Взгляд не отвести — Луна над горной грядой, Родина моя.
Первая мысль — все закончилось. Яркая, пульсирующая, навязчивая и, безусловно, верная. Беспрерывные неоконченные мысли, обрывками кружились по сознанию, а бесконечные цветущие поля никак не желали вспыхнуть перед глазами, будто бы глумясь над ним, оставляя прежнюю неуверенность, что за этим концом теплилось что-то еще. Надежда? Безжалостное ощущение когда, казалось бы, все счастливые карты на его руках рассыпались, превратились в пыль. В попытках смириться с собственной и незаурядной гибелью от рук должно быть Кроноса Мёрфи не переставал размышлять, бороться со смутными иллюзиями подкидываемыми воображением, которое тоже должно было обратиться в прах. Мозг же умирает, не так ли? Душа не обретает покой, но и таковой в нем никогда и не было. Бессмысленно гнить, скитаясь в вечности, наверное, не чему. Как же хотелось всё забыть. В этой детской, несуразной прихоти таился и священный ужас, и утешение, и обман и весь шлак, разрывающий сердце год от года. Он отчаянно пытался вслушаться в звенящую тишину, различить сторонние звуки или хотя бы найти их и сразу объяснить все, чему только предстоит случиться. Было бы славно услышать чужие голоса, лязг больничных инструментов и прийти к выводу, что ему снова предстояло родиться, учиться ходить, говорить и притворяться кем-то новым. Кто на этот раз? В какой стране? Какому языку теперь предстоит стать родным? Затянувшееся ожидание разъедало душу. Раньше ничего подобного не случалось. Когда Антерос с третьей попытки отыскал остатки мужества, чтоб надавить на спусковой крючок, когда собственная нога скользнула по табурету, выбивая из-под ног, позволяя крепкой веревке затянуться вокруг шеи — не оставалось времени для реванша, размышлений о незавидной судьбе, сводясь к борьбе с чёрным штормом обрывочных иллюзий. Смерть затягивала на уютное дно все тяжелое, свинцовое и дурманящее, именуемое грузом прошлого, чтоб после из-за горизонта сознания все поднималось сызнова. Последнее, что Мёрфи ясно помнил — раскрасневшееся и полное злобы лицо Артемиды. Обнаженные руки сплошь измазаны кровью — своей или чужой? — в глазах сияла позабытая решительность. Мелкие обломки некогда ценного артефакта хрустели под ногами первым снегом, а из распахнутых врат Тартара валил жар. Забыть! Кто-то и не один кричал, разверзался праведным гневом, приглушая девичьи всхлипы и причитания Аиды. «Уходи! Уходи отсюда!» — морщась от собственного голоса, хрипел Мёрфи заготовленные ранее слова. Собственная куртка рывком оказалась на обнаженных плечах той, что испортила всё первородной яростью, а теперь хлопала глазами, замерев на одном месте. Дрожащими руками он пытался поправить длинные рукава, различая только зарево пожара, неусмирённого огня, рвущегося из врат Ада. — Идиотка, — сбившись на заученных криках, прокричал Мёрфи, встряхнув Андреа за плечи в последний раз. В широко распахнутых глазах блестели слёзы. — Беги. Живо! Скрипучий голос из кошмаров рикошетил от каменных глыб. Всего лишь детская сказка, маленький абзац из энциклопедии о древнем, давно унесенном ветром мире, где жестокий Кронос пожирал свое отродье в страхе быть свергнутым, побежденным, отодвинутым на задний план не менее властными детишками. Из последних сил Аида пыталась что-то сделать, направить магию — какое глупое слово — превзойти самого сильного врага в одиночку. Ерунда это все. Аида хотела выжить, а если и нет, то спасти сына. На большее её бы попросту не хватило. Вероятно, что в какой-то момент она вспомнила и о Персефоне, запамятовав о явном предательстве, руководствуясь сентиментальными порывами защиты слабого. В этот момент надо было действовать решительно, будто бы все прожитые годы сводились к одному истинному часу. Слепая преданность заглушила и повисшее в воздухе робкое бормотание Артемиды, сводившееся к избитому вопросу: «А как же ты?». Спасти хозяйку. Госпожу. Аиду.***
Затхлый воздух сдавливал грудь. Огонь в каждой конечности, где-то в легких, способный выжечь каждое нервное окончание. Он ощутил на шее собственные мокрые руки. Жадно хватая воздух, сплевывая пыль, Мёрфи не понимал, где он, — отброшенный у врат Тартара или где-то еще неподалеку от берегов Стикс. О Нью-Йорке и съемной квартире и думать нечего. Все тело покалывало, будто бы утыкали иголками. Хотелось только одного — погрузиться в сон, забыться, дождаться пока пройдет неутихающая тупая боль в затылке. Как будто похмелье. Первое, юношеское, созданное по глупости из отцовских запасов и дешевого пива. Или еще лучше — передозировка. Мёрфи попытался сесть, но острая боль пронзила висок, на мгновение лишая дыхания, вынудив прислониться к чему-то и скорее. Пятна плясали перед глазами, разбавляя плотный мрак. Тишина, сотрясаемая собственным кашлем, казалась оглушительно звонкой. Редкие стоны эхом рикошетили от прочных, неразличимых стен, наполняя все гулом. Кровь шумела в висках. Он попытался сделать медленный и глубокий вдох, но снова тщетно разверзся приступом кашля. Одно ясно — это не новое рождение. Обреченно прикрыв глаза, Мёрфи пытался досчитать до десяти, самонадеянно