Nine scars

Первые лучи угрюмого солнца скользят по лицу парня, пропадая в непослушных белых прядях его волос. Он дышит словно безнадежно, делая глубокие выдохи и несоизмеримо короткие вдохи, чем сдавливает собственную грудную клетку. Но, судя по полностью безучастному взгляду, его это мало как беспокоит. Себастьян обыденно просыпается в половине седьмого, ровно за три минуты до пронзительного рёва будильника, и интуитивно прижимает правую руку к груди. Не сбрасывая одеяла, он скользит пальцами по трем свежим ссадинам и так привычно морщится. Хотя к этому невозможно привыкнуть, как бы парень не старался. Оказываясь против своего отца, снова и снова, он пытается вытерпеть свое наказание, но ночью всё равно срывается, падая на кровать. Наверное, из-за таких полуночных рыданий дворецкий Рофт смотрит на него с явной издёвкой. В этот раз раны более глубокие, ярко-красные даже через тринадцать часов после их получения. Они неприятно саднят, если их не трогать, но не позволяют забыть о себе. Нечаянно, Себастьян касается одной из полос, не свежей, а той, что он получил три дня назад. Кажется, тогда он взял неправильную ноту. Боль возвращается мгновенно, даже быстрее, чем парень понимает, что сделал. Поднимается по одной линии, подобно покалыванию электрического тока, и разносится на все остальные. Тихо заскулив, блондин прижимает руку к груди, поправляя рукав так, чтобы ткань не касалась израненной кожи. Парень качает головой, аккуратно выбираясь из кровати. Сжимает губы так сильно, что от них отливает кровь, и смотрит на деревянный пол. Выбирает половицу, на которую можно бесшумно наступить, иначе на едва слышный скрип примчится дворецкий. На его руке и без того вот-вот появится седьмой шрам, восьмой получить не особо хочется. Делает первый тихий шаг, не опуская пятки. На цыпочках, он останавливается, припоминая следующую точку незамысловатого маршрута. Ради неё приходится развернуться на девяносто градусов. Ступая аккуратно, даже, наверное, чрезмерно аккуратно, Себастьян добирается до шкафа. Старые петли неприятно поскрипывают. От этого парень шипит, втягивая воздух, и неосознанно сжимает кулаки. Он оборачивается, упирается взглядом ровно в часы и чуть расслабляет плечи. Полторы минуты до будильника. Блондин проглатывает едва сорвавшееся с языка слово и молча вздыхает. Всего-то полторы минуты, и вновь появится возможность издавать звуки громче, чем мирное – абсолютно нет – посапываение. И все же он вздрагивает, когда пронзительное «пи-пи-пи» разрывает ненавистную тишину комнаты. Хлопая себя по лбу, возвращается к будильнику, уже вовсю топая, и отключает звук. Себастьян прислушивается, вставая рядом с дверью, но по обратную сторону деревянной поверхности не слышно никаких шагов. Разве что его сестра Лидия спешно пересекает коридор, чтобы запереться в ванной. За годы в подобном стрессе парень успел выучить характерные звуки шагов всех обитателей дома. – Может быть, он умер? – произносит, не задумываясь, и тотчас впивается ногтями в собственную ладонь. Не смотря на то, что дворецкий точно таких слов заслуживает, Себастьян не хочет опускаться до уровня шпаны. Или до уровня своих мыслей, каждую ночь изливаемых в единственный потрепанный ежедневник, скрытый под одной из половиц. Парень трясет головой, прогоняя подобные раздумья. – Нет, – чётче, громче, но уже не так уверенно. Он двигает дверцу шкафа так, чтобы она закрыла собой виднеющееся очертание окна. Вместе с окном из комнаты пропадает и внешний мир. Такой шумный, ругающийся, отвратительный и невероятно красивый по всей своей мерзости. В появившемся полумраке, не желая включать свет, он рассматривает содержимое шкафа. Себастьян вновь сжимает ладонь, так напрасно сильно, ведь боль от ударов линейкой врывается в его ставшее относительно спокойным утро. Морщится, выбирает костюм больше наугад, и бросает его на кровать. Пересиливает желание сорваться с места, запереться в ванной на целых две минуты раньше. Забраться бы с головой под воду и ждать, пока всю грудную клетку не сведет от невыносимой боли от его слёз. Хотя, сегодня он вроде как не собирается плакать, уж точно не в шесть утра. Стоило бы избавиться от подобной привычки хотя бы ради того, чтобы не появляться в консерватории с опухшим лицом. – Глупые мысли, - констатирует блондин, медленно размещая черный пиджак на вешалке. Не хватало, чтобы за завтраком отец вновь потянулся за линейкой, – И да, доброе утро. Говорит это ровно в тот момент, когда дверь в его комнату бестактно открывается, показывая в образовавшемся проеме недовольное лицо дворецкого. Тот с особым презрением вглядывается в лицо юноши, ища следы очередной истерики. Себастьян же выжимает из себя улыбку, пряча израненную руку за спину, и затягивает узел на халате сильнее. Моргает пару раз, и, когда более не раздается звука льющейся воды из самой дальней комнаты, делает шаг вперед. – Шесть сорок, время утреннего душа, - уголки его губ неумолимо дрожат, и парень молится, чтобы это не было так заметно. По крайней мере, дворецкий поджимает губы, а это хороший знак. Рофт меряет блондина холодным взглядом, вновь останавливаясь на его лице. На глазах, если быть совсем точным. Красные, они всегда выдавали парня с головой. Себастьян следит за движением чужих глаз и прячет руку еще сильнее, выворачивая плечо настолько, что то слегка побаливает. Незамысловатый жест незамеченным не остается. Парень понимает это по маленьким недобрым огонькам, заигравшим в строгих глазах дворецкого. Подобно сове, тот поворачивает голову, когда блондин проходит мимо и меняет положение руки. Себастьян продолжает дергано улыбается весь короткий путь от своей комнаты до ванной, и расслабляет губы, лишь заперев за собой дверь. Прижимается спиной к двери, и