Воспоминания о будущем

— Ещё раз, — я снова ощущаю боль по всему телу. Сдавливаю челюсти так сильно, что ещё немного- и точно услышу, как зубы превращаются в порошок из-за сильного давления. Но этого не происходит. Моё тело выворачивает в разные стороны на твёрдом тёмно-зелёном кресле, к которому меня приковали с ногами и руками. Даже голову зафиксировали для пущей уверенности. Выгибаюсь дугой, пытаясь высвободиться или сделать хоть что-то, чтобы эта боль прекратилась, но ничего не помогает. Мозги в голове плавятся, из-за большого количества сыворотки мои воспоминания тускнеют с каждым днём всё больше и больше, но я держусь. Всё ещё фиксирую самые важные моменты в моей жизни, стараясь не забывать о том, кто я такая и что здесь делаю. Они не бросили меня. Они обязательно за мной вернутся, нужно лишь подождать. Они ведь уничтожали все подразделения ГИДРЫ один за другим, а это значит, что в какой-то момент они обязательно найдут меня, надо просто ещё немного потерпеть и не сдаваться. — Как проходят испытания? — слышу новый, незнакомый мне голос сквозь шум крови в ушах и настораживаюсь, пытаясь расслышать всё, что здесь будет обсуждаться. Если меня найдут, я должна помнить каждую деталь, чтобы выложить всю информацию против этих чёртовых нацистов. — Есть прогресс? — мужчина лет сорока подходит ко мне, мечущейся зелёными глазами по его лицу, скрытому под медицинской маской, и я скалюсь. То ли от боли, то ли от отвращения. — Совсем небольшой, Herr Müller, — низкорослый мужчина в очках, который часто возле меня ошивался, стал перекладывать бумажки в своих руках и читать какие-то непонятные мне записи. Мозг не хотел воспринимать эту информацию. — Мы продолжаем разрабатывать сыворотку для программы «Зимний Солдат», но пока что результаты слабы. Возможно, это потому, что она девушка, но все её жизненные показатели практически ничем не отличаются от мужских. Она наш первый подопытный, на котором мы проводим так много опытов. Я уверен, что ещё немного времени- и мы сможем перейти к настоящим экспериментам, где будем уже задействовать будущих бойцов, — быстро говорит стоящий рядом учёный и я закрываю глаза, стараясь сфокусироваться на полученной только что информации. Что это за программа «Зимний Солдат»? Почему для неё выбрали именно меня? Что она под собой подразумевает и почему мои воспоминания медленно исчезают, хоть я и стараюсь держать их при себе как можно сильнее. И почему сыворотка настолько болезненная? Что они хотят сделать со мной? Вопросов было так много, что порой мне казалось, будто я схожу с ума. Я не знала, сколько дней или недель провела в этом здании, которое так и не выучила за всё моё пребывание здесь. Обычно врачи выводили меня из палаты- я уже практически не могла двигаться самостоятельно, поэтому меня тащили под руки охранники, предварительно сцепив запястья крепкими наручниками. Ещё бы, я же всё ещё была агентом СНР (Стратегический научный резерв) и могла хорошенько им вмазать, если они хоть пальцем ко мне прикоснутся. Так и было в первые дни моего нахождения здесь, но после бесконечных опытов и попыток стереть мне память тело просто не выдерживало и давало сбой. Я чувствовала, как медленно теряю саму себя. — Я всегда знал, что женский пол ни на что не годен в этой жизни, — насмешливо проговаривает мужчина, и я рвусь вперёд, когда тот наклоняется ко мне поближе. Хочу сорвать с него эту глупую медицинскую маску и разбить его дурацкую башку о металлический стол, стоящий рядом, но прикованное тело не даёт мне этого сделать. Мужчина лишь смеётся и говорит что-то на немецком, а я его не понимаю. Дискриминация по половому признаку всегда меня удручала и преследовала всю мою жизнь. Ещё в раннем детстве я мечтала играть в футбол с парнями, лазить по деревьям, играть в догонялки и защищать слабых, но родители мне этого не разрешали. Вместо этого