полагая, что на последней цифре отыщет силы подняться на ноги. Что-то блеснуло во мраке, сжигающий внутренности огонь вырвался на поверхность, озарив бестелесный, как ему казалось вначале, закуток. Чужая горячая ладонь прижалась ко лбу и резко спустилась к шее, грубо надавливая двумя пальцами на артерию. Он испуганно распахнул глаза и тут же пожалел об этом. Мир вокруг вновь пошел пятнами, расплылся. — Тише, — нарочито мягкой, позаимствованной у матери интонацией, произнес Эдриан, появившийся разве что из выплюнутой ранее пыли. — Дыши глубже. Скоро станет легче. Мёрфи учащенно заморгал — обеспокоенное лицо Ньюмана все еще плыло перед глазами, и опустил взгляд на собственные подрагивающие руки. Зрение постепенно возвращалось, но мышцы продолжали изрядно ныть. Осторожно поведя затекшей шеей, он попытался уследить за нетерпеливыми движениями старого знакомого, мечущегося из стороны в сторону. Шальная мысль о последнем неправильном разговоре, рукоприкладстве и защиты матери вспыхнула в отдаленном уголке разума, но быстро угасла. На её место пришел первобытный страх и навязчивый вопрос о спасении Андреа, присутствие которой никак не выдавалось. Рвано вздохнув, Мёрфи попытался озвучить предположение вслух, но вместо этого снова закашлялся, морщась от привкуса собственной слюны. — Не надо, — угадав его действия, прошелестел Ньюман и замер на одном месте. В невыразительных глазах читался испуг. Натянуто приподняв уголки рта в подобие улыбки, Эдриан сцепил пальцы в замок. Что-то пошло не так, но что именно Мёрфи никак не мог понять. Или от него пытались скрыть смерть Андреа, что было вполне логично, учитывая нервозность, скользящую в каждом движении и взгляде, или дела обстояли еще хуже. Гораздо хуже. Потерев собственное горло, Мёрфи сдавленно сглотнул и, шмыгнув носом, наконец, прохрипел: — Она умерла, да? — на последнем слове он едва не всхлипнул, но ограничился рваным вздохом. — Не томи. — Что? — Эдриан нахмурил густые брови, но тут же покачал головой. — Нет, не умерла. Не знаю. Мы сейчас дома. В Аду. Какое странное и глупое понятие дома. По-хорошему бы пошутить на эту тему, но сил не было ни на новую грубость, ни на то, чтобы попробовать подняться. Молча кивнув, Мёрфи огляделся по сторонам, различая в неизвестном закутке собственную ночлежку из прошлого. Комнатой этот угол никак не назвать, а каземат было бы слишком грубо. — Принеси ему воды, — от грубого голоса Аиды, Мёрфи молниеносно среагировал и растерянно огляделся по сторонам. Хозяйка была где-то рядом, возможно, в трех шагах от него, но не спешила выходить из тени. — Или амброзии. Да, лучше амброзию. — Хорошо, мама, — сдавленно ответил Эдриан и снова слабо улыбнулся. Ухаживать за кем-то без крутящейся под ногами Каллисто (где она?) и распоряжений матери было сложно. Думать самому не хотелось. — Фабиан, принеси. Фабиан. Быть, блядь, такого не может. Со стороны темниц послышались резвые шажки, в глаза снова ударил яркий свет от горящей лучины, озарившей недовольное молодое лицо. Пыль забилась в складки на лбу, глаза пренебрежительно сощурены, пусть и любопытно блестели. Белоснежный и безукоризненно отглаженный воротничок торчал из-под сюртука, на сгибе локтя красная тряпка — вылитый официант из Нью-Йоркского «Джо-Джо». Придерживая свободной рукой факел, Фабиан недовольно протянул киаф. В нос ударил запах скошенной травы и стоячей воды, как в кабинете Аиды, когда она забывала сменить воду в вазе с розами. — Я помогу, — тут же воодушевленно засуетился Эдриан, сжимая пальцы на тонкой ручке ковша. — Делай небольшие глотки и попробуй удержать в себе. Подобное проявление заботы вынудило его смутиться, закрыть глаза и послушно следовать напутствиям, когда к сухим губам прислонился глиняный край. На вкус было куда хуже, чем на запах, но терпимо. Когда-то Аида ставила на нем с десяток экспериментов, напаивая неизвестными жижами собственного производства, морщась от хрипа рвотных позывов, вызывая всю прислугу на уборку блевотины и слюны. — Амброзия — пища богов, хозяин Эдриан, — с нескрываемым отвращением, смешанным с сожалением, отозвался Фабиан. Мёрфи неуверенно поднял на него взгляд, сопоставляя смутные воспоминания, переполненные кровью и тумаками, с тем, кого видел перед собой. — Церберу вряд ли поможет. — Ну-ка, заткнись, Фабиан, — огрызнулся Ньюман. — Делай то, что велит госпожа. — Конечно, хозяин Эдриан, — он поклонился в знакомой и осточертевшей манере, затем тихо пробормотал себе под нос, — кто такой Фабиан, чтобы спорить с сыном госпожи. Эдриан в третий раз вяло улыбнулся и опустил киаф на каменный пол, не решаясь присесть рядом. — Ну? — Мёрфи еще раз прокашлялся. Голос звучал уже увереннее, но все еще паршиво.