О самодурстве, рисе и братской любви

Конечно, слухи ходили давно: Водяной Самодур топит в своих водах корабли, которые осмелятся выйти в плавание без солидного пожертвование в какой-нибудь из его храмов, так что хоть последний халат продавай, а возжигай благовония на добрую дорогу, не то упокоишься на дне морском и щепки от твоей посудины не прибьет к родному берегу. Ши Цинсюань не раз все это слышал. Но чего он еще не слыхивал? И о ком из небожителей не болтали всякую оскорбительную чушь? Хоть в небесной столице, хоть в мире смертных. Особенно в мире смертных. Повелитель Ветров жил слишком долго, понимал слишком много, а главное — знал своего брата слишком хорошо, чтобы всерьез хоть на мгновение поверить в эти дикие бредни. Ши Уду — Повелитель Вод — был как само море: грозным и сильным, добрым и прекрасным. И он не мог, никогда бы не мог поступить так со своими верующими, приносили они ему добродетели или нет. А корабли везде время от времени шли ко дну. Бывало, что и в Восточном море. Ведь ни один бог не в силах ответить на все молитвы, предотвратить все беды, укротить все штормы. Брат делал больше многих. Но несчастья случались, а смертные именно их помнили особенно долго, быстро забывая отведенные горести. Отсюда и слухи. Никогда брат не наслал бы шторм, которого иначе не было бы, не стал бы равнодушно наблюдать, как ломаются мачты и трещат днища, как захлебываются горькой водой глубин люди, до последнего умоляя Повелителя Вод о прощении и милосердии. Нет, Ши Уду не стал бы. Еще вчера Ши Цинсюань прозакладывал бы на том собственный веер. И голову. И душу. Но это было до того, как он побывал в... Как же назывался тот порт? Его еще переименовали пару столетий назад. Совсем вылетело из головы. В любом случае, Ши Цинсюань побывал там. В порту, откуда около года назад вышел в плавание караван торговых кораблей, не сделав подношений в местном храме Вод и Ветров. Шторм потопил их, когда они уже возвращались назад. И ни одной щепки не прибило к берегу. Зато порт наводнили десятки обиженных призраков, сетующих на свою судьбу и проклинающих Ши Уду, который утопил их всех, точно крыс в канаве. Люди в ужасе выслушивали эти рассказы и разносили их дальше. Вскоре не осталось ни одного человека, который не знал бы. И отовсюду доносились душераздирающие рыдания: женщины, старики и дети — в богатых домах и в ветхих лачугах — равно оплакивали своих мертвецов. Ши Цинсюань собирался очень серьезно поговорить об этом с братом. Серьезно и секретно. Правда, таиться в небесной столице всегда означало только приманивать еще больше любопытных ушей. Но, к счастью, Повелитель Ветров мог незаметно для остальных приказать ветру относить разговор подальше от любых слушателей вообще. Обычно он, правда, ленился это делать. Если, к примеру, старший брат отчитывал его за какую-нибудь очередную вину, будь то прогулки в женской ипостаси или еще что такое. Но и не беда, если это слышали все. Велика ли важность? Когда Ши Цинсюань сам ругает брата, все должно быть по-другому. Наверное. Он прежде не пробовал, но сейчас был настроен решительно и отступать вовсе не собирался. Ветер, чувствуя настроение своего мастера, быстро распахивал перед ним и закрывал за его спиной все двери, не дожидаясь повелительного взмаха веером. Ши Уду работал — разбирал молитвы, сидя на коленях перед столом и прикрыв глаза в глубокой концентрации. Он выглядел настолько таким же, как всегда, что Ши Цинсюань остановился, будто на стену налетел. Засомневался, не пригрезилось ли ему все? Но стенания жителей города все еще были слышны ему даже отсюда, так что нет, не пригрезилось. Он помедлил, раздумывая, с чего начать разговор, и Ши Уду заметил брата первым. Как, видимо, и его — далеко не лучшее сейчас — состояние. Спросил грубовато: — Что у тебя стряслось? Ши Цинсюань сутки без перерыва работал, делая для участников трагедии — живых и мертвых — все, что