упирается обеими руками в её края, словно кто-то вот-вот начнёт стучать с другой стороны. Конечно, этого не происходит, в такое ранее время никогда ничего не происходит. Косячить Себастьян начинает позднее полудня. Его ванная комната точно такая же пустая и огромная, как и все остальные комнаты в этом чрезмерно вычурном доме. Одинокая ванная ровно посередине, которая выглядит даже неуместно, учитывая, сколько людей тут живёт. На самом деле, здесь всего один крючок для халата, наверное, чтобы парень не приносил с собой других вещей втайне от родителей. На самом деле, парень не отказался бы иметь ванную комнату, как у своего друга Чеса. Маленькую, тесную, забитую разнообразными баночками. Комнату, где душ можно пропустить, пройдя мимо, а зеркало и вовсе разбить, настолько хлипко оно держится. – Зато, там уютно, - для себя отмечает блондин, отлипая от двери. Двигает щеколду, запираясь, и вновь немного расслабляется. Себастьян садится на край ванной, рассматривая безобразную плитку на стенах. Помнится, пару лет назад здесь был его тайник, некрасивый такой, издевательски явный. Это был его второй шрам на руке, самый уродливый. Задумавшись, он ловит собственный взгляд в отражении и морщится, смотря на себя со стороны. Никто из его малочисленных знакомых не выглядит так. Его голубые глаза сегодня красные и опухшие, выдающие его плачевное положение с головой. Его тощие руки слишком сильно сжимают край ванной, но, конечно, этого не достаточно, чтобы хоть как-то навредить ей. Зато достаточно, чтобы правую руку вновь свело от боли. Себастьян нервно тянет за пояс халата и ведет плечами, скидывая с себя одежду. Выпрямляет спину и смотрит на худощавого измученного человека в отражении. Растрепанные волосы, темные круги под глазами, и царапины на шее. Нахмурившись, он касается их кончиками пальцев. Совершенно не чувствуются. – Когда? – только и успевает сказать Себастьян в то же мгновение, когда осознание с силой падает на его плечи. Ночью. Он царапает свое тело ночью, пока кричит, лицом упав в подушку. – Нет, - шипит, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, и плещет водой на зеркало. Отражение отвратительно искажается. Теперь там не он, а кто-то другой, кого не жалко. Существо в отражении вновь касается царапин на шее, медленно скользит ладонью по грудной клетке. Всё его тело в маленьких тонких царапинах, незаметных, наверное, если не присматриваться. Себастьян в ужасе кривит лицо, бурчит что-то невнятное, отшатываясь от зеркала, и не глядя выкручивает кран с горячей водой на полную. Пальцами жмет на виски, но не сильно, так, чтобы ни в коем случае не осталось следа. Следов, как выяснилось, у него более чем достаточно. Себастьян грустно улыбается изуродованному отражению и отворачивается от него, забираясь в ванную. Горячая вода не помогает ему расслабиться. Она делает кожу красной и чувствительной, зато взгляд его жалкий, которым парень смотрит на себя с другой стороны ещё не запотевшего зеркала, вовсе исчезает. Честно, он рад этому. Видеть себя вот таким каждый божий день не самое любимое его занятие. Рассматривает свою руку сквозь потоки воды, и раны выглядят куда ужаснее, чем пару минут назад. Незажившие ссадины чуть разбухают, начиная кровоточить. Маленькими полосами кровь стекает по его запястью. – Вот же черт, - парень надеется, что говорит это тихо, но все равно старается прислушаться к окружающим звукам, так тщетно. Пытается понять, сколько прошло времени с момента, как он закрыл дверь. Пять минут? Семь? Что если он торчит тут уже десять минут? Ему бы заволноваться, но этого не происходит. Каждая его мысль, что пытается привести к верному решению, неминуемо сворачивает в сторону. Он не думает ни о чём, кроме своей руки, кроме семи неровных линий, пересекающих запястье. Встает под душ с головой, хоть такое и запрещено с утра. Опускает голову, позволяя воде литься на шею, и закрывает глаза. Чуть покачивается, сохраняя равновесие. – Себастьян, твои волосы торчат в разные стороны. Себастьян, ты позоришь себя и свою семью, - пародирует голос отца и выпрямляет спину, – Руку, Себастьян! И мгновенно прижимает ладонь ко рту, поскальзываясь в ванной. Хватается рукой за шторку, едва ли не виснет на ней, медленно опускаясь на колени, пока вода стремительным потоком бьёт его в спину. Теперь её градус кажется ему невыносимо горячим. Молчит, прислушиваясь и даже пошевелиться не решается, хотя правая рука так неприятно лежит на бортике. Отсчитывает секунды, пока кто-то в коридоре неспешно вышагивает его сторону. Сейчас ему точно не кажется. Парень безуспешно пытается убавить воду, не смотря на кран, но пальцы предательски соскальзывают. Из-за шума воды не удается различить, кто именно движется к ванной комнате. Двенадцать неточных секунд и три коротких постукивания в дверь. Себастьян мешкается, не зная, стоит ли выключать воду. В конце концов, он так давно сбился со счета времени. У него сосёт под ложечкой, пока кто-то неслучайно стучит из коридора. Парень вынимает голову из-под душа, избавляясь от застилающего мир потока воды, но из ванной не спешит выбираться. Сам даже не понимает, чего именно ждёт, но странное чувство где-то в середине грудной клетки заставляет его нервничать. Чувствует, как стремительно падает пульс, эхом отдаваясь в ушах и стуча как будто в горле. Себастьян не сводит взгляда с двери, уже проклиная выкрученный на полную кран с горячей водой. Очередной стук в дверь, уже более настойчивый, нетерпеливый. Парень выбирает из двух зол меньшее и чуть приподнимается. Одним движением выключает воду, снова опускаясь на колени. Ощущает себя в такой позе невероятно одиноким. Жар в комнате стремительно спадает и вот уже сквозняк, пробравшийся через щели в стенах, заставляет