Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
Тяжелые полы платья щедро смоченные морской пеной липли к хрупким щиколоткам, пока ступни утопали в вязком песке. В узловатых пальцах зажата средних размеров ракушка, нашептывающая песню моря, пришедшая на смену серебряным остриям ножниц. Запах шалфея и ладана, а на белоснежной шее едва заметный шрам от серпа — Айса.
Мёрфи на выдохе назвал ее имя, скалясь, крепче сжимая в ладони осколок диадемы.
— Полагаю, ты ожидал кого-то другого, — лениво протянула она и оправила край иноземного платья, сотканного из предрассветных сумерек и слез заблудившихся путников. Алмазная россыпь больно печально поблескивала на рукавах и пышной груди. — Ваши премилые прощания почти тронули меня, Цербер. Неужели ты смирился с неминуемой смертью?
— А ты? — спрятав диадему в карман, пожал плечами Мёрфи, вглядываясь в лукаво поблескивающие глаза смерти. — Всепоглощающий Хаос тебе только на радость? И зрение вернула, и выглядишь лучше обычного. Только где-то ножницы потеряла.
— Укоротить твой длинный язык силы хватит, — недовольно цокнув, Айса завершила бессмысленный обмен колкостями и сцепила руки на груди. Сквозь тонкую кожу просвечивались синие реки вен. — Я не за этим пришла.
— Чего тогда?
— Повидаться? — неуверенно предположила Мойра и по привычке хотела было дотронуться до ножниц.
Тщетно. — Разве я не могу попросить встречи со своим старым другом?
— Так проси, — хмыкнул Мёрфи, — меня только не впутывай в свои развлечения. У меня уйма дел.
— Даже потеряв власть, Аида не утратила способность раздавать указания? Занятно. Ты все еще надеешься спасти свою подружку? Лучше бы подумал о себе.
— Нечего тут думать, золотце. Руби на корню, если пришла рассчитаться со мной.
— Бедный, бедный Цербер, — Айса тихо зашелестела складками платья, одаривая жалостливой улыбкой. Обветренная узкая ладошка коснулась зудящих предплечий, невесомо очерчивая острым ноготком сочащиеся шрамы. — Мы и без этих формальностей квиты, но, помни, мое предложение все еще в силе. Из нас бы вышла неплохая команда.
— Не заинтересован, — Мёрфи брезгливо стряхнул жар чужой кожи, недовольно хмурясь. — Что-то еще?
Айса равнодушно повела плечами, возведя глаза к небу — алый закат разлился по некогда голубому своду, смягчая прежние насыщенные краски. Было в этом что-то из вечности, той самой, в которой он попрощался с человеческой жизнью и оставил последний сожженный мост позади.
— Эта твоя подруга, Артемида, как и всегда не осведомлена, — кончиками пальцев Мойра подтянула рукав сорочки, оглядывая полосы свежих ран. — Не знающими куда легче манипулировать, верно?
— Весьма.
— Ты же направляешься в кузницу починить игрушку? Сопроводи меня в город. В последний раз.
— Подзабыла дорогу?
— Не хочу видеть людей. Они вызывают у меня отвращение.
— Знакомо.
Айса глупо улыбнулась и осторожно опустилась на колени, подбирая очередную спиральную ракушку. Крупицы песка тонким слоем украсили шершавое основание, забиваясь в завитки. Мойра бережно обмакнула раковину в воду и бережно поднесла к голове, не решаясь поднести к ушам. Старая и глупая сказка, о скрытых в примитивном шуме тайнах моря.
— И все же, — Айса усмехнулась под нос и ребячески перехватила его под локоть, — почему ты так категорично настроен к моему предложению? Чего тебе стоило согласиться? Это бы облегчило твои заботы. Вместе мы смогли бы противостоять и твоему собачьему воплощению, и неминуемому краху обеих сторон. Неужели гордыня?
— Айса, — вымученно выдохнул Мёрфи и крепко зажмурился, поджав обветренные губы. — Дело не в гордыне или старых клятвах. Я просто не хочу. Раньше я боялся смерти, а после страстно желал прекратить многовековую агонию; я опасался и слово сказать госпоже или ее отпрыску, пока пустые споры не стали частью рутины. У меня не осталось ничего — ни любви, ни страха, ни боли. Все, что делало меня человеком или его подобием навсегда потеряло свою значимость. Теперь я хочу одного — поставить точку. Вечность больше ни к чему.
Она внимательно выслушала его, покачала головой и лукаво приподняла уголок рта. В глазах плескалась плохо скрываемая насмешка. Выдержав таинственную, напускную паузу Мойра глупо сморщила нос и снова покачала головой:
— Ты лжешь, Цербер. И мне, и Богам, но в первую очередь самому себе.
— Может быть, — уклончиво согласился Мёрфи и осторожно перенял из цепких рук ракушку, повторяя глупые движения. Приглушенный шум прибоя ласково обжег слух. Одинокая капля воды скользнула по разгоряченной солоноватой коже.