еще могло им понадобиться, все, что было в его силах, и устал так, как обычно не уставал и за месяц разбора обращенных к нему молитв. Если бы не духовная природа столицы, которая подпитывала всех обитателей города, он бы, наверное, рухнул без чувств, не дойдя до дворца. Если сейчас пожаловаться на это брату, тот кинется на помощь. Конечно, будет сердиться, бранить, но сделает все возможное. Не для города, для Ши Цинсюаня. Так было всегда, и проживи они хоть еще десять тысяч лет, это не изменится. Но будет ли брат слушать, когда Ши Цинсюань заговорит не о своих проблемах, а о его? Брат не прислушивался ни к кому и не советовался ни с кем, с тех пор как умер их отец. Может, и дольше. Но с тех пор точно. И здесь Ши Цинсюань, который был для брата особенным во всем остальном, не мог похвастаться никакими привилегиями. Но все-таки высказаться он должен был. — У меня ничего не случилось, — начал Ши Цинсюань. На лице Ши Уду отразились одновременно и облегчение, и зарождающееся раздражение. Следующим определенно должен был стать вопрос: "Тогда почему ты пришел отвлекать меня в такой час? И в таком виде?" — Чего нельзя сказать о твоих верующих, которых вчера ночью потопил шторм в Восточном море, тобою же и устроенный, — продолжал Ши Цинсюань, не давая брату себя перебить. Брат на мгновение весь застыл, а потом только нахмурился, и уже из одного этого Ши Цинсюань мог точно сказать, что никакой ошибки не произошло, шторм и впрямь вызвал сам Ши Уду. — Что тебе за дело до моих штормов? — отмахнулся тот. — Своей работы мало? Так пойди и найди себе еще. А в мою не лезь. Нельзя сказать, что это был совсем несправедливый упрек. Боги обычно не вмешивались в дела друг друга без спросу, и то, что они родные братья, не давало Ши Цинсюаню никакого права на стихию Ши Уду. Но он и не собирался обсуждать, как брат управляет своими водами, его интересовали люди, которых погубил этот шторм. — У нас много общих храмов, брат, — напомнил Ши Цинсюань. — Возносят тебе хвалу с радостью или хулят твое имя в слезах, я слышу. И мне не все равно. И из-за них, и из-за тебя. Ши Уду хмыкнул. — Хулят мое имя стало быть? — холодно спросил он. — А с чего бы им вдруг это делать? Они ведь знают правила: за их пожертвования в храме я дарую им свою благосклонность. Какой же благосклонности они ждали от меня без оплаты? Это было сказано с таким спокойствием и убежденностью в своей правоте, что Ши Цинсюань растерялся. — Того и следовало ожидать, что их корабли окажутся на дне морском, — заключил Ши Уду. В голове Ши Цинсюаня теснились возражения, но ни одно не шло на язык. Разве можно вредить смертным? Это против правил, и если прознают здесь, то осудят и накажут. Но неужели брата испугаешь укорами или изъятием добродетелей? К тому же, как прознают? Повелитель одной из стихий ведь не Бог Войны, его очень трудно подловить на чем-то таком. Не пойдет же сам Ши Цинсюань говорить об этом с Цзюнь У. Того и не было сейчас в столице, он проводил время в уединенной медитации. А если б даже император и оказался в своем дворце, неужто Ши Цинсюань рассказал бы ему о брате? Нет, конечно, нет. Последователи разочаруются, перестанут приходить, и силы истают? Да в силах ли дело, если пучина поглотила корабли, а с ними и людей! Так поступать с людьми нельзя, это Ши Цинсюань знал твердо. Да и брат не мог не понимать этого. В самом же деле. Ши Цинсюань глядел на Ши Уду, в его такое похожее, но несравненно более красивое и строгое лицо, и видел только отстраненный холод. Но где-то там за этой стеной был его брат, настоящий, живой и теплый. Лучший из братьев, лучший из людей и лучший из богов в жизни Ши Цинсюаня. Надо было только к нему пробиться. У Ши Цинсюаня даже была идея, как это сделать. — Не думал, что ты станешь с радостью топить корабли, после того, что случилось с нашим отцом, — сказал он негромко. В глазах Ши Уду мелькнуло удивление и что-то