кожу покрыться мурашками. Никто больше не стучит в дверь. Себастьян сидит в такой позе не меньше минуты, замерзая, и не выдерживает, достаточно громко спрашивая, кто же там за дверью. Ответа не следует. Некто молчит и после второго оклика, и после третьего. – Лидия? Это ты? – парень неуклюже выбирается из ванной, повязывая белое полотенце себе на пояс, – Мам? Краем глаза замечает свое отражение в запотевшем зеркале. Волосы все же торчат в разные стороны и приходить в приемлемое положение явно не собираются. Ещё и пушатся, местами завиваясь в мелкие кудри. Парень морщится, представляя, каким болезненным окажется процесс их укладки, особенно если этим попросят заняться дворецкого. – Кто угодно, только не он, - говорит Себастьян, предчувствуя эти костлявые пальцы, тянущие его за пряди, и расческу, что едва ли не скальп ему снимет. Лучше побриться налысо. Зато теперь глаза не выглядят такими странно-красными на фоне его раскрасневшегося лица. Да и синяки от бессонных ночей выглядят меньше. Жаль, такое нельзя сказать про ссадины. Не сводя взгляда с красных полос, отражающихся в зеркале, парень накидывает халат на плечи, предварительно спуская рукава до запястий, и встает против двери. Спросить ещё раз кто там, не решается. – Десять минут, точно. Прошло десять минут, - заверяет себя Себастьян, никак не набираясь решимости открыть щеколду. Вместо этого смотрит на себя еще раз, тут же отворачиваясь. Зеркало понемногу начинает отпотевать, открывая взору истинный облик Себастьяна. Алых линий на его теле становится больше. Парень толкает дверь и яркий свет в коридоре, видимо от новой лампочки, режет ему глаза. Не сразу он замечает человека перед собой. Щурится, делает шаг вперед и как-то явно облегченно выдыхает. – Мама, - не дворецкий и уже хорошо. И не отец, значит вообще прекрасно. Парень выбирается из комнаты и пальцами старается уложить непослушные волосы, временами неприятно запутываясь в собственных прядях. Без геля для укладки этим утром точно не обойтись. Чуть улыбается, хотя повод для радости не такой уж и весомый. Против воли опускает уголки губ вниз, заметив, наконец, суровый взгляд матери. Худая, она стоит, сложив руки на груди, и чуть постукивает ногой. Светлыми глазами, подобно дворецкому несколько минут назад, оглядывает парня с ног до головы. Особенно долго задерживает взгляд на влажных волосах. Свет все еще яркий, потому Себастьяну никак не удается целиком разглядеть её лица, но он уверен, знает, что губы её сжаты в тонкую линию. Она им недовольна. Женщина шумно выдыхает, вскидывая руки, и мгновенно сжимает пальцами собственную переносицу. Оглядывается по сторонам, делая вид, что поправляет волосы. Будто ей есть чего тут бояться, и касается плеча сына. – Ты задержался, из-за чего так вышло? – её голос отвратительно спокойный, взволнованный лишь на малую часть никак не касающуюся Себастьяна. Наверное, ей просто неприятно пропускать завтрак. Или видеть, как по рукам её ребенка стекает кровь. – Прости мам, - парень опускает голову, разглядывая деревянный пол, – Я поскользнулся в ванной и ударился бедром. Мне не больно, я сейчас оденусь и спущусь к завтраку. Её пальцы грубые, не мягкие, как это может показаться на первый взгляд. Они впиваются Себастьяну в подбородок, но тот не издает и звука, покорно поднимая голову. Смотрит на неё с раскаянием, а не с вызовом. А ведь хочется. – Как ты умудрился упасть? Парень едва сдерживается, чтобы заново не уронить голову. Не такой вопрос хотелось бы услышать, тем более от человека, что раз на раз все же заставлял отца прекратить свою пытку. – Из-за геля для душа ванная стала скользкой, я был невнимателен. Прости. – Мыло ему надо, раз с другим обращаться не может, - Себастьян поджимает губы, когда тихий и такой неприятный голос касается его ушей. Голову не поворачивает, зато взглядом цепляется за высокую фигуру дворецкого. Тот останавливается напротив, цокая языком, когда замечает ладонь женщины на плече Себастьяна. Старик бормочет что-то ещё, но слов разобрать не удается. – У тебя две минуты, одевайся шустрее, - бросает мать, отворачиваясь, и начинает маленькими шажками двигаться в сторону лестницы, – И перебинтуй руку, выглядит некрасиво. Себастьян согласно кивает головой, но с места не двигается, пока дворецкий не решает поторопить его, толкнув в плечо. Парень реагирует не сразу, продолжая сверлить взглядом то место, где только что стояла его мать. «Выглядит некрасиво». – Минута и сорок секунд, - напоминает дворецкий, снова проходя мимо. Его костлявая рука грубо подталкивает блондина в сторону его комнаты, – Шевелись же, сопляк. Ещё и бошку намочил. – Уже иду, Рофт, - вновь выжимает из себя вежливую улыбку, которая от чего-то больше похожа на спазм. Разворачивается на пятках, рукой придерживая полотенце на поясе, и идёт в сторону своей комнаты. Себастьян радуется, что приготовил одежду заранее, но смотрит на часы все равно слишком часто. Каждые пятнадцать секунд поворачивает голову в сторону, где тонкая стрелка на часах движется чрезмерно быстро. – Двадцать секунд на брюки, еще десять на бабочку и, - шепчет парень, заправляя рубашку в брюки, прыгает пару раз, пока складки не разгладятся, – Волосы! О, черт, мои волосы! Глаза его в ужасе распахиваются, и, наверное, хорошо, что он закончил возиться с бабочкой, иначе точно удушил бы себя, настолько резкими оказываются его движения. Всего одного шага хватает парню, чтобы оказаться напротив зеркала. Тюбик с гелем не поддается, отказываясь открываться. – Нет, нет, нет, нет, - причитает парень, всё же выдавливая на руку гель для укладки волос. Попытка хоть жалкая, но необходимая. И заранее провальная, ведь стрелка на часах давно переметнулась за нужную отметку. Расческа цепляется за липкие