– Что произошло? — Все закончилось, — безрадостно проговорил Ньюман, нелепо скользя руками по прямым брюкам в попытке спрятать мешавшиеся ладони в несуществующие карманы. — Ты что-то помнишь о том, что случилось в ночь ритуала? Аполлон и Дионис погибли. Кронос на свободе, как и все чудища Тартара. — Чудненько, — Мёрфи по привычке потянулся к нагрудному карману, где покоились сигареты, но наткнулся на лохмотья собственной рубашки. — Это я помню прекрасно. Надо было уничтожить Эриду еще пару веков назад. Проблем от нее только добавилось. Эдриан шумно втянул воздух со странным свистом, бегло оглядывая закуток. На лице промелькнуло недоверие и, пожалуй, разочарование. — Это Артемида выпустила титанов, — почти шепотом произнес он. — Ее магия и ярость разрушили артефакт, который послужил последним ключом к высвобождению. Не Эрида. — А спровоцировал кто? Не пудри мне голову, Эдриан. Я своими глазами видел, чего добивалась эта мелкая сучка и, поверь, посеять раздор у нее получилось. Ньюман приоткрыл рот, но быстро одернул себя и согласно кивнул. Конечно, Мёрфи остался бы на ее стороне. Убей она Эриду или самого Зевса, Цербер бы и глазом не моргнул, решив, что поступок основывался исключительно на благих намерениях. По его не скромному мнению, Андреа совершила большую глупость, когда вздумала играть по собственно выдуманным правилам. Это нелепое, эгоистичное желание возомнить себя могущественной богиней, борцом за справедливость, понесло за собой ряд непоправимых ошибок. Он ожидал этого от кого угодно, делал ставку на Афину, уповавшую на справедливую борьбу, но никак не на застенчивую Кэмпбелл. В общем и целом вероятность благоприятного исхода и так была на нуле. Как и всегда. — У нас есть еще одна проблема, — Мёрфи нервно усмехнулся, качая головой. Слово «проблема» его невероятно забавляло в ключе неугомонного семейства. — И дело не в титанах и жажде кровопролития неверных, о котором не может быть и речи. — Ну? — Хаос, — кратко ответил Ньюман, выдержал нелепую паузу, зацепившись взглядом за выбоину в стене, и, шумно сглотнув, продолжил: — Все, что разумно было бы скрыть, вышло на поверхность, а также влияет на существ и богов. В той или иной степени. Посейдон считает, что мир рано или поздно падёт. — Его с нами, конечно, нет, — проигнорировав упоминание хаоса, с усмешкой подтвердил Мёрфи. — Как и остальных. Эдриан замялся, неуверенно посмотрел в уставшее лицо верного прислужника матери и кивнул. Подбирать необходимые слова оказалось совсем тяжким испытанием. Как можно незаметнее махнув рукой Фабиану, осторожно присел на соломенный настил, служивший постелью. — Посейдон вроде как поддержал «их», — язык не поворачивался назвать неверных «Новыми богами». — Там, в общем… Как я уже сказал, хаос оказывает сильное воздействие на… — Не темни, Ньюман. Что со мной. Эдриан явно колебался, пусть и пытался показаться спокойнее. Дай ему волю, он бы принялся метаться по кругу, сцепив руки за спиной, изображая буйный мыслительный процесс, пусть это ни к чему бы и не привело. В проеме вновь показался слуга с небольшим и смутно знакомым зеркалом. Отвергая очевидные догадки, связанные с собственной внешностью, Мёрфи с осторожностью принял зеркало и с замиранием сердца развернул к себе. С первого взгляда лицо ничуть не изменилось. Взлохмаченные волосы, кое-где виднелись новые, пусть и затянувшиеся шрамы, а еще не помешало бы побриться или умыться. Зубы на месте, уши тоже. Шея, еще лоснящаяся от пота, была покрыта кровью и грязью, отчего Мёрфи презрительно фыркнул, ребячески смочил слюной пальцы и попытался стереть явные пятна. — Не это, — подсказал Ньюман, поддерживая край зеркала. — Руки. Нахмурившись, Мёрфи снова опустил взгляд на ладони — ничего необычного. Пыль забилась под ногти, но это же не критично. Аккуратная змея на предплечье зачесалась. Он непроизвольно провел пальцами по манжетам, поднимаясь выше, неотрывно исследуя конечности, в надежде увидеть что-то изуродованное необузданным хаосом. Сквозь тонкую материю ощущался глубокий шрам, которого раньше не было. А затем еще один. Мёрфи нервно дернул рукава выше и сдавленно замычал, повторяя то же самое со вторым. Глубокие рубцы как часть истинного облика змеями тянулись от запястий к плечам, кожа темнела, местами ощущался жесткий и еще короткий покровный волос. — Это распространяется не так быстро, — из уст Ньюмана прозвучало нихуя не убедительно.– Аида потеряла зрение. Вернее, она видит, но очень плохо. В первый день это показалось побочным эффектом пробуждения, если помнишь, то она довольно долго носила контактные линзы. А теперь с трудом различает силуэты. Я опасаюсь, что в один момент мама потеряет зрение навсегда. Последняя фраза прозвучала с особым надрывом, отчего Мёрфи отвлекся от оглядывания собственного уродства и с сомнением посмотрел лицо давнего д-р-у-г-а. Казалось, что еще немного и малыш Эдриан расплачется, обнимет самого себя руками и забьется в дальний угол. Как в далеком детстве. Только теперь помощи ждать не от кого — ни мёртвый отец, ни ослепшая мать не прибегут на его крики, звеня примитивными игрушками. — Не потеряет, — заверил его Мёрфи, не веря происходящему абсурду. Стальная броня Ньюмановской семейки трещала по швам. — Что насчет меня? Я вернусь в истинный облик без возможности говорить? Ньюман молча отставил зеркало к стене и застучал пальцами по колену. — Я не хочу об этом думать, Мёрфи. Давай вернемся к насущным проблемам. В излюбленной манере образцового лидера Эдриан принялся раздавать поручения направо и