еще, исчезнувшее почти слишком быстро, чтобы можно было заметить. Но Ши Цинсюань разглядел эту боль. Он ненавидел, когда брату больно, и в то же время знал, что именно это не даст ему продолжать притворяться холодным и неприступным божеством, которому дела нет до людей. — Ты сам говорил, что он не слег бы тогда, если бы буря не погубила наш последний корабль, — продолжал Ши Цинсюань. — Отец принес жертвы богам, просто никто не пожелал обратить внимание на его мольбы, — возразил Ши Уду. — Я знаю, — нетерпеливо согласился Ши Цинсюань. — Поэтому теперь, когда мы сами боги, мы и должны делать все по-другому, лучше для наших верующих. Он тщательно проследил, чтобы эти его слова ветер отнес как можно дальше во владения брата, ни к чему было соседям-богам слышать это. Ведь многие из них были богами уже тогда и могли бы посчитать себя обиженными. Впрочем, и братья Ши могли бы на них обижаться. Но зачем сейчас портить сложившиеся за сотни лет приятельские отношения? Ши Уду чуть поднял брови. — Правда? — подчеркнуто удивленно спросил он. — А стоит ли? Вспомни, кто помог нам, после того как умер отец? Этот вопрос поставил Ши Цинсюаня в тупик. К тому времени, когда отец умер, матери уже не было на свете. Дела пришли в упадок, и у отца не осталось друзей. А близкой родни у него и прежде не было. Но стоило ему только умереть, как дом заполнился незнакомцами, которые рьяно спорили друг с другом за последние крохи имущества покойного, причем якобы родственников было трудно отличить от кредиторов, а на наследников и вовсе никто не обращал внимания, словно ожидая, что и они надолго не задержатся на этом свете. Скоро оказалось, что у них была причина так думать. Тогда-то братья Ши и ушли из родного дома навсегда. Бежали, не имея почти ничего, кроме одежды на своих плечах. Ши Цинсюань в ту пору тяжело заболел и смутно помнил дорогу от дома до горной обители, где Ши Уду принял к себе их будущий мастер, под руководством которого они достигли высот самосовершенствования, а после и вознеслись один за другим в качестве повелителей Вод и Ветров. Полосы невезения и даже мрачного отчаяния еще бывали и после их прихода в обитель, однако понемногу все налаживалось, пока не закончилось благополучным вознесением самого Ши Цинсюаня. Но кто помог им на этом пути? У Ши Цинсюаня всегда был брат. Ши Уду раз и навсегда стал и помощью, и защитой. Единственной, какая была, и единственной, в которой он когда-либо нуждался. А кто был у Ши Уду? Отчаянно хотелось сказать, что у Ши Уду был он, Ши Цинсюань, но он ведь все про себя знал, лучше других мог без запинки перечислить длинный перечень своих слабостей. А уж в то время Ши Цинсюань был совсем еще ребенком и для брата составлял не помощь, а бремя, хоть тот никогда и не жаловался. Мысль горечью осела на языке. Но Ши Цинсюань проглотил эту горечь и улыбнулся брату. Пусть он сам не мог быть ответом, но ответ все же существовал. — Да, помощников у нас нашлось немного, — признал Ши Цинсюань вслух. — Но ведь есть же наш мастер. В ту пору он уже сам достиг бессмертия и отрешился от мирских дел, но принял тебя, а потом и меня, и обучил всему, хотя долгое время мы не могли заплатить ему за труды. Пусть это всего один человек, но как много его помощь значила для нас! Этого ведь достаточно, братец? — под конец в голосе Ши Цинсюаня против его воли появились вопросительные и даже, пожалуй, умоляющие нотки. Но ответом ему стал сухой безрадостный смешок, совершенно не похожий на то, как смеялся брат в тех случаях, когда его впрямь что-нибудь веселило. — Мастер, — сказал вдруг Ши Уду с безошибочно узнаваемым отвращением, а потом продолжал странным тоном, так что Ши Цинсюань не мог понять, обращается ли брат к нему или говорит сам с собой. — О да, мастер. Он действительно тогда уже достиг бессмертия, но вот вознестись не мог, и это язвило его гордость. Он стал искать себе ученика, способного к