пряди, выпрямляя их одну за другой, вытягивая, вырывая слабые волоски. Себастьян и не думает даже пикнуть от боли, сжав челюсти до скрипа. Дышит тяжело, всматриваясь в свое отражение, и повторяет процедуру заново. Выходит не очень, волосы частично всё ещё топорщатся, хотя парень и вылил на них половину тюбика геля для волос. Блондин шипит, руками прижимая волосы ещё сильнее, и, смирившись, отходит от зеркала. – Двенадцать секунд, я успеваю, - уверяет себя, прекрасно понимая, что лжёт. Путь от его комнаты до столовой занимает на две секунды больше. А это значит, что парень уже неминуемо опоздал. Теперь он хотя бы знает об этом. Себастьян опускает плечи, и выходит из комнаты, даже не глядя в сторону часов. Почти что не бежит по коридору, задевая каждый острый угол, один раз даже запястьем. Не вскрикивает, отчетливо слыша, как этажом ниже, в столовой, отец разъяренно выкрикивает его имя. Необходимость забинтовывать руку отпадает сама собой. Добравшись до последней ступеньки в момент, когда к его имени из уст отца прибавился добрый десяток ругательств, Себастьян отодвигает рукав рубашки, обнажая участок кожи, испещрённый розовыми рубцами, и жалеет в какой-то степени, что ткань белая. На белом следы его наказания будут особо яркими. Понурив голову, парень тихо заходит в комнату, прикрывая за собой дверь. В любой другой ситуации, когда никто не был бы так заинтересован в его персоне за будничным завтраком, появление Себастьяна бы осталось незамеченным. Он бы хотел, чтобы сегодня была именно любая другая ситуация. Но, видимо, судьба считает, что подобного счастья он попросту недостоин. Едва сделав второй шаг, ловит на себе четыре разъяренных взгляда, трём из которых злиться вообще нет никакой необходимости, и не заканчивает шаг. Стоит, подняв одну ногу в паре сантиметров от пола, чуть пошатываясь, и смотрит на собственные ботинки. Хмурит брови, опуская голову еще ниже, что почти касается груди подбородком, и виновато, послушно вытягивает руку вперед. Его четкого «простите отец, я опоздал» словно бы никто не слышит. Себастьян морщится, когда такой нежеланно привычный звук рассекающей воздух линейки доносится до ушей. Слишком рано, потому что неисполнимое желание одернуть руку возникает само собой. Пластик касается кожи, и это мгновение лишено какой-либо боли. Неприятное покалывание в месте соприкосновения, да и только. Словно Себастьян случайно коснулся маленького проводка под напряжением и тотчас одернул руку. Ток стремительно растекается по коже, разносясь по сосудам до кончиков пальцев. Замораживает кровь. Себастьян смотрит на свою леденеющую руку, округлив глаза. И в этом ненавистном холоде появляются иглы. Блондин ясно ощущает их, впивающихся в каждую клеточку его руки. Боль от каждой незримой иглы поднимается, объединяется, и вот уже выдохнуть совсем не получается. Удар охватывающий малый участок кожи, разрастается по всей руке. Выворачивает вены, поскольку отец точно знает куда бить. Втягивая воздух понемногу, Себастьян смотрит на пол, не видя ничего, кроме пелены собственных слёз. В течение нескольких секунд боль почти отступает, сменяясь раздражением на раненном запястье, ненадолго. На вчерашних ссадинах проступает кровь. Её еще слишком мало, чтобы запачкать рубашку. Себастьян вместе с Густавом смотрит на маленькие красные капли. Сын поднимает испуганный взгляд на отца, тотчас опуская. Рубашку точно придётся менять. Парень стискивает челюсти на втором ударе, и разжимает их на третьем, потому что воздуха в легких не остается от слова совсем. Делает шумный вдох, за что получает дополнительный удар к тому десятку, который он «заслужил». – Сегодня ты опаздываешь на завтрак со своей семьей! - пластик болезненно впивается в окровавленную кожу, заставляя едва сросшиеся куски ткани вновь разойтись, – Завтра, ты опоздаешь на работу! Чувствует, как линейка проникает в руку миллиметра на три глубже обычного, отчего на глаза наворачиваются новые слезы. Себастьян поднимает голову к потолку, но это не помогает. Упреками, его заставляют смотреть на пол. – А потом ты опоздаешь на мои похороны, да?! На самом деле, похороны отца парень очень сильно хотел бы пропустить, независимо от того намечаются они послезавтра или через двадцать лет. Отчего-то подобных мыслей он больше не пугается. – Я поскользнулся в ванной и упал, - взывает парень, отсчитав семь ударов. Всё его запястье горит, но он не осмеливается посмотреть. Зато отчетливо чувствует ручейки крови, безвозвратно пачкающие его рубашку. Нового удара не происходит. Вместо этого отец с силой сжимает пальцы, аккурат на израненном участке, и тянет сына на себя. Себастьян стыдливо вскрикивает, интуитивно одергивает руку, и поворачивается к остальным присутствующим. Никто даже не смотрит в его сторону. Все медленно размазывают масло по свежему хлебу, шепотом переговариваясь. Делают вид, будто не слышат чужих вскриков. Осознание этого куда больнее десятков ударов по запястью. Себастьян опускает руки, позволяя отцу сильнее впиться пальцами ему в кожу. В отчаянии, парень поднимает голову, встречаясь с разъяренным взглядом своего родителя. Нервно сглатывает. – Поскользнулся, потому и задержался. Простите меня, сэр, - Себастьян с ужасом подмечает какой жалкий у него голос. Вздрагивающий, растягивающий гласные и такой тихий. Прямо как в плохом черно-белом фильме. Он закрывает глаза, смаргивая слезы, за которые ему так привычно стыдно. Выдохнуть старается максимально незаметно, но не выходит. Воздух вырывается вместе с криком, ранее застрявшим в его горле. Широко открыв рот, Себастьян смотрит на свою правую руку, где слишком яркая полоса пересекает место ровно посредине запястья. Достаточно высоко, чтобы рану можно было скрыть за одеждой. Его отец