Предисловие
В каком году — не помню, смотрела я сериал «Великолепный Век» в чудной озвучке канала «Домашний». Красота же, просто сказочная! Какие интерьеры! Какие наряды!.. Глаз не оторвать. И актёры достойные, по большей части даже приятные на взгляд. Но. Чем больше смотрела — тем больше меня бесила эта Александра, которая Хюррем. Нет, поначалу мне её было даже жалко: похитили, оторвали от родины, «сдали» в гарем… Но потом эта рыжая стерва ломанулась к власти, да так, что стала топтать всех на своём пути. Не гнушаясь ничем от слова «совсем». И ведь всё ей с рук сходило! Так что, как только по её наущению погибли Ибрагим и Мустафа — злость и обида на несправедливость показанного заставили меня перестать смотреть этот сериал. Я бы на месте сценаристов всё не так сделала! Это, к слову, было после первого просмотра «Великолепного Века». Потом начался повтор. И вот тогда я стала копаться в интернете на всякие околосериальные темы. Узнала много нового, и о сериале, и об исторической Турции того времени. …Я не готовилась специально, ей-богу! Короче говоря, в один отнюдь не прекрасный дождливый субботний вечер, лежала я на диване, грызла семечки и смотрела сериал, смачно сплёвывая шелуху чуть не после каждого появления Хюррем на экране. Нет, не в экран, не доплюнуть было, но жутко хотелось. Началась драка Хюррем и Махидевран. Тут я вдруг почувствовала, что засыпаю… …А проснулась от того, что меня таскают за волосы. Меня. За волосы. Потом удар головой — и я опять провалилась в темноту.Глава 1
И слышу я голос… Ужасно знакомый. Потом понимаю, что это «голос канала «Домашний», ибо он там почти всё время, и в рекламе, и в озвучках. Но я-то его буду всегда помнить, как голос Султана Сулеймана из сериала «Великолепный Век». — Махидевран, моя весенняя роза, — шепчет он с придыханием прямо у меня над ухом. «Ага, сериал, значит, всё ещё идёт. Так, надо встать с дивана, выключить телик и пойти спать». Я проснулась от головной боли. Виски ломило, затылок жгло, словно голова лежала не на подушке, а на раскалённой плите. Я всё-таки разлепила веки. Но первое, что я увидела… Прямо надо мной качалось, немного расплываясь, очень знакомое лицо. Я заморгала, на секунду забыв про боль, и даже попыталась помотать головой. Но боль тотчас же вернулась. А тот, кто смотрел на меня, вдруг зашептал с очень заботливым и встревоженным выражением на лице: — О Махидевран, моя Весенняя Роза, прошу тебя не тревожься, не двигайся. Это я, все твои страхи позади, лекарь сказал, что скоро всё пройдёт, тебе лишь нужно побыть в покое. «…Что он сказал? Ради всего святого, что происходит? Я загремела в телевизор? Это — султан Сулейман-хан Хазретлери?! Настоящий?! А меня он зовёт «Махидевран»? Это сон, ей-богу, сон. Но боль куда как настоящая, даже щипать себя не понадобилось. Я же чувствую эту боль. Значит, я не сплю. Но ведь рядом со мной — султан Сулейман. Он, что, тоже не сон? Надо потрогать…» Я попыталась потрогать султана, но руки были словно чужие. Почему «словно»? Они и есть чужие. Это руки Махидевран. — Повелитель… — прошептала я чужими губами. — Слава Аллаху, ты очнулась! — Сулейман наклонился и поцеловал меня в лоб. «Ну, точно, меня поцеловал, это же я чувствую его губы лбом. Моим лбом. Да что ж происходит то?!» — Повелитель, — опять шепчу я. Вот спроси сейчас меня «А по-каковски вы изволите разговаривать, сударыня?» — не знаю, что ответить. Я понимаю султана, султан, судя по всему, понимает меня. Стало быть, мы говорим на одном языке. По-турецки? По-османски? По-русски, мать-перемать?! Вряд ли султан Сулейман знает русский язык. Но в сериале же он говорит по-русски. То есть актёр Халит Эргенч говорит продублированным голосом… Что-то