Персональный ад профессора Дойла

Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада 3 июля 2000, 8.00 Утром в понедельник Коннор явился в ОНИР, одетый с иголочки, как и всегда. Он никогда не позволял себе демонстрировать плохое настроение или самочувствие на работе, поэтому, учитывая очередную абсолютно бессонную ночь — уже вторую по счёту — начал принимать ледяной душ с четырёх утра, чтобы окончательно смыть признаки плохо проведённых выходных. Но когда снова уснул за чашкой крепкого чёрного кофе в начале шестого и проснулся от крика Николь, которую перестал качать в шезлонге, то понял, что одного душа сегодня будет недостаточно, и принял второй. Выйдя из ванной, Коннор в очередной раз глянул на экран мобильного. Прошлым вечером он отправил Адриане смс: «Перезвони мне. Я не могу успокоить Николь уже вторые сутки подряд. Вчера возил её к врачу, она здорова». Ответа до сих пор не получил. Злость помогла Коннору окончательно открыть глаза. Их личные отношения — одно, но он не мог понять, почему Адриана игнорирует новости о Николь. Или плохо понял, что из себя представляет эта женщина, или… На этом «или» у Коннора заканчивались, вгоняя его в раздражающее недоумение, которое он остужал раз за разом ледяной водой. Бессонные ночи явно грозили внести смуту в сконцентрированный на профессиональных вопросах ум: уже подъезжая к работе, Коннор вспомнил, что должен был сначала навестить Миранду и Саманту Спрингз. Но рассудив, что в такое раннее время его вряд ли ждут, решил всё же сначала отметиться в Управлении и узнать, что хотел от него Блевинс. От секретаря директора в приёмной Дойл узнал, что Хендрикс и Дэвисон командированы на семинар по повышению профессиональной квалификации, а Эксон ещё не вернулся из Хеллворка. Блевинс же встретил Коннора в кабинете с неловкой улыбкой. — Садись. Мой секретарь тебе, уже, наверное, сказал, что из основного состава твоей команды сегодня только ты в Офисе, — абсолютно спокойно начал Блевинс. — У меня нет для тебя персонально никаких расследований, но, как я уже говорил, есть личная просьба. — Он прищурил один глаз и просверлил внимательным взглядом Коннора. — Ты не мог бы пару дней поработать в архиве? — и видя, как тот напрягся, поспешил продолжить. — В пятницу у нас оборвался один из стеллажей, и все папки рассыпались. А Марси, заведующая архивом, как назло ушла на больничный. Ты — уникальный сотрудник, который любит работать с бумажными вариантами документов. К тому же, я прекрасно помню, что ты феноменально запоминаешь содержимое прочитанных папок. После возвращения ты наверняка многие из них перебрал, так что, тебе будет проще выполнить это задание, чем другим коллегам, — Скотт подумал и уточнил: — которые пока заняты другой работой. Спорить с Блевинсом Коннор не стал. Даже отметил с облегчением — отделался лёгким испугом, учитывая злоключения прошлой недели. Может, хоть на этой его не будет преследовать злой рок? Но перед тем, как ехать к Спрингз, всё же зашёл в архив — оценить масштаб бедствия. И когда шагнул за порог помещения, то понял, что погорячился с выводами по новому назначению. — Твою ж… — Коннор потёр лоб, скривившись. — Восхитительное начало недели. Уже весь в предвкушении, что будет дальше. — Он оперся плечом о дверной косяк, прикрыл глаза и медленно развернулся, подумав, что даже не вздумает торопиться назад. Лучше выпьет несколько чашек невкусного чая. Гарден Вилейдж, 87 3 июля 2000, 9.55 Покинув салон серебристого «Шевроле», Коннор не сдержал мимолётную улыбку, рассматривая огромного белого медведя на качелях возле дома Спрингз. Перед тем, как попасть в больницу, он навещал невезучую маму и её дочь, обладающую даром телекинеза, и подарил Саманте плюшевую игрушку. Беды, неотступно следовавшие за