Составите мне компанию этим вечерком? У меня много увлекательных историй. Как сжигал ведьм, насаживал их на кол, мучал, рубил, кромсал и тому подобное? У нас разные представления об увлекательных вещах, Лукаш Свобода. Михаела расплылась в жизнерадостной улыбке. — Это честь для нас! — Прошу прощения, однако дел у нас хватает. Квета будет ругаться. — заявила я, хватая подругу под локоть. Уйти отсюда можно было и в гордом одиночестве, если бы я не знала, что Михаела с вероятностью сто процентов проведёт сегодняшнюю ночь в объятиях белобрысого охотника. Ничего хорошего это ей не сулило. Если с разбитым сердцем и слезами Михаела бы и справилась, то с пятьюдесятью ударами батогом точно не справится. Такова цена за распутство и потерю невинности. Такова цена праведного гнева нашей хозяйки. — Седая падальщица, тебя я не держу. — громко ответил мне Лукаш. Я почувствовала, как алеют мои щёки. Так меня называли лишь в детстве. Из-за цвета волос и любви к животным. Будучи ребёнком и не умея управлять своей силой, я спалила воробья, которого осторожно держала в руках. Получилось это случайно, но когда меня нашли на заднем дворе дома: рыдающую в голос, с зажаренной птицей в руках, то на свет и появилось это остроумное прозвище. Падальщица. Потому что все дети считали, что я собиралась съесть птицу, которую прошлой ночью сразила молния. Что же только голод с людьми не делает… — Куда она, туда и я. — вдруг возразила ему Михаела. Мне захотелось заключить её в свои объятия и крепко расцеловать. — И прошу вас не называть её так… — Почему же? — Лукаш завёл руки за спину. Полы его кожаной куртки распахнулись, обнажив шёлковую рубашку. Меня пробрала злость. Люди на улицах из-за куска хлеба дерутся, а этот при полном параде разгуливает. Не уверена, что жестокие убийства ведьм требуют подобный наряд. — Это прозвище придумали глупые мальчишки ещё годы назад. Вы же не хотите уподобляться им, поджигатель? — не сдержалась я. Он прищурился. Все знали, как же ему не нравится это обращение. Расценивал ли он его как открытое оскорбление или простую язвительность — было мне уже безразлично. Лукаш лишь взмахнул рукой. — Прочь. Высокоуважаемый в обществе, ненавистный и презираемый мною. Сложно выполнить приказ, отданный именно им. Но я лишь молча прошла мимо охотника, краем глаза следя за тем, чтобы Михаела не отставала за мной. Та тяжело вздыхала, пока мы шагали к дому, обходя густую траву, чтобы не давить ногами только распустившиеся ромашки. По дороге я пинала плоский камешек. — Он тот ещё дурак. — Красивый дурак. — мечтательно дополнила подруга. — Чем тебе не принц из той сказки, которую мы любим? — Ты любишь. — поправила я. — Принцесса, которая столетиями сидит в башне и ждёт своего любимого принца — самое безрассудное существо, которое только есть на свете. — И что же предлагаешь? Ей стоило самой убить дракона, из пасти которого льётся огонь? Я возвела голову к голубому небу. — Стоило! Хоть что-то сделать стоило! Не сидеть и разговаривать со своим отражением в серебряном блюдце или петь дуэтом с лесными птахами. А что-то действительно сделать! — В конце концов, Лукаш Свобода один из самых уважаемых людей в городе. — И отъявленный разбиватель женских сердец и репутаций. — Опыт говорит только в пользу мужчины. — Наш священник с тобой бы поспорил. Михаела покачала головой, а затем остановилась посреди дороги и гомерически расхохоталась. До неё наконец-то дошло. — Так он же принял целибат!***
Расходы увеличивались, а с доходами была напряжённая ситуация. Поэтому Квета решилась убрать все лишние расходы. К сожалению, к «лишним» относился как и без того скудный на выбор завтрак, так и свечи. Сахара я не видела больше месяца, а переваривать ржаной хлеб и овсяную кашу желудок категорически отказывался. Я часто уходила на конюшню поздней ночью, играла с огнём, усилием воли формируя из него образы. Маленькая фигурка человечка из огня была моим новым и лучшим достижением. Я заставляла человечка прыгать на моей ладони и взмахивать маленькими ручками. Грудь всё сжималась. Мне хотелось увеличить его, дать ему ту силу, которую он так хотел. Все эти годы я