налево, попутно восполняя несуразные пробелы в придуманной истории, приукрашивая их остроумными комментариями, пока Фабиан, придерживая краешками неестественно длинных пальцев, спешил со стопкой идеально сложенной одежды, комично перебирая худощавыми ногами. — Аида желает поговорить с тобой, — на выдохе закончил Ньюман, поглядывая в небольшую выбоину в стене, служащую и окном, и единственным источником свежего воздуха, разгонявшего смрад плесени и сырости. — Не затягивай с этим. — Подойду, как переоденусь, — не переча, кивнул Мёрфи, взглядом указывая на жалкое подобие двери. — Оставь меня. Ненадолго. Не решительно оглядевшись по сторонам, будто бы эти слова могли предназначаться кому-то иному, Эдриан промычал что-то неразборчивое и пружинистой походкой скрылся в мрачном холле. Где-то там за пропахшими мочой и кровью казематами завывал ветер, и тонкая полоска света вела к просторной, парадной зале, где среди начищенных человеческих костей и устрашающего пламени возвышался торжественный трон госпожи. Цербер шумно выдохнул. Во власти этих стен, хранивших стоны всех мучеников, собственные хрипы и юношеские слезы, он не мог избавиться от единственного верного обращения к главе Подземного мира. Под тяжестью тела хрустел соломенный настил, потрепанная овечья шкура пропиталась потом и кровью, некогда светлая шерсть свалялась и потеряла прежний вид. Он неуверенно провел пальцами по слабому подобию покрывала, сильнее зарываясь в собственные воспоминания. Здесь в некотором роде вершилась история, постыдные три абзаца личной биографии, которые можно было заполнить одним единственным словом — «боль». Хлипкий, с первого взгляда мягкотелый Фабиан огревал белоснежным полотенцем сильнее обозленной матери за всякое проявление неуважения. В ход не могли идти кулаки, но каждая затрещина отзывалась новым приливом ненависти. Мир, сотканный из унижения, горького и тихого обращения к единственной властной и ценной фигуре и немого повиновения на каждую просьбу. Цербер с отвращением покосился на прислоненное к стене закоптившееся зеркало, некогда принадлежавшее Персефоне. Вопреки излюбленным ручным круглым зеркалам с рукояткой, напоминавшей фигуру Афродиты, Аида позаботилась и над прихотью возлюбленной, преподнеся в дар еще один предмет обихода, украшенный камнями, в знак вечной любви. Специальные выемки пустовали, а на глади виднелись тонкие царапины, будто бы кто-то упорно пытался изуродовать собственное отражение чем-то острым. Опустив одеревеневшие ноги на пол, он едва не зацепил лохань. Мутная вода облизнула прогнившие деревянные стенки, гребень без нескольких зубьев с тихим скрежетом ударился о днище. Всё немногое, что принадлежало ему, покоилось ровно на тех же местах, что и в последнюю ночь. Для бесцельного снования у берегов Стикс не нужны украшения или широкий ассортимент оружия для запугивания. Сама мысль о смерти пугала сильнее весело позвякивающей мишуры. Грубо развернув плотную сорочку, дрожащими пальцами оборвал костяную пуговицу верхнего ряда и недовольно скинул в лохань, вслушиваясь в завывание ветра. Позабытое прошлое, являвшееся в ночных кошмарах, зазывало, распахивало свои склизкие объятия готовое принять блудного сына, сбившегося с истинного пути. Он не хотел этого. Не хотел облачаться в то, что полагалось сжечь, отправить в музейные экспонаты и позабыть. Не хотел быть частью этого мира снова. Алый свет мести подсвечивал узкую дорожку вдоль нескончаемого ряда клеток. Заключенным приказано молчать во избежание правого гнева стражей, и с этим первые прекрасно справлялись. Только в дальней камере было слышно тихое завывание, смутно напоминавшее незатейливую песенку. Цербер недоверчиво взглянул в ту сторону, но поколебавшись, решил вернуться к этому позднее. Не стоило испытывать терпение Аиды и тратить драгоценное время на то, чтоб расквитаться с истеричкой Подземного мира было бы неоправданной глупостью. Может, за ржавыми прутьями и не она вовсе, а, к примеру, знакомое уродливое лицо родной сестрички? Зачем лишний раз расстраиваться и открещиваться от родственников? У парадного входа в залу он помедлил, переминаясь, как мальчишка с ноги на ногу. Предплечья предательски зудели, разгораясь ярче примитивных факелов. По привычке пригладив волосы, Мёрфи сделал шаг вперед, невольно прикрывая глаза, не решаясь осмотреться по сторонам. Аида восседала на законном месте, глядя куда-то в сторону, в те укрытые плотным мраком углы, куда не попадал мерцающий свет лучины. Кругом мерещились уродливые силуэты, тянущие костлявые пальцы, крючковатые руки, отчего делалось совсем страшно. Как в первый раз в глубоком детстве. С бравой выправкой Фабиан стоял на предпоследней ступени, придерживая серебряный поднос на ладони. Казалось, он даже не моргал и ничего не знал о затекших конечностях, готовый стоять хоть вечность с заведенной левой рукой за спину. Порывистым, несмелым шагом Мёрфи пересек залу и остановился у ступеней, преклоняя голову в знак уважения. Будь он вдвоем с прислужником, то непременно получил бы за развязность походки или болтавшиеся вдоль тела руки. — Госпожа, — склонившись