***
Пока продолжалось наказание Александры, остальные девушки гарема должны были стоять вокруг и смотреть. Может быть, поначалу многие и ухмылялись, одобряя наказание рабыни, которая ухитрилась перессориться почти со всеми рабынями и калфами, всем грубила да вела себя заносчиво. Но после первых же взмахов кнута, после первых слёзных вскриков Александры и первых алых полос на её спине, многим стало её жаль, девушки стали сами всхлипывать и прятать глаза. — Нет уж, нет, — ухмылялся Каракушчук-ага, старший евнух, — смотрите, что бывает с теми, кто не выполняет главное правило для всех, кому оказана высокая честь принадлежать гарему Султана Османской империи! И это правило — по-слу-ша-ни-е! Он почти бегом шагал вокруг площадки, где шло наказание. У него в руке была короткая бамбуковая палка, её концом он то и дело приподнимал подбородок то одной девушки, то другой, заставляя их смотреть на наказание. Каракушчук-ага был высоким и толстым негром с писклявым голосом, он служил ещё в гареме султана Селима, отца султана Сулеймана, но только сейчас занял самую высокую должность для евнухов — стал кизляр-агой. Он чрезвычайно строго следил за всеми обитателями гарема, заставляя выполнять полагающиеся обязанности. Для этого он не задумываясь пускал в ход свою палку, с которой почти никогда не расставался. Даже своих ближайших помощников, Гюля-агу и Сюмбюля-агу, он мог «приложить» своей палкой, не только за какую-нибудь провинность, но и просто потому, что кто-либо из них недостаточно низко ему поклонился. Или потому, что ему это показалось. К дерзкой рабыне Александре у него возникла неприязнь почти с первых её шагов по коврам султанского гарема, поскольку эта несдержанная на язык девица во всеуслышание заявила, что «Наш Кушчук своей палкой заменяет себе то, чего лишился», правда, она выразилась более прямо. …Несмотря на радость кизляр-аги, наказание всё-таки закончилось. Девушки уже не прятали слёз: Александра без движения лежала на площадке возле фонтана, она даже не стонала. Евнух, который выполнял наказание, смотал кнут, который был уже не чёрного, а красного цвета, молча поклонился Каракушчуку-аге и удалился. Несколько рабынь хотели броситься на помощь Александре, но кизляр-ага грозно глянул на них — и они попятились. — Ну, чего топчетесь? Быстро по своим комнатам! — взвизгнул он. — Сюмбюль, ты кажется воспитывал эту девчонку? То есть, пытался воспитывать. Отнеси её в её комнату, нечего ей тут полы пачкать. А ты, — махнул он палкой на ближайшую девушку, — прибери тут. Что вы все на меня уставились, накажи вас Аллах? Займитесь своими делами, быстро! Как только он ушёл, в двери скользнула Гюльшах и поманила к себе невысокую сутулую старуху, замотанную в плащ, которая несла в руках и на спине множество мешков и мешочков. — Сарра-ханым, прошу вас, проходите сюда. И она обратилась к проходившей мимо девушке: — Это лекарша для Александры. Где её комната? Девушка показала, но прежде чем толкнуть дверь, Гюльшах прошептала старухе: — Вот деньги. Помогите Александре. Только не говорите ей, что вы пришли по просьбе Махидевран-султан. …Тихо ступая, лекарша подошла к постели, где лежала ничком рыжеволосая девушка. Вся её спина была словно одним сплошным кровавым пятном. Лекарша забормотала что-то на чужом языке, явно сочувствуя, а потом перешла на османский: — Ах, девочка бедная! Как же тебе досталось… — Кто… вы? — прошептала та и застонала сквозь зубы. — Я лекарша, я пришла помочь тебе. — Вас… прислал… султан? — Лежи тихо и не двигайся. Я сейчас намажу тебе спину. Старуха сбросила на пол свои мешки и стала в них копаться. Потом достала ступку, положила в неё какую-то траву и стала сноровисто растирать серебряным пестиком. — Скажи-ка, девочка, как ты хочешь чтобы я тебя