— Чего же ты тогда суетишься? Ты же умрешь.
Вяло усмехнувшись, одними губами он вынес последний вердикт, в котором так долго убеждал самого себя:
— Я ни о чем не жалею.
На окраине беспокойного города вечер был тих и этим особенно изумителен. Золотистые борозды вспаханных полей, поблескивающая в лучах закатного солнца паутина на ветвях яблони и первая загоревшаяся звезда, исполненная надежд.
Полуразрушенная кузня ничем не отличалась от смутных воспоминаний прошлого. Жар витал в воздухе, смешиваясь с удушливым душком потного тела и раскаленного металла. Пропитанные пятнами крови лоскуты ткани, устилали потертый стол, конкурируя с ветхими листами пергамента, испещренными схемами. Склонившись над наковальней, демонстрируя аккуратно очерченный горб, Гефест вертел в мозолистой руке клещи.
Морщась от смрада, Мёрфи небрежно промокнул пот со лба. Неподалеку от наковальни покоился ящик Пандоры, укрытый от непрошенных гостей овечьей шкурой.
— Здравствуй, уродец, — вместо приветствия прохрипел Цербер, прочищая горло.
Гефест нервно дернулся, крепче вцепившись в рукоятку клещей, но тут же расслабился. На добродушном, раскрасневшемся лице промелькнула тень улыбки.
— А, это ты, — хмыкнул он, расправляя затекшие от многочасовой работы плечи. — Пожал бы твою руку, но, воздержусь. Давно на себя в зеркало смотрел?
— Предпочитаю искать красоту в глазах смотрящего, — парировал Мёрфи, прислонившись к колонне. — Полагаю, что преподобный Эдриан тебя уже известил.
— Не так давно отправился домой.
— Надо же, — безучастно кивнул он и покосился на ящик Пандоры. — Сувенир на память?
— Не делай вид, что не знаком с умопомрачительным планом хозяйки.
Отложив в сторону клещи, Гефест вытянул из кармана фартука новый платок и вытер бисерины пота со лба. Тонкий слой пыли залег в складки неприметных с первого взгляда морщин, забился грязью под коротко стриженные ногти коротких мясистых пальцев.
— Я тебе новую игрушку принес.
Мёрфи любовно покрутил в руке осколок диадемы и вытянул из кармана увесистый шелковый узелок. Сдвинув в сторону пергамент, он аккуратно поддел край ленты, высыпав на деревянную поверхность осколки кристаллов. В отсвете печей зловещий блеск порождения Тартара ничуть не отличался от губки раскаленных клещевин.
Неуклюже отряхнув ладони о фартук, Гефест грузно захромал в сторону стола. Правая нога, поддерживаемая незамысловатой конструкцией, вблизи выглядела совсем худо. Вены на ступнях уродливо вздулись. Он обошел стол, бегло осматривая пустующие горизонтальные поверхности и едва задел скифос. Желтоватая вода облизнула сколотые стенки и выплеснулась на пол.
Избавив друг друга от неуместных комментариев, Гефест ограничился недовольным кряхтением, растирая мутную лужу тонкой подошвой сандалия на здоровой ноге.
— Здесь есть чистая вода, — неуверенно предложил он, кивком головы указывая на кратер и киаф в другом углу кузни. — Можешь умыться. Видок у тебя, по правде говоря, на редкость паршивый, Мёрфи.
Оскалившись, Цербер хотел было напомнить о жалкой пародии протеза на правой ноге, но покорно кивнул, уловив собственное отражение в ручном зеркале, криво подвешенном на ржавой цепи. То, что казалось ему уродством в слабом свете факелов приобрело еще худший оттенок. Тени под глазами стали ярче, а глаза болезненно поблескивали точно при простуде. Кожа на носу предательски раскраснелась.
Устало приподняв киаф, он поочередно плеснул на ладони нагретую жаром кузни воду, растер грязь по коже и нелепо смочил лицо, сплевывая в сторону.
— Еще остались ячменные лепешки, — с толикой заботы добавил Гефест, шелестя листами пергамента. — Афродита принесла. Она весь день была в городе.
Мёрфи тихо усмехнулся. Неприхотливый быт почему-то не задевал прежнее самолюбие, не заставлял скулить о прошлых днях и завтраках с собой в многочисленных американских стрит-фудах. Напротив, притуплял воспоминания, без укора напоминая об истинном происхождении.
С момента пробуждения он не задумывался о чувстве голода, перебиваясь то дикими ягодами, то листьями амброзии, то еще черт-пойми-чем, что отыскивал острым взглядом бывший бойскаут в лице Ньюмана.
Подрагивающими от усталости пальцами, Мёрфи разломил предложенный ужин, обмокнув еще мягкий ломоть хлеба в оливковое масло и чуть поморщившись, принялся медленно пережевывать.