прекрасно знает, куда нужно бить. – Ты даже в ванной нормально стоять не можешь, чего тогда говорить о большой сцене, а? – кричит родитель, наклоняясь ближе к уху парня, – Ты же и там упадешь, неуклюжий выродок! Происходит еще четыре удара линейкой, пока мать, наконец, не отвлекает Густава. Вернее, она стучит ложкой по тарелке, чем и привлекает внимание своего мужа. Конечно, овсянка всегда была важнее чужих шрамов. – Из-за тебя, наглец, мы будем есть остывшую кашу! – Простите меня, - шепчет парень, усаживаясь на своё место. Его рука так очевидно роняет ложку обратно в кашу. Хочется ударить себя по лицу за такую беспомощность, но Себастьян лишь прожигает тарелку взглядом. – Отец, он даже ложку держать не может, - презрительно подмечает Лидия, ножом для масла указывая в сторону братца. Она улыбается, когда родитель, отложив свою трапезу, вновь начинает ругать Себастьяна. А парень в это время молча отправляет очередную ложку с остывшей и всегда безвкусной кашей себе в рот. Будь там яд, цианид, к примеру, или измельченный просроченный тайленол, он бы даже обрадовался. Но проходит мучительная пара минут, за которую в адрес Себастьяна прилетает десяток новых ругательств и кусок хлеба, а яд так и не действует. Скорее всего, его действительно там нет. Себастьян выходит, вернее сказать, выбегает из дома на минуту позже обычного. Наверное, это действительно не такое серьезное опоздание, чтобы так нервничать, но парню никак не удается успокоиться. Беспокойный озноб растекается по телу, пока парень спускается по ступеням. Его сердце снова бьётся где-то в районе горла, хотя там ему точно не место. Дверь позади парня громко захлопывается. Почти физически он ощущает холодный пластик линейки, что опустится на его руку, едва парень перешагнет порог родного дома. И хотя для этого нет никаких оснований, в конце концов, Себастьян даже не опоздал, он волнуется. Ему бы идти спокойно, не обращая внимания на наручные часы и не задумываться ни о чем, кроме теплого будничного утра, но не выходит. Себастьян часто оглядывается на крыльцо, где никто не смотрит ему вслед. Зачем-то накрывает шею рукой и чуть надавливает на позвонки. Проходится почти до лопаток, безбожно сминая ворот теперь уже черной рубашки. Не то, чтобы это действие приносило ему удовольствие, но так делать всё равно лучше, чем разглядывать забинтованное запястье. При единственной мысли о ссадинах, это место словно вновь покалывает током. Не то, чтобы сильно неприятно, но мешает. Себастьян шумно выдыхает и отнимает руку от шеи. Оборачивается, как он сам надеется, в последний раз. Теперь его от родного дома отделяют без малого шесть строений, что очень даже кстати. С такого расстояния сварливый дворецкий вряд ли его различит. Немного нервничая, прямо как в первый раз, парень заглядывает за угол. Здесь отвратительно пахнет, да и выглядит это место тоже не шибко приятно, но есть, наверное, в этом и своя магия. Два зловонных мусорных бака, безобразные пошлые граффити на кирпичных стенах. Чьи-то криво написанные объявления с оборванными и стершимися номерами. И самый что ни наесть темный угол, скрываемый за ними. Наученный громким опытом, Себастьян не решается, потому лишь зовет своего товарища. Не получив ответа и трижды проверив время – словно он еще не выучил свое расписание наизусть – парень осматривается. Закрывает глаза и наугад тычет пальцем в одно из объявлений. Всё лучше, чем просто стоять у помойки. Неожиданно заинтересовавшись, он присматривается, подходя ближе к клочку бумаги. Текст на голубой бумажке кажется ему странным и вовсе не из-за того, что парень не понимает о чем здесь идет речь, с этим он уже свыкся. Аккуратный подчерк и буквы с наклоном влево, обычно люди пишут немного не так. Себастьян пожимает плечами и чуть вздрагивает, когда чужая тень появляется прямо напротив его тени. Успокаивается в ту же минуту, улыбаясь невольно, но очень даже искренне. – Чес, опять ты подкрадываешься, – смеется Себастьян, убирая палец от объявления. Вновь поправляет рукав рубашки и первым выходит на улицу, – Идешь? Его друг, не слишком сильно заморачивающийся по поводу своих волос, потому что те торчат в разные стороны каштановым ураганом, стоит на углу, внимательно разглядывая что-то у себя под ногами. – Ептить, минуточку. Мне отлить надо, - бросает Чес, и блондин кривит лицом, провожая удаляющуюся фигуру друга взглядом. Та скрывается в темном углу. К этой его привычке надо бы, наверное, привыкнуть, но у Себастьяна пока плохо получается. Единственное, теперь он не заходит за мусорные контейнера, как бы сильно он не боялся попасться дворецкому. В ожидании, парень мысленно возвращается к увиденному объявлению. И теперь странный подчерк не кажется ему таким важным, подумаешь, кто как пишет. Это их дело. Его мысли вращаются вокруг одного слова, но вспомнить его значение или хотя бы с чем оно может быть связано Себастьян не может. Имеет какое-то расплывчатое представление, но ничего конкретного. Вроде бы, несколько месяцев назад отец упоминал о чем-то относительно похожем на семейном ужине. Тогда мать ещё на него странно шикнула. – Ты чё, смотрел как я ссу? – возмущается Чес, показываясь из подворотни. Он поправляет ремень на джинсах и грозно смотрит на своего товарища. Чуть улыбается, обнажая верхнюю челюсть с отсутствующим зубом. – Что? Нет! Фу, как ты вообще такое мог подумать? - ошарашено отмахивается Себастьян и отворачивается. Закрывает глаза, но неприятная картина тут же появляется в его подсознании. У этого парня что, вообще нет других тем для разговора? – Да? А глазенки то красные, - не унимается друг, начиная двигаться в сторону консерватории. Его движения немного пружинистые, отчего гитара за спиной бренчит в своём чехле, но, похоже, Чеса