тщетно пыталась гасить в себе силы, пробуждая лишь её четверть, и то на определённое время. Из маленькой искры в огненную сферу. Из маленького человечка в пламенную звезду. Но рисковать нельзя. Повсюду была разбросана сухая солома. И если кто-то заподозрит, а затем и узнает… То в комнате Лукаша Свободы появится новая погребальная урна с моим прахом внутри. Так и слышу, как хвастается он тем, что пустил меня на суп с клёцками. Ужин прошёл в гробовом молчании. Атмосфера столовой давила на грудь, лишая простой возможности дышать. Сначала нас было шестеро: трое сирот и трое тех, чьи родители отказались от них. А сейчас нас осталось всего четыре. Прошлая суровая зима и затяжной голод отобрали у нас целых две жизни. К тому же, муж Кветы сильно захворал. Теперь она ходила мрачнее тучи, хотя и раньше назвать её жизнерадостной было сложно. Женщина опустилась на трёхногий табурет у камина. Её щёки впали, тело ослабло, но глаза всё так же вспыхивали, когда она скрежетала сквозь зубы: «Агнесса, это уже вторая булочка по счёту?» На этот раз Квета ограничилась лишь парочкой сотней замечаний и принялась читать свои молитвы. —…дабы он… Агнесса, не облизывай ложку! …простил нас… Иванка, выпрямись! …и спас детей своих… Михаела, не чавкай! — И создал Бог злобных старух… — пробурчала я себе под нос. Михаела захихикала. — Думаешь, ребёнком она тоже была такой же сварливой? — Уверена, что как только она увидела свет, то начала не плакать, а ворчать. «Дай мне молока, женщина! Иди и проси прощения за то, что стала моей матерью!» Подруга вновь хихикнула, но вскоре мы оба замолкли, оцепенев на некоторое время. На стенах столовой затанцевали золотистые блики от ярких стеклянных фонарей. Охотники. Я тут же сжала ложку в руке, почувствовав себя в опасности. Михаела тихонько вскрикнула, когда двери отворились, и в столовую ворвались несколько мужчин, во главе которых стоял сам Лукаш. Он обвёл внимательным взглядом всех сидящих за столом, остановился на Мирославе, а затем победно улыбнулся. Его зубы обнажились в угрожающем оскале. Повернувшись, он, как ни в чём не бывало, поклонился недоумевающей и вскочившей с места Квете. — Прошу прощения, что потревожил вас в этот вечер, уважаемая. Мне нужна вон та блондинка. Мирослава поймала на себе хищный взгляд охотника и вздрогнула. — Я?! Но я ничего не сдела… — Довольно разговоров. На тебя донесли. Можешь больше не скрывать свою связь с дьяволом. Возьмите её! Я затрепетала. Двое крепких мужчин схватили Мирославу за руки и поволокли за собой. — Клянусь, это клевета! Клянусь! — кричала девушка, упавшая на колени, чтобы вызвать сострадание охотников, но те продолжали тащить её по дощатому полу. — Я не ведьма! Господь тому свидетель! Лукаш подался вперёд. Его глаза блеснули, как и мои. У него от безумного азарта и одержимости, а у меня от гнева и нарастающей внутренней силы. — Молчи, презренная! Тебя сожгут на костре сегодня же. Сейчас же! Приходите все и станьте очевидцами! Я с силой сжала кулаки. Михаела прижимала ладонь к своей груди, испуганно моргая. Огонь вспыхнул внутри меня, но затем тело обуяла бледная тревога. И что же дальше? Ты спасёшь Мирославу. А себя? Как себя спасать собираешься? Что дальше делать? Лукаш вновь поклонился Квете, и вышел последним из дома. Вопли Мирославы стонущим эхом отзывались в моих ушах. Иванка опустила голову, роняя слёзы на тарелку. Я не удивилась, когда Квета торопливо зашептала себе под нос молитвы. Её крючковатые пальцы быстро перебирали чётки. Мирослава… Мы жили под одной крышей, делили один хлеб, укрывались одним одеялом. Перед глазами предстала самая тёплая картина из детства: мы сидим у пруда, где слышно лишь кваканье лягушек, и предаёмся мечтам. Тем самым, которые никогда не исполнятся. Тем самым, которые помогают нам жить дальше. Мы оба ждали своих родителей. И оба вкусили горечь утраты, когда нам сообщили, что за нами никто не приедет. Она была одной из самых добрых людей, которых я только знала. Впрочем, в моей жизни добрых людей было слишком мало. И её приговаривали к тому, чего она не заслуживала. — Перешла кому-то дорогу и на неё донесли… — задумчиво