Мирандой, начали обходить её стороной после того, как Мисс Катастрофа узнала о даре дочери. С чем было связано тотальное невезение женщины, так и осталось невыясненным. И Коннор надеялся, что за месяц его отсутствия в семье Спрингз не случилась очередная череда неприятностей. Улыбка Миранды, с которой она встретила его, немного успокоила. Он с наслаждением вдохнул запах домашней выпечки и тоже не удержался от широкой улыбки. — Доброе утро, профессор Дойл. Мы так рады, что вы приехали. Саманта без умолку говорит о вас и очень просила, чтобы вы… — Коннор! — откуда-то со второго этажа послышался радостный крик девочки и топот ног. Перепрыгивая через ступеньку, Саманта сбежала вниз и повисла у него на шее. — Саманта! — чуть недовольно, но всё также с улыбкой проговорила Миранда. — Что за манеры? Я же тебе говорила, что к взрослым так не обращаются. Профессор… — Нет, всё же Коннор. — Он покружил Саманту на руках, а затем поставил на ноги и присел на корточки перед ней. — Привет, принцесса! Девочка радостно засмеялась, положив ладони на его плечи, но уже через мгновение перевела взгляд куда-то за спину Коннора и на её лице застыл ужас. Коннор похолодел, глядя в остекленевшие серые глаза ребёнка, которые наполнились слезами. — Мама! — Саманта заплакала и отбежала к Миранде, уткнувшись носом в цветастый передник. — Что случилось? — Коннор поднялся с корточек, машинально обернулся. У двери стояла корзина с зонтиком и полка с обувью, и больше ничего. Тем более, ничего странного. — Тень… Та самая, — заливаясь слезами, шептала Саманта, не отрываясь от матери. — Она… Миранда взяла дочь на руки и крепко прижала к себе. — Успокойся, милая. — Она поцеловала Саманту в щеку. — Ты видишь то, о чём рассказывала мне? Саманта утвердительно кивнула, спрятав лицо в волосах Миранды. — Я расскажу вам. — Миранда кивнула Коннору. — После того, как мои невезения закончились, Саманта поделилась со мной, что всё это время видела за моей спиной неотрывно следовавшую серую тень. После того, как вы выявили способности дочери, через несколько дней мы с Самантой сидели в её комнате. И вдруг она застыла, глядя куда-то вдаль. Моргнул свет и зазвенели стекла. Лампочки вспыхнули и разлетелись с треском. Саманта даже не испугалась и быстро уснула в моих объятиях, а утром с радостью обмолвилась, что больше никого не видит за мной. — А недавно мне приснился сон, — всхлипывая, сказала Саманта. — Там были вы и тень. Она покинула мою маму, но теперь ходит за вами, Коннор. Я вижу её за вашей спиной. Миранда, заметив озадаченное лицо Коннора и наполненные испугом глаза дочери, быстро предложила позавтракать, чтобы как-то развеять застывшую напряжённую атмосферу. Коннор охотно согласился, не желая ещё больше пугать девочку своим помрачневшим взглядом. Он снова подхватил Саманту на руки, и вместе они расположились в гостиной для чаепития. Вскоре тревожное настроение в доме испарилось, а воздух наполнился ароматом травяного душистого чая и пирога с корицей, от которого невозможно было оторваться. Саманта не слазила с колен Коннора, обнимая его за шею. Миранда весело щебетала о разных вещах, но Коннор слушал её вполуха, вежливо улыбаясь. Из головы у него никак не выходили слова про тень, разом отодвинув остальные мысли, так беспокоившие его все прошедшие дни… Уж не с этой ли невидимой его взору спутницей, увязавшейся теперь за ним, связана чёрная полоса, начавшаяся с апреля? Бауэр Стрит, 712/8 3 июля 2000, 20.12 Как бы Коннор ни откладывал возвращение в ОНИР, ехать на работу всё же пришлось. Проведя в архиве более шести часов, в начале седьмого он плюнул на пыльные папки, валяющиеся под ногами, и решил — на сегодня хватит. Всё равно разгребать бумажный хаос ему придётся ещё дня два-три, если директор не смилуется