ниже, произнес Цербер и сам себе не поверил. Голос звучал также как и раньше, точно ранее не было ни перебранок в ночном клубе, ни совместных поездок. Это вышло чересчур естественно, без грамма фальши. Аида повернула голову и в приветливом жесте одарила кивком, пока Фабиан продолжал глядеть куда-то под ноги, не в силах пошевелиться. — Как самочувствие? Голос всегда властной, уверенной в себе женщины выдавал ее слабость, всегда скрываемую за проницательным взглядом, гордыней сквозившей в каждом движении, совершенстве до кончиков алых ногтей. Мертвецки бледная с покусанными губами, подрагивающим подбородком она выглядела жалкой, заморенной девицей, вызывавшей ранее легкий смешок, уповая, что с ней никогда не случится подобного. — Удовлетворительно. — У нас много дел, — Аида произнесла это совсем будничным тоном, словно сейчас они находились в полюбившемся кабинете ночного клуба, где никогда не умолкала жажда жизни и веселья. — Надо все обсудить. Фабиан, выйди. Огладив ладонью мраморный подлокотник, она постучала безымянным пальцем левой руки, привлекая внимание к отсутствию излюбленных колец. Мёрфи тихо хмыкнул, криво улыбнувшись уголком рта. — Секреты не сделают вас друзьями, госпожа, — осторожно подметил Фабиан. Явно игнорируя замечание, Аида выпрямила плечи и по привычке оглядела недовольным прищуром, нахмурив брови. На секунду Мёрфи задумался над тем, каково это ослепнуть в один момент, ориентируясь на голоса и мелочи, выдающие с потрохами, вроде шаркающего шага, хриплого дыхания или шмыганья носом. — Выйди вон, Фабиан, — вскрикнула она. Тихо бурча под нос затянувшуюся песнь об угнетении бедного прислужника, он резво попятился назад и, не смея оборачиваться спиной, скрылся в неосвещенном углу. — Цербер, подойди. Мёрфи повиновался и сделал еще шаг, оказываясь на второй ступени. Вблизи дела Аиды оказались куда плачевней — мутные глаза беспрестанно слезились, а сквозь плотный воротник плаща проглядывались красные пятна. Хаос медленно убивала её магию, ослабевая организм. — Эдриан тебе обо всем рассказал? — сиплым голосом уточнила Аида и сразу же продолжила, — Хорошо бы приступить к работе сразу. Рассчитывать, как понимаешь, особо не на кого, но я хочу задать один вопрос. — Слушаю. — Если сейчас ты узнаешь, что погиб кто-то еще, — озвучивать имена было бессмысленно, — ты доведёшь это до конца? Или проще сразу списать тебя со счетов? Вопрос был вполне резонный и ничуть ни лишенный такта. Поджав губы, он посмотрел куда-то перед собой. Лучина продолжала гореть, языки пламени извивались, освещая поддернутые плесенью стены. Когда-то давно, наверное, в первую встречу, жизнью после ритуала, Цербер поклялся самому себе защищать Артемиду. Куда пойдет она, туда и он, и где будет жить она, там и ему суждено отыскать себе кров. Времена менялись, а собственные принципы оставались непоколебимыми. Почти всегда. — Моя единственная цель — служить тебе, Аида, — вымученно выдавил Мёрфи и по привычке снова поклонился, будто бы без этой части спектакля слова теряли силу. — Это не обсуждается. — Хорошо, — Аида еле заметно улыбнулась, косясь в его сторону. — Спасибо. Полагаю, что о моем недуге ты тоже осведомлён. — Отчасти, — соврал Мёрфи. — Хаос и все вытекающие. Аида согласно промычала, удобнее откинулась на спинку трона, прибавлявшего величественности хрупкой женщине, и сильнее сжала пальцами подлокотники. — Забавное дело, Мёрфи, — отстраненно произнесла она, не сдержав жалкого шмыганья носом. — Столько лет эволюции, работы и всё насмарку. Посейдон не пострадал ни на йоту, Зевс руководствуется спасением собственной шкуры, а я как женщина опять не у дел. — Хочешь поговорить о дискриминации? — Люди восхваляют Аида, но не Аиду, — проигнорировав вопрос, злостно прошептала хозяйка. — Ни один смертный мужчина не поверит, что слабая женщина способна руководить Подземным миром в одиночку. Они считают меня виновной в спасении полукровок, не достаточной защите врат Тартара и вообще во всём произошедшем. Вдобавок ко всему я лишилась зрения — перед глазами словно пелена. — Я сожалею, что не смог оказаться полезным в этот момент. — Не перекладывай ответственность за чужие проступки на себя. Моя вина заключается в слепой вере в семейные узы. Я бы сказала, что впредь не допущу такой ошибки, но что-то подсказывает, что моё место теперь навеки здесь. В этом зале и на этом троне. — Мы что-нибудь придумаем, — снова соврал Мёрфи, цепляясь взглядом за вековые сталактиты. Хорошо, что хозяйка больше не в состоянии уличить сомнения на его лице, а голос, как и всегда, оставался ровным и подозрительно спокойным. — Всегда же справлялись. — Ты и Эдриан отправитесь на поиски остальных. Своим ходом. Магией пользоваться опасно, а у меня нет сил, чтоб отправить вас, предположим, в Афины. На Олимпе делать нечего. Боги подались в бегство, прячутся среди людей. По крайней мере, так говорит Гефест. Поищите кого-то полезного и тех, кто овладел магией по воле случая. Силы Диониса и Аполлона не могли распылиться в воздухе после смерти. Так это не работает. — А как оно работает? — Явно не так, — хмыкнула Аида. — В Тартаре остались