пробормотала я вслух. Михаела издала тихий стон. — А может… Она действительно скрывала от нас то, что у неё есть дьявольские силы? — Ересь какая! Мы росли вместе! Мирослава не… — Неважно. — глухо отозвалась Иванка, опустив лицо на свои мокрые от слёз ладони. — Теперь это не имеет значения. Её сожгут на костре как только на небе взойдёт луна. Мы с Михаелой переглянулись. Синхронно вскочили со стола. Она мечтала поскорее спрятаться в своей кровати, а я жаждала что-нибудь сделать. Что угодно, лишь бы не трусливо смириться с подобной несправедливостью. — Не натвори глупостей, — прошептала подруга. — Я не могу смотреть на это… Дурно станет. Но ты… Прошу, не сглупи! Возвращайся! — Вернусь! — с готовностью ответила я, крепко обнимая её за плечи. Она слабо улыбнулась мне напоследок, а затем скрылась за дверью. Так мы и расстались. С тех пор я больше не видела Михаелу. Иванка запыхаясь побежала следом за мной, на главную улицу. В центре города, вокруг деревянного столба была разбросана яровая солома. Двое охотников привязывали кричащую Мирославу к столбу. Мы остановились позади всех, стараясь быть незамеченными. — Так быстро? — громко ахнула Иванка. — Без допросов, пыток и доказательств? Доказательств нет, и охотники это знают. О, они всё знают. Зрелищность. Жестокие времена и люди. Они требовали соответствующих развлечений. И только охотники могли предоставить им подобное. Невинная дева умирает в муках на потеху пьяницам и суеверным. Толпа всё собиралась вокруг, истошно крича в голос, закидывая плачущую девушку камнями. Сначала неуверенно, испуганно, а затем уже смело, дико, подобно нелюдям. Стоит подарить народу крупицу власти, как он тут же начинает нарекать себя Богом. — Нечистая! — Гори в синем пламени! Лукаш поднял руки, призывая всех к молчанию. Затем принялся расхаживать взад-вперёд, сложив руки за спиной. Его голос окутал нас магнетической и тягучей волной. — Видите? Видите её? Эти твари живут среди нас, едят вместе с нами, спят рядом с нами! Эта девушка не та, за кого она себя выдавала все эти годы! Слава Господу, мы сумели её разоблачить! И с вашего благословения применим единственное наказание, способное спасти проклятую душу, которую она подарила дьяволу! Очищение огнём! Люди взревели в ответ. Я сжала подол своего платья. Слёз не было. Напротив: моё тело раскалилось, а горячие искры сочились даже сквозь кожу. Дико закружилась голова. — Лукаш! — крикнул один из охотников, и тот поднёс горящий факел к разбросанной соломе у ног Мирославы. Та истошно закричала. Огонь запрыгал по подолу её длинного серого платья. Девушка заболтала ногами, пытаясь сбить пламя, но оно лишь разъяренно метнулось вверх. Иванка, стоящая рядом со мной, упала на колени, рыдая в голос. Другие ликовали. Лукаш довольно ухмылялся. Глядя на яростное пламя, съедающее невинную девушку, я вскинула дрожащие руки вверх и мысленно приказала ему потухнуть. Попыталась отозвать его назад, вниз, чтобы он вернулся в своё первоначальное состояние. В искру. Сначала ничего не случалось. Я отдавала новые приказы, всё отчаиваясь с каждой минутой. А затем огонь послушно сбежал вниз, покидая обожжённое тело Мирославы. Толпа громко заверещала, люди уронили камни, которые сжимали в руках, и попятились назад. К моему ужасу, пламя не только не превратилось в искру. Оно словно подпрыгнуло в воздухе, ища кого-то, а затем стремительно метнулось ко мне, перелетев через столпившихся людей и приземлившись прямо на мои раскрытые ладони. И тогда случилось это. Точно последняя капля падает в наполненное доверху ведро, и вся вода начинает шумно перетекать через край. Но в моём случае это был огонь. И нёс он с собой лишь разрушение и гибель. Он больше не слушался моих приказов, не слушался моей испуганной воли. Он вспыхнул, чтобы разгореться в пожар, но уже внутренний. Жар наполнил меня изнутри, расплавил все кости, обжёг мне грудь. До тех пор, пока не заполнил собой каждый сантиметр моего тела. Пока не взорвался, не найдя свободного места. Я зажмурилась и громко закричала, падая на колени. Тело болезненно запылало. Из рук вырвался ослепительный сноп искр, превращающийся в светящиеся пучки огня. Вспыхнуло пламя, красное, яростное, красивое. Оно вознеслось до самих небес, разрезая облака. Я едва слышала громкие истеричные крики людей, в панике убегающих по домам. В ушах громыхал огонь, а в глазах засиял желтоватый свет. Ночь словно стала днём. На короткое мгновение. А затем на меня вылили ушат ледяной воды. И я погасла.***
