Манифест постоянству мироздания

             Снег лип влажными комьями. Олег провёл по лицу рукой, стёр холод с огрубевших щёк — губы потрескались, а из ран на пальцах хлынула кровь. Он быстро запустил ладони в сугроб, обтёр им изгрызанные ногти и сбитые костяшки. Вдохнул полной грудью, подавился холодом, выплюнул облачко пара. Дешёвый мех на куртке покрылся изморозью — кусочки льда болезненно задевали уши. Отросшие кудри кое-как прикрывали голову от холода. Шею грел свитер.              Не то чтобы Олег носил подарок Антона не снимая. Нет, он уже стирал свитер пару раз, снимал дома, подкладывал под голову вместо подушки. В общем, применял в хозяйстве по максимуму. Просто… у него больше не было тёплых вещей и приходилось носить единственный имеющийся свитер постоянно. Греться им холодными днями (и ночами), кутаться в него и… Олег махнул головой, отгоняя назойливые мысли, — взглядом пробежался по окнам хрущёвки, пытаясь найти Антоново.              Оттуда, наверное, отчётливо видно следы, которые он оставил на снегу. Глубокие дорожки, нагулянные в сугробах, путались между собой, превращаясь в витиеватые узоры, — может, стоило вытоптать из них буквы? Олег привык, что Антон выходил к нему в это время — спускался по лестнице быстрым шагом, выбегал из подъезда и оказывался рядом, порываясь обнять, но всегда нерешительно опускал руки, не подаваясь вперёд. Олег однажды кинулся сам в объятия — внутри потеплело и на щеках зарделось. Антон ничего не сказал, Олег тоже — отошёл быстро и отвернулся, пытаясь скрыть улыбку. А в этот раз Антон что-то не спешил спускаться — как и вчера, как и позавчера, как и всю последнюю неделю. Олег выругался под нос, остановился, уткнувшись взглядом в белоснежный сугроб.              Как бы больно ни было это говорить — самому себе и Антону лично, — он скучал. Скучал по разговорам, по встречам — скучал по осмысленной жизни. Скучал по ощущению, что сегодня будет прожито не зря, потому что сегодня он встретится с Антоном. Потому что поговорит с ним. Потому что откроет ему душу — и прикоснётся к чужой в ответ. Без Антона дни превращались в гуталин, слипались друг с другом и темнели. Световой день сокращался, грозясь исчезнуть, — вот уже над крышей подъезда загорелся фонарь.              Возможно, всё это звучало слишком романтично. Поэтому Олег откидывал эти мысли подальше. Они были сложные, запутанные, красивые — не простые, не лёгкие; Олег предпочитал прятаться от них, убегать. Они тяготили, тащили на дно, путали, и он болтался в них, словно муха в паутине. Липко, опасно, неустойчиво — вот как они ощущались. Думать о них совсем не хотелось — рациональной частью. Чем-то другим, спрятанным глубоко внутри, хотелось думать эти мысли почаще. Думалось каждый день.              Олег думал о том, что собственные мысли были бы гораздо нескладнее, тяжелее и путанее. Антон сумел внести в них стройность и ясность. Привнёс новые слова в лексикон, воскресил забытые в памяти. Олег ощущал умиротворение рядом с ним — умиротворение в душе, в сознании и… нет, это, пожалуй, было бы слишком романтично. Тем более для него.              Антон выглянул из окна мельком — свесился через подоконник, посмотрел вниз, прямо Олегу в лицо. Олег улыбнулся в ответ: приставил к замёрзшим щекам рупором руки, потоптался на месте и выкрикнул, набрав в лёгкие ледяного воздуха:              — Антон! Выходи гулять, — словно ему снова десять лет. Только десятилетнего Олежу под окнами никто гулять не звал — Антона, судя по рассказам, тоже. Это было ребячество, из которого они уже выросли: у Олега в кармане спрятались ворох долгов и сигарет, а у Антона — связка ключей и обязательств. А Олегу всё хотелось взять его за руку и рухнуть вместе в снег. Посмотреть в небо. Улыбнуться друг другу.              — Не могу! — крикнул в ответ Антон. Улыбнулся — виновато, пожал плечами. Предложил почти тут же: — Приходи завтра, хорошо?              