я совсем запуталась. Я турецкого языка точно не знаю, османского тем более, не говоря уж про арабский. А Махидевран знает османский. А актриса Нур Феттахоглу знает турецкий. Так я в сериале или в каком-то ещё мире, который похож на сериал? Ладно, принимаю для простоты, что говорю я по-османски. Как Махидевран. Правда, никакой простоты это не добавляет. Ладно, буду считать, что хоть с этим разобралась. Она — это я. Я — это она. Махидевран-султан. И что теперь? Как «что»?! Воспользоваться привалившим счастьем! Ты же хотела всё исправить! Исправишь — и живи долго и счастливо с очаровашкой-султаном. А эту стерву Александру-Хюррем — к ногтю! Я тяжело вздыхаю, опять чувствую головную боль… «Крепко же эта стерва её, то есть меня, приложила!» …и начинаю лепетать на каком бы то ни было языке, глядя в ясные голубые очи султана Сулеймана: — Что со мной, повелитель? Уж не сплю ли я, уж не вижу ли я сон? Вы так участливо ко мне относитесь… Да, да, зови султана Повелителем, только попробуй назвать его Халитом! Хоть век-то и Великолепный, но это будет последнее, что ты тут скажешь. А он улыбается: — Почему это так удивляет тебя, Махидевран? Разве ты не мать моего сына? «Ага, значит, султан всё ещё расположен к Махидевран, а Александра-стерва ещё не стерва-Хюррем. Отлично. Так не бывать же ей ею! Или я не Махидевран-Гюльбахар!» Хм-хм... — Мне почудилось, повелитель, что вы забыли о своей смиренной рабыне. — Разве я могу забыть о моей Весенней Розе? Разве возможно, чтобы твой нежный облик в моём сердце затмила другая женщина? «Ну да, ну да, разве возможно!..» — Но как же быть с тем ужасным обычаем, повелитель? Когда наложница рождает сына, султан больше не сближается с ней. — Это же всего лишь обычай, Махидевран! — пренебрежительно машет он рукой, унизанной перстнями. — А обычаи устанавливают люди для людей. Разве я, тень Аллаха, милостивого и милосердного, на земле, не могу пренебречь каким-то пустяковым обычаем? Тем более, что касается он моего гарема. Разве не я сам решаю, с какой женщиной проведу ночь? — Конечно, повелитель, только вы решаете, кому выпадет счастье пройти по Золотому Пути. «Я не хотела язвить, чес’слово!» — Ну, довольно об этом. Скажи мне, вправду ли ты чувствуешь себя лучше? — Когда я смотрю в ваши глаза, мой повелитель, только тогда я и чувствую себя хорошо. «Эк’ я завернула-то!» Султан тоже, похоже было, впечатлился: — Махидевран, любовь моя, почему я раньше не слыхал от тебя таких изысканных речений? Уж не начала ли ты писать тайком стихи? Тут жар прихлынул к моим щекам: «Уж не прокололась ли я?», и я залепетала торопливо, в очень искреннем смущении: — Ах, ничего не скроешь от вас, мой мудрый повелитель! В тоске от вашего пренебрежения принялась я искать утешения в стихосложении. «И это я говорю?! Люди так не разговаривают!» Сулейман же воспринял моё велеречие как должное и даже обрадовался. И верно: как я помню, он и сам не чужд поэзии, недаром в сериале они с Хюррем, бывало, изъяснялись стихами. — Теперь ты просто обязана показать мне свои стихи. — Нет-нет, повелитель, я не посмею оскорбить ваш взор моими нелепыми виршами, ведь их нельзя уподобить даже бледной тени ваших стихов! И тут чело Сулеймана омрачилось: — Махидевран, я что-то не припоминаю, когда это ты могла прочесть мои стихи… «Чёрт, вот теперь точно прокололась!» — Я услышала когда-то, как Валиде-султан с гордостью кому-то говорила, какие великолепные стихи сочиняете вы, повелитель. «Ну, правильно, мать же должна гордиться стихами сына, так ведь?» Точно: Сулейман улыбнулся, польщённый. — Но я всё-таки настаиваю: ты должна дать мне прочесть твои стихи. Клянусь, я не скажу ни слова, если они уж так слабы, как ты утверждаешь. Но