Вода. Холодная, впитавшаяся в ткань платья и с силой тянущая меня вниз. Я застонала, с усилием открывая глаза. Онемевшие губы, как и всё тело, дрожали от холода. Картина перед взором вся расплывалась, прежде чем глаза сумели собрать всё воедино. Солнечный свет, льющийся из единственного узкого окна, освещал шершавые каменные стены. Уже утро… Сколько же часов я здесь уже нахожусь? Всю ночь? Несколько суток? Я чуть шевельнулась, и ледяная вода неприятно обожгла мне шею. Меня посадили в высокий чан с водой. Уровень жидкости доходил до самых ключиц. Передо мной возникло лицо Лукаша. Он не выглядел по-прежнему: таким же наглым, непринуждённым и уверенным. Его глаза горели тревогой, удивлением, и что ещё приятнее: страхом. Он боялся меня. Что, впервые за всю жизнь столкнулся с настоящей ведьмой? — мысленно хмыкнула я. Зубы ритмично застучали, отбивая трактирную музыку. — Седая падальщица… Надо же… — Лукаш чуть отстранился. — Ты нас всех потрясла. — Где я? — прохрипела я, пытаясь пошевелить руками, крепко связанными под водой. — Где тебе и место. В преисподней. — охотник отошёл к дальней стене, прежде чем вытащить что-то из нагрудного кармана своей куртки. Он шумно развернул хрустящую бумагу, показывая её мне. Я вздрогнула и замерла. Это была иллюстрация той женщины, в чьё горло вливали расплавленный свинец. Тот рисунок, который я часто разглядывала по ночам в детстве. Он хранился под матрасом на моей кровати уже несколько лет. — Любопытное ты создание, Агнесса. — Мирослава… Жива? Лукаш не сдержался и ухмыльнулся. — Жива. Ненадолго. Я решила, что раз мера всего причинённого ущерба столь высока, то нет смысла спасать и все оставшиеся крохи. — Это я ведьма, а не Мирослава. Клевета всё это! Я ведьма! — Вы обе ведьмы! — отчеканил Лукаш. — И оба понесёте заслуженное наказание. Раз огнём вас не уничтожить… — он потряс бумагой в воздухе. — Так ты помогла мне найти подходящую пытку. Томаш! Зденек! Двое крупных мужчин вошли в комнату, закрывая за собой дверь. Они старались не глядеть в мою сторону. — Лукаш. — Приглядите за ней. Оба засуетились. — Нужна подмога, чтобы… Я закрыла глаза, изо всех сил пытаясь призвать огонь. Он обиженно горел в области моей груди, но стоило мне ласково призвать его, как искры тут же с рвением пробежались от моих плеч до самых ладоней, которые я сложила лодочкой под водой, пытаясь предоставить свободное пространство огню. Тугая верёвка на запястьях мешала, но я почувствовала знакомое покалывание между пальцев. Охотники шумно спорили меж собой. Они действительно верили в то, что чан с ледяной водой остановит меня? Тогда я переоценивала все их умственные способности. Даже если бы меня сковали в лёд, внутренний огонь во мне продолжал бы жить, цепляясь за моё бьющееся сердце. Когда я умру, тогда умрёт и он. Давай же, взмолилась я. Помоги мне выбраться отсюда. Помоги! Призываю тебя. Первые мелкие пузыри выступили на поверхности воды. А затем она начала медленно закипать. Лукаш тут же обернулся. Его глаза расширились. Вода становилась горячей, не на шутку обжигая моё тело. Я знала, что долго так не выдержу. Пришлось прибегнуть к старому доброму средству — пустым угрозам. — Освободите меня, иначе я сожгу весь город! Сейчас же! Томаш поспешно перекрестился, а Зденек медленно отползал к двери. И только Лукаш схватил свой пистолет, глядя на меня круглыми глазами. Мне вдруг показалось, что дверь за охотниками тихо заскрипела, словно кто-то невидимый проскользнул в комнату. — Освободите меня! — яростно прошептала я. — Освободите! Закипающая вода внушала мне страх, но я пыталась обернуть его во всепоглощающую ярость. Кожа горела. Пар висел над поверхностью бурлящей жидкости. — Ну если даже после такого зрелища вы продолжите молча стоять и пялиться на неё, то придётся мне