Я, Махидевран

      Я почувствовала деликатные похлопывания по щекам. Открыв глаза, я кое-как разглядела надо мной весьма озабоченную мордочку Гюльшах.       — Госпожа! Госпожа! — взвизгивала она, обмахивая меня широкими рукавами. — Я же говорила, нельзя же было, в вашем положении, столько времени на жаре да на солнце проводить! Аллах, Аллах! Если Валиде-султан узнает, не сносить мне головы! Я чувствовала себя так, словно по мне проехался асфальтовый каток. Но, конечно же, это было невозможно: в Османской империи 16 века об асфальтовых катках слыхом не слыхивали. Тогда какого чёрта… то есть, шайтана, со мной случилось?!       — Что со мной? — едва ворочая языком спросила я у пространства, поскольку взгляд мой фокусироваться никак не хотел, даже на Гюльшах.       — Вы упали в обморок, госпожа. Сначала побелели как полотно, а потом рухнули прямо наземь. Вам нужно обязательно показаться Эмине-ханым. Она предупреждала, что при беременности долго гулять по жаре…       — Да, да, — пробормотала я. — Помоги встать. И отведи… куда-нибудь, где попрохладнее. В Россию, например. С трудом и помощью служанки соскребла я себя с садовой дорожки — и тут же увидела Гюльфем, которая так же квохтала, поднимая на ноги Хатидже. Немного придя в себя, мы, две султанши, крепко взялись за руки, опираясь друг на друга и на наших верных служанок, и направились во дворец. День действительно, несмотря на конец августа, был особенно жаркий и душный, не иначе, перед грозой. Но неужели только поэтому мы грохнулись в обморок… обе разом? Ну, ладно я, это понятно: я беременна. Но Хатидже? Она-то с чего сомлела? По дружбе, за компанию. Не может того быть, чтобы и она тоже… Сплюнь, несчастная! Если она таки беременна от своего престарелого мужа-покойника… Не видать тогда ей Ибрагима как своих ушей. А если это Ибрагимушка подсуетился? Тогда секир-башка будет обоим. Причём, в абсолютно прямом смысле. Да нет, Паргалы наш церемонный донельзя, он, поди, и ручку ей поцеловать не посмел до сих пор, не говоря уже о чём-то большем. Так что, беременной она быть не может. Тогда почему? Да что ты докопалась, жарко — вот и обморок. Чем угодно поклянусь, не только жара виновата. Сейчас мне вспоминалось, что перед тем как у меня потемнело в глазах, я почувствовала… Как будто с Сулейманом беда случилась. Или почти случилась. Какой-то страх словно лишил меня возможности дышать…       — Хатидже, дорогая, как себя чувствуешь? — всё-таки продолжила я «докапываться», когда служанки усадили нас на балконе в тени и вручили серебряные кубки с холодной водой. Даже сама себе (во всех смыслах) не могла бы объяснить, почему мне так нужна была ясность в этом вопросе.       — Хорошо, хвала Аллаху, а ты?       — Я тоже. Что с тобой случилось?       — Не знаю, Махидевран, — серьёзно, немного растерянно посмотрела она на меня почерневшими глазами, в которых на этот раз не было слёз. — Мне вдруг что-то почудилось… Я так испугалась. Как будто беда едва не случилась…       — С Сулейманом?! — вырвалось у меня.       — С обоими… — едва слышно прошептала она, не сводя с меня глаз, в которых отчётливо виднелся ужас. Она сказала это так, что я не могла не поверить. Конечно, когда мужчины на войне, ясно, что они ходят по краю жизни и смерти. Но вот так нос к носу столкнуться с подобной чувствительностью, прям’ экстрасенсорной, — это производит впечатление. Клянусь, я зауважала любовь Хатидже. Надо будет постараться её сберечь.       — Но ведь с ними всё в порядке? — растерянно прошептала я.       — Да, да, с ними всё хорошо.       — Ты, конечно, не знаешь, что именно случилось?       — Не знаю. Но опасность… Знаешь, Махидевран, я почувствовала, что настоящая, смертельная опасность коснулась их своим крылом.       — Храни Аллах их обоих!       — Аминь, — она глубоко вздохнула и провела ладонями по лицу. — Прости, дорогая, я хочу прилечь.       — Ах, да, конечно, — вскочила я. Я проводила её в её комнату и ушла к себе.       Всё это время, пока султан был в походе, я старалась пореже оскорблять свои взоры видом Хюррем, но в те считанные разы, когда видела её, презрительно морщилась: эта девица носила теперь исключительно платья с низким поясом, подчёркивая свою беременность и живот, который ещё толком и не вырос. Но поскольку Махидевран была намного стройнее, надо было поторапливаться, ведь мой живот уже совсем скоро выдаст мою тайну. На данный момент о том, что я беременна, знали только Хатидже и Валиде, и я долго упрашивала их не сообщать об этом никому, даже султану. Здесь ведь принято, что о каждой беременности фаворитки оповещают всех и каждого, праздники устраивают, то, сё… И беременная фаворитка резко повышает свой статус и получает всякие материальные блага. Но для меня, в отличие от Хюррем, это было не столь важно. Мне важно выносить и родить ребёнка в этом гадюшнике. Пришлось сказать, что я ужасно боюсь, что меня или ребёнка сглазят завистницы. На самом деле в реальности были не так уж редки случаи, когда менее успешные невольницы истребляли ребёнка более везучих соперниц, и вовсе не сглазом. Так что, я была больше чем уверена, что узнай Хюррем о моей беременности, она сделала бы всё, чтобы меня от неё избавить. В принципе, я сама могла бы заняться тем же по отношению к ней, но её первенец, Мехмед по сериалу, был мне нужен живым. И раз уж я не могла повлиять на счастье, свалившееся на Хюррем, надо было хотя бы попытаться повернуть ситуацию мне на пользу.       Вообще-то, о моём «интересном положении» знал ещё кое-кто в гареме. Повитуха, Эмине-ханым. Я аж рассмеялась, вспомнив, как это случилось.       …Когда Хатидже заподозрила, что я беременна, она, не дав мне и слова сказать, мгновенно послала за повитухой. Но прикол был в том, что не прошло и пяти минут, как в её комнату ворвалась… нет, не повитуха, и даже не Хюррем. Валиде!       — Зачем тебе понадобилась повитуха, Хатидже?! — заорала она с искажённым лицом, её глаза буквально изрыгали пламя. Бедняжка Хатидже так испугалась, что опять едва не зарыдала, зато меня такой смех разобрал…       — Простите, Валиде-султан, — сказала я, давясь смехом, — это не для Хатидже-султан, а для меня.       — Для тебя?! У неё глаза едва из орбит не выскочили.       — Махидевран?! Ты беременна?! Машалла! И вмиг разъярённая фурия стала заботливой наседкой.       …Так что, была не одна причина, по которой мне нужно было увидеться с Эмине-ханым. Но я не могла вызвать её к себе, ведь об этом могли узнать. И что мне было делать? Ещё раз попросить Хатидже. Ну, нет, мне надо было поговорить с повитухой с глазу на глаз. И тогда я пошла в баню! То есть, процессия из меня и трёх моих служанок вальяжно отправилась в хаммам. Пока Нигяр, Гюльнихаль и Гюльшах мылись и готовили хаммам для меня, я пошла в соседнее помещение, где располагалось что-то вроде местного здравпункта или лечебницы.       — Добро пожаловать, Махидевран-султан, — поклонилась повитуха. — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?       — Со мной всё хорошо, Эмине-ханым, слава Аллаху. Только сегодня, гуляя в саду, я упала в обморок. Не могли бы вы сказать, всё ли в порядке с ребёнком?       — Аллах, Аллах! — всплеснула она руками и подбежала ко мне. — Садитесь, дайте вашу руку, я пощупаю пульс. Я послушно исполняла всё, что она просила сделать. После осмотра она сказала, что с ребёнком всё хорошо, только нельзя долго быть на прямом солнце, и уж если гулять, то либо утром, либо ближе к вечеру. Я кивала, со всем соглашаясь: я и так это всё знаю, но «рекомендации врача» надо выслушать безропотно, за тем я и пришла. И ещё кое за чем. Я выложила на стол три золотые монеты. Ты не транжиришь ли деньги, а? Не твои ведь! «Как это не мои? Махидевран регулярно приносят жалование!» Махидевран приносят, а не… «Я — Махидевран!»       — Зачем это, госпожа?       — Эмине-ханым, я хотела узнать… Хюррем-хатун… Как её беременность? Всё хорошо, иншалла?       — Всё хорошо. Она родит, по воле Аллаха, на месяц позже вас.       — Я-то уже второй раз беременна, иншалла, а вот Хюррем-хатун ждёт первенца. Поэтому не могли бы вы напомнить ей, что для блага ребёнка… близость необходимо исключить? Повитуха позвякивала монетами и вдруг остро взглянула на меня:       — Госпожа желает учить меня моим обязанностям? Или госпожа желает подкупить меня?       — Ну, что вы, Эмине-ханым. Я всего лишь желаю наградить вас за то, что так хорошо знаете свои обязанности и выполняете их.       — Я служу здесь повитухой уже сорок лет. Сколько детей приняли мои руки — один Аллах счесть может. Мне достаточно моего жалования и счастливого смеха шехзаде и султанш в этом дворце. Ступайте с миром, Махидевран-султан, и не гуляйте на солнцепёке. Она поклонилась и ничего больше не сказала. Вот ведь, принципиальная! И мне ничего другого не оставалось, как улыбнуться ей и попрощаться. А поскольку меня фигурально "послали в баню", пришлось мне идти туда буквально, пока мои служанки не стали меня разыскивать. А между прочим, принципиальная-то она, принципиальная, но монеты не вернула…       Конечно, я не могла знать наверняка, запретила ли повитуха Хюррем заниматься сексом с нашим… моим! султаном. Но её, то бишь Хюрремкино, перекошенное лицо и зависть, словно написанная на нём большущими буквами, сообщили, что да, запретила.       …Наконец по дворцу разнёсся слух о возвращении султана. Сама не ожидала, что привычные крики «Дорогу! Дорогу! Султан Сулейман-хан хазретлери!» вызовут у меня такой трепет, что я аж сил не нашла, чтобы встать и побежать навстречу любимому. Так и сидела, как статуя, в комнате, не могла пошевелиться и слушала радостный смех, музыку и всякое прочее ликование, доносившееся снаружи. Служанки толклись около меня и явно не понимали, куда им кинуться.       — Гюльнихаль, возьми шехзаде Мустафу и отведи его поприветствовать Повелителя.       — А вы, госпожа? Разве не пойдёте?       — У меня нет сил, — я легла и закрыла глаза.       — Мне остаться с вами, госпожа? — робко сказала Гюльшах.       — Нет, идите все вместе.       На этот раз я не планировала никаких хитрых ходов, мне и вправду было нехорошо. Я даже думать не хотела, как будет воспринято моё отсутствие среди встречающих Повелителя. Но очень скоро я позабыла о своём нездоровье.       В большом помещении гарема, там где обычно накрывали столики и праздновали, собрались все невольницы, калфы, евнухи. В самом центре стояла Валиде-султан, от радости её утончённое лицо сияло ярче, чем бриллиантовая диадема. По обе стороны от неё заняли почётные места беременные фаворитки. Дальше стояла Хатидже-султан, а ровно напротив неё в этом полукруге «избранных» — мои служанки и Мустафа. Едва Сулейман во главе своей свиты ступил через порог — все захлопали в ладоши и громко восславили его. Улыбаясь, он стремительным шагом подошёл к матери и поприветствовал её. Потом он скользнул взглядом вокруг неё, не выделяя никого, и остановился на сыне. Улыбаясь ещё шире, Сулейман протянул ему руку. Мустафа, изо всех силёнок сдерживаясь, чинно подошёл к нему, поцеловал его руку и поднёс ко лбу. Умилённый султан подхватил сына на руки, поцеловал и спросил:       — А где же твоя мама?       — Мама болеет и не может встать. Она всё время болела, пока вы были в отъезде, Повелитель. Сулейман нахмурился.       …Я вздрогнула от неожиданности, когда в двери моей комнаты раздался стук. Охранник вошёл, низко поклонился, потом выпрямился и сказал, глядя в пол: «Махидевран-султан, султан Сулейман сейчас посетит вас». Пришлось мне вставать. Так как я не притворялась, что мне плоховато, я решила на что-нибудь опереться. Но едва сделала шаг — ноги словно подломились, и я грохнулась на колени. Охранник рефлекторно бросился мне на помощь, но тут (как нельзя вовремя!) вошёл султан и узрел эту «картину маслом».       — Ты что это делаешь?! — загремел его грозный глас.       — Простите, Повелитель! — вместо того, чтобы поднимать меня, бедный парень повалился на колени рядом и уткнулся лбом в пол.       «Вот ведь! — мысленно выругалась я. — Сейчас мой возлюбленный собственными руками отрубит бедолаге голову!» И перепачкает ковры кровищей!       — Простите, Повелитель, — пролепетала я, — ваш слуга ни в чём не виноват.       — Как это «не виноват»?! Он собирался прикоснуться к тебе! — его рука уже вытаскивала саблю.       — Повелитель, я плохо себя почувствовала и упала, он всего лишь хотел мне помочь встать. Султан замер, постукивая носком сапога по полу, и сверлил бедолагу по-прежнему грозным взглядом.       — Ладно, — наконец изрёк он, — прочь с глаз! Охранника как ветром сдуло. Сулейман собственными султанскими руками помог мне встать.       — Мустафа сказал, что ты нездорова. Хочешь, я прикажу…       — Нет-нет, Повелитель, одним своим присутствием вы исцеляете любую мою боль. Добро пожаловать домой, Повелитель. Рада видеть вас в добром здравии и победителем.       — Моя Весенняя Роза, — он усадил меня на постель и сам сел рядом, держа за руку, — я был так рад, получив ваши письма, что захотел в тот же миг вернуться домой.       — Аллах, Аллах, неужели вы прервали поход из-за наших несчастных писем? Он засмеялся:       — Конечно, нет. Но я приложил все силы, чтобы скорее его завершить.       — Ах, ах, это наверняка из-за известия о Хюррем!.. Сулейман опять засмеялся:       — Нет, моя любовь. Я конечно рад, что снова стану отцом, но из-за Хюррем я бы не стал спешить. А вот из-за тебя… — и он многозначительно улыбнулся. Да ладно?! Как он мог догадаться?!       — Пусть Аллаху будет угодно благословить вас ещё одним шехзаде. И даже не одним.       — Аминь. Я каждый раз восхищаюсь твоим великодушием, моя Весенняя Роза. Признаюсь, я беспокоился, что тебе будет неприятна весть о беременности Хюррем.       — Вы не забывали обо мне, вы беспокоились о моих чувствах даже в походе? Мой повелитель, ваше расположение делает меня счастливее всех на свете.       — Ты говоришь «расположение», Махидевран… Если бы я не знал, как сильно ты любишь меня, я бы опечалился.       — Почему, мой господин?       — Потому, что мою великую любовь к тебе ты зовёшь всего лишь «расположением». Я загадочно улыбнулась и перевела разговор на нужную мне тему.       — Как же вы хотели бы назвать ваших сыновей, Повелитель? Он встал и в задумчивости прошёлся туда-сюда, заложив руки за спину. Мне показалось, он и раньше обдумывал это. Я сквозь ресницы следила за ним и любовалась каждым его движением.       — Я думаю, имя Мехмед подойдёт сильному и мудрому шехзаде, — остановился он возле меня. — А ты как думаешь?       — Это очень подходящее имя, мой господин, в честь нашего пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах. Но мне кажется, что было бы хорошо также дать шехзаде имя в честь вашего благородного отца.       — Да, ты права, Селим — славное имя, имя воина и правителя. Быть по сему, моя Махидевран. Тот сын, кто родится первым — получит имя Мехмед. А второй — Селим.       Я опустила взгляд, а потом улыбнулась Сулейману, глянув снизу вверх:       — Значит, иншалла, во мне подрастает сильный и мудрый Мехмед, — и положила ладонь на ещё плоский живот. Великолепные голубые глаза Сулеймана Великолепного (Халита Великолепного) глядели на меня, раскрывшись во всю ширь, пока до него наконец-то дошёл смысл сказанного.       — Я хотела сказать вам об этом глядя в глаза, Повелитель. Хотела первой увидеть вашу счастливую улыбку, которая для меня ценнее всех сокровищ мира.       — Это ты моё сокровище, Махидевран!