я уверен, что они прекрасны. «Ну, вот, теперь изволь сочинить хоть что-то. Ладно, наваяю что-нибудь, левой пяткой. Главное, поцветистее выражаться. «О твои очи небесного цвета! О чёрная, как сердце завистника, борода!» О Боже, откуда в моей голове такие эпитеты? …О, заткнись, Махидевран! А ещё некстати в голове вертится эта заставка рекламная к сериалу: «У тебя борода? Я скажу тебе «да». Если бороды нет — То и «нет» мой ответ»… Удержаться бы и не втиснуть эту фигню в мои якобы стихи». — Что ж, я очень рад, что твоё здоровье не пошатнулось, — сказал Сулейман, как мне показалось, немного, совсем чуть-чуть, растерянно. Похоже, он всё никак не может понять, с чего вдруг Махидевран так изменилась. — Но я всё ещё вижу печаль на твоём челе. Что же печалит тебя, моя Весенняя Роза? — Мой повелитель, я никак не могу перестать думать о том ужасном обычае. Ведь именно из-за него и случилась эта неподобающая драка с Александрой. Султан нахмурился: — Так расскажи мне наконец, что между вами произошло! — Она насмехалась надо мной, повелитель, говорила, что даже если я и родила шехзаде, теперь-то вы больше не посмотрите в мою сторону, и она сможет стать вашей фавориткой. — Дерзкая рабыня! — крикнул султан, гневно сведя брови, но тут же наклонился ко мне и его голубые, прекрасные глаза ласково засияли: — Не печалься, моя Весенняя Роза, я прикажу примерно наказать её, ведь она посмела прикоснуться к телу матери шехзаде-хазретлери. — Вы прикажете её казнить? — с долей надежды спросила я. — Не думаю, что за такой проступок она всё-таки заслуживает смерти, — с сомнением протянул султан. «Ну, вот, рыжая стерва всё-таки успела привлечь внимание Сулеймана!» — Но плетей ей не избежать, — твёрдо сказал он. — Я так и думала! — я зажмурилась и всхлипнула. — Эта рабыня пленила ваше сердце! — Да нет же, — голос Сулеймана был таким ласковым, и мне это было ужасно приятно, ведь слушала его всё-таки я, а не Махидевран. — Разве может подобная ей женщина пленить меня, султана Сулеймана? Что хорошего в её волосах, рыжих, как пламя геенны? Что хорошего в её коже, бледной, как у прокажённого? Что хорошего в её глазах, цветом напоминающих глаза Иблиса, побитого камнями? Нет-нет, в ней решительно нет ничего привлекательного. «Не понимаю, это он меня убеждает или себя? И как-то слишком пылко он отрицает». — На всё воля Аллаха, — сказала я, не открывая глаз, и постаралась, чтобы мой голос горестно дрогнул. — Значит, ты хочешь, чтобы я приказал казнить рабыню Александру? «Да! Да!» — едва не заорала я, но сдержалась и сказала смиренно: — Уповаю на вашу справедливость, повелитель. Я знаю, что её проступок получит справедливое воздаяние. — Конечно, моя Махидевран. А теперь попроси, что ты хочешь в награду за твои страдания. Александра получит, что заслужила, а что получить хочешь ты? — Мой повелитель. Нет ничего желаннее для меня, чем видеть вас. Я открыла глаза, похлопала ресницами и постаралась, чтобы мой взор выразил всё моё восхищение (Халитом Эргенчем…). Он улыбнулся. — Тогда я обещаю тебе, моя Весенняя Роза, что отныне и до самого моего смертного часа я буду проводить с тобой каждую среду. И, заметь, — он ещё ласковее улыбнулся, — это помимо ночи четверга, которая и так принадлежит тебе. — О мой повелитель! — я изобразила попытку вскочить и пасть к его ногам, которая, впрочем, вполне ожидаемо была сразу же пресечена: султан удержал меня своими сильными руками. — Вы сделали свою рабыню самой счастливой в подлунном мире! Мне не о чём больше мечтать, повелитель. Сулейман казался очень довольным. Похоже, благодаря мне, Махидевран имеет теперь неплохие шансы стать хасеки. — Тогда я сейчас покину тебя, — сказал он, вставая. — Набирайся