сделать это за вас. — раздался незнакомый голос. И тотчас Зденек со стоном повалился на пол. За его спиной оказался молодой парень с густыми рыжими волосами. Капюшон слетел с его головы, и солнечный свет заиграл на прядях его волос. В руках он вертел сверкающий на солнце охотничий нож. — И пал воин от меча своего… — весело ухмыльнулся он. Потрясённый Томаш взглянул на тело своего раненого товарища, а затем пришёл в себя, с злостью и охотничьей ловкостью нападая на незнакомца. Тот проворно пригнулся, нырнув вниз. Дал подножку крупному мужчине, и тот упал лицом вниз, ударившись носом в пол. Незнакомцу оставалось лишь добить его сильным ударом по голове. Томаш растёкся кровавой лужицей по полу. Рыжий весело присвистнул. — Нехорошо получилось. Гневный Лукаш тут же метнулся к нему, сжимая в своей правой руке пистолет. Указательный палец на крючке дёрнулся. Прогремел оглушительный выстрел. Незнакомец изящно увернулся, а затем обернулся к стене, в котором пуля проделала аккуратную дырочку. — Мимо. Он грациозно и почти радостно набросился на Лукаша. Тот со стуком выронил из рук пистолет. Мужчины принялись кататься по полу, награждая друг друга меткими ударами. Но сейчас было не самое лучшее время, чтобы следить за тем, кому же из них больше достанется. Я сомкнула ладони и жар тут же отступил. Вода оставалась горячей, но я начала активнее двигать руками, пытаясь ослабить узлы. Не получалось. Верёвка надёжно впилась в мои запястья. Я вновь подняла голову. Лукаш как раз что силы заехал кулаком в нос рыжего. Тот мотнул головой, поднимая вверх колено. Охотник застонал от боли в паху. Незнакомец плавно перекатился на бок, схватив пистолет с пола. Навёл дуло на Лукаша, и не задумываясь, совсем не колеблясь, выстрелил. Я вздрогнула. Пуля попала Лукашу в плечо. Тот застонал от боли, сжимая руками кровоточащую рану. С неожиданным злорадством я заметила, что его шёлковая рубашка превратилась в лохмотья. Рыжий быстро вскочил на ноги, после чего одним ударом пистолета по виску вырубил стонущего охотника. Тот обмяк на полу. На его подбородке уже начинали появляться первые синяки. Изрядно помятый незнакомец обернулся ко мне. Его глаза вспыхнули и потемнели. Он засунул пистолет за пояс брюк и подбежал ко мне, хватая за плечи и поднимая на ноги. Ножом перерезал путы на моих руках и лодыжках. Я вся дрожала, мокрая и испуганная. Платье прилипло к телу. — Ну-ну, порыдаешь чуть попозже. — успокаивающе пробормотал рыжий, вытаскивая меня из чана. Он вдруг поморщился, и я увидела, что рукав его рубашки из грубой ткани потемнел от крови. Ранен. — Мирослава… Нужно спасти её… — зашептала я. Рыжий удивлённо взглянул на меня. — Так она же не ведьма. — Нет, но… Откуда ты это знаешь? — Ты — первая ведьма за это столетие. Остальные — это так, забава для охотников. Но об чуть попозже. Бежим. Молча! Не сейчас. Он потянул меня за собой, крепко держа за локоть. Я едва передвигала ноги, но заставляла себя не обращать внимания на крутящую боль в мышцах. Мы выбежали в коридор, и я вздрогнула, увидев раненых охотников, валяющихся на полу. — Всего лишь вырубил, — шепнул мне рыжий, ведя за собой. Мы свернули за угол в тёмном коридоре, и вышли на задний двор, где в грязи валялись свиньи. За деревянной калиткой стоял нетерпеливый жеребец, покрытый тёмным попоном. Рыжий снял с седла покрывало, и накрыл им мою голову и плечи. — Цвет волос выдаст. — объяснил он. Затем подкинул меня наверх, схватив за талию. Мне было уже не впервой ездить верхом, и я поудобнее устроилась спереди. Парень запрыгнул следом, трогая поводья. Я взволнованно заёрзала в седле. — Куда мы поедем? — Подальше отсюда. Ладони запотели. — Как мне тебе верить? Рыжий наклонился к моему уху. — Я спасаю тебя, дурочка. Это хорошая причина довериться красивому незнакомцу. — Каков план? — конь пустился в галоп, и я тут же схватилась за седло, чтобы не упасть. — Если опустить детали… не лишиться головы. Держись крепче. — Отлично. Прекрасный план. И мы быстро направились к главным воротам Брно, чтобы покинуть город.***