вознесению, и какой-то гадатель — ненавижу гадателей! — рассказал ему про меня. Это было еще до твоего рождения, — тут Ши Уду все-таки посмотрел прямо на Ши Цинсюаня. — Мастер явился в наш дом, говорил с родителями, убеждал их отдать меня к нему в учение. Но матушка не хотела отсылать меня так далеко, а отец не хотел отсылать меня вовсе. Знаешь, пока дела еще шли в гору, наш отец вовсе не был прилежным почитателем богов и ему куда дороже был сын как наследник, чем как небесный чиновник. Мастеру вежливо отказали. Он ушел, сделав вид, что смирился с отказом, но после вернулся, тайком проник в сад, говорил со мной, надеясь уговорить уйти с ним. Он долго и непонятно рассказывал о том, как многому я могу научиться. Я спросил, скоро ли научусь править собственным кораблем, — в то время это была моя самая заветная мечта. Он ответил, что править кораблями мне вовсе никогда не понадобится. Я сказал, что тогда никуда не пойду с ним. Он разъярился и попытался увести меня силой. Я разозлился и укусил его руку, которая меня схватила. А потом закричал, и на крики сбежался весь дом и еще изрядное количество посторонних. Был ужасный скандал, отец изругал мастера последними словами и велел убираться вон. Тот ушел и больше, к счастью, не возвращался. Потом родился ты, и я думать забыл о нем. Ши Цинсюань слушал, пораженный. Эта история никак не вязалась с образом их уважаемого и благородного учителя. Впрочем, невозможность вознестись для прославленного заклинателя, посвятившего всю жизнь самосовершенствованию, действительно могла стать трагедией и толкать на отчаянные шаги. Ши Уду продолжал: — А потом, после смерти отца, те люди, которые так настаивали, что у нас с ними общий, кажется, прапрапрадед, — он нахмурился пуще прежнего. — Я не говорил тебе раньше, но раз уж ты взялся наставлять меня, как относиться к людям, стало быть, достаточно взрослый, чтобы знать, — Ши Уду криво усмехнулся. Ши Цинсюань подавил желание поморщиться. Эту, резко-насмешливую сторону брата, он видел обычно обращенной к посторонним, а не к нему. Опыт был неприятным. — Они добавляли яд в нашу еду, — тяжело припечатал Ши Уду. Ши Цинсюань внутренне облегченно выдохнул. По крайней мере, брат не открыл ему чего-то такого, чего он и сам бы уже не знал. То есть, в то время, разумеется, не знал. Но позже догадался. — Из тех, что действуют медленно, — тем временем говорил Ши Уду. — А я, как дурак, ничего не замечал, пока ты не начал кашлять кровью. Теперь его тон стал самоуничижительным, как будто он до сих пор не мог простить себе той неосведомленности. Хотя кто обвинил бы его? Уж точно не Ши Цинсюань. Ши Уду тогда и сам был всего лишь мальчиком, хотя и казался младшему брату очень взрослым и сильным. Ши Цинсюань никогда не сомневался в своем брате. Всегда тянулся к нему за утешением. А сейчас бы хотел потянуться, чтобы утешить, но не знал как и не смел пробовать, боясь, что Ши Уду не захочет принимать от него этого. Он прошептал только: — Я знаю, понял потом. Но Ши Уду, не слушая его, продолжал: — Как только до меня наконец дошло, в чем дело, мы ускользнули оттуда ночью, тайком. Тебе было очень плохо, и я нес тебя на спине в этот день и в большинство дней пути. Ши Цинсюань поймал себя на том, что беззвучно шепчет "Спасибо, братец", хотя брат явно не добивался его благодарности и, пожалуй, даже рассердился бы за нее. — И знаешь, кто помог нам тогда? — снова спросил Ши Уду, и на этот раз, не давая Ши Цинсюаню времени на раздумья, ответил сам: — Никто, никто не помог нам. Ты почти умирал у меня на руках, я тоже был болен, денег едва хватало на пригоршню риса в день. Да я бы как богу поклонился любому, кто хоть что-нибудь для нас сделал бы! И никто, никто, ни одна тварь! Голос его оборвался чем-то, похожим на рычание раненого зверя. Ши Уду вскочил с пола и принялся расхаживать по комнате. — Братец, — окликнул его Ши Цинсюань, на глазах которого