Тяжелые ножки стула скрипнули по каменному полу. Гефест с видом заправского хирурга разложил на шелковом платке несколько инструментов и облачился в потертые кожаные перчатки, что доходили ему до самых локтей.
— Эти стекляшки прямиком из Тартара. На твоем месте я бы так не склонялся над ними.
— Занятно, — согласился Гефест, бережно захватив кристалл острием пинцета. — Ты только забыл, что я кузнец, а не ювелир. Диадему, может, еще удастся починить, но прежних свойств можешь не ждать. Я удивлен, что этот артефакт не разрушился с открытием врат, — отложив в сторону инструмент, он аккуратно приподнял уцелевший осколок диадемы, прищурив один глаз. — Дай угадаю, Артемида попросила или сам вызвался?
— Какое тебе дело, — огрызнулся Мёрфи, неряшливо вытирая липкие пальцы о край сорочки. — Велено починить.
— Эдриан сказал, что ты не в настроении, — продолжил Гефест, возвращаясь к кристаллам. — На хаос списывать, думаю, бессмысленно. В наш последний разговор ты не отличался дружелюбием, хотя, стой, ты никогда не отличался добротой и человеколюбием.
— Человеколюбием, — чуть ли не по слогам повторил Цербер, усмехнулся и лениво присел на край свободного стола. — Пусть это будет особый заказ, уродец. Мне это важно.
Гефест беззлобно засмеялся, потешаясь над столь ребяческим оскорблением, которое он и не воспринимал за таковое и согласно кивнул. В непродолжительном молчании крепла неловкость, что тщательно скрывалась за враждебностью. Мёрфи не мог разобраться ни в отношениях, связывающих его с маленькой группкой олимпийцев, ни в том, насколько сильно хотел поддерживать с ними связь. В недалеком прошлом, что уже с трудом поворачивался язык назвать будущим это было в порядке вещей. Он приезжал в автомастерскую, лебезил перед партнером Аиды — бледным широкоплечим Леоном и завязывал непродолжительный разговор с простодушным Маршаллом, обговаривая незначительные поручения. Тогда не было удушливого чувства неравенства, тень иерархии и принижения прислужников практически сошла на нет. Ведь в современном мире он мог гордо назвать себя ассистентом, помощником, правой рукой и подкинуть несколько новомодных терминов, укрепляющих положение не последнего человека известного в узких кругах.
Теперь же Мёрфи стоило титанических усилий удерживать эту грань равнодушия, в котором он так усиленно уверял проницательную Мойру, и острого чувства несправедливости и отвращения к окружающему миру. Ему претила мысль возвращения к прошлым устоям, хоть ничуть и не пугала скромность быта.
Устало потерев виски, он обратил внимание на хлипкую подставку в центре рабочего стола. В специальной выемке поблескивала небольшой кинжал, рукоятка которого слабо напоминала серп полумесяца.
— Красиво вышло, — подметил Мёрфи, указывая на серебристое лезвие испачканное еще свежими каплями крови. — Уже испробовал в бою?
— Это? — уточнил Гефест и ловко перехватил аккуратную рукоятку, поглаживая большим пальцам полумесяц. — Дельная штука. Оно открывает доступ в самое безопасное место во вселенной — собственные мечты вне времени и пространства. Удобная вещица и как раз подарок для твоей Артемиды.
— Она не моя, — вяло усмехнулся он и подошел ближе, участливо вглядываясь в блеск лезвия. — Первый телепорт и тот придуман на коленке.
— Обижаешь. Эдриан к нему прибегнул для возвращения домой.
— С каких пор ад — самое безопасное место во вселенной?
Гефест равнодушно повел плечами и вернул нож на подставку.
— Я разработал его для Артемиды таким образом, что ей удастся скрыться от хаоса. В качестве преимущества ей будет под силу представить и вернуть умершего. Фантазии как-никак безграничны.
Сдавленно сглотнув, Мёрфи на мгновение встревожил в памяти образ ненавистного Аполлона и тут же одернул себя. Он так и не нашел в себе силы сказать об утрате единственного родственника, взвалившего на себя бремя ответственности в прежнем мире. Может, за прошедшие века они не нашли точек соприкосновения и не стали ближе, но для Андреа брат значил многое.
— Но ведь мечты — не реальность.
Гефест молча кивнул и вернулся к диадеме, подвинув сохранившийся осколок ближе.
— Хочешь попробовать? — Гефест заинтересованно указал на кинжал. — Потребуется немного крови и закрыть глаза. Когда наскучит — подумаешь о хозяйке, Стикс или что для тебя значит ад, и сможешь вернуться
домой.
Хмыкнув, Мёрфи перехватил кинжал и увлеченно покрутил в руке, не касаясь холодного полумесяца.
— Говоришь, капля крови? Больше напоминает фокусы Айсы.
— За все приходится платить, — выдохнул Гефест. — Давай, сожми лезвие крепче, закрой глаза и представь то место, где бы хотел оказаться больше всего на свете.