Пейзаж всё менялся перед глазами. Серые улочки Брно преобразились в зелёные холмы Чески-Крумлова, когда мы миновали реку Влтава, и доехали до Градеца. Это был маленький городок у подножия гор, с усыпанным гравием дорожками. Состояние местных жителей ничем не отличалось от жителей Брно. Тот же скудный товар на прилавках, дети, худые и босые, старики в лохмотьях. Несколько женщин прачек сидели на берегу мутной реки, громко смеясь над проезжими. Едва мы въехали за каменные ворота города, как незнакомец опустил свою ладонь на мой затылок, заставив сгорбиться. Остаток пути до местного трактира я видела только собственные скрещенные руки на коленях. Они дрожали. Рыжий передал поводья своего коня в руки мужчины, который ловко поймал любезно предложенную золотую монетку. А затем задержался внизу, чтобы снять одну комнату на верхнем этаже. Он весело ворковал с женщиной, которая предложила ему составить ей компанию этой ночью. — … моя больная сестра будет против, иначе я бы с радостью, ну что ты! — донёсся до меня его жизнерадостный голос. Я прищурилась, но молчала, пока мы поднимались по лестнице. Едва хлипкая дверь за нами закрылась, как я скинула с себя покрывало. Рыжий с любопытством проверял состояние кровати. — Больная сестра? — фыркнула я. Он поднял голову и улыбнулся. — Больная сестра, жена… Разница не такая уж и существенная. Или хочешь связать нас узами Гименея? Я подошла к окну, глядя вниз. На пыльном дворе шумно резвились дети, которые гонялись за голубями. Стены были выкрашены в синий, но из-за частых дождей поблекли и стали совсем серыми. Несмотря на то, что наша комнатка в трактире была чистой и опрятной, пахло чем-то прокисшим и тухлым, словно кто-то разбил здесь пару десяток яиц, а пол помыть поленился. Незнакомец сел на подоконник, внимательно разглядывая меня. Моё платье успело высохнуть, как и волосы, но боль в теле стала только более ощутимой. Я застыла у двери, сиротливо обнимая себя за плечи. Он наконец заговорил, и это была глупая фраза, оформленная в недостаточно смешную шутку: — Ты достаточно хороша, чтобы вскружить дуракам голову, но достаточно ли ты умна, чтобы вскружить голову мне? — Я не собираюсь вскруживать тебе голову. — поморщилась я. Он охнул, хлопнув себя по колену. — А жаль. Давно не терял рассудок. — Ты потерял его ещё тогда, когда сглупил спасти меня. — Сглупил? — он вздернул бровь. — Отважился. Вот как правильно это должно было прозвучать. Отважился спасти тебя. — Ты считаешь это отвагой? Вот только теперь началась охота и на тебя. Все они… Охотники теперь жаждут оторвать голову и выпотрошить тебя. — Мне нравится такая востребованность. — рыжий заулыбался. — Чем ценнее жизнь, тем она интереснее. Будь ты обычной серой мышкой, по которой виселица плачет, я бы не стал собой рисковать. — Я опасна. — прошептала я, глядя на свои сухие ладони. Он пожал плечами. — Какое совпадение. И я такой же. — Почему… Почему ты это сделал? — мой взгляд метнулся к его окровавленному плечу. Он проследил за ним, затем отмахнулся, срывая с себя тёмную мантию. — Царапинка. — Ничего себе царапинка! До мяса разодрана! — ахнула я, увидев располосованную кожу на его плече. — Я слышу беспокойство в твоём голосе? — ухмыльнулся парень, доставая из кармана брюк кожаный кисет. Развязал узлы, и я увидела внутри порошок тёмно-зелёного цвета. Он высыпал его на свою загорелую ладонь и приблизился к шатающему столу. Порошок переместился с ладони в маленькую ступку. Парень залил сухую смесь водой из кувшина, помешал указательным пальцем, и сел на кривой табурет. Я с удивлением глядела, как он размазывает смесь по всей ране. Его кожа словно зашипела, а кровь вспенилась. Я поморщилась и отвернулась к стене. — Что это за дрянь? Даже не глядя на него, я поняла, что он вновь вздернул свою бровь. — Лекарство сильно на тебя обиделось, беловолосая ведьмочка. — И что же это за лекарство? — Занимательный вопрос. Сам не знаю. Но затягивает раны просто мастерски. — Откуда ты его достал? Сомневаюсь, что в обычной аптеке можно такое купить. — В обычной — нет. — последовал короткий ответ. Я повернулась к нему. Он уже обмотал раненую руку куском ткани и теперь по-хозяйски развалился на стуле, изучая меня взглядом. — Сколько тебе