сил, моя Весенняя Роза, ибо среда — это уже завтра. Он вышел, гордо выпрямившись, но едва дверь за ним закрылась, как сразу же распахнулась вновь. На его место к моему ложу метнулась круглолицая служанка. «Кажется, её зовут Гюльшах, — вспомнила я с трудом сериал. — Или Гюльфем? Проклятье, вечно я путаю эти имена!» Ну да, ну да, Махидевран с Хатидже тоже кто-то путал… Ну хоть теперь не будешь путать. Себя же по имени ты звать не станешь, ха-ха. «Насколько я помню, эта девушка была главной прислужницей у Махидевран. И, между прочим, очень преданной прислужницей. Даже излишне преданной. Что-то она там накосячила в сериале. Я, правда, не помню, что именно, но надо быть с ней поаккуратнее. А иначе, она по своей преданности может слишком буквально понять свою госпожу. Так что, никаких «Да чтоб она сдохла, эта Хюррем!» при ней говорить нельзя. Хотя…» Круглолицая служанка тем временем уже кинулась перед моей постелью на колени и целовала мне руки: — Госпожа! Госпожа! Как же я рада, что с вами всё в порядке! — Ну, довольно, Гюльшах, — вымолвила я, и по тому, что девушка послушно встала, почтительно сложила руки и склонила голову, я поняла, что угадала её имя. — Скажи-ка мне лучше, что во дворце говорят о произошедшем? — Разное говорят, госпожа, — с готовностью сказала она. — Валиде была рассержена, она велела запереть Александру в каморке возле кухни, пока Султан не решит, что с ней делать. Шехзаде Мустафа, конечно, ничего не знает, он сейчас гуляет в саду со служанками. А девушки в гареме — кто ругает Александру, мол, как она посмела ударить мать шехзаде, кто жалеет вас, мол, крепко же ей досталось, кто-то завидует, мол, Повелитель опять к вам может вернуться из жалости. Но некоторые девушки говорят, мол, правильно этой гордячке, извините, вам, то есть, госпожа, досталось. — Даже так? И кто же это говорит? — Наташа, Мария-новенькая, и Нигяр. — Нигяр-калфа? Я сразу вспомнила ту страшненькую, вредную калфу, которая стала любовницей Ибрагима-паши и даже родила ему дочь. Так-так… — Она самая. Суёт свой длинный нос куда не просят, да всё мечтает, чтобы её звали не Нигяр-калфа, а ункяр-калфа! Да где ей! Ей, с её лицом да характером, до ункяр-калфы как отсюда до Амасьи пешком. «Ну да, если только не прилепится к Хюррем. Кажется, в сериале она всё-таки стала ункяр-калфой». — Госпожа, я могу спросить? — Спрашивай. — А о чём с вами говорил Повелитель? Он так долго пробыл с вами… — Он меня пожалел, Гюльшах. — Ах, как хорошо! Машалла! Он, значит, всё ещё любит вас! Иншалла, он вернёт вам своё расположение! — Уже вернул, — улыбнулась я искренней радости моей служанки. — Повелитель даровал мне каждую среду. — Ах! Госпожа! Велите раздать сласти девушкам? — Да, пусть раздадут. Только тогда, когда Х… Александра вернётся в гарем. Проследи за этим. И узнай, как Повелитель решил наказать Александру. — Слушаюсь, госпожа! Гюльшах радостно заблестела глазами, поклонилась и выбежала из покоев. Ну, вот, теперь и я могу в покое полежать и подумать, как мне жить в этом… сериале? мире? В этом, так-растак, Великолепном Веке.***
А султан Сулейман тем временем пребывал в своих покоях. Сначала он хотел сам найти дерзкую рабыню Александру, но потом решил, что правильнее будет, если её приведут к нему. Отдав такой приказ, он уселся на роскошной тахте и придал своему выразительному лицу суровость. Он лукавил, говоря с Махидевран. С первого взгляда рабыня-славянка понравилась ему, тут Ибрагим, который привёл её в гарем, не ошибся. И между прочим, она ведь сразу приняла ислам. Но с другой стороны, не слишком ли легко она предала свою веру, веру своих предков? Не говорит ли это о её неискренности? А эта её дерзость… Она и притягивает, и