и не отправит его на более достойное задание. Приехав домой, Коннор прямо в коридоре с отвращением снял пыльный костюм в прихожей и попросил Адама пока не подносить к нему Николь. После душа он поиграл какое-то время с дочерью и пошёл на кухню, чтобы заварить себе кофе. Мысли о чём-то большем неизменно вызывали только тошноту. — Как дела, сынок? — Адам вошёл следом и сел напротив, внимательно принявшись рассматривать Коннора. — Ты что-то опять неважно выглядишь. У тебя какие-то проблемы? — Нормально, Адам, извини, что я заставил тебя беспокоиться. Нет ничего такого, с чем бы я не справился… — Он немного помолчал, задумавшись над этой фразой, а затем добавил: — Адриана тебе не звонила сегодня? — Нет, — пожал плечами Адам. — Не звонила и не приезжала. Она даже не попрощалась в субботу, когда уходила. Если только не считать хлопок дверей напоследок. Не знаю, видел ли ты или нет, но она купила тебе какие-то чаи и лекарственные препараты. В верхнем шкафчике, — жестом он указал, в каком именно. Коннор встал и быстрым шагом подошёл к кухонному шкафу, резко дёрнув дверцу на себя. На полке лежало несколько коробочек: ромашковый и мятный чаи, сбор фенхеля и несколько упаковок таблеток с труднопроизносимыми названиями. С грохотом он закрыл дверцу и прислонился к ней лбом. Вот и дожил до момента, когда у одинокой бутылки с перекисью водорода в его аптечке наконец-то появилась компания. Он никогда не нуждался в таблетках, так как до Архангельска в принципе не жаловался на плохое самочувствие. А если и болел, то покупал препараты сугубо по назначению врача. Интересно только, откуда новоявленный «доктор», купивший эти коробочки, вообще знает, что у него болит? — Даже спрашивать не буду, от чего эти таблетки, — мрачно сказал Коннор. — Ну, если понадобятся, спросишь, — ответил Адам, подняв вверх брови. — Я не хочу лезть в твои отношения, сын, но что-то мне подсказывает, что ты сейчас находишься меж двух огней… — Ты даже не представляешь, насколько ты прав, — растерянно отозвался Коннор. — Ладно, не бери в голову… Я сейчас попробую ещё раз позвонить Адриане. Не верю, что ей неинтересно, что происходит с Николь. Может, у неё что-то случилось? — Позвони, конечно. А пока Николь спит, я прогуляюсь в магазин и подышу немного свежим воздухом, — Адам хлопнул Коннора по плечу и вышел. Коннор, оставшись наедине с тяжёлыми мыслями, вдруг удивился, что на второй день он заскучал без звонков Адрианы: никто мозг не выедал своими замечаниями по воспитанию ребёнка, на нервах, как на любимом инструменте, не играл. Непривычно и как-то… одиноко, что ли? И желание извиниться за субботнюю ссору только усилилось. Он набрал номер Адрианы, но на этот раз телефон оказался выключен. Раздражение от её молчания полностью покинуло, сменившись нешуточной тревогой. Следом Коннор позвонил Джону Доггетту. Когда тот тоже не ответил, Коннор со всей силы грохнул телефон об стол. Запрокинул голову на стену, решив, что завтра попробует найти Адриану через контакты в Бюро. И в абсолютной тишине Коннор привычно погрузился в пучину гнетущих размышлений. Он не переставал радоваться, что к нему, несмотря на бессонницу, вдруг вернулся привычный ход мыслей, который не захлёстывали эмоции, а значит — он мог оценить ситуацию здраво. И чем больше старался разобраться в происходящем, тем больше понимал, что окончательно запутался. Его логику, а вместе с ней и душу, пожирали неведомые демоны, а осознание цепочки ассоциаций вгоняло в безысходность… Когда Коннор пришёл в себя после экспериментов в «Улье», он не мог ходить несколько месяцев. Просто лежал на кровати и, когда не спал, бесконечно прокручивал в голове прежнюю жизнь. Одри или Адам иногда читали ему книги, рассказывали новости, но в большинстве случаев его лучшим