я училась в особой школе для девочек, воспитывалась, как настоящая леди и будущая женщина высшего общества, которой я должна была стать, по мнению родных. Но я не стала. Когда началась Вторая мировая война, я мечтала о том, чтобы работать на благо страны и приносить хоть какую-то пользу. Однажды мои просьбы были услышаны и с тех пор я работала на Стратегический научный резерв как агент по борьбе с ГИДРОЙ. Ирония судьбы, не правда ли? Как говорится: с чем боролась на то и напоролась. — Смелая, да? — всё тот же мужчина смотрит на меня, даже не дёрнувшись от моих действий, и я прям вижу его ухмылку сквозь эту дурацкую медицинскую маску. — Я вижу, что смелая. И очень красивая, между прочим, — он проводит своими мерзкими тёплыми пальцами по моей щеке. Я смотрю на него убийственным взглядом, вскипая внутри от ярости. -Не трогай меня, сука. Не смей даже приближаться ко мне, урод. — На самом деле, Herr Müller, — осторожно начал мужчина в очках и передал бумаги своему «старшему» товарищу, — девушка не такая уж и бесполезная, как вы сказали, — смотрит испуганным взглядом на немца и тот просматривает бумаги не торопясь, слегка кивая, давая понять учёному, что тот может продолжать свою болтовню касательно подопытной. — Дело в том, что её разум практически не поддаётся нашей сыворотке, которая постепенно стирает память у подопытного. В первый раз, когда мы работали с этой сывороткой, наш «пациент» стал забывать большие промежутки из своей жизни практически сразу, но в этом случае… Порой мне кажется, что он уникален. Девушка так отчаянно борется с нашей сывороткой, что та попросту всё никак не начнёт действовать в правильном направлении. — Интересно, очень интересно, — задумчиво проговаривает мужчина в маске и переводит на меня взгляд, рассматривая теперь с интересом, а не нотками похоти, как это было минутой ранее. Отдаёт бумажки назад своему сотруднику и обходит меня по кругу, продолжая пристально рассматривать. И, наконец, снова замирает рядом со мной, стягивая маску с лица. Теперь то я отчётливо вижу твоё лицо, нацистская гнида. Будь уверен, что когда я выберусь отсюда, то обязательно найду тебя и выстрелю в твои паршивые глазёнки. — Пошёл к чёрту…— сквозь боль в горле от криков и избытка воды и еды в организме, шиплю ему в лицо впервые за всё это время, что он здесь находится. Ухмыляется, радушно хлопая в ладоши, — уёбок, — выдавливаю последнее слово и плюю ему прямо в лицо, вызывая у того сначала раздражение, а после снова ухмылку и даже лёгкий смех. — Интересно, очень интересно, — снова повторяет и вытирает своё лицо белым платком, — надо же, я думал ты и не заговоришь никогда. На допросах ты была не очень то сговорчива, — складывает платок обратно и наклоняется ко мне ещё ближе, продолжая ухмыляться. — К твоему сведению, красавица, — подхватывает своими пальцами часть моих тёмно-каштановых волос и накручивает слегка на свой палец, задумчиво следя за своими действиями, — те, кто противятся действию сыворотки с такой яростью как ты, испытывают боль от неё в десять раз больше, понимаешь? Поэтому тебе так больно, я прав? — смотрю на него с ненавистью и отвращением, ведь он действительно был прав и прекрасно знал это и без моего подтверждения. Боль была действительно адской. — Конечно, я прав. Но поверь — это не поможет. Врачи будут и дальше накачивать тебя ею, пока ты окончательно не станешь тем, кто нужен нам и не забудешь всё, что касается твоего прошлого. Я почти чувствую, как в горле образовывается ком и слёзы медленно подступают к глазам, но я вовремя беру себя в руки и не позволяю чувствам взять верх. Эти ублюдки не будут смотреть, как я сдаюсь и медленно умираю внутри от всего происходящего. Они вернутся за мной, я продолжала верить в это так сильно, словно с минуты на минуту боевой отряд ворвётся в эти двери и вытащит меня из их плена, но время