лет? — Достаточно. — Достаточно — это тридцать? — Достаточно — это семнадцать. — отрезала я, потирая свой ушибленный бок. Суставы жутко ныли. — Славно. В семнадцать такие приключения. Тебя ждёт интересная жизнь, если не умрёшь раньше времени. Меня пронзили иглы раздражения. Я измотанно взмахнула руками и опустилась в помятое кресло. Парень нагнулся. — Устала? — Нет. — солгала я. Он вновь насмешливо вздернул бровь. — Как твоё имя? Я потерла лоб, стараясь выпрямиться в кресле. Квета словно тростью ударила меня по пояснице. «Сиди прямо, девочка!». — Агнесса… Несс. Называют по-разному. — Для меня будешь Мятежной. Я удивилась. — Что? — Мятежная. Красиво ведь? В тебе дух бунтаря и пьяного поганца. Такие мне по нраву. — А мне тебя как звать? — Главным. — Главным? — вырвался у меня смех. Рыжий вскинул голову. — Я достоин этого звания. — Ты такой тщеславный. — Я честный. Если это считается тщеславием, то тогда ты огурец. Я хмыкнула. — И куда мы держим путь, главный? Он не обратил внимания на то, с каким нажимом и издевкой я проговорила последнее слово. — Охота вздремнуть, а утром двинемся на север. Оттуда — в мой лагерь. Нужно замести все следы. — У тебя получится. — пробормотала я. По дороге в Градец он делал всё, чтобы сбить преследующих нас охотников со следа. Мы петляли по лесным дорогам как зайцы. Некоторое время шли по речной воде, а у разветвлении дорог он сыпал на землю табак на тот случай, если охотники подумают искать нас с собаками. Он не ответил. Только улыбнулся. Затем хлопнул в ладони. — Ладно! С именами определились. Дальше… — Полагаю, я должна тебя поблагодарить. — перебила я его, расчёсывая пальцами свои спутанные волосы. — Правильно полагаешь. — он склонил голову в ожидании благодарности. Я взглянула в его лицо и тяжело вздохнула. Михаела… Мирослава… Иванка… Я оставила всех на растерзание охотников. И как же мне жить с этой ношей? Дома больше нет. И определённости в жизни тоже. Теперь я безымянная ведьма, на которую охотятся. Все видели, на что я способна. За мою голову смело потребуют мешочек с золотом. — Ужасно… — растерянно выдавила я. — Ты совершила семь ошибок в слове «спасибо». — невозмутимо ответил рыжий. Затем лёг на кровать, закрывая глаза. — У нас больше десяти часов. Советую выспаться. Дремать, сидя верхом — не самая лучшая идея. Шея позже деревянной станет. Я поудобнее расположилась в кресле, сворачиваясь там калачиком. Мой спутник удивлённо вскинул брови, затем вновь закрыл глаза с выражением на лице: «Мне больше места достанется». — Почему ты меня спас? — тихо спросила я, глядя в потолок. Ответ не заставил себя ждать. — Нам нужны деньги. — Собираешься расчленить и продать меня по кусочкам? — Не совсем. — широко зевнул он. — Не люблю загадочных. — прошипела я. — В тебе желчи больше, чем у моей прабабки. А она кислотой плевалась, между прочим. Меня невольно смутил его спокойный тон. С зубодробящей скоростью я пробормотала: — Прости, если обидела. Рыжий перевернулся на левый бок, не открывая глаз. Его тёмные ресницы вздрагивали на фоне загорелого лица. — Меня сложно обидеть, но извинения принимаются. А если добавишь парочку золотых — то я весь твой. — Ты всегда о деньгах думаешь? — Только когда голод на печень давит, а желудок отказывается переваривать одну лишь воду. — живо отозвался он. И больше так и не заговорил, удивительно быстро провалившись в сон. Усталость давила и на меня, но я пролежала в кресле ещё несколько часов, с ужасом думая обо всём, что сегодня произошло, прежде чем с готовностью нырнуть в объятия Морфея.***