кристаллы, если поглотить их силу, вдохнуть магию, что осела там, то получится восполнить силы. Отчасти. Найдите того, кто отчается провернуть это, потому что я — пас… — Ты отправляешь на верную смерть, Аида, — грубо прервал Мёрфи, нервно сжав кулаки. — Не проще ли использовать кристаллы во благо? Разбить? Сотворить новый артефакт взамен старого? — Раз ты сделался самым умным, — она безразлично пожала плечами, не решаясь развить спор, руша напускное спокойствие. — Занимайся этим самостоятельно. У меня нет других предложений. — Это всё? Аиде стоило усилий воздержаться от очередной едкой реплики, но еще больших подняться с места. Выпрямившись, она сделала робкий шаг вперед и выставила руку перед собой, памятуя о ступенях, готовая в любую секунду упасть. Стиснув зубы, Мёрфи неловко перехватил её ледяную ладонь, помогая преодолеть четыре несчастных ступени до твёрдой поверхности. Каждый шаг отдавался для Аиды болью, смешавшейся с горечью собственной беспомощности. На суровом лице явно сквозило смущение, тщетно вытесняемое кривым оскалом. — Спасибо, — облегченно выдохнув, она выпустила чужую ладонь и повернулась к верному прислужнику. Глаза снова предательски заслезились, вынуждая учащенно заморгать, точно это могло помочь. Сухие подушечки пальцев нерешительно коснулись его лица, ощупывая скулы, спускаясь ниже к шее, пока не нашли пристанище на плечах, укрытых плотной накидкой. — Как же ты настрадался, мой бедный мальчик. Мёрфи обреченно хмыкнул и невольно насмешливо изогнул бровь, позабыв, что неоценимые таланты мимики окажутся не замеченными. — Кажется, ты меня с кем-то путаешь. Не находя в себе сил на новую волну препирательств, Аида сомкнула губы в тонкую линию и сильнее надавила на широкие плечи. — Береги себя. Путь предстоит утомительный.***
От неприметной расщелины в одичалом, но не менее живописном местечке Трезен до храма Артемиды-охотницы разделяло добрых сто пять миль. Если идти без остановки, то путь займет всего каких-то тридцать пять часов. Крепко сжимая плохо начерченную карту, Эдриан вертел её из стороны в сторону, зрительно прокладывая маршрут. Находясь на высоте двухсот девяти футов и одиннадцати дюймов над уровнем моря, надежда на источник пресной воды таяла на глазах. Предстояло подниматься на возвышенности, не изуродованные ровными тропами и беспрестанно спускаться, уповая на то, что земля не раскрошится под ногами. Ближе к Коринфу дорога обещала быть приятней. — В идеале, — щурясь от яркого солнца, Эдриан прислонил ладонь к лицу, — нам пройти половину пути. Где-то миль сорок-пятьдесят. Думаю, шестьдесят будет уже непосильной задачей. Это же похоже на Трезен? — Я не слышу шум моря, — хмыкнул Мёрфи и неряшливо оправил ворот неудобного плаща, впивавшегося в глотку. От количества черной одежды в жаркий день кожа нещадно потела, а отвыкшие от физических нагрузок мышцы бесконечно напоминали о себе. — Это я должен спрашивать тебя, где мы. Как-никак мое путешествие закончилось Микенами. Натянуто улыбаясь, Ньюман решительно зашагал вперед, осторожно обмахиваясь сложенной вдвое картой. Под ногами шелестела выжженная солнцем трава, временами сменяясь маленькими розовыми кустиками вереска. — Не скромничай, — Эдриан первым прервал затянувшееся молчание. — Ты же жил среди людей еще продолжительное время. — Как и ты. — Я в Грецию не возвращался с начала прошлого века, — отмахнулся он и тут же издал нервный смешок. — Ну, еще не наступившего двадцатого. Тризин вообще такое мелкое поселение. Ты знал, что раньше эта местность называлась Дамалас, а кроме одной церкви и продовольственного магазина ничего не было. — Сомневаюсь, что сейчас церковь станет нашим ориентиром. Бесконечно хрипя, Мёрфи прислонился к сухому стволу вяза в слабой попытке отдышаться. От неудобной обуви ступни распухли и раскраснелись. День близился к полудню, солнце изрядно припекало. Пот щипал глаза, стекал каплями по лбу, вызывая новый приступ чесотки во всем теле. Пейзажи угнетали своей однотипностью. Одни деревья и ни одного намека на самую бедную из деревень или примитивные предметы быта. — Спросим у местных, — предложил Эдриан, вытирая рукавом выступивший на лице пот. Серая сорочка сплошь влажная облепила спину. — Я бы посмотрел, как ты собираешься это сделать. Ты хоть догадываешься, как паршиво выглядишь со стороны? Я бы первым повел тебя на костёр. Эдриан беззлобно засмеялся, ободрал несколько еще зеленых листьев и размял в руке. Впервые с момента пробуждения вся сложившаяся ситуация показалась ему забавной. Ему предстояло учиться понимать этих незнакомых, не смыслящих ни в чём людей, прикидываться одним из них и не угодить на костер. В буквальном смысле. — Греки не прислуживали святой инквизиции. — Как скажешь. В продолжительном молчании мысли плавились, увязали на определенной точке — осознания безнадежности их положения, и становилось по-особенному тошно. Путь до склона, открывающего вид на залив, занял около двух с половиной часов. За этот короткий срок Эдриан сломал больше десятка сухих веток, бессмысленно колотя вырастающие на глазах кусты. — Мёрфи, — Ньюман резко обернулся