закипали слезы. У него, конечно, остались собственные воспоминания о трудных временах, но они все были смягчены присутствием старшего брата. А эту дорогу в обитель он и впрямь провел по большей части в беспамятстве. Ши Цинсюань не понимал, какие страдания это все причинило его брату, и совсем не догадывался, что боль не утихла до сего дня. Ши Цинсюань приблизился и потянулся, чтобы заключить Ши Уду в объятия, а там будь что будет, но брат резко отпрянул. — Вот видишь, никто не помог, — сказал он уже покойнее, но с прежней непоколебимой убежденностью. — Не пожалел. Стало быть, и мне жалеть некого и незачем. Хотят моей помощи — пусть платят. — Но ведь мастер, — робко напомнил Ши Цинсюань. История с почти похищением маленького Ши Уду из дому вышла и правда некрасивая, но потом мастер ведь принял их, когда Ши Уду сам к нему пришел. — Этот мерзавец чуть ума не лишился от радости, узнав, что я заявился к нему на порог, — мрачно сказал Ши Уду. — И все же не удержался от того, чтобы отомстить мне. Я четыре дня простоял на коленях у входа в его дом без капли воды. Вернее, первые сутки я еще простоял, а после лежал в пыли, и в дневной зной, и в ночной холод. И снова никто не сжалился надо мной. Слуги мастера втащили меня к нему в дом, когда я был почти уже мертв. Еще три дня я приходил в себя. Ши Цинсюань внутренне заледенел от ужаса. Об этом ему тоже ничего не было известно. Он знал только, что брат ушел, оставив его под присмотром хозяйки единственного в деревне под горой трактира, которой он отдал и последние ценные вещи. А через неделю вернулся и сказал, что теперь будет учиться самосовершенствованию и скоро все у них станет хорошо. — Вот так-то, — резко заключил Ши Уду. Он никогда в жизни не бил кулаком по столу, такой жест не шел бы к его утонченной внешности, но ощущение было такое, словно ударил. Ши Уду тяжело перевел дух и продолжил говорить: — Мне никто никогда ничего не давал просто так. Или потому что я попросил. Или потому что без этого я умру, или потому что без этого умрешь ты, — Теперь Ши Уду смотрел на Ши Цинсюаня прямо в упор, глаза его лихорадочно горели. — Нет, ради всего, что у меня есть, я много работал. Или унижался. Или брал нужное силой. Я ничем не обязан ни богам, ни людям, ни судьбе. Единственное, что судьба когда-либо дарила мне — ты, брат. Но и этот подарок она давно отняла бы, если бы только я ей позволил, так что уже не считается. Слезы, которые до этого Ши Цинсюань пытался сдерживать, покатились по его щекам. Он бросился к брату и обнял его изо всех сил, пряча лицо у него на груди. Теперь, когда Ши Цинсюань так явно нуждался в утешении, Ши Уду не противился и так же сильно обнял его в ответ. Если самого его била дрожь, то вряд ли он даже подозревал об этом, а Ши Цинсюань не собирался ничего говорить. — Я держу тебя, — бормотал Ши Уду где-то над головой Ши Цинсюаня. — Ты здесь, со мной. С тобой никогда больше ничего не случится. Никогда. Ши Цинсюань в ответ только обнял его еще крепче. — Говорят, я жаден, жесток и высокомерен, — продолжал шептать Ши Уду. — Говорят, мне наплевать на других богов и на людей. На все и на всех в этих трех мирах, лишь бы сокровищницы мои полнились. Что ж, так и есть, — голос его вдруг обрел почти обычную свою твердость. — Пока я богат и силен, никто не сможет навредить нам, особенно тебе. А остальные ничем не заслужили, чтобы я пекся об их благополучии. Ши Цинсюань молчал, не зная, что ответить. Он пришел сюда вразумить брата, отговорить от излишней жестокости, напомнить о милосердии и о долге. Но какие слова Ши Цинсюань мог найти перед лицом этой бури чувств и страданий? "Отвечай на добро добром и на зло тоже добром"? Но их ведь обоих учили этому. Учил тот самый мастер, который на четыре дня оставил брата умирать у дверей своего дома. Теперь думая о нем, Ши Цинсюань не мог подавить дрожи. Люди, которые были когда-то так жестоки к Ши