другом был «экран» потолка, на котором Коннор разворачивал разные сцены из памяти: вот он подросток, а вот — аспирант, блестяще защитивший кандидатскую; вот он офицер, а вот — кейс-менеджер Управления. Больше всего ему нравилось крутить на экране сцены карьеры в ОНИР. И в эти минуты его накрывали разные чувства, но отрицательные брали верх куда чаще. Бывали дни, когда Коннор крушил всё вокруг себя, до чего только мог дотянуться, понимая, что может никогда не встать с опостылевшей кровати. Тот идеально выглядевший Дойл, с приглаженными воском волосами, смотрел, ухмыляясь, с потолка на беспомощного инвалида, который страдал паническими атаками и кричал ночью, как раненый зверь. После очередного крушения мебели, когда Адаму пришлось вколоть ему успокоительное, Коннор лежал и смотрел сквозь пелену слёз на белоснежный экран… И в тот момент он поставил себе чёткую цель: встать на ноги, вернуться в прежнюю жизнь, надеть костюм и снова услышать, как его будут называть профессором Дойлом. Через два месяца он встал, ещё через неделю сделал первые шаги. Упал. Снова поднялся и рухнул, как подкошенный. И так всю ночь… Утром Одри, пришедшая с завтраком, обомлела. Коннор сидел в дальнем углу комнаты. Измученный, весь потный, но впервые за эти месяцы по-настоящему счастливый. Но, будучи собранным по кускам, Коннор всё равно не хотел даже слышать ни о какой жизни с чистого листа. Он бредил возвращением именно к той, которую у него отобрали. И там его ждала только Линдсей. Только та, за которую он цеплялся в «Улье» и которая оберегала его разбитый на осколки разум от окончательного рассыпания. Но в какой-то момент Коннор ощутил в себе гнев и желание отомстить, создав второй вектор и ещё один смысл возвращения. И он напитывал его тело яростной силой, когда Коннор представлял того, кто примет сокрушающий удар его деструктивной стороны. Этим человеком стал Фрэнк Элсингер, упёкший Коннора в «Улей». Линдсей была ангелом, Фрэнк — демоном. Оба питали две стороны личности Коннора, одна из которых отчаянно желала ласки и любви, вторая — стремилась разрушать и уничтожать. Эти полюса тянули его невероятно сильно и снова разрывали на части, заставляя Адама беспокоиться за него. Коннор казался ему эмоционально нестабильным, ведь он и вправду напоминал одержимого. Дженнерс часто просыпался от криков Коннора, когда тот, уже практически полностью вставший на ноги, звал Линдсей или выкрикивал угрозы бывшему начальнику. Адам просил быть благоразумным и дождаться восстановления не только утраченных физических навыков, но и психологического равновесия. Но, как бы он ни оттягивал момент возвращения Коннора, этот день настал… Сидя на кухне, залитой уходящими лучами летнего солнца, Коннор полностью отдался воспоминаниям. Он будто снова вдохнул морозный воздух того самого долгожданного дня, когда он, после трёхлетней разлуки, увидел Линдсей и других членов своей команды в заснеженном лесу Мичигана. Лин смотрела с любовью и теплотой, постоянно улыбаясь. Ему безумно хотелось в ту же ночь, которую они провели в одной комнате, признаться ей в любви, но он понимал — для одного дня хватит потрясений. Нужно выждать хотя бы день-другой, выбрать подходящую обстановку. Он ведь так долго шёл к ней, ради неё учился заново ходить. Всего лишь пару дней до первой цели, и они будут вместе. Но… Прошла неделя, вторая… После возвращения в Галифакс на Коннора обрушились проблемы, связанные с его официальным воскрешением. И в первые дни, куда важнее дел сердечных, его повела месть, застилая глаза гневом. Сейчас Коннор понимал, что повёл себя крайне глупо. Даже несмотря на лавину ярости и желание разорвать в клочья Фрэнка голыми руками, он никогда бы не совершил убийство. В то же утро, в которое он появился спустя три