шло, а никто так и не появлялся. — Продолжайте испытания, — мужчина резко выпрямляется и уходит, взмахивая рукой, позволяя сотрудникам продолжать работу, — и чтобы эта дамочка прошла все испытания проекта «Зимний Солдат», меня все поняли? Чтобы ни единого воспоминания в её чёртовой башке, потому что от неё всё равно было толку мало, когда мы допрашивали её две недели назад, — и дверь за ним захлопывается, оставляя троих человек в комнате, не включая меня, в полном молчании. Две недели назад? Господи, я нахожусь здесь уже больше двух недель? Не могу в это поверь и пытаюсь повернуть голову вбок, чтобы никто не видел моих слёз в глазах, но из-за ремня на голове не могу этого сделать. Солёные капли все же сбегают из глаз и катятся по бледным щекам, падая на кожаное кресло зелёного цвета. Внутри всё разрывается от боли и обиды. Я была почти уверена, что прошло не больше недели, что мои люди, наш отряд всё ещё был в этих краях и собирался найти меня, но теперь надежда медленно ускользала из моих рук. Я помню те первые дни смазано и очень плохо, когда меня только доставили в это здание ГИДРЫ. Меня пытали днём и ночью, пытаясь выведать всю информацию про СНР и Капитана Америку с его людьми, но я ничего не сказала. Не издала ни звука, пока мою голову окунали под воду, потом клали на лицо мокрое полотенце и лили воду прямо на лицо. И даже тогда, когда по телу прогоняли электрический ток и вкалывали адреналин, чтобы я чувствовала всё как можно ярче. Их пытки не раскрыли моего рта ни на дюйм и ГИДРА спустя несколько дней поняла, что это бесполезно и принялись колоть мне какую-то дрянь, которая стала вызывать амнезию. Я сразу поняла, что происходит, поэтому сопротивлялась сыворотке как могла и вот, посмотрите, к чему это привело. — Ещё раз, — снова эти два слова, которые заставляют моё тело моментально сжаться и заёрзать на месте, пытаясь отгородиться как можно дальше от острой иглы, что пронзает мою руку в очередной раз. Подача сыворотки сменяется периодически: сначала они используют шприц, а потом через время какое-то огромное устройство, куда помещают мою голову и в эти моменты я особенно ощущаю, как моя голова начинает плавиться изнутри. Протирают руку спиртом и вводят препарат. Единственное, что я заметила спустя время, так это то, что регенерация клеток стала быстрее, поэтому отверстий после очередных уколов не оставалось уже через пару минут. Мужчина вводит смесь синего цвета под кожу и я не сдерживаюсь, больше нет. Рот раскрывается от громкого крика, который раздирает мою глотку. Тело снова выворачивает дугой, пытаясь сорвать ремни на руках и ногах, но слышу лишь лязг металлических колец и ничего больше. Мечусь, как птица в клетке и не могу выбраться. Боль. Её так много, что я кричу снова и снова, разрывая глотку собственными воплями и раздирая гланды, из-за чего ощущаю, как голос медленно садится, а горло начинает саднить. Воды никто не предлагает, конечно же. Боль проходит постепенно. Я чувствую, как разум медленно затуманивается, поэтому стараюсь удерживать воспоминания как можно ближе, стараюсь их визуализировать внутри себя со всеми яркими красками и эмоциями, чтобы не забывать даже самые ненужные, казалось бы, детали. Боль постепенно проходит, но лучше не становится. Я снова практически не ощущаю собственных конечностей, поэтому когда голос низкорослого врача в очках кричит «на сегодня достаточно», я расслабляюсь на несколько минут и позволяю себе бесшумно расплакаться, снова. Мышцы болят, а пальцы на руках и ногах мне больше не подвластны. И пока врачи возятся со своими бумажками и наборами для пыток я поднимаю глаза к потолку и вспоминаю. Вспоминаю каждый прожитый момент, вспоминаю все, что было мне дорого за последние двадцать два года моей жизни, начиная с 1921 года и заканчивая сегодняшним днём, каким бы он ни был, 1944 года. Я вспоминаю е г о.