Уду, уже умерли? По большей части, да. Кроме мастера, тот по-прежнему бессмертен. И по-прежнему не вознесся. Значит, есть в мире хоть какая-то справедливость. Но нет, это в Ши Цинсюане заговорил гнев за страдания брата. Следовало думать не об этом. О людях. Люди. Давно не те же самые. Но разве эти не такие же? Чем правнуки лучше прадедов? Да ничем не лучше. Правда, конечно, и не хуже. Что-то он совсем запутался. Что же, он собирается согласиться, что раз все было так, как было, то можно своею волей топить корабли? Пусть и другим тоже станет худо? Но это злая, порочная логика. На самом деле, если даже не нашлось ни одного человека, который помог бы тебе в час нужды, это не значит, что ты сам не должен стать тем, может быть, и единственным, кто поможет другим. Тем более, это не значит, что ты вправе причинять кому-то боль, когда вздумается. И брат должен это понять. Если бы он был в том городе, когда вести о шторме достигли семей моряков и торговцев, он сразу понял бы. Так много оборванных жизней, еще больше — разбитых судеб. Так много историй, каждая из которых режет сердце на куски. И особенно был один юноша, который очень напоминал... Внезапно решившись, Ши Цинсюань мягко отстранился от Ши Уду, не достаточно, чтобы разомкнуть объятия, но так, чтобы смотреть брату в глаза, и спросил: — А как насчет тех, у кого уже много дней денег только на пригоршню риса и хватает? И чьи надежды на лучшую долю теперь покоятся на дне морском, вместе с погибшими моряками? Знаешь, я встретил там мальчишку, который очень напомнил мне тебя. После этих слов Ши Цинсюань резко приблизил свой лоб ко лбу Ши Уду, передавая ему то, что видел прежде. Паренек лет четырнадцати с красивым, не по годам серьезным лицом, в добротной, но уже сильно потрепанной одежде, склонился перед статуей Повелительницы Ветров — в этом храм Ши Цинсюань был представлен в женском обличии — и молчаливо взывал к ней, не возжигая благовоний: "Прости, повелительница, прости. Матушка, когда еще была жива, говорила, что из всех богов, чьи храмы есть у нас тут, не найти никого отзывчивее и добрее тебя. Но ты делишь храм с Владыкой Вод, а он нынче убил моего отца, и я отомщу ему. Как только умрет и моя сестра — а лекарь сказал, она двух дней не протянет и сделать тут ничего нельзя, хотя я отдал ему последние наши деньги — я сожгу здесь все. На этом месте будет только пепелище. Мне очень жаль, я пощадил бы тебя, если бы мог". Уходя, он двигался как человек, чье восприятие затуманено горем, голодом и усталостью, но его решимость горела ясно. Он собирался исполнить обещанное. Ши Цинсюань тогда — теперь еще и Ши Уду вместе с ним — проводил его взглядом до самых дверей. А потом отклонился, разрывая мысленный контакт с братом и снова заглядывая ему в лицо. Глаза Ши Уду стали огромными и так же полными слез, как у самого Ши Цинсюаня. — Ты сделал для него что-то? — хриплым шепотом спросил Ши Уду. Ши Цинсюань постарался сделать что-то для каждого, кого затронул этот проклятый шторм. Просто в большинстве случаев он действовал опосредованно, через служителей храма и своих верных почитателей, кто мог и желал чем-нибудь помочь. Но тут некому и некогда было посылать сны или озарения. Ши Цинсюань принял облик пожилой зажиточной вдовы и, разузнав, где живет юноша, отправился прямо к нему домой, прихватив по дороге лучшего лекаря в городе. — Я оплатил и работу лекаря, и лекарства, — рассказывал он брату. — Девочка теперь должна поправиться. Кроме того, я оставил им серебра, чтобы хватило на несколько месяцев скромной жизни, а там, думаю, этот парень разберется, что делать. Ему я сказал, что у меня в шторм погибли двое сыновей, и потому я хочу помочь, чтобы чтить их память. А еще сказал, чтобы, если будет совсем плохо, он молился Повелительнице Ветров. — Это хорошо, — одобрил Ши Уду. — Ты молодец. Похвала от брата никогда не оставляла Ши Цинсюаня равнодушным, пусть они