Мёрфи послушно последовал его советам, ощущая как лезвие нагревалось теплом человеческого тела. Из свежего пореза показались капли густой крови.
— Живых представлять тоже можно? — приоткрыв один глаз, уточнил он. — Это же не переместит их во времени?
— Можно, — кивнул Гефест, одарив лукаво-довольной улыбкой. — Никто не сможет проникнуть в неприступную крепость фантазий без твоего позволения.
Шумно выдохнув, Мёрфи крепко зажмурился и представил единственное место, скорбь по которому охватывала его в прошлом — маленькая квартирка в Нью-Йорке.
Неброская комнатушка, заставленная поддержанной мебелью и уродливыми, выгоревшими на солнце афишами, что раньше украшали фасад закрытого за нерентабельностью «Лоус Кингс» в Бруклине. Из открытого настежь окна доносился гул оживленной улицы, выцветшие и некогда жемчужные занавески мирно покачивались от дуновения ветра.
Он недоверчиво усмехнулся и робко коснулся диванной обивки — безвкусного красного плюша, местами прожженного пеплом. Болезненное чувство тоски по навсегда утраченным годам сжало грудь, отзываясь легким покалывания на подушечках пальцев.
Мёрфи сделал круг по комнате, заглянул в каждый выдвижной ящик, удостоверяясь тому, что каждая вещь осталась на тех же местах, что и в прошлом. Удивительно, как спустя полвека фантазия не подвела ни на йоту, воскрешая все то, что казалось бы похоронено под развалинами некогда темно-кирпичного дома. В современном Нью-Йорке на этом месте, кажется, сконструирован бизнес-центр.
Нервно облизнув губы, он посмотрел на трепещущую секундную стрелку часов, замершую на полустертом делении тридцать восемь. За спиной послышались мягкие девичьи шаги. Замешкавшись, Мёрфи несколько стыдливо обернулся и расплылся в глупой улыбке, нерешительно вскидывая руки в знак приветствия.
— Ты сегодня рано, — прошептала она, утыкаясь носом куда-то в шею. — Я и не думала, что ты придешь, если честно.
— Так получилось, — хриплым от душащих слез голосом, принялся оправдываться Мёрфи, крепче сжимая худощавое плечо. — Я не думал, что вернусь сюда.
— О, ради всех святых, — на последнем слове девушка вздрогнула и отстранилась. Ее острый подбородок задрожал, а плотно накрашенные красной помадой губы беззвучно зашевелились. По вине незаживающих ранок на уголках рта макияж казался безжалостно испорченным. — Не пугай меня так.
Ее еще не осточертевший, ничуть не скрипучий голос был полон отчаяния и, пожалуй, мольбы. Не веря самому себе, тысячу раз ненавидя и браня собственную сентиментальность и глупость, Мёрфи протянул руку и коснулся ее лица. В самых жутких, тошнотворных сновидениях он делал именно так, упиваясь не столь присутствием девушки, сколько ощущениями, которые когда-то переполняли его.
Мягкая ладошка коснулась его руки, повторяя движения, переполняя простой жест нежностью и трепетом. Короткие, аккуратно подпиленные ногти не имеющие ничего общего с клюющими и черными когтями из настоящего. Хлопая густо накрашенными ресницами, она смотрела на него пустыми глазами полными обожания, приручая всех внутренних демонов, впивающихся клыками в душу.
Мерфи завороженно скользил по ее лицу и с каждой секундой, проведенной в иллюзиях, ненавидел себя почти так же сильно, как ее. Сейчас он предавал не только Андреа или Аиду, а самого себя и убеждения. Даже после всего, что она сделала после и то, какой ценой расплатился он сам, какая-то ничтожная, ущербная часть жаждала воскрешения этих моментов, где ему удавалось почувствовать себя
дома.
—
Сивилла.
Тонкие губы дрогнули в улыбке, иссиня-черная прядь упала на лицо, а в аккуратной мочке уха блеснул полумесяц.
— Мне больше нравится, когда ты зовешь меня Сибил.
Изменник, предатель, дрянь. Изменник, предатель, дрянь.
Изменник…
Мёрфи опустил руки, крепче сжал кулаки, пытаясь заглушить череду оскорблений, вертящихся на языке. Старые паркетные доски скрипели под тяжестью тела. Сивилла с прежней нежностью улыбнулась и плавно прошла на крохотную кухню, выкладывая скромный набор продуктов на керамическую поверхность. Застиранный летний сарафан болтался на загорелых плечах, тонкие бретели совсем износились и норовили вот-вот соскользнуть вниз.
Она говорила о чем-то возвышенном, о последней выставке, скором закрытии убыточного «Лоус Кингс» и о том, что неплохо было бы посетить какой-нибудь концерт симфонической музыки. Когда-то его умиляли подобные речи. Мёрфи не приходилось извиняться за свое происхождение, ходить понурив голову и думать, что скажут другие о таком союзе. Они были отвергнутыми обществом, униженные теми, кто дорвался до власти или носил корону по праву рождения.