— Смотри, ты улыбаешься, — я опускаю взгляд вниз смущённо, растягивая губы в улыбке, хоть и не собиралась вовсе. Этот человек заставляет меня чувствовать себя особенной, самой важной в этой жизни и я не могу противиться собственным эмоциям и чувствам. — Не так уж и сложно, правда? — он тоже улыбается и тихо смеётся, когда я поднимаю на него свой смущённый взгляд. Ты чёртов засранец, Джеймс. — Не вздумай кому-нибудь об этом сказать, Барнс, — угрожающе шепчу ему в лицо, но все ещё продолжаю улыбаться. Он сидит напротив меня, на своей старенькой кровати в казарме, а я на соседней, свесив ноги в зелёной форменной юбке вниз, слегка покачивая ступнями. Агент Картер сказала, что у меня есть немного свободного времени на сегодня, поэтому я проводила его в 107 пехотном полку, где обычно часто и появлялась по просьбе командира. Вот только теперь я была здесь исключительно ради одного человека, который заставлял меня улыбаться каждый раз, когда я видела его. Былая серьёзность больше не была мне присуща. — Никому, — тихо и мягко шепчет мужчина напротив, подвигаясь ко мне как можно ближе и обхватывает своими руками моё улыбающееся лицо. Вмиг я становлюсь растерянной и улыбка сползает, а сердце начинает биться в два раза быстрее. Что ты делаешь, Барнс? Господи, отодвинься от меня немедленно или…нет, я не могу позволить этому случиться, не в нашем положении. — Ты веришь мне? — он аккуратно поглаживает большими пальцами мои щёки, заглядывая своими глазами в мои, словно пытается сказать мне что-то очень важное, но не решается. Я смотрю на него несколько секунд, прежде чем слегка кивнуть, так и не найдя сил что-нибудь сказать. — Сержант Барнс, — громкий голос мужчины в форме прерывает нас и Джеймс тут же поднимается с койки, отдавая честь своему начальству. Я чувствую, как чужой взгляд прожигает мою спину несколько секунд, прежде чем отвести его в сторону. — Новое задание, выдвигаемся через двадцать минут, — и он уходит, оставив нас вдвоём в неловкой тишине. Я поднимаюсь, поправляя свою юбку и пиджак. Выравниваю спину и вздёргиваю подбородком, все ещё смотря на мужчину напротив снизу вверх. — Ещё увидимся, сержант Барнс, — чётко проговариваю, но все же позволяю себе улыбнуться краешком губ и получаю добродушную улыбку в ответ. Он ничего не говорит мне, отдаёт честь и ждёт, пока я покину казарму и оставлю его одного. Лишь когда я дохожу до «выхода», он окликает меня и я поворачиваюсь вполоборота, повернув голову назад. — Ещё увидимся, Агент Парсон, — улыбаюсь, задерживая на нём свой взгляд на несколько секунд, прежде чем выйти на улицу. Это было начало октября 1943 года, и в тот момент я ещё не знала, что сержант Джеймс Барнс так и не вернётся со своего задания вместе с отрядом, что 107 пехотное подразделение захватят в плен и шанс на то, что кто-то выжил — мизерный.

Я поворачиваю голову вправо, насколько это возможно, и замечаю, как врачи все ещё продолжают медленно суетиться по кабинету, раскладывая свои пробирки по местам и ожидая, пока я окончательно приду в себя. Охраны за маленьким стеклом видно не было, а значит, у меня было ещё минут десять, прежде чем меня наконец-то отвяжут и отведут в камеру с металлической кроватью, туалетом и раковиной для умывания. Все это смахивало на настоящую тюрьму для пыток, не иначе. Один из врачей подходит ко мне вплотную, прокручивает мою голову в разные стороны и говорит что-то на немецком, которого я не понимаю. Воспоминания пулей проскальзывают в моей голове и я морщусь от головной боли, которая внезапно затуманивает мой разум. Жмурюсь и слегка стону от неприятных ощущений. Врач тут же возвращает своё внимание в мою сторону и наклоняется чуть ближе. — Включите свет, — требует мужчина и один из работников подходит ко мне сзади, нажимая на какую-то кнопку и выдвигая огромную лампу, выставляя её прямо надо мной. Свет падает мне на грудь и я не успеваю даже моргнуть, как яркий луч падает мне на лицо и заслепляет глаза.