отвращает. Вспомнив об Ибрагиме, Сулейман приказал позвать и его. Ибрагим едва успел войти, с положенными церемониями поприветствовать султана и усесться в кресло возле окна, как Али-ага, один из евнухов, привёл провинившуюся рабыню. Александра же, растрёпанная, с разорванными рукавами, в прорехах которых виднелись её полные белые руки с уже наливающимися багрянцем синяками, пашу не заметила, она смотрела только на султана. Тот нахмурился: никаких манер так и не выучила эта рабыня. — Султан Сулейман! — звонко и по-прежнему дерзко выкрикнула она. Оба мужчины не могли не залюбоваться ею: невысокой, с «аппетитной» фигурой, пышными огненными волосами и пылающими глазами. Но султан не был бы Сулейманом Великолепным, если бы не поставил рабыню на место. — Я позволял тебе говорить, дерзкая рабыня? — холодно процедил он. Она вздрогнула, но воинственности не потеряла: — Так позвольте мне сказать, Повелитель! — Позволяю. Говори. — Я наказана несправедливо! Махидевран с ува… — Махидевран-султан. Александра поджала губы, но потом продолжила: — …Махидевран-султан с уважением унесли в её покои, а меня Валиде-султан приказала запереть в какой-то грязной каморке! А ведь я-то тоже пострадала! Посмотрите только! И она подбежала ближе к султану и принялась вертеть у него перед лицом своими голыми руками. Сулейман оторопел от такой наглости, а Ибрагим раскашлялся. Тут только она заметила, что в покоях они не одни. Лицо Александры вмиг побледнело ещё сильнее, она отшатнулась и стала суетливо пытаться прикрыть зияющие прорехи платья. И не только на рукавах. Султан продолжал разглядывать её, и не поворачиваясь вымолвил: — Ты что-то хотел сказать, Ибрагим? — Если позволит Повелитель, — подчёркнуто вежливо отозвался тот. — Говори. — Если бы ваша рабыня Александра носила платья из более плотных материй, я полагаю, половины этих синяков не было бы на её теле. А то кисея, насколько я вижу, не очень-то похожа на кольчугу. Сулейман усмехнулся, Александра покраснела, но ответила с вызовом: — Я одеваюсь так, чтобы понравиться султану! — И ты надеешься понравиться мне даже после того, что натворила? — А что такого я натворила? — Ты посмела ударить мать шехзаде! — Подумаешь, мать шехзаде! — Александра подбоченилась, опять привлекая внимание к изгибам своей фигуры. — Да если вы пустите меня к себе на ложе, султан, я вам не одного, а пятерых шехзаде нарожаю! Ибрагим опять раскашлялся. Сулейман словно очнулся. Он вскочил и нахмурился. — Да ты забываешься, рабыня! На колени! Пади ниц, дерзкая, и проси пощады! И тогда я может быть не прикажу лишить тебя жизни! Александра опять отшатнулась и в страхе взглянула на злорадно ухмыляющегося Ибрагима. Казалось, она поняла, что зашла слишком далеко. Она повалилась на колени, целуя полу султанской одежды. — Десять плетей в присутствии всех девушек гарема, — строго сказал султан. — Мой господин! — взвизгнула рабыня. — Одиннадцать плетей. — Господин, я же не виновата! — Двенадцать плетей. — Султан Сулейман, ну, послушайте же! Она извивалась на полу, хватаясь за ноги султана. — Пятнадцать плетей. Прими покорно своё наказание, рабыня Александра, потом попроси прощения у Махидевран-султан. И никогда не смей мне дерзить! Сулейман похлопал в ладоши, в покои с поклонами вошли Али-ага и стражники. Рыжеволосая красавица плакала, скорчившись на полу. Султан ногой отпихнул её брезгливо, словно с него спали чары. — Эту рабыню отвести в гарем, собрать всех девушек, и пусть ага накажет её в их присутствии пятнадцатью… — О султан! — горестно всхлипнула Александра, поникнув головой. — …Четырнадцатью ударами плети. Стражники подхватили рабыню под локти и выволокли за дверь. Ага поклонился и вышел следом.