это вообще никак не беспокоит. Обескураженный, Себастьян не сразу замечает, что продолжает пялиться на пустую подворотню. Моргает пару раз, пока глаза не перестаёт щипать – он зачем-то держал их открытыми – и начинает бежать в сторону консерватории. Нагоняет Чеса он только на половине пути. – Ничего они не красные, - на последнем слове голос блондина становится привычно высоким и тот закашливается, прижимая кулак ко рту. Тихо смеется, заражая смехом своего товарища. Свежие ссадины на руке напоминают о себе неприятным покалыванием, и улыбка, ранее появившаяся на лице парня, исчезает. Незаметно для Чеса, он поправляет рукав. – Да ладно, шучу я. Чего ты скис? Себастьян пожимает плечами, смотря себе под ноги, но не замечает большой пуговицы, так похожей на здание местного бассейна. Вернее сказать, он видит её, понимает, как выигрышно та бы смотрелась на его макете, но тут же отрекается от этого. Как-то не хватает настроения. – Та пуговица бассейн наш напоминает, да? – улыбается Чес, все же остановившись напротив маленькой вещички, пинает её ногой, загоняя в водосток, – Чего это у нас все здания такие странные? Парень бормочет невнятное «не знаю» и нехотя смотрит в сторону родного дома. Его пульс резко подскакивает, он понимает это, поскольку сердце определенно точно стучит в его ушах. Раздирающий барабанные перепонки неутихающий ритм. Нервно сглатывает, крепче сжимая кейс для скрипки, и чуть щурится. На крыльце никто не стоит. Его разыгравшееся воображение на мгновение затмило реальность, но уже отступило. Шумно выдыхает, вытирая вспотевшие ладони о идеально выглаженные брюки, и обращает внимание на Чеса. Тот вновь подозрительно щурится, глядя уже на него, а не на пуговицу. – Ты чёт какой-то не такой, - в своей манере подмечает Чес и делает два шага вперед, оказываясь рядом с другом. Хмыкает, почти незаметно пожимая плечами, и медленно начинает идти. – А какой я? – Обычно ты шизанутый, орёшь на меня во всё горло, боишься опоздать до усрачки, волосы почти не поправляешь. Иногда ты ещё такой перевозбужденный, что того гляди столб снесешь, но такая херня с тобой редко происходит, - перечисляет Чес, загибая один за другим пальцы. Сбившись, он отпускает пару несерьезных ругательств и прячет руки в карманы. – Нет, я имею в виду, какой я сейчас? – искренне интересуется Себастьян и больше всего хочет услышать, что он точно такой же. Но нет. Это становится понятно потому, как меркнет лицо его товарища, когда тот исподлобья старается посмотреть на блондина. – Не знаю, - бурчит Чес, поджимая губы, пинает ногой жестянку из-под лимонада, – Более странный что ли, чем обычно. Мрачный какой-то, оглядываешься постоянно. Случилось чё? Ты мне скажи, я тому выродку быстро морду начищу. Мысль о худощавом Чесе, избивающем Густава, кажется Себастьяну ненормально забавной, и тот улыбается от уха до уха. Даже пристыдить себя за это не успевает. Лишь подмечает, что о таком точно нужно сделать запись в дневнике сегодня вечером. – Просто устал, - отмахивается парень, нарочито отворачивая лицо. Взгляд чужих карих глаз почти физически скользит по его щекам, носу, подбородку и на долю секунды задерживается на тёмных кругах под глазами. Себастьян обреченно выдыхает, прекрасно понимая, что его выдуманной причине никто не верит. Вот только желанием выкладывать всё как есть, он не горит. Вместо этого старается перевести тему, несказанно радуясь, что до консерватории осталось совсем немного. Повествование уводит в сторону действительно странной формы здания бассейна, и блондин уже начинает подумывать, не вернуться ли ему за большой пуговицей? – Вот чего, ты мне мозг не пудри, тут и без тебя люди хорошо справляются. Посмотрит на меня, - Чес перегораживает другу дорогу, одновременно заслоняя собой всё пространство, куда можно было отвести взгляд. – Что? Зачем? – За надо, поворачивай рожу, - велит брюнет, и, не дождавшись, сам поворачивает лицо Себастьяна. Хочется провалиться под землю, даже если ради этого придется сломать все конечности об асфальт и измельчить свои кости в глубине водопроводных труб. Себастьян думает об этом, пока друг, стоящий напротив, вглядывается в его красные, от выплаканных за ночь слёз, глаза. У парня вспыхивают щёки. Он стоит и не может пошевелиться, наблюдая, как рот у Чеса медленно открывается. Как он смотрит уже не с тем бодрым интересом, а с каким-то ни черта не нужным сожалением. Брюнет произносит протяжное «у», качает головой и отступает от Себастьяна ровно на шаг. – Ты выглядишь очень плохо, чувак. Прямо вот очень плохо, - на слове «очень» Чес задерживается, растягивая гласные. Нервничая, запускает руку себе в волосы и ерошит их. Не смотрит на блондина, что того несказанно радует, ведь румянец начинает медленно покидать его лицо, и медленным шагом начинает идти к учебному заведению. У них в запасе еще минут пятнадцать, а идти тут от силы четыре, так что Себастьян тоже решает замедлить шаг. Едва сдерживается, чтобы не оглянуться. Несуществующий конкретно сейчас, разъяренный взгляд дворецкого прожигает в Себастьяне дыру. – Говорю же, я не выспался, - выжимает из голоса весь остаток неправдоподобной радости и даже уголки губ пытается приподнять. Судя по слегка, нет сильно, недоумевающему взгляду брюнета, выходит очень сомнительно, и Себастьян перестает улыбаться. Крепче сжимает кейс со скрипкой, так сильно, что пальцы того гляди начнут неметь. – Нее, не похоже, - не унимается Чес, и, честно, парень ни разу не благодарен ему за такую дотошность, – Ты, когда не выспишься, нервный такой, круги под глазами. А ща точно чё-то другое. – Угу. – Прямо как живой труп, - продолжает приятель, совсем не замечая или же игнорируя гневный взгляд, прикованный к его затылку, – Бледный, покачиваешься. И чего