года в ОНИР, письма с копиями компромата на Элсингера разлетелись к членам Совета директоров и в полицию. Благоразумнее было бы дождаться реакции оттуда, ведь он догадывался, что встреча с ним, держащим в руках папку с доказательствами всех тёмных делишек бывшего шефа, может заставить того пуститься в бега. Но Коннор, проведя три года в кошмаре, во сне и наяву, не смог побороть желание наполнить жизнь Элсингера таким же страхом, а не просто быстро передать бывшего начальника в руки правосудия. Дойл хотел, чтобы тот на своей шкуре прочувствовал, каково это: потерять всё, что имеешь в одну минуту, и жить в постоянном ужасе, не зная, что принесёт тебе следующий день, а может быть и следующий час. Но всё прошло не так, как планировалось, и Элсингеру всё же удалось ускользнуть от слежки, организованной начальником охраны ОНИР. А спустя месяц Коннор узнал, что изувеченное до неузнаваемости тело Фрэнка выловили из реки. Эта новость ввергла его в крайне противоречивое состояние: цель достигнута, месть свершилась. Но на душе остался горький осадок, которого Коннор даже стыдился, но ничего не мог с собой поделать, раз за разом думая о том, достаточно ли ужаса пережил Фрэнк за этот месяц? Личный опыт, полученный в «Улье» подсказывал, что смерть иногда можно рассматривать как слишком лёгкое избавление. И, ощущая досаду от того, что план мести сработал иначе, Коннор боялся, что и с Линдсей всё выйдет не так, как ему представлялось до этого. Поэтому медлил, много думал, спрашивая себя: а что же делать дальше? И даже прекрасно зная ответ на вопрос, Коннор всё равно никак не решался признаться Линдсей в чувствах. А потом новость о Николь вышибла у него почву из-под ног, уничтожив заодно и все мысли о других желаниях. Но только малышка помогла ему выйти из проклятой картины. И Коннор вдруг чётко осознал, что такое — любить по-настоящему, а не только думать о чувствах. Любовь к дочери и к женщине — абсолютно разные вещи, он это понимал. Но Николь заняла всё его сердце с первых дней, и жизнь Коннора заиграла другими красками, наполнившись смыслом, отобранным у него той холодной ночью в России. А вот разум продолжал хотеть чего-то ещё. Того, что в его понимании называлось любовью к женщине. Опять всего пару шагов отделяло его от заветной цели, но… Едва Коннор успел что-то осознать и вдохнуть полной грудью счастье от отцовства, как следующее потрясение не заставило себя долго ждать: смертельный приговор от врачей. Все мечты снова развеялись пеплом… В больнице ни один препарат не снимал боль, которая бесконечными волнами разливалась по телу, вновь превратившемуся в один сплошной сгусток боли. Казалось, что даже кончики волос пропитались ею. Коннор бредил, прожигаемый жаром, напрочь забыв, что хочет жить. Он ждал избавления, всё равно уже каким путём. И разум охотно вытащил прежние защиты и способы сохранить здравый рассудок. Коннор отчаянно жаждал видеть перед собой Линдсей. И даже когда она покидала палату, воспалённый разум тут же возвращал её образ к нему обратно. Он хватался за неё, как за нерушимую опору, зная, что только так сможет удержаться. И в этот раз тоже смог, окончательно признав, что больше его ничего не остановит: он скажет Линдсей всё, что давно хотел… Но после секса с Адрианой планы Коннора рассыпались, будто карточный домик. Игры разума сыграли с ним злую шутку, поймав в очередную ловушку. И без того сложная ситуация усугубилась ещё одной досадной деталью, осознание которой лишало Коннора покоя. За прошедшие две недели он уже десяток раз словил себя на мысли, что любое ухудшение состояния сразу же рисует перед глазами лицо Адрианы, а его горящая жаром кожа жаждет пропитаться холодом, веющим от её ласковых рук. Его спасительные ассоциации замкнулись иначе, ведь