И Аида знала это, умело крутила двумя блеклыми фигурами на огромном игровом поле, выбирая откуда нанести сокрушительный удар по противнику. Ей претила сама мысль о чужих чувствах и привязанностях, ведь о них не могло быть и речи, если дело касалось Пирса и остальных.
Мёрфи беспокойно измерил комнату шагами, заглянул за тонкую занавеску, убеждаясь, что пейзаж полностью соответствовал воспоминаниям. Даже полная дама с глуповатым шпицем чинно прогуливалась по пыльному тротуару, пока ручки маленькой кожаной сумочки впивались в лоснящуюся от пота руку. Мир вокруг до боли был осязаем и ясен, и этим доводил до сумасшествия. С каждой минутой проведенной в сладких фантазиях ему казалось, что хаоса и бесконечной неразберихи попросту никогда не существовало. Он старался закрыться от тихих, мучительных речей Андреа о любви и мифическом «мы», позволяя ласковой волне поглощать с головой, заполняя призрачное «сейчас» образами, вереницами мечты.
Стены квартиры казалось увеличились вдвое, превращаясь в высокую крепость, укромное место вокруг которого бушевала битва хаоса и обозленных друг на друга божков.
Сибил ловкими движениями мариновала стейк, предварительно чиркнув спичкой у конфорки повидавшей газовой плиты. Незнакомая и ничуть не похожая на себя из настоящего, словно застывшая во времени, навеки поселившаяся в его черством сердце. Мерфи старался отвечать складно, впервые за много лет боясь обидеть грубостью и привычными колкостями, подбирая выражения и интонацию, и вслушивался в свой голос, не веря, что говорит он сам, а не кто-то другой. Так ли это было в прошлом? Тогда не было нужды задумываться над каждым произнесенным словом, первостепенная задача втереться в доверие ушла в сторону, переминалась с ноги на ногу за кулисами вечной театральной сцены жизни. Лживые слова обжигали язык, смешивались, спотыкались друг об дружку, путались в сплетениях лжи. Правда была безнадежной, лишенной всякого просвета и веры в лучшее. Где-то за чертой фантазии ожидала Андреа. Обманутая, укутанная пустыми обещаниями и преисполненная яркой решительности.
Андреа.
Сердце болезненно сжалось, шрамы на предплечьях вновь дали о себе знать. Каким бы хорошим и приятным глазу не был этот мир, он не существовал более. Пора было прощаться с иллюзиями.
Стиснув зубы, Мёрфи осторожно приблизился к хрупкой фигуре Сибил и неуверенно устроил изуродованные руки на загорелых плечах. Она любовно потерлась щекой о его ладонь и снова заговорила о чем-то монотонно-убаюкивающим голосом.
— Я больше никогда не приду, Сивилла.
Сибил резко обернулась, полумесяцы в ушах тревожно закачались в такт. Ее карие глаза удивленно распахнулись, склеенные от обилия туши ресницы показались комичными.
—
Что ты такое говоришь, дорогой? — вечное обращение вынудило поморщиться, словно от боли. Острый подбородок снова задрожал. —
Что-то случилось?
—
Помнишь, я говорил, что Аида впутала меня в свои игрища? Ты посоветовала поддаться, плыть по течению и не задумываться над чувствами других. Я тебя послушал, — на одном дыхании произнес Цербер, чувствуя, как горло сдавило мозолистой рукой правды, —
и использовал.
—
Но… — она глупо завертела головой и учащенно заморгала, отгоняя неугодные слова. —
Почему ты не сказал, что речь шла обо мне? Почему ты притворялся? Столько времени… — ее голос перешел на шепот, а глаза бегло исследовали комнату за его спиной, стараясь удержаться на любом предмете. —
Столько времени ты лгал мне, говорил, что устал от распоряжений и гонений, бегом за этой девчонкой; говорил, что в ней нет ничего особенного…
—
Я просто вел игру. Уж ты должна понимать, что в этом деле не обходится без проигравших. Прости.
Сибил тихо усмехнулась под нос, устало прикрывая глаза. Отчаяние сменилось напускным весельем и кривым оскалом. С грохотом опустив нож на разделочную поверхность, она уверенно вскинула голову, сведя тонкие брови к переносице.
—
Однажды ты приползешь ко мне на коленях, Цербер, — привычная интонация вытеснила шепот и мольбу, —
истекая кровью, плача, через всю Америку ты вернешься ко мне и будешь умолять о спасении и помощи. Ты можешь смеяться сейчас, забыть об этом на долгие годы своей жалкой, убогой жизни вечного прислужника, но, клянусь, что уничтожу тебя и все, что тебе дорого.
Цербер согласно кивнул, оправил полы пиджака и обернулся у самой двери, бросив через плечо ничтожное:
—
В мечтах, Сибил, в мечтах.