это за тряпка на тебе? Ты ж обычно белое носишь. Себастьян вновь вспоминает о повязке на руке и этого уже достаточно, чтобы утренняя боль вернулась неприятным покалыванием на семи розовых шрамах. Словно незримой проволокой проводят по запястью, не сильно, но достаточно, чтобы кожа покрылась мурашками. Опять. – Это не тряпка! Это рубашка из смесового льна, очень дорогая, кстати, - так зазря возмущается парень, прекрасно понимая, что друг не отреагирует на его слова, – Дело же не в ней, да? – Ага, колись давай, чё с тобой случилось? Сеструха что ли надоела? И почему-то невинная наивность Чеса кажется очень милой. Тот предлагает ещё десяток разных вариантов причины испорченного настроения, но так и не называет правильной. Его причины, все как одна рано или поздно логически приходят к сестре Себастьяна, что в корни неверно. Хотя, может Лидия, конечно, и приложила свою худую руку к утреннему инциденту, раззадорив отца, но на неё злиться блондину не особо хотелось. В конце концов, она иногда помогает ему, подобно матери переводя внимание на себя или же просто прикрывая провинившегося братца за кругленькую сумму денег. Так или иначе, дело всё равно было не в ней. – Нет, нет и ещё раз нет, - ворчит Себастьян, когда идеи товарища, мягко говоря, перестают быть похожими на реальность, – Повторю уже в десятый раз, я просто не выспался. Всё. – Чувствуешь? Этот запах, - Чес шумно принюхивается, характерно двигая ладонью, чем направляет поток воздуха на себя, – Да, точно, оно. Не различив никакого особенного запаха, Себастьян удивленно вскидывает брови. Улицей пахнет, да. Но ничто не слышится из ряда вон выходящим. Разве что моторный дым от проезжавшей мимо кряхтящей машины. – Что? – Пиздеж, мой дорогой странный друг, - не понятно как, но брюнету удается сохранять невозмутимое выражение лица, хотя речь его носит совершенной иной оттенок, – Кто-то из нас явно недоговаривает. И это не я, ты меня знаешь. – Понятия не имею, о чем ты, - отмахивается Себастьян, взбираясь вверх по ступеням. До начала занятий еще несколько минут, и ученики толпятся на крыльце, громко разговаривая. Шум их голосов сегодня раздражает парня. Недовольно поджав губы, парень пытается протиснуться к входной двери, но чужая рука накрывает его предплечье раньше, чем он толкает дверь. Он не успевает напугаться, не вскрикивает и лишь ошарашено оборачивается, так сильно боясь увидеть перед собой отца. Нервно сглатывает. Не смотря на то, что за плечо его держит не кто иной, как успевший за это утро поднадоесть Чес, облегчения это не приносит. Себастьян мешкается, выбирая лучший исход из двух возможных. Можно отмахнуться от приставучего товарища и занять место в аудитории, чтобы потом провести оставшиеся минуты в полном одиночестве и невыносимой скуке. Или же можно отойти за угол школы и вынести ещё один допрос. Первый вариант кажется блондину куда более заманчивым, и он, наверное, выбрал бы его, если бы не Чес, буквально волочащий Себастьяна на улицу. Любое возражение, каким бы весомым оно не казалось, тот пропускает мимо ушей. – Времени ещё полно, давай, колись там, что у тебя случилось? – напирает Чес, облокачиваясь на кирпичную стену здания, совершенно не боясь запачкать куртку. Из-за шума других учеников его слова почти не слышны, и это даже хорошо. – Я уже говорил, что ничего, - отворачиваясь от пристального взгляда, бормочет парень, и голос его звучит слишком вымученно. На короткое мгновение он даже надеется, что от него всё же отстанут, но брюнет повторяет свой вопрос снова. А потом ещё раз, потому что проезжающая мимо машина поглотила предыдущий. Хотя, тут и по губам прочитать несложно было. – Давай так, ты либо рассказываешь, и я отстаю от тебя, либо продолжаешь молчать, но тогда в полночь будешь один тусить на помойке? - предлагает Чес, хитро улыбаясь над возмущенным лицом друга. – Шантаж! – Он самый, ну, что делать будешь? – брюнет складывает руки на груди и кивает проходящему мимо ученику. Люди потихоньку заходят в здание. – Я опозорил себя, и отца, и вообще всю свою семью, - на одном дыхании выпаливает Себастьян и замолкает. Его левый глаз чуть подергивается, но он не обращает на это внимания, опуская голову. Броня треснула. Парень не решается поднять голову, носом ботинка отшвыривая маленькие камушки. Теперь, Чес будет смеяться над ним, или чего хуже, расскажет о таком позоре всем остальным. Не трудно догадаться, что произойдет, когда слух о «опозорившемся сыне Швагенвагенса» доберется до преподавателей. Отец точно вырвет ему язык, причем в ту же минуту, когда ему сообщат о непутёвом ребёнке. Но этого не происходит. – Когда? Парень грустно усмехается. На самом деле, Себастьян даже не помнит, когда он последний раз никого не позорил, по словам отца, конечно же. Судя по количеству ссадин, своими поступками он принёс несчастья не только своей семьё, а также всем семьям, живущим на одной с ним улице. Хотя, если припомнить, как часто отец бьёт по одному и тому же месту, то речь уже будет идти обо всем городе. – Сегодня утром. Я опоздал на завтрак и, - Себастьян прикусывает язык, дабы не сказать лишнего, терпит повисшее молчание. Оно, к слову, затягивается настолько, что во дворе кроме них никого не остаётся. – И? – напоминает явно уставший ждать Чес. Ему этот диалог тоже знатно успел поднадоесть, и, хоть ему удалось узнать крупицу правды, остальное послушать все же хотелось. – И всё, - пожимает плечами блондин, разворачиваясь на пятках. Спешно, он добирается до крыльца. Толкает дверь ровно в тот момент, когда по коридорам разносится звонок, и извиняется за опоздание раза четыре, прежде чем его нагоняет Чес. Тот, кстати, даже рта не открывает, занимая своё привычное место во втором ряду. В аудитории нестерпимо душно из-за