На горизонте чуть показался свет, когда рыжий разбудил меня, мягко толкнув в плечо. Он принёс с собой поднос со скудным завтраком, и урчание в желудке выдало меня с головой. Я чувствовала себя обессиленной и побеждённой. Не самое лучшее чувство для той, за кем охотятся озверевшие и суеверные мужчины. Главный уселся напротив меня, глотая горячий чай и прикусывая кончик зубочистки. Он вдруг галантно прижал руку к сердцу и произнёс: — Ян. Ян Палацкий. Так меня зовут. Я сонно улыбнулась в ответ. — Приятно познакомиться, Ян Палацкий. Спасибо, что спас меня. Ян растрепал свои рыжие пряди, упавшие ему на лоб. И весь завтрак то сдувал их, то нетерпеливо отбрасывал назад. — Зачем тебе такая густая шевелюра? — поинтересовалась я, не сдержавшись. — Вшей развожу. — отозвался он. — Это шутка? — спросила я. Ян улыбнулся. Это была шутка. Мне оставалось лишь удивляться тому, как же он любил шутить в самый неподходящий момент. После завтрака мы спешно покинули трактир. Вышли через чёрный выход и поймали того мужчину, который обещал вчера Яну приглядеть за его конём. Он шатался с счастливой улыбкой на губах, и от него за километр несло дешёвым пойлом. Нетрудно было догадаться, на что же была потрачена золотая монетка. — Ну хотя бы конь жив. — оптимистично прокомментировал ситуацию мой новый знакомый. Я молча запрыгнула в седло. Когда Градец остался уже позади, Ян вдруг подозрительно весело запел себе под нос кабацкие песенки. Я настороженно замерла, хватаясь за край чёрного покрывала, опущенного на лицо. Крепкая грудь Яна стукнулась о мою спину. — Кто-то… следит за нами..? — шепнула я. — Следит? Нет. — Тогда почему ты вдруг начал петь? — Настроение хорошее. — жизнерадостно ответил Ян. Я выдохнула, даже не замечая, что до этого даже не дышала. Покрывало слетело с моей головы. Я подняла голову к солнцу, радостная тем, что выпрямилась и теперь сижу не как горбун, прячущий своё лицо ото всех. — Ты всегда такой? — Мне будет проще ответить на этот вопрос, если скажешь что кроется под «такой». Красивый? Смелый и блистательный гений? Высокий и храбрый… — Несносный. — ответила я, повернувшись к нему через плечо. Он отвёл взгляд в сторону. — Ах это… Всегда. Я вынула маковую булочку из переднего кармана платья и принялась её уминать. Парень сверкнул белозубой улыбкой. — Проголодалась? — Нет, со скуки ради решила притвориться одичавшим животным. — Зубки скалить ты умеешь. — В моём арсенале не только зубки. — отважилась я на дерзость. Он вскинул брови. — Ведьма бросает мне вызов? — Человек хочет его принять? — затараторила я в ответ. Ян прыснул. — Не будь ты похожа на измученного суслика, может и захотел бы. Я встряхнула руки от крошек, щурясь и глядя в даль. — Как долго нам ещё ехать до твоего лагеря? — На закате второго дня будем уже на месте. А пока расскажи мне, как же ты себя выдала. По пути мы останавливались лишь пару раз, чтобы дать коню отдохнуть. Мы миновали всего два города, когда солнце начало исчезать за горизонтом. Ян решился продолжить путь, чтобы не терять времени даром. Под мерцающими и подмигивающими звёздами мы добрались и до пятого городка. Не заходя за ворота, остановились на ночлег в заброшенном амбаре со скошенной крышей. Я заворочалась на сене, не находя себе места. Мысли о возможной гибели подруг не покидали меня. Я всё рвалась повернуть назад, сжечь всех охотников, оставив на их местк лишь кучку пепла, но затем с ужасом одёргивала себя. Способна ли я на такое убийство? Вопрос остался без ответа. Я говорила с огнём внутри себя, но он не хотел откликаться. Из груди вырвался раздражённый вздох. Слева, где беззаботно скрестив ноги и подложив руки за голову лежал Ян, раздался голос: — Nezlob se. Čas nepomůže. Ale alkohol — ano. Он говорил на другом диалекте, чистом чешском, тогда как мы изъяснялись на ганацком. — Что? — переспросила я, приподнявшись на локте. — Не злись. Время не поможет. А вот алкоголь — да. Ян протянул мне мягкую флягу с пивом. Я отказалась и закрыла глаза, чтобы остановить поток своих горячих слёз. Сжала в кулаке подол платья, дыша прерывисто, пытаясь освободиться от болезненного бремени. — Vzpurný, máš tolik zármutku. — Чего? — выдохнула я, вытирая лицо. Ян лежал в той же позе, но теперь смотрел только на меня. Его голос был тихим и задумчивым. — Мятежная, в тебе так много горечи. Я не ответила. Луна, полная и бледная, выглядывала через щель между почти развалившимися дверями амбара. Скоро она вновь затеряется на фоне голубого неба, и её заменит солнце. Всё изменится. Как и моя жизнь. Новая жизнь, вторая, так как в первой я была лишь прислугой в хозяйском доме. А теперь — ведьма, имеющая власть над огнём, и о существовании которой отныне знают и люди, а не только звёзды.