Вокруг проносятся взрывы, их так много, что я вжимаюсь спиной в разорванный на две части танк и глубоко вдыхаю, пытаясь унять дрожь в руках. Какой-то ублюдок только что подстрелил меня в бок и я чувствовала, как пуля внутри меня задевала органы, вызывая адскую боль. Я дышу тяжело и глубоко, жмурюсь, чтобы слёзы не полились из глаз, когда кто-то снова начинает обстрел по моему укрытию. Боже мой, со мной такое было впервые. Паника охватывала меня с ног до головы, а боль внутри разрывала на части. Мне нужен был хоть кто-нибудь из команды, чтобы справиться со всем этим, потому что я даже не знала, смогу ли подняться с земли. — Эй, наконец-то, — встревоженный голос Баки, который спрыгивает на землю с танка, заставляет меня распахнуть резко глаза полные слёз и забегать взглядом по его обеспокоенному лицу. — Все в порядке, слышишь? Я помогу тебе, — он пытается поднять меня, но выстрелы ещё не прекратились. — Чёрт, Роджерс, где тебя носит, давай уже быстрее, — обозлённо бурчит сержант и подхватывает меня под ноги, от чего я вскрикиваю от жгучей боли и прошу опустить меня обратно на землю. — Баки, послушай, — обрывисто начинаю, глотая ртом воздух, — вы должны идти дальше, здесь все равно практически никого не осталось. Я смогу выбраться, слышишь? Вернусь назад на базу и… — Это ты меня послушай, — былая теплота пропала с его глаз, сменившись на злобу и ярость, с которой он смотрел прямо на меня, находясь в паре сантиметрах от моего лица. Я нервно сглатываю, стараясь дышать как можно глубже, чтобы не ощущать боли в боку, но это не сильно помогает. — Я не оставлю тебя здесь, слышишь? Пару месяц назад ты сказала, что доверяешь мне, помнишь? — я лишь одобрительно киваю, покусывая губы от волнения, — так доверяй мне. Я всегда буду возвращаться за тобой, понятно? И ты не будешь умирать здесь в одиночку, — серьёзно проговаривает Баки и я снова киваю, слегка всхлипывая, то ли от нарастающих бабочек в животе к этому человеку, то ли от боли по всему телу. — По крайней мере я не позволю, чтобы тебя похоронили без почестей и американского флага, — он улыбается и тихий смех вырывается из моего рта, вызывая очередную порцию боли в боку, но я держусь, продолжая смеяться тихонько сквозь слёзы. Баки обхватывает моё лицо руками, как тогда, пару месяцев назад в казарме и обводит большими пальцами круги на моих мокрых щеках, прежде чем поцеловать. Я обхватываю пальцами его тяжёлую чёрную куртку, впиваясь в неё крепкой хваткой и притягивая к себе как можно ближе. Целую его так крепко и чувственно, что ощущаю, как сердце внутри меня замирает на несколько секунд, прежде чем продолжить снова биться в быстром темпе. Его поцелуи всегда немного резкие, глубокие и властные, заставляющие меня сдаться в плен его губ и рук моментально, позволяя делать со мной все, что ему захочется. Мы отстраняемся друг от друга спустя несколько секунд, тяжело дыша. Выстрелы все ещё продолжали звучать над нашими головами с перебоями, оповещая о том, что противников становилось все меньше и меньше. — Ты готова? — он подхватывает меня под спину, заглядывая в глаза. Сейчас он снова как никогда серьёзен, настоящий воин. Мой воин, сержант Барнс. — Да, — киваю головой и Баки резко поднимает меня с земли, придерживая за плечи. Я обхватываю рукой его тело и слегка пригибаюсь, корчась от боли. Когда выстрелы прекращаются, мы тут же выходим из укрытия и я нажимаю на курок, обстреливая нацистов по их позициям. Воевать бок о бок с Баки было чем-то невероятным. Мы оба чувствовали друг-друга на ментальном уровне, двигались одинаково и всегда знали, когда нужно кого-то прикрыть или куда повернуться через секунду, чтобы застрелить противника.