назад, удостоверяясь, что спутник не остановился где-то в полумиле от него. — Нам надо поговорить. — От разговоров дыхание собьется. Лучше стихи читай. Ты же ходил в драмкружок. — Голова кругом идёт, — несколько стыдливо признался Эдриан, отломав очередную ветку. Смутные приятные воспоминания о жизни в бойскаутском лагере теперь казались лживыми. Ничего в выживании веселого не было, а от бессилия можно было свихнуться. — Да и я хотел извиниться. — Не начинай, блядь, прошу, — Мёрфи злостно пнул очередной острый камешек в сторону, и устало присел на корточки. — Вот эти пустые разговоры, пожалуйста, оставь для своей многочисленной семьи. Я душил Персефону, а ты меня ударил — все справедливо. Надо было эту суку вывести на чистую воду, а не кидаться сразу. Но уже так похуй, ты не представляешь. — А я и не об этом. Вторя его движением, он опустился на землю, прислоняясь спиной к шершавой древесной коре. Горькие слова раскаяния свербели где-то в горле, нуждаясь в высвобождении. Запрокинув голову, Эдриан возвел глаза к небу, точно в молитве. Сквозь плотно прилегающие друг к дружке кроны деревьев все ещё пробирались изворотливые солнечные лучи. Устало упав на спину, Мёрфи закатил рукава сорочки и приложил к разгоряченному лбу. — Валяй, — равнодушно хмыкнул он, подавляя слабый прилив злости. — Но учти, я еще прощаться не собираюсь. — Я очень виноват перед тобой и не перебивай. Здесь и вмешательство в твою жизнь, отношения, бесчисленные манипуляции привязанностями. Мы все ответственны перед тобой и… — Ньюман запнулся, сокрушенно покачал головой и прикрыл глаза, не решаясь взглянуть перед собой. — Я думал, что любил её, но когда все случилось… даже не подумал о её спасении. Я струсил. Пиздец как струсил, думая только о побеге, слепо веря, что мать справится. Мне стыдно даже в глаза тебе смотреть. — Так не смотри, — не повышая голоса, ответил он тоном, исключающим возможность развития темы. Повисло неловкое молчание. Где-то вдали закричали птицы, легкий порыв ветра зашевелил древесные кроны. Эдриан как никогда остро ощущал себя провинившимся юнцом, чьи шалости зашли слишком далеко. Не мудрено, что по окончанию, — он не переставал верить в неизвестный благоприятный исход, — они не обмолвятся и словом. Было бы куда лучше услышать гневную тираду, различить какие-то эмоции, дать возможность выпустить пар. В гнетущей тишине Мёрфи выпрямился, стянул через голову сорочку и обмотал на поясе, затем поднял брошенную на землю карту и кивком головы приказал идти дальше. Оставив позади и глубокую синеву еще не существовавшего на картах залива, и очертания полуострова, спустя часов тринадцать, показавшихся вечностью, они остановились неподалёку от современной Коринфии. Вечерело. Безмятежные, сотканные из тонкого шёлка, облака рассеивались и на небосводе блеснули первые звёзды. — В этих местах может быть небезопасно, — впервые заговорил Эдриан, крепче запахивая плащ. С наступлением темноты мягкий и теплый вечерний воздух, нежно ласкавший лицо куда-то исчез. — Если мы, в самом деле, прошли половину пути, то к следующему вечеру, думаю, зайдем в Афины. — Я смотрю, ты иллюзий не питаешь, — хмыкнул Мёрфи, сгребая опавшие сухие листья в одну кучу. — В каком смысле? — Всё еще веришь в то, что нам удастся справиться с твоим грозным родственничком. В этом, конечно, весь ты, но я бы примирился с необратимой судьбой. — Так питаю иллюзии или нет? — Не цепляйся к словам, Эдриан. Мы оба прекрасно понимаем, что Мойры и пойдут на уступки, но потребуют плату за каждый свой шаг и вообще, — он лениво перевернулся на бок, пытаясь разглядеть в кромешной тьме очертания лица старого друга, — что об этом говорить. Мне смерть и без чудного хаоса предсказали, — в последние слова Мёрфи попытался вложить как можно больше безразличия и беспечности. — Я вот смирился. — Врёшь. Эдриан не стал уточнять лживость определенных слов или всей этой гнусной и почти-что-бравой тирады, которую Мёрфи любил повторять снова и снова, будто бы убеждая самого себя в достоверности сказанного. С третьего или четвёртого раза верить в подобное становилось легче и действовало не хуже мантры. Ньюман знал его всю свою долгую, временами безрадостную жизнь, которую проще было бы заменить словом «существование». Каждый день приходилось просыпаться собой, и вечность оборачивалась проклятьем, не имеющим ничего общего с бесценным даром. Знакомые и дорогие ему люди умирали, рождались и снова умирали, крутились, облагораживали быт и, в конечном счете, прикладывали голову на смертном одре, печалясь о протекших впустую днях. Все эти размышления могли бы поставить его на одну ступень с философами, чьи труды Эдриан кропотливо изучал на затянутых университетских занятиях, но говорить вслух о том, что уже выпало на его пути, было бы как-то неправильно и заносчиво или напротив высокомерно. Он впутывался в те же сети, что и остальные и выстраивал собственный мирок капитализма, живя и думая одним днём. Еще один месяц позади и это хорошо. Наверное. Может быть. В звонкой тишине думать было сложнее. Прикрывая глаза, Эдриан то и дело подрывался на месте и шелест листьев в полной