тридцати человек, сидящих бок о бок вот уже полтора часа. Блондин вытирает лоб рукой, но лишь для того, чтобы незаметно посмотреть на перебинтованную руку в перерыве между занятиями. Крохотные капли крови проступают через марлю, словно кто-то неаккуратно почистил гранат, а не разодрал кожу на запястье в клочья. Себастьян касается пальцем самого болезненного участка и тотчас одергивает себя. В этот раз отец явно перестарался с наказанием, раскромсав чужое запястье едва ли ни в клочья. Парень сжимает челюсти, дотрагиваясь до бинта снова. Под его пальцем появляется теплое красное пятно. Это больнее, чем когда берут кровь из пальца и уж точно больнее, чем взять кровь из вены. Она, в отличие от этих, не отступает полностью, возвращаясь с новой силой каждый раз, когда Себастьян берёт в руки скрипку. Как это иронично, если учесть, что он находится в консерватории и занимается большую часть времени тем, что играет на музыкальном инструменте. – Почему ты морщишься? – визгливо спрашивает девочка, сидящая на соседнем стуле, и чуть вздёргивает нос. Она поправляет указательным пальцем спадающие очки и не сводит с Себастьяна подозревающего взгляда. Впервые за три недели обучения, парень замечает в группе кого-то кроме Чеса. Хотя, едва он напрягает память, как узнает в девушке с иссиня черными волосами очередной минутный объект обожания своего друга. Его всегда привлекают девушки, выглядящие старше своего возраста, и эта ничем от них не отличается, на самом-то деле. Блондину она совершенно не интересна. – Я не морщусь, - бесстрастно отвечает Себастьян, беря в руки скрипку. На этот раз свою боль он старается проигнорировать, но все равно кривит лицом, едва незнакомка отворачивается. – Если это из-за меня, то ты можешь пересесть на любое другое место, - заявляет она всё так же визгливо, и этот звук режет парню уши. Хорошо хоть сегодня они не планируют петь, а то действительно сбежал бы в конец аудитории. – Нет, не из-за тебя, - только и говорит блондин и поворачивает голову в сторону подошедшего преподавателя. Старается выразить максимальную заинтересованность, но пару раз все же оборачивается посмотреть на Чеса. Тот флиртует с очередной незнакомкой и совершенно не обращает внимания на своего товарища. Из аудитории его придется вытаскивать через силу. Себастьян пропускает мимо ушей всю ту речь, которую не понятно зачем, говорит девушка, и смотрит в одну точку. Ссадины под повязкой невыносимо ноют, едва парень проводит смычком по струнам. Его движения обычно плавные и уверенные разительно отличаются от тех, что он делает этим утром. Он ведёт коротко, дергано, издавая отнюдь не те звуки и вовсе грозя разорвать струны. Парень сжимает челюсти едва ли не до скрипа, и уже почти не чувствует щёк. На деле, не ощущает ничего кроме горящего пламенем запястья, но играть не прекращает. Дышит шумно, что соседка бросает в его сторону удивленные и даже напуганные взгляды, но его это мало волнует. Он вновь задевает не ту струну смычком, и более не остается звука во всей аудитории, кроме его звенящей «ля». Преподаватель обводит взглядом помещение, выискивая виновника сорванной мелодии, и взгляд его неумолимо настигает Себастьяна. Удивленно вскинув брови, он осматривается ещё раз, но другого человека с пылающими румянцем щеками здесь попросту нет. – Швагенвагенс? – изумляется мужчина, снимая очки-полумесяцы, и откладывает песенник в сторону, – Вы плохо себя чувствуете? Да, его морально убивают дважды на дню, а рука болит так сильно, что хочется вынуть из неё вены и выкинуть куда подальше. Парень, отрицая, качает головой. – Нет, сэр, - блондин пытается укрыться от чужих заинтересованных взглядов, но у него не выходит. Ощущение, будто каждый ученик здесь только и делает, что смотрит на него. Может быть, это действительно так. От этого становится ещё хуже. – Да, он какой-то дерганный, - так не вовремя решает подать голос соседка, и демонстративно громко отодвигает стул в сторону. Теперь хотя бы не будет слышно, как она путает ноты. Блондин даже не поворачивает голову, чтобы проводить её взглядом. Преподаватель, игнорируя слова девушки, смотрит на Себастьяна. Всматривается, будто у того на лбу появится надпись «я просто не умею играть, хотя вырос в абсолютно музыкальной семье». – Тогда из-за чего же произошла такая неприятная ситуация? – он не сводит взгляда со становящегося почти алым лица ученика. Чуть поддается вперед, возвышаясь со своего места, из-за чего выглядит достаточно устрашающе. Ученик рядом с блондином, испуганно сжимается в кресло, хотя на него вообще никто не обращает внимания. – Я, задумался, - отвечает Себастьян и вновь берет смычок в руку, выводя на этот раз нужную ноту. Кивнув головой, преподаватель все же переключает внимание на других своих учеников. И в какой-то степени, слова Себастьяна правда. Быть может не слишком чистая, но все же правда. Кривя лицо, он думает о своей неутихающей боли, о невероятно дотошном, но таком необходимом Чесе, и о странном слове из объявления. Оно врезалось в его сознание стремительно, заполонило собой все свободное пространство для раздумий. Все мысли теперь связаны с этим словом. Они бьются о стенки черепной коробки, вызывая мигрень, перемешиваются, становятся бессвязной кашей, в которой кроме одного единственного названия не остаётся ничего. Себастьян поджимает губы, теперь истинно задумавшись, но продолжает играть, как положено, при этом, совершенно не слушая преподавателя. Касается языком пересохших губ и странное, доселе незнакомое желание поднимается по его телу. От самых кончиков пальцев вверх по венам, разнося вместе с собой волнение, оно движется стремительно. Смычок едва не задевает соседнюю с нужной струну. Одно единственное слово щекочет кончик языка.