в критический момент к нему пришла на помощь другая женщина, даруя не только «якорь», за который можно ухватиться, но и долгожданное избавление от рвущей на куски боли. В галлюцинациях Адриана вошла на пылающий после взрыва завод и одним рывком выдернула Коннора из испепеляющего кошмара, перенеся его в безопасное место. Он видел её мягкую улыбку, ощущал прохладу касаний к его сожжённой коже, остужающую и дарующую облегчение, и поцелуй, высасывающий из него не только физическую боль, но и весь ужас пережитого. Осознание опасно замкнувшейся ассоциации с Адрианой привело к другой, и Коннор вдруг провёл чёткую параллель, что он вспоминает про неозвученные слова любви только в периоды, когда ему плохо и когда случается откат в памяти. Это попахивало навязчивыми состояниями и той самой одержимостью, про которую твердил Адам. И сейчас, осознав на примере с Николь, что про любовь не думают — её чувствуют, Коннор впал в оцепенение. Чем больше он думал о Линдсей, тем больше его тошнило от себя и от понимания, насколько сильно он переоценил своё психическое состояние после возвращения из лаборатории. — Чего ещё я не понял о себе? — прошептал он в тишину кухни, закрыв глаза и потерев пальцами виски. — Если мои чувства всего лишь психологическая защита, которую я сам создал, то как я могу быть уверен, что мой мир вообще не иллюзия? Может, я брежу и до сих пор нахожусь в «Улье»? Может, я умер? Сам не знаю, что за демон пожирает меня изнутри, так куда я лезу, втягивая в это безумие ни в чём неповинную Линдсей? — Коннор зажмурился, помотав головой. — Я должен был уберечь её, а вместо этого окунул в ещё один кошмар. Чего я хотел? Вернуться в свою жизнь тем же, кем был до Архангельска? — Он печально усмехнулся, спрятав лицо в ладонях. — Больной идиот… Коннор отнял руки, открыл глаза и вздрогнул. С потолка, как из зеркала, на него смотрел тот Дойл из девяносто шестого в чёрном костюме и цветастом галстуке. Его двойник с пылающими огнём глазами насмешливо улыбался и скалился, а его губы прошептали: «Неудачник!» — Да пошёл ты! — зло выкрикнул Коннор видению, бросив чашку в стену. А следом обречённо пробормотал: — Адриана права. Пора записаться к Антону на приём по его непосредственной специализации. Пока он собирал осколки, из комнаты послышались всхлипывания Николь. Коннор направился к дочери, взял её на руки и про себя мрачно отметил — настроение и вид малышки явно дают понять, что сегодня его ждёт третья бессонная ночь. Глаза Никки буквально кричали: «Папа, ну пойми же ты, наконец!» Коннор мысленно взвыл. Дни, когда дочь сможет сказать словами, что её беспокоит, определённо станут самыми счастливыми в его жизни. Когда Николь посмотрела куда-то мимо Коннора и замерла, он похолодел, вспомнив такой же взгляд у Саманты утром. Внутренне сжался, наблюдая за малышкой. Вскрикнул от неожиданности, когда в комнате и в прихожей зажегся свет, и лампочки тут же с жутким треском взорвались, а зеркало в дверце шкафа треснуло и осыпалось тысячей осколков на пол. Коннор дрожащими руками прижал к себе неожиданно быстро уснувшую дочь. Он аккуратно потряс её, но Никки лишь недовольно наморщила нос. От громкого звонка в дверь Коннор вздрогнул. Немедля, в надежде, что это Адриана, Коннор с Николь на руках пошёл открывать. Но на пороге стоял мужчина средних лет в чёрном костюме. Увидев Николь, незнакомец широко улыбнулся и прищурил зелёно-карие глаза. Он даже не удосужился перевести взгляд на хозяина квартиры, заговорив с ним: — Здравствуйте, профессор Дойл. Я Уильям Де Марко, отец Адрианы и Аманды, — и ещё больше умилившись виду спящей крохи, добавил: — Дедушка Николь. Дойл успел навести справки о профессоре Де Марко, когда узнал, что он руководит собственной школой для одарённых детей. Видел Коