lapse from virtue

      Сказали бы Гуку год назад, что он будет сидеть на сером офисном диванчике в кабинете небоскрёба на шестидесятом этаже и голодными глазами искрящимися желанием смотреть на своего родного брата – он бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска, возможно бы даже ударил разбивая в кровь костяшки о чужое лицо. Сейчас от чего-то смеяться совсем не хочется и бить тоже. Только себя.       Чон, как всегда одет лучшими дизайнерами страны, белоснежная рубашка расстегнута на три верхние пуговицы оголяя сильную грудь с дорожкой еле заметных волос, а строгие черные брюки от boss тесно облегают мужские бедра. Он благородно восседает в родительском кресле с превосходством смотря на пожилого клиента, который из-зо всех сил пытается изменить условия полугодового контракта.       Для братьев, что пару лет назад унаследовали семейный бизнес, данная сделка перельется в тотальное банкротство – оба это прекрасно осознают. Поэтому Гук смотрит на Чона и безмолвно просит, чтобы тот терпеливо выслушал надоедливого партнёра из-за уважения к его возрасту и опыту работы. Чаша терпения близнеца медленно наполняется до краев, настырного мужика хочется спустить по ступенькам вниз, ведь на диване скрестив ноги сидит и послушно ждёт его любимый малыш.       — Мы не можем изменить условия. Ваша методика устарела, а вы слишком горды, чтобы признать ошибку и внедрить что-то новое. — раздражённо проговаривает Чон и встаёт со своего места, чтобы подойти к двери приоткрывая дверь. — Пожалуйста, покиньте кабинет, время приема исчерпано, так же как и мое терпение, господин Чхве.       Старик тяжело встал и, обиженно подняв острый подбородок, с поджатыми тонкими губами с громким звуком захлопнул за собой дверь.       Чон подходит обратно к столу, доставая с кармана брюк прозрачный пакетик, хрипло смеётся, разделяя черной кредитной картой ангельскую пыль на равные две дорожки. Он чувствует как чужие проворные руки обвивают его торс сзади, прижимаясь всем телом и давая ощутить твёрдость. Пальцами Гук медленно спускается и сжимает ширинку, в паху приятно тяжелеет. Он низко рычит, поворачиваясь к нетерпеливому брату вручая зелёную скрученную в трубочку купюру. Гук вальяжно нагибается, выставляя задницу назад, знает, что Чон взгляда от округлости отвести не может, чувство превосходства внутри громко и торжествующе ликует.       Ноздри неприятно жжет, а разум дымчатой поволокой застилает, расслабляя тело. Его держат за бока, по-хозяйски усаживая на накачанные широко расставленные бедра, он близко прижимается поступательными движениями покачивается ощущая возбуждение брата между половинок.       — Ты слишком напряжен Чон-и. — шепчет близнец в чужие губы, ведет горячим языком по их границам и переходит на медовую шею, несильно сжимает острыми коготками и всасывает кожу по-садистски оставляя багровые следы, которые появятся бутонами через несколько часов.       — С тобой по другому невозможно. — у них с детства особая связь. Альфы близнецы всю жизнь росли вместе не давали друг друга в обиду, вели себя по собственнически, а теперь медленно наслаждаются, на других не смотрят и утопают в наркотической любви, что с каждым приходом вечера в горячем мокром поцелуе сплетает скользкие языки. —Такой вкусный.       — И не только сверху. — хитро ухмыляется Гук расстегивая рубашку Чона до конца, оголяет твердый пресс покрывая грудь короткими мазками губ.       — Твои намеки слишком явны Гук-и.       Блондин пробирается под кромку брюк, оглаживает горячую кожу между ягодиц и вновь втягивает брата в ленивый мокрый поцелуй. Чувствует как тот тонкими пальцами массирует затылок немного оттягивая отросшие волосы. Его откровенно ведет. Он не понимает как такого податливого, родного, охуенного можно променять на миловидную омегу. Ему нравиться альфьий стержень Гука — сдержанный серьезный характер и умение одновременно быть самой развратной блядью, который обожает и доминировать, и визжать от нехватки члена внутри.       Но лишь для него.       Если бы Гук был наркотиком, то Чон был бы самым зависимым наркоманом никогда не слазящим с иглы.       Они как деревья — с каждым вздохом все глубже загоняют корни похоти в сердца друг друга. Обещали прекратить, считали неправильным, но тяга между братьями убивает способность к трезвому мышлению, особенно когда их тела горят в этом адском пламени. Ступив на тернистую дорожку, с каждым новым шагом сильнее увязаешь в этом дерьме, и выбраться попросту невозможно. Они бессовестно сдались не желая бороться.       Чон резко переворачивает парня, подминая под себя, тот от неожиданности громко вскрикивает обвивая поясницу ногами, так чтобы хорошо чувствовалось чужое возбуждение растущее с каждой секундой трения о ткань. С него быстро сдирают брюки и через мгновение он уже ощущает горячее дыхание на розовом колечке мышц, а вскоре проворный язык, что проталкивается внутрь, отчего Гука немного потряхивает и глаза прикрываются от наслаждения. Сейчас его сука вылизывает самый завидный альфа столицы и родной брат. Грубая рука сжимает член у самого основания тихо подрачивая, не давая кончить парню, который вспотел из-за профессиональных манипуляций языком. Чон прикусывает нежную кожу зубами, сам трется пахом о обивку дивана, ведь орган ноет, хочет выбраться с тесноты тяжело хлопнув о низ живота.       — Я готов. — хнычет близнец, мечтая о том чтобы его полностью заполнили до краев.       Чону повторять не придется. Ему дали зеленый свет, спустили с ручника – значит теперь можно приступать. Он освобождает возбужденный член, что не такой длинный как у брата, но в два раза шире. Разводит широко ноги, для удобства приказывая Гуку взять их под колени. Смазки рядом нет, недавно закончилась, а о новом бутыльке никто не позаботился, поэтому приходится использовать слюну – растирая ту по стволу и заднему проходу, белая снюханная дорожка дурманит голову, будет превращать боль в дискомфорт, а следом, и в наслаждение.       Он приставляет головку медленно проталкиваясь внутрь, брови на лице Гука сдвигаются на переносице, а из его рта вырываются прерывистые неразборчивые слова. Он постепенно принимает и даже не замечает как два взмокших тела соединяются воедино, только лишь ощущает жжение внутри – от размера стенки распирает и дыхание незамедлительно сбивается заставляя глотать воздух и видеть звезды перед глазами, а еще поганую ухмылку брата, который во всем своем превосходстве нависает сверху – Чон обожает когда он так красочно реагирует на него. Целует невесомо едва ли губ касаясь и отчетливо толкается выбивая весь воздух с легких, Гук сжимает шею с фиолетовыми следами, над которыми лично постарался. Дыхание альфы одно на двоих делят и глаза обсидиановые в ореховые «навечно» – хочется сказать, но нельзя. С каждым оргазмом, что охватывает их тела вместе с судоргами, с каждым забвенным поцелуем – они грешат и не будет им прощения – никогда.       Темп постепенно ускоряется, кабинет утопает во всхлипах Гука и развратных шлепках бедер о упругие ягодицы. Гук обнимает брата, желая быть ближе – в идеале же слиться, стать одним целым, чтобы их демоны больше не терзали, не заставляли чувствовать вину после того как голова избавляется от дурмана.       Внутри все пульсирует когда Чон с жестким рыком наполняет его спермой, но все также неотрывно глядит в глаза продолжая двигаться, мышцы на спине под нежными ладонями приятно перекатываются.       Второй близнец не кончил, он сдерживался до конца, потому что знает – братик своего малыша без услаждения не оставит и бесстыдно этим пользуется намереваясь получить неебически охуенный отсос. От ожидания сглатывает накопившуюся слюну, смотрит, как тот вынимает испачканный в белесой семени орган и мгновенно млеет.       Чон опускается на колени между разведенных ног, чувствует солоноватый привкус на языке, когда касается уретры слизывая появившейся предзекулят. Посасывает головку с удовольствием смотря на напряженное лицо брата, который по привычке хочет толкнуться, но не может этого сделать пока Чон не позволит, он причмокивает губами, чем вызывает тихий стон у альфы. У него охуенно глубокая глотка и нет рвотного рефлекса, поэтому минет брата для Гука то еще удовольствие за которое и последние деньги отдать не жаль. Брюнет заводит длинный ствол глубже, щеками создает вакуум всасывая воздух, усердно лижет его языком и цепляет зубами головку.       — Давай, ты можешь это сделать.       С блестящих распухших губ тянется ниточка слюны, а Гук-и крепко сжав черные волосы в руках насаживает его по основание ощущая головокружение от горячей тесноты и изливается глубоко внутрь с шипением заставляет проглотить жидкость.       — Малыш, ты сладкий везде.       Они всю ночь будут лежать на маленьком тесном диване, упиваться присутствием друг друга и курить одну сигарету, что косвенный поцелуй через фильтр передаст. С рассветом придет и совесть, которую они закрывают в решетке, появится холод, и осуждение к себе в обсидиановой и ореховой радужке, но все это продлится лишь до кровавого заката. Ведь с приходом тьмы их демоны, что от света прячутся внутри – начнут рвать кожу, терзать ее зубами выбираясь наружу, чтобы сотворить грехопадение.