Он хотел повторить ей слово в слово то, что сказал тогда; о чем жалел спустя годы, думая, что можно быть осторожным в высказываниях, прокручивая этот несчастный эпизод снова и снова. Этот момент повторить уже не удастся, а прощение просить бессмысленно. Слишком много воды утекло, кануло, как любил повторять, в Лету.
А теперь здесь, в своих фантазиях, последнем безопасном пристанище, Мёрфи стыдливо переминался с ноги на ногу, надеясь, что навсегда избавится от угрызений совести.
Сибил продолжала готовить, говорить о кинотеатре, терлась мягкой щекой о его ладонь. Он наклонился ближе, попытался воскресить запах излюбленных духов — кажется, предпочтение всегда отдавалось розам, — и плотно сомкнув губы, невесомо коснулся ее затылка, зарываясь носом в волосы.
— Ты не заслужила этого, Сивилла. Прости меня.
Мёрфи крепко зажмурился и сделал шаг назад, взывая к воспоминаниям.
Ад, Аида, Ньюманы. Ад, Аида, Ньюманы. Ад, Фабиан, порки, Ньюманы.
Госпожа, Стикс, Тартар.
Дом.
***
Засыпать было страшно. В дальнем углу кто-то храпел, соломенный настил шелестел под ногами. Андреа вздрагивала от каждого шороха в пандокее и озиралась в темноте. Обернув ноги в овечью шкуру, она нервно стучала зубами, сильнее кутаясь в чужую накидку, хранившую воспоминания о шершавых, заботливых руках. Стоило закрыть глаза и в памяти всплывали неугодные моменты высвобождения Кроноса и смерть Диониса. Андреа не могла избавиться от навязчивых мыслей о брате, упоминания которого тщательно избегала и Афродита, и Мёрфи. Возможно, что его местонахождение попросту неизвестно никому из них, и Том сновал под пологом леса, выкрикивая имена родных, в надежде быть услышанным.
От этой мысли стало совсем тошно.
Перевернувшись на спину, она покосилась в щель между ставнями, вглядываясь в тонкую полоску светлеющего неба. Холодный полумесяц и несколько блеклых звезд вытеснялись солнечным заревом. Новый день неумолимо набирал свою силу, мир за ночь не переменился.
И это было к лучшему.
Минуя рыночные площади, неуверенная озираясь, словно ребенок, оставленный родителями на детской площадке, Андреа плелась сквозь оглушительный поток звуков чужого языка, смеха, криков и всего, что составляло привычный уклад жизни чудных, примитивных людей. Она слышала вокруг себя только шум — крики непоседливых детей, возгласы беспечных незнакомцев и печально улыбалась в ответ, не находя толкования тому, что говорили ей вслед.
Не находя слов и сил влиться в то, что могло стать уже завтра привычным, Андреа брела к черте города, одиноко стоящей кузне, откуда доносились удары молота. Она обернулась лишь раз — босые, перепачканные дорожной пылью мальчишки остались вдали, размахивая палками за неимением настоящего оружия. Безмятежное солнце, окруженное золотым светом, мирно поблескивало над их головами, а небо со своей синевой было таким же как и в Нью-Йорке пару дней назад. Шелест листьев, безучастные деревья и умиротворенная ковыль-трава — жизнь продолжалась, но отравляющее чувство глухой ярости ко всему, раскаленным металлом разливалось по телу. Словно она одна была проклята и обречена на гибель в безымянной могиле, которой суждено стать последним пристанищем и домом.
Кузница ни чуть не отличалась от той, что скрывалась за сладкой дымкой эфира в заброшенном здании Нью-Йорка. Разве что в настоящей оказалось невыносимо жарко и на всю округу раздавался характерный звон молота. Сгорбившись у заготовки, Гефест бесконечно жестикулируя и скалясь, отдавал поручения незнакомому, розовощекому юноше, крепко зажимавшему в руке молот. Наблюдать за подобной работой было по меньшей мере странно, но Андреа не могла выдавить из себя и звука, продолжая смущенно переминаться с ноги на ногу у распахнутых дверей, в надежде быть замеченной.
— Можно? — не выдержав, она спасительно прокашлялась, словно это могло заглушить гомон, и натянуто улыбнулась, комкая пальцами ткань собственного одеяния.
Юноша вздрогнул — до этого он не замечал присутствия чужака, — удар молота пришелся в сторону от намеченного места. Недовольно цокнув, чудом сдерживая поток брани, Гефест повернул голову в ее сторону, но тут же расслабленно улыбнулся.
— Все, ступай, — обратился он к молотобойцу, — и принеси воды.
Не расставаясь с молотом, незнакомец промычал что-то нечленораздельное и неуклюже перехватил свободной рукой изрядно затертый скифос. Проводя его взглядом. Гефест беззлобно усмехнулся и выпрямился, сложив длинные руки над головой.
— Ну здравствуй, Артемида, — он решился назвать ее имя аккурат в тот момент, когда шаги помощника стихли. — Проходи, присаживайся, не стой в стороне. Знаешь, ты разминулась со своим блудным бойфрендом.
— Какой он мне бойфренд, — хмыкнула Андреа, расстегивая жаркую накидку. — Афродита сказала, что ты хотел увидеться со мной.
— Да, хотел. Нам надо будет поговорить кое о чем.
— Например? — робкими шажками она пересекла комнату, оглядываясь вокруг. Грязные меховые накидки на кривых табуретах показались ей комичными. — О ритуале или о том, куда катится этот мир?
Гефест неожиданно засмеялся грудным голосом.
— Одна ночь на постоялом дворе заставила познать весь ужас экзистенциального кризиса? Или это сказывается временное помутнение сознания? Не переживай, я все расскажу, — небрежно набрав в ладони воды, он смочил лицо и шаркающими шагами направился к столу. — У меня есть подарок для тебя.
— Твоя нога… — изумленно прошептала Андреа и тут же одернула себя, приложив руку к губам. — Прости, пожалуйста, я не это хотела сказать. Просто… Я не знала.
— И никогда не видела меня без брюк. Бывает, — усмехнулся Гефест, отмахиваясь, будто бы это было чем-то незначительным. — Но должен заметить, что по сравнению с Мерфи я выгляжу куда презентабельней.
— Что значит «по сравнению с Мёрфи»?
— Язык мой — враг мой, — сокрушенно пробормотал он. — Я не должен был этого говорить.
— Объяснись. Из него я не могу и слова вытянуть.
— Да, старина Мёрфи тот еще болтун и любитель поговорить о своей жизни. Дело в том, что Аида…
— Ты хочешь поговорить об Аиде? — рявкнула она, чувствуя, как прежняя усталость отступила. Еще не озвученные, но в глубине души известные ответы лежали перед ней на поверхности, но слепая вера в пустые слова оказалась сильнее.
— Тебе ведь уже известно, что надвигается новая угроза, и речь вовсе не о перипетиях Олимпа и Новых…
— Да-да, — перебила Андреа, — хаос и Кронос, Кронос и хаос. Всепоглощающий, неудержимый, разрушающий. Из ваших разговоров это только глупый не понял.
— Артемида… — вымученно улыбнулся Гефест и смерил ее осуждающим взглядом. — По вине хаоса Аида потеряла зрение и больше не имеет прежней власти, — добившись нужного эффекта, он тихо хмыкнул и продолжил, — Персефона в заточении, а право управлять Подземным миром в скором времени упадет на плечи Эдриана. Я слабо представляю какие отношения вас связывали в прошлом, но хочу дать тебе один совет… Я говорил уже об этом Эдриану и повторюсь тебе — главная задача ослабить хаос, попытаться сделать Кроноса уязвимым. По одиночке вы перебьете друг друга за считанные минуты, а все, что ты знала, весь твой мир не получит и шанса на существование.
— Предлагаешь объединиться с Сибил? Или подарить браслетик дружбы Эриде?
— Какой же ты еще ребенок, Артемида, — беззлобно засмеялся Гефест, качая головой. — «Новые» это не только ненавистная тобой Сибил или кто-то другой. Вам предоставится еще вечность на выяснение отношений, но ничего не случится, если вы продолжите бессмысленную вражду.
Раздраженно фыркнув, Андреа устало плюхнулась на табурет и поджала ноги. Идея объединить усилия казалась не такой уж и дурной, но покровительственные нотки в голосе Гефеста не вызывали ничего кроме отвращения. Ей нестерпимо по-детски хотелось поспорить с ним, привести аргументы против, пусть другого выхода из сложившейся ситуации, наверное, и не было.
Прошлое высказывание о слепоте Аиды никак не желало укладываться в голове и восприниматься взаправду.
— Подарок, надеюсь, будет лучше совета, — невнятно пробубнила она, чем вызвала новый приступ неуместного смеха собеседника. Не без труда волоча правую ногу, Гефест протянул серебряный кинжал. — Зачем он мне?
— У него есть одно необычное свойство. Оно открывает тебе доступ в самое безопасное место во вселенной — замок твоих собственных фантазий. Тебе предстоит придумать, как оно будет выглядеть. Можешь вернуться куда-то в прошлое или… Тебе решать. Попробуй.
Стыдливо опустив глаза, Андреа благодарно кивнула и бережно взялась за прохладную рукоятку, ощупывая большим пальцем полумесяц. В памяти судорожно скользили образы, воспоминания о сливочного цвета стенах комнаты в родительском доме, вытоптанном ворсе запылившегося ковра и запах тыквенного пирога. Вздрогнув, она учащенно заморгала, смахивая выступившие слезы.
Еще раз.
Собственные фантазии оказались куда скуднее, чем предполагалось. Кидаясь от образа к образу, путаясь в обрывках воспоминаний о медовом песке Санта-Моники и маленьких деревушках Швейцарии, Андреа крепко зажмурилась, воскрешая давно позабытое ощущение покоя и умиротворенности, что сопутствовало в этом месте.
— Церковь? — усмехнулся Гефест, без интереса оглядывая массивные канделябры и наполированные скамьи. — Ты сейчас серьезно? Или руководствуешься вечной сделкой с Богом?
— Разве ты имеешь право быть в моих фантазиях?
— Только один раз, — заверил он. — Не злись. Грядут тяжелые времена, а здесь ты сможешь спрятаться от хаоса, черпать силы и помогать другим.
Согласно кивнув, Андреа еще раз огляделась. Маленькая церковь в Париже была последним пристанищем в тлеющих в памяти сороковых годах. Кажется, неподалеку было и старое кладбище с унесенными временем эпитафиями. Она приходила сюда на пару с Афродитой, когда страх и осознание неизбежного конца прочно осели в мыслях, а монотонное чтение сгорбившегося служителя наполняло надеждой, отгоняя размышления о всякой всячине.
Прежние мечты и вера в будущее рушилась, фальсифицировалась, оставляя за собой бессилие и отчаяние.
Безразличие.
Подрагивающими пальцами, Андреа обвела гладкую спинку скамьи и устало прикрыла глаза. Здесь, в самом деле, можно провести вечность.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — тихо произнесла она, зацепив взгляд за различимые зазоры дощатого пола. — Что же случилось с Мёрфи.
— Ну, — Гефест уклончиво повел плечами, — хаос сыграл с ним злую шутку. Будет лучше, если Цербер сам это покажет. За все ждет расплата, а они с Аидой совершили достаточно непростительных ошибок.
— А ты?
— Я не умаляю своих промахов, но просить прощение никогда не поздно.
Нервно дернув себя за прядь волос, Андреа сомкнула губы в тонкую линию и повернулась к нему.
— За что ты извиняешься?
— Не я, — поспешно ответил он и тут же добавил. — Вернее, не только я. Ты достаточно натерпелась от секретов, пусть и мы руководствовались благими побуждениями. Было бы не справедливо обманывать тебя вновь. Мы умираем, а наш последний рубеж — довольствоваться тем коротким временем, что осталось в распоряжении. При встрече Аида скажет, что это не так, что у нас достаточно сил, чтоб сразиться с Кроносом, но… — Гефест тяжело вздохнул и отвел взгляд в сторону, — это неправда. Кому-то суждено погибнуть и, я боюсь, что наша встреча последняя, Артемида.
— Ты не будешь сражаться?
Бессмысленная надежда, что теплилась у края сознания с момента пробуждения, нервный смешок, что происходящее — абсурдная сцена, где совсем скоро обрушится бархатный занавес или прозвучит спасительный клич окончания игры, угасла. Ошибочно утверждение, что не было таких бездн, где не нашлось бы места счастью.
Волна первобытного страха смерти по новой захлестнула ее с головой. Андреа не терпелось подбежать к первому же зеркалу, любому стеклу и вглядываться в свое отражение. Может, следы хаоса уже оставили прощальный поцелуй на ее теле, медленно пробираясь к душе?
Шумно сглотнув, Андреа неуверенно подняла глаза на его отрешенное и несколько умиротворенное лицо, стыдясь того, что не может оказать никакой поддержки, уверить в обратном и глупо отшутиться.
— Мне придется, — согласился Гефест и осторожно коснулся горячей мозолистой ладонью ее щеки. — Но я готов пожертвовать собой во имя идеи, как и Мёрфи. Прости, но будет лучше, если ты узнаешь об этом сразу.
— Он… — Андреа покачала головой, противясь неугодным словам.
Одной и по своей силе губительной фразой Гефест отнял у нее что-то последнее, что, в сущности никогда ей и не принадлежало. Любовь. Воспоминания о глупой неоновой вывеске, просматриваемой из окна съемной квартиры, врезались острием в память. Кэмпбелл почувствовала, как предательски забилось сердце, а глаза подернулись влагой.
Разве такой финал и не был единственным логичным в грязном черновике их истории, что так и не нашла белых страниц счастья?
Страдальчески кривясь, Гефест со всей не присущей нежностью стер выступившие слезы на ее лице и натянуто улыбнулся, смотря на нее из глубин своей беды. Эгоистичный поступок нечего и говорить, но почему-то казался самым верным.
— Мне пора возвращаться, — прохрипел он. — А тебе лучше наведаться к Аиде. Просто подумай о том месте, где бы ты хотела оказаться, — отстранившись, Гефест запустил руку в карман фартука и вытянул небольшой самодельный футляр из шелкового лоскута ткани. — Передай это при встрече и…
— Еще один совет?
— Скорее напоминание, — он осторожно оправил полы ее плаща, перекинув спутанные волосы на одну сторону. —
Ненависть, порожденная властью, навсегда остается в сердцах.