оба уже и были богами огромной силы. Но на этот раз голос Ши Уду звучал слишком опустошенно, чтобы Ши Цинсюань мог порадоваться его словам. Еще хуже стало, когда Ши Уду вдруг склонился, словно в изнеможении, и спрятал лицо на плече Ши Цинсюаня. Непривычно и пугающе было видеть брата таким. Ши Цинсюань с трудом подавил желание нервно рассмеяться и вместо этого осторожно погладил брата по волосам. Тот в ответ судорожно вздохнул. Потом с усилием выпрямился. — Мне надо тоже пойти туда, — сказал Ши Уду. — Всегда ведь можно что-то предпринять. Ши Цинсюань отрицательно покачал головой. — Я уже сделал, что можно было, остальное теперь не изменить, — сказал он. Ши Уду выглядел непривычно растерянным. — Выходит, я больше ничего не могу... — удивился он. — Ты можешь больше не делать таких штормов, — напомнил Ши Цинсюань. В конце концов, он для того и затеял весь этот разговор, чтобы убедить брата впредь не творить таких бед. Но Ши Уду в ответ вдруг как-то весь подобрался и наградил его долгим, жестким взглядом, потом сказал: — Ладно, больше не будет таких штормов. — И добавил, усмехаясь: — Все равно теперь страха от этого им лет на тысячу хватит. — Брат! — с укором воскликнул Ши Цинсюань, но не мог заставить себя всерьез сердиться на Ши Уду после таких откровений. — А чего ты ждал от меня, что я отрежу волосы в знак покаяния? — огрызнулся Ши Уду. Впрочем, это прозвучало без обычной для него силы, и было больше похоже на настоящий вопрос, чем он, вероятно, намеревался. К тому же, едва произнеся эти слова, Ши Уду покачнулся, и Ши Цинсюаню пришлось поддержать его. — Тебе нужно отдохнуть, братец, — встревоженно заметил Ши Цинсюань. — Поспи немного. — Не говори ерунды, — отмахнулся Ши Уду, позволяя, однако, брату себя поддерживать. — Мы бессмертные боги и не нуждаемся во сне. — Мы и в еде не нуждаемся, — напомнил Ши Цинсюань. — А все же едим и пьем, и это помогает нам чувствовать себя не только бессмертными, но и живыми, — он улыбнулся и продолжал: — Идем, брат, я помогу тебе лечь. С этими словами он потянул Ши Уду туда, где были устроены покои для сна, которые в самом деле почти никогда не использовались. Ши Уду позволил ему и это, не возражая больше. Он вообще не произнес ни слова, ни пока они шли, ни пока Ши Цинсюань снимал с него сапоги и вынимал бесчисленные украшения из прически. Только когда Ши Цинсюань пожелал брату сладких снов и собрался уходить, Ши Уду вдруг попросил: — Посиди со мной, пока я сплю, брат. — Хорошо, — сразу же согласился Ши Цинсюань. Он устроился на циновке у кровати, скрестив ноги, и накрыл правую руку брата своей. — Спи, я буду здесь, — пообещал он. Ши Уду закрыл глаза и в самом деле уснул почти в то же мгновение. Ши Цинсюань некоторое время наблюдал за братом, любовался его необычно расслабленным, даже нежным, лицом. Потом, убедившись, что Ши Уду не собирается двигаться в ближайшие несколько часов, прикрыл глаза и занялся ответами на молитвы. Присутствие старшего брата, даже спящего, как и всегда — если только они не ссорились прямо в этот момент — дарило ему спокойствие и уверенность. Не было места, где Ши Цинсюань хотел бы быть больше, не было общества, которого жаждал бы сильнее. Правда, еще до того, как выяснился весь это ужас про шторм, он собирался пойти навестить Мин-сюна. Повелитель Земли опять заперся в своем дворце и носу не показывал оттуда, видать, плотно засел за работу. Ему дай волю, он и на десять лет затворится. Но так много работать и совсем не отдыхать вредно, даже для богов, поэтому Ши Цинсюань никогда не позволял другу оставаться в одиночестве. Мин-сюн каждый раз ворчал, что Повелитель Ветров приходит беспокоить его, когда не звали, но в глубине души был рад компании и наверняка удивится, что Ши Цинсюань вдруг пропал так надолго. Ну что ж, Ши Цинсюань зайдет к нему завтра или послезавтра и наверстает упущенное. А сейчас брату Ши Цинсюань был нужен больше.