Словно обещая, что завтра они точно выйдут. Как обещал вчера и позавчера. И Олег знал, что точно придёт. Потому что не может не прийти. Олег сплюнул на землю, а Антон опёрся о подоконник, склонил голову набок. Смотрел на Олега долго, улыбался счастливо. Олег чуть прищурился: зрение у него было такое себе, и Антон в окне расплывался, грозясь превратиться в размытое пятно. Виноватое пятно. Ведущее плечами пятно. Поправляющее волосы пятно.              — Если ты завтра не выйдешь, — крикнул ему Олег, — я с тобой не разговариваю!              — Договорились! — засмеялся в ответ Антон. И исчез в окне, прикрыв его нежно и аккуратно. В комнате горел свет, но силуэта не было видно: Антон спрятался. Спрятался за шторами, стопками книг, монитором компьютера и делами, которых Олегу было не понять и не постичь.              Олегу было некуда податься в эти сутки. Можно было завалиться в квартиру, спрятаться под одеялом, проспать двадцать четыре часа — и дело с концом. Можно было, наоборот, пойти гулять по городу: занять ноги прогулками, а голову — назойливыми мыслями. Мыслей, как назло, становилось всё больше. Олег готов был от них лезть на стену.              Готов был вывалить их на Антона, потому что надумал кое-что важное. И очень, очень сильно хотел этим важным поделиться — вот бы поскорее выдалась возможность. Ноги сами привели Олега обратно в переход: с забитыми стоками, укутанный грязью, переполненный людьми. Олег прошёлся по нему несколько раз — туда и обратно. Врезался в несколько человек, завязал спор с парочкой особенно агрессивных прохожих и немного выпустил пар.              Морального удовлетворения это не принесло. Отыгрываться на людях никогда не получалось: внутри всегда что-то просыпалось и начинало грызть. Олег пытался убедить себя, что «убей или будешь убит» — правильная стратегия. Что нужно кидаться прежде, чем накинутся на тебя. Что нужно толкаться, кусаться и царапаться. Что нужно показать шипы — иначе ударят сразу, наотмашь и до крови.              Наконец внутри ничего не осталось — Олег покинул переход (стараясь не думать о том, как давно Антон стоял там в последний раз), двинулся дальше по району. Заглянул в шаурменную, заказал шаверму побольше — съел её за безумно длинные полчаса. Лёг на стол, наблюдая, как стоящую напротив окна машину заносит снегом. Пару раз пнул валяющийся под ногами стаканчик, пока его не унесла подальше пожилая уборщица.              Наблюдая за тем, как темнеет город, Олег подумал: ведь хуже тоже может быть, верно? Его могут выставить на мороз из квартиры: не выдержать, выставить все его вещи на лестницу и не пускать в дом. Возможно, придётся возвращаться в Петербург. Смотреть отцу в глаза, если тот вообще захочет его видеть. Но, наверное, самой пугающей вероятностью, о которой Олегу было попросту больно думать — пугающей, ничтожной, но вероятностью, — была ссора с Антоном. Вдруг Антон захочет от него отдалиться? Потому что Антонов отец — дядя Эдик, потому что Олег — гопник без цели, а Антон — перспективный молодой поэт с вышкой? Олег поёжился, пытаясь прогнать эту мысль: ну зачем Антону с ним ссориться? Они ведь хорошо общаются.              И Антон стал выходить к нему реже из-за того, что на носу у него была сессия, а перед этим, в тот самый момент, — зачётная неделя. Он учил материал. Он закрывал хвосты. Он готовился к экзаменам. Не потому, что Олег ему осточертел, не потому, что Антону с ним скучно, и не потому, что Антон против объятий. И вовсе не из-за чего переживать. Правда ведь? Правда?              Олег упал головой на стол и тяжело вздохнул.              Антон встретил его на следующий день у подъезда. Усталый, с глубокими тенями под глазами, растрёпанный, в глупой шапке-ушанке: Антон улыбнулся ему вымученно, пожал руку устало и проговорил глухое «Привет». Без признаков агрессии, не собираясь рвать с ним отношения; готовый говорить, спросил почти сразу же, обеспокоенно вскинув брови:              — Ты чего такой бледный?              