Делаю глубокий вдох, словно выныриваю из-под воды и вырываюсь телом вперёд, пробегая затуманенным взглядом по лицам сотрудников. Те выглядят весьма озадачено, замерев на месте. Перевожу взгляд вниз к своим ногам и замечаю, что они уже были отстёгнуты, как и моя голова. И за долю секунды я понимаю, что это мой шанс, мой единственный шанс, когда я могу хотя бы попытаться что-то сделать. — Держите её! — вопит один из врачей и выбегает за дверь, чтобы позвать на помощь, но я действую быстрее. Одним ударом ноги вырубаю парня в халате и дёргаю левую руку резко в сторону, чувствуя, как рвутся швы на кожаных наручниках. Сзади кто-то пытается удержать меня за вторую руку, но я резко прокручиваюсь и освобождаюсь окончательно, с размаху ударяя по лицу учёного, что пытался удержать меня сзади. Быстро расстёгиваю второй кожаный браслет и падаю на холодный кафель, не в силах удержать равновесие в ногах. Тело все ещё не было мне подвластно в полной мере, но я всеми силами старалась сконцентрироваться на своих силах и чувствах. Баки. Они отняли у меня его. Они забрали у меня все, что было мне так дорого! Паршивые нацисты не оставили мне ничего и теперь пытались забрать самое дорогое — воспоминания. Я ненавидела их всех, ненавидела это место всей душой и хотела выбраться, даже если понимание того, что за мной уже никто не вернётся, было более, чем реальным. Если никто не придёт, значит я сама должна уходить. — Где здесь выход? — я одной рукой подтягиваю к себе парнишку в белом халате, которого трясёт от ужаса. Он закрывает лицо руками и мямлит что-то на немецком, поэтому его слова остаются для меня практически непонятными. Поднимаю его вверх, впечатываю в стену со всей яростью и на секунду удивляюсь тому, насколько сильной я теперь была. Тело болело от бесконечных пыток и лекарств, но сила, что таилась в моих руках, была мне ранее неизвестна. — Где здесь чёртов выход? — кричу со всей силы, толкая учёного снова в стену и его голова сильно бьётся о стену, из-за чего старая штукатурка сыпется мне на голову. Его дрожащая рука показывает мне за стекло в сторону металлической двери и я резко отпускаю руку, делая шаг назад, а немец летит на пол, забиваясь в угол. Быстрым шагом выхожу из помещения и оглядываюсь по сторонам, захватив со стола с собой небольшой скальпель, кажется. Сжимаю его в руке как можно крепче и двигаюсь в сторону двери в полной тишине. На мне всего лишь белая медицинская рубашка и тёмно-коричневые волосы, запутанные и грязные, что бьют по лицу, когда я снова и снова оборачиваюсь назад. В коридоре очень темно, стоят какие-то стеллажи с коробками и колбами, за которые я даже не захожу, чтобы не терять времени зря. Шаг за шагом я приближаюсь к своей цели, как вдруг из дальнего поворота выбегает четверо военных ГИДРЫ вместе с тем самым учёным, которому удалось сбежать за подмогой. Бежать назад смысла не было, но и сдаваться без боя я не собиралась. Двое быстрым шагом направляются в мою сторону и я делаю тоже самое, удерживая в руке свою единственную защиту — скальпель. Разгоняюсь на бег и двое военных замирают, наставив на меня своё оружие. Череда выстрелов в мою сторону проносится почти ожидаемо, от чего я резко сворачиваю в бок и закрываюсь за одним из железных стеллажей. Пережидаю пару секунд, пока выстрелы не прекратятся и вслушиваюсь в шаги впереди. Голова все ещё немного гудела, но любой шорох я слышала почти идеально. Когда оба военных подходят к стеллажу очень близко, наставив пушки, я резко подсаживаюсь вниз и выбрасываю одну из пустых коробок прямо в лицо немцу, выигрываю себе доли секунды и вонзаю со всей силы скальпель в шею противника. Разворачиваю его тело в сторону другого, закрываясь телом, как своей бронёй и толкаю убитого немца на второго, закрываясь за стеллажом снова от череды пуль. — Значит, я вам больше не нужна? — выкрикиваю я оставшимся немцам и усмехаюсь. Судя по всему, из-за моей выходки, они пришли к выводу, что я им больше не нужна, как подопытная крыса, поэтому они были очень рады застрелить меня и выбросить на свалку. Но сдаваться в лапы этим мразям я не собиралась. С той стороны тишина, а значит, это можно было расценивать как «да». Понимаю, что шансов у меня от сюда выбраться практически нет, но я не из тех людей, что сдаются на полпути. Лучше уж умереть в бою, чем вообще не попытаться сделать хоть что-нибудь ради своего спасения. Выхожу из своего укрытия и подхватываю с пола пистолет. Пристреливаю лежащего на полу военного и тут же обстреливаю двоих дальше по коридору, которые в этой почти что темноте стреляют в меня, но я снова быстро скрываюсь за стеллажом. Проверяю количество патронов и понимаю, что их осталось всего три, а с этим мне точно не пробраться к выходу. Делаю глубокий вдох и снова выхожу из укрытия, стреляя по двум противникам и попадаю точно в цель, но мои пули их не убивают, лишь приостанавливают движения. Какого чёрта? Бронированная грудь? Металлические жилеты? Отбрасываю пистолет в сторону и разбегаюсь, пока оба перезаряжают своё ружье. Налетаю на одного из военных, который вырвался вперёд ко мне навстречу и подпрыгиваю, толкая ногой со всей силы противника. Тот отлетает на метр от меня и я снова ошарашенно замираю на несколько секунд, не понимая, что происходит. Во мне крылась сила, которую я абсолютно не ощущала в своих ногах и руках. Из поворота резко выходит целый отряд сотрудников в форме, наверное, человек шесть и я мысленно готовлюсь к новой атаке. — Отставить! — кричит учёный и удивлённо смотрит в мою сторону, пока военные наставляют на меня свои пушки и ждут дальнейших указаний. Выхода нет, я у них под прицелом и свет в коридоре резко меняется. Дальние лампочки зажигаются и внутри становится намного ярче обычного. — Не убивать объект, она нужна нам живой, — добавляет немец и я делаю два шага назад, покачивая головой. Нет! Ни за что! Я не отдамся в руки этим проклятым нацистам, не буду больше терпеть их пытки и унижения. Не буду больше жить в этой сырой камере, не буду больше кричать от боли, привязанная к креслу. — Схватить её, живо! — снова этот проклятый голос и следующие секунды своей жизни я наблюдаю, словно в замедленной съёмке. Делаю шаг назад, когда группа военных двигается в мою сторону и резко оборачиваюсь, чтобы бежать в другом направлении по коридору, но там меня уже поджидали. Упираюсь в чью-то фигуру и замечаю ещё одного учёного, которого я вырубила ещё в палате одним ударом руки. Он сжимает мою руку со всей силы и резко вкалывает что-то в шею. — Нет! — воплю я и отталкиваю немца в белом халате со всей силы, от чего тот летит на пол и бьётся головой об железные стеллажи, все ещё держа в руках долбанный шприц, но жидкости в нем уже не было. Я ощущаю, как голова начинает слегка кружиться, а взгляд туманиться. — Нет! Отпустите меня! — продолжаю кричать и брыкаться в руках военных, что сцепили мои руки за спиной и надевали металлические наручники, удерживая на месте. Я брыкаюсь со всех сил, бьюсь ногами и пытаюсь вырваться, но тело меня не слушает. Кричу так громко, что голос надрывается. — Убейте! Убейте меня! Убейте меня! — повторяла я одно и тоже, продолжая выдёргиваться из последних сил, что у меня оставались, но меня никто не слышал. Кричу без остановки, падая на колени и разрываюсь в громких рыданиях, склонив голову вниз, потерпев окончательно неудачу. Образы людей плыли перед глазами и звуки становились все тише, пока я не поняла, что мне ввели снотворное. Уже через несколько секунд я сваливаюсь на пол, пристёгнутая наручниками и медленно закрываю глаза, продолжая шептать «убейте, убейте меня».