мере выдавал его беспокойство. Ему казалось, что вот-вот и по плохо протоптанной лошадьми дороге должна проехать машина, до изобретения которой еще ждать устрашающую воображение уйму лет. Чертыхнувшись, он выпрямился и прислонился спиной к сухому стволу раскидистого дуба. Еле заметный ветерок неторопливо покачивал ветви. Закинув руку за голову, Мёрфи бездумно смотрел на небо украшенное мириадами звёзд. — Ночь сегодня безлунная, — тихим голосом подметил он и шумно согнул ногу в колене. — Думаешь, она умерла? — читая его мысли, осторожно спросил Эдриан, зарываясь пальцами в высокую траву. Глупо, конечно, было спрашивать о таком вслух. — Кто знает, — тяжело выдохнув, произнес Мёрфи и свободной рукой потер переносицу. На секунду Эдриану показалось, что тот готов расплакаться в эту же секунду, но голос был ровный и ничуть не выдавал истинных эмоций. — Телефоны же еще не изобрели, не так ли, Эдриан? Ньюман еле заметно улыбнулся на мгновение, забыв, что во тьме вряд ли такое разглядишь. Сон никак не шёл, и ему самому страсть как хотелось поговорить о чём-то отстраненном и не связанном ни с Древней Грецией, которую вряд ли назовут так вслух ведь это реальность этих людей, ни с новыми проблемами, сыплющимся, будто из рога изобилия. Травить старые истории было бы как-то глупо, а потому первое, что пришло ему на ум это задать вопрос о бывшей девушке. Снова. — Вы как-то больно часто стали об этом думать, — усмехнулся Мёрфи и несколько громко цокнул. — Ты, Гефест, Афродита и даже Аида не упустит повода поинтересоваться тяготами моей личной жизни. Очень мило, безусловно, льстит, но уже порядком надоедает. — Это не ответ на мой вопрос. Буркнув что-то себе под нос, он повернулся в его сторону и снова недовольно цокнул. — Что ты хочешь знать? Подробности краткого и скучного романа или…? — Или, — оборвал его Эдриан уверенный, что не готов пока еще слушать грязные словечки в адрес Андреа. Он не мог признаться даже самому себе, задевал ли его факт этих отношений или попросту порочился светлый образ, тлеющий в сознании. — Ты же наверняка спас её, а теперь думаешь удачно или нет. Не поверю, что у тебя, человека тысячи планов, не было идей на этот счёт. Мёрфи тихо засмеялся и очевидно по привычке зачесал волосы назад, заполняя простым жестом паузу в разговоре. — Ты мне определённо льстишь. «Человек тысячи планов», конечно, звучит многообещающе, но я бы добавил «провальных планов», — он несколько раз прокашлялся и нервно почесал руку, испещренную уродливыми шрамами истинного облика. — Я по глупости понадеялся, что Айса в кои-то веки скажет что-то дельное, подумал, что Эрида пустит мне стрелу в сердце или ещё чего выдумает, но с Мариссой, в самом деле, договорился. Бойня бы в любом случае началась, а мы как всегда в заднице. Одного бы Пирса хватило, чтоб сравнять нашу армию с землей. — Уж кто-кто, а ты точно не веришь в наш потенциал, — съязвил Эдриан и обломал несколько травинок, покручивая тонкие стебельки между пальцев. — Какой потенциал, Эдриан. Не смеши. — Тогда чего ж ты с Сибил не остался? Вы же вполне дополняли друг друга. Ты ненавидишь Олимп, она ненавидит всех вокруг — идеальный тандем. — Вот поэтому и не остался, — хмыкнул Мёрфи, сплюнув в сторону. При свете дня на том месте обязательно бы показался росток аконита. — Должно же быть в жизни что-то светлое. Ну, не знаю, надежда, к примеру. — И это «светлое» оказывается Артемида. Кровожадная богиня охоты. Интересный, конечно, у тебя ход мыслей. — Ревнуешь? Задай этот вопрос снова, и я отвечу, что самое светлое в моей жизни это ты, мой дорогой друг. — Боже правый, оставь эти заигрывания для Антероса, — Ньюман закатил глаза, невольно подмечая, что ночь и в самом деле безлунная. — Я не ревную, нет. Просто не понимаю, почему ты так всегда рвался к той, которая тебя и за человека то не считала. Во всех смыслах этого слова. Мёрфи оставил эту едкую реплику без комментариев, и Эдриан на минуту решил, что тот обиделся на столь глупое замечание, а потому попытался отвлечься бессмысленной болтовней о холодной ночи, но было уже поздно, разговор не клеился. Тьма постепенно рассеивалась, но до восхода солнца было еще далеко. Некоторые предметы вокруг вновь приобрели смутные очертания, и то, что Эдриан воспринял за большой валун, оказалось лениво покачивающимся кустом. Где-то вдали сквозь шелест листвы различалось одинокое пение безымянной птицы. — Не знаю, когда рассветет, — отстраненно прохрипел Мёрфи и перевернулся на бок. — Так что поспи немного. В дороге с этим будет туго. Согласно промычав, Эдриан сильнее сцепил руки на груди, надеясь, что так будет хоть немного теплее, и прикрыл глаза. Слишком много событий выдалось за этот сентябрь, если, конечно, сейчас все еще действовали законы природы и времён года. Прежнее возбуждение и впечатления от нового, чудного мира приутихло и послышалось чужое мерное дыхание. Не решаясь еще раз распахнуть глаза и попасться в собственную ловушку бодрости, Ньюман попытался представить прошлое, например, общую поездку, где все казалось непринужденным, легким и полыхало надеждой. Какое глупое слово — «надежда».