полечила? — Делайте, что считаете нужным, ханым, я ведь не лекарь, откуда мне знать, как меня лечить. — И всё-таки, — слегка улыбнулась она. — Я могу сделать мазь белую, от которой боль твоя вмиг исчезнет. Александра застонала, пытаясь пошевелиться. — …Но после мази этой на спине твоей останутся шрамы. Или я могу сделать мазь другую, жёлтую, от которой не останется шрамов, но она будет жечь, да так что тебе три дня покоя не будет, как грешникам в геенне огненной. Ну, дочка, какую мазь ты хочешь? На мгновение Александра замерла, потом вздохнула и прошептала, глотая слёзы: — Жёлтую, ханым-эфенди, жёлтую. Лекарша усмехнулась и стала быстро смешивать снадобье. …Проводив лекаршу к выходу из дворца, Гюльшах осторожно заглянула в комнату, где лежала Александра. Послушала её стоны, довольно кивнула и вернулась к своей госпоже.***
Когда служанка ушла, я сочла, что пора начинать осваивать не только лежачее положение, хотя в нём есть своя прелесть. Я встала и прошлась по комнате. Сунула нос за каждую драпировку, обнаружила шкафы и окно. Окно выходило в сад, и я немного постояла, глядя, как маленький мальчик в длинном парчовом кафтане играет в догонялки с парой служанок. Я догадалась, что это был шехзаде Мустафа. То есть, теперь мой сын. Вот ещё одна задача для меня в этом мире: если уж не возвести Мустафу на трон, то хотя бы избавить его от смерти по приказу собственного отца. Я ещё немного полюбовалась весёлой игрой в саду и продолжила осматривать своё жильё. В шкафах были составлены сундуки, в одних — множество платьев, в других — обувь, шали, платки и тому подобное. Всё яркое, расшитое блестящими разноцветными бусинами, золотым и серебряным шитьём и кружевом. В одной занавешенной нише обнаружились некие предметы, комплект которых, я предположила, является аналогом умывальника. Множество ярких, раскрашенных… как бы их назвать… типа баночек. Потом повнимательнее ознакомлюсь с этой местной косметикой. Ну, скорее же, ты же хочешь-таки посмотреть «свои» украшения! То, что в сериале вызывало самое большое восхищение, и наверняка не только у меня, я нашла в том углу, куда Гюльшах унесла ларец с деньгами. Хм, это оказалось не шкатулкой, даже не ларцом. Целый сундук стоял там, обитый сафьяном, окованный блестящим металлом (неужели золотом?). Мгновенно найдя ключ, я жадно заглянула внутрь. Честно скажу, едва не ослепла. В крышку изнутри было вделано зеркало, и я словно пропала во времени, примеряя на себя все эти «сокровища Али-бабы». Всё мне, и никаких Али-бабов! Наконец вернулась Гюльшах и прервала моё увлекательное занятие. — Что там происходит, в гареме? — спросила я. Раздуваясь от гордости, она рассказала мне всё в подробностях. И про то, как плачевно выглядела после наказания Александра, и про то, как жалобно она стонала. И я не могла не похвалить её за даже некий творческий подход к поручению. Не иначе, золотая монета сему поспособствовала. Дело было в том, что после наказания и лечения Александра всё равно не могла встать с постели. Но Гюльшах должна была раздать девушкам сласти от моего имени, и она правильно поняла, что Александра должна была не только получить свою порцию, но и знать, от кого и почему. Сам того не подозревая, ей помог Каракушчук-ага. Когда Гюльшах гордо выступила из кухни впереди двух девушек с подносами в руках и начала раздавать сласти, рабыни подняли такой шум от радости, что он вмиг примчался со своими прихвостнями Гюлем и Сюмбюлем. Узнав, что это был мой приказ, он смутился, но ненадолго. Сначала он реквизировал половину сластей с одного подноса, а потом велел перенести «столь шумный праздник» в одну из комнат. И тут-то Гюльшах осенило, и она повела всех веселиться в комнату, где страдала Александра… Да уж, отработала моя верная служанка своё золото полностью.