Олег улыбнулся криво, пытаясь скрыть неловкость. Надеялся, что Антон не заметит: было уже достаточно темно. Но у Антона глаз был зоркий — Олежа попытался скрыть смущение, закатив глаза:              — Кто бы говорил, Звезда. Рад тебя видеть, — Олегу показалось, что Антон немного покраснел от его слов. Они неловко столкнулись взглядами, тут же отвернулись. Олег подумал, что надо было продержать рукопожатие подольше. Антон же усмехнулся, по-доброму, мягко:              — Я тоже рад тебя видеть. Прости, что редко появляюсь, — в голосе Антона сквозила вина. Кажется, ему действительно было искренне жаль. Это не могло не радовать: может быть, Олег даже порадовался этому. Внутри кольнуло.              — Да забей. Я могу пережить пару дней без тебя, — почти не соврал в ответ Олег.              Сам себя спросил: а можешь? Ещё пару дней, а за ними — пару недель, пару месяцев и лет. А что потом? Ляжешь на койку в отделении, закроешь глаза — и больше никогда не откроешь? Олег в очередной раз представил разницу между ними: строгий пиджак Антона, залитый солнцем университетский холл против облупленного подъезда, сбитых кед и сгрызенных ногтей. Даже растрёпанный, поношенный и усталый, Антон выглядел светлее и счастливее, чем Олег. И Мир вокруг Антона был ровно таким же — несмотря ни на заплатки на пиджаке, ни на стоящего рядом Олега, — с чуть отросшими волосами и покусанными губами.              Олег чуть задрал голову — быстро взглянул на синеющее небо. Подумал о том, что ничего вокруг не менялось уже давно — только леденело, обрастало инеем и кололо то снаружи, то изнутри. Подумал о том, что он стоит на месте. Что вмёрз ногами в обшарканную землю — и что ему это не нравится. Может быть, пора было сделать рывок, пора было двинуться с места. Пойти следом за Антоном. Было безумно страшно озвучивать эту мысль, потому что тогда из простой мысли она превратится в план. В действие. С ней надо будет жить и разбираться, ворошить её и копаться в ней. О ней будет знать ещё и Антон, а следом узнают все остальные. И тогда не будет пути назад. Олег собрался с мыслями и выпалил, прыгая в признание как в ледяное озеро:              — Мы, может, скоро станем ещё реже видеться, — раньше ему было страшно делиться этими мыслями, да и не хотелось Теперь выхода просто не было. Надо было высказаться. Олег вдохнул поглубже, выпалил следом, пытаясь не думать о возможных последствиях: — Я хочу снова поступить в вуз.              Антон замер на месте. Развернулся всем корпусом к Олегу, посмотрел на него недоумевающе — не так, словно подобная мысль не могла уложиться у него в голове, но так, будто бы он её не до конца понял. Над ними тихонько гудел уличный фонарь: ледяной воздух качал его туда-сюда, и расплывчатая полоса света падала то на нос Антона, то на опущенный лоб Олега. Антон переспросил, на всякий случай: «Поступить?» — будто бы ему казалось, что он ослышался. Будто бы не был уверен, что это правда.              — Так это же здорово! — выпалил Антон после небольшой паузы, потраченной на осознание. Олег успел кивнуть между его словами, а затем — вжать голову в плечи. Антон неуверенно посмотрел ему в глаза: — Правда ведь?              — Я ведь вижу, как ты занят учёбой, — Олег чуть запнулся, а затем, набрав в грудь побольше воздуха, продолжил: — Мне надоело сидеть дома и торчать на скучной вахте. Я… Я думаю, что пора как-то менять свою жизнь. Поступлю, заеду в общагу… буду таким же умным, как ты… — Олег усмехнулся, остановившись. Посмотрел в землю, пнул сугроб. Вздохнул. — Но видеться мы будем реже. Ну, ты сам понимаешь…              — Мы можем видеться в вузе, — тут же возразил Антон. Посмотрел Олегу в лицо, широко улыбнулся. — Если ты поступишь туда же… Да ведь?              Олег поёжился, запихнув руки как можно глубже в карманы. Это было… сложно. Это было страшно. Он не мог ничего обещать и не хотел обнадёживать ни себя, ни Антона. Вероятность успеха была минимальной, возможно, её не было вообще. И говорить такие вещи вслух было страшно, потому что это не делало их реальнее, но накладывало на него ряд обязательств. В первую очередь — обязательство попробовать.              Пробовать было страшно, потому что однажды уже не получилось.              — Можем, — уклончиво ответил, махнув головой. Вздохнул, расправил плечи, попытался собрать мысли в кучу. — Если я не вылечу оттуда снова. Если я… слишком много «если». Я… Я не уверен, стоит ли пытаться, потому что я вряд ли смогу.              Олег нервно сморгнул переживания, выступившие на глазах. Раньше он не признавался в собственных страхах. Не было нужды, не было нужного человека — не было желания. Бояться казалось неправильным. Страх поглощает и топит, его надо избегать, а лучше бить первым, наотмашь, чтобы боялись тебя. Но с Антоном всё ощущалось иначе. С Антоном хотелось остановиться, вздохнуть и сказать честно, как есть.              — А если не сможешь… что плохого случится? Мир обрушится? — проницательно спросил Антон. Олег остановился, поднял на него глаза. Антон не выглядел... насмешливо. Он чуть серьёзно свёл брови, смотря Олегу прямо в лицо, будто бы сам допускал эту мысль. И уже очень давно.              — Нет, — тут же проворчал в ответ Олег. Конечно, не разрушится. Что вообще может случиться с миром? Его не волнуют ни люди, ни их войны — мир вообще не спешит меняться. — Не обрушится.              — Тогда попробуй. Тебе же нечего терять, да? — Антон двинулся чуть ближе. Олег почувствовал — даже сквозь грубую кожу куртки, сквозь толстую вязь свитера, — почувствовал чужое плечо своим. Почувствовал касание и лёгкий толчок. Почувствовал поддержку.              — Типа того. Не то чтобы у меня что-то было, чтобы его потерять, и…              — И мир останется неизменным, что бы ни случилось? — Антон улыбнулся. — Я думал об этом.              — О. Я рад, что у нас мысли пересекаются.              Антон довольно шагнул вперёд. Прошёл немного — Олег старался не отставать. Они легонько касались друг друга плечами и шли точно в ногу. Прошмыгнули вдоль строительного забора, свернули в небольшой парк — поглазели на облысевшие деревья. Антон махнул головой в сторону огромного сугроба, протянул Олегу руку, предложил: «Пошли ляжем?» Олег непонимающе уставился на него, задумался на секунду, чтобы сдаться и согласиться. Антон быстро упал на спину в снег, утаскивая Олега за ладонь следом. Олег почувствовал, как земля ударила по лопаткам, но мягко и совсем не больно — дружеским хлопком по плечу. Снег чуть взвился вверх, но принял их в нежные объятия. Снежинки кололись о пальцы, но Антон крепче сжал его руку, защищая от холода.              — Знаешь, сколько собак тут пробежало перед нами? — ворчливо спросил Олег, устраиваясь в снегу поудобнее.              — Да наплевать, — рассмеялся Антон в ответ. — Вон, видишь, что наверху?              — Не вижу, тут туман дурацкий, — проворчал Олег. Посмотрел туда, куда смотрел Антон, — там плавал смог от городских заводов, усталый туман от громадных печей и дым сожжённых мусорок. Где-то между ними затерялись пушистые облака, губками впитывающие городские выхлопы. Олег вспомнил загородное небо: видел он его совсем редко, и времени пялиться у него тогда особо не было, но как же там было красиво.              — Там должна быть большая медведица… — начал Антон, поднимая руку.              — Она разве не летом? Боже, Антон… — Олег вдруг рассмеялся. Перехватил его руку и быстро опустил на землю, в кусачий снег. — Ты решил показать мне звёзды?              — Нет, я решил посмотреть с тобой на небо. Нам обоим надо расслабиться, тебе не кажется?               — Можно было сделать это в шаурменной. Там хотя бы не так холодно.              — Было бы не так романтично, — Антон пожал плечами, из-за чего за ворот ему завалилась немного снега. Он быстро сел, закашлявшись, и скинул куртку — быстро сбил со спины налипший снег, отряхнулся. Уселся, опершись на колени, и посмотрел на всё ещё лежащего Олега сверху вниз. — А мне ещё надо презентовать тебе стих.              — Ты дописал? — Олег подорвался с места и резко сел. В голове тут же загудело. Он не обратил внимания — уставился Антону в лицо. Антон так давно дразнил его этим стихом, что Олег поверил, что стиха никогда не будет: он превратился во что-то эфемерное и нереальное, в какую-то высшую точку жизни, которую человек никогда не достигнет. До которой ещё идти и идти, через тернии и ухабы, и бесконечно ждать, надеясь, что когда-то это ожидание подойдёт к концу. И после него всё станет иначе.              — Да, дописал. Слушай:

Я шел под серым небом по серым переулкам, Где ни пятна цветного не сыщешь, хоть убей. И вдруг увидел птицу я на своей прогулке: Среди пыли дорожной скитался воробей. В подземном переходе он от дождя укрылся. Я с ним переглянулся и поманил рукой. Он сразу встрепенулся, он сразу оживился. Так приручил я птицу и взял к себе домой. С тех пор мы привыкали друг к другу постепенно, И я узнал однажды: история проста, Он городской бродяга, романтик вдохновенный И показать бы мог мне красивые места. Он повидал немало за свой короткий век, но Ему крыло сломали дворовые коты. Он больше не летает – несчастный и дефектный, Но не грустит о прошлом: зачем о нём грустить? Я вылечил беднягу, его зажили раны. – Лети куда захочешь, не забывай меня, А если ты забудешь, я горевать не стану, Я буду просто помнить об этих временах. Он расправляет крылья, ему легко и страшно, Ведь он вот-вот исчезнет в холодной высоте Полёт в его природе, а прочее не важно. Как жаль, что я не птица и не могу взлететь.

      Олег слушал. Слушал внимательно и долго. И после окончания долго молчал. Попытался собраться с мыслями, но внутри только укололо, сильно и больно. И жарко. Антон смотрел на него внимательно и испуганно: боялся, что не понравится. Боялся, что Олег будет молчать слишком долго. Что встанет и уйдёт.              Олегу понравилось.              — Мне нравится, — сказал он наконец, взяв в кулак снег и слепив его в некрепкий снежок. Смотреть на Антона было страшно. Потому что взгляд мог выдать все те безумные эмоции, которые спрятались внутри.               — Правда нравится? Я очень старался, — Антон наклонился к нему, попытался заглянуть в лицо.              — Я правда похож на воробья? — начал издалека Олег. Чуть сжался, нахохлился. Антон засмеялся в ответ.              — Вылитый, даже сейчас, — Антон рассмеялся тоже, и Олег тут же кинул в него свежеслепленным снежком. — Тебе неприятно? Просто это то, как я вижу.              — Нет, мне… мне приятно, — Олег поднял голову и уставился на отсутствие звёзд. Вздохнул глубоко. И сказал то, что вертелось на языке очень давно; слово, которое лучше всего могло выразить массу чувств и эмоций, возникших в его голове в момент, когда Антон сбивчиво, путаясь в словах, зачитывал свой шедевр: — Спасибо.              …Они подошли к подъезду. Антон обеспокоенно взглянул на часы. День почти кончился. Олег нерешительно остановился рядом, покачался на носках.              — Ну… до встречи, Поэт? — он запустил руки в карманы, неловко сжал в них зажигалку, так сильно, что та пошла трещиной. Пластик болезненно впился в кожу. Олег протянул вторую руку для рукопожатия.              — Я правда не знаю, когда мы ещё сможем…              — Да не важно, главное — сможем, — Олег вдохнул полной грудью, схватил ладонь — широкую, прохладную, но мягкую и приятную. Потряс в воздухе, задержал в руке чуть дольше, чем нужно. Прислушался — мир вокруг не трясся и не разваливался. Мир оставался прежним. Стоял маяком, светил, чуть подрагивая. Не менялся.              — Ты… не хочешь зайти? У меня торт там… я бы тебя угостил.              — Не, уже поздно, да и батя твой точно не одобрит, — Олег посмеялся. — Я зайду как-нибудь в другой раз, ладно? Ты ещё успеешь от меня устать. И вообще, я не люблю торты. Вот бутеры…              — Я сделаю тебе целую тарелку бутеров, — горячо пообещал Антон. Запнулся. — Просто у меня сегодня день рождения и…              — О. Тогда… с днём рождения тебя? — не дожидаясь ответа, Олег резко потянул Антона на себя, сжал объятием — крепким и усталым. Положил вторую руку на широкую спину — замер вот так.              — С днём рождения меня, — довольно ответил Антон, сгребая его в ответ. Прикрыл глаза. И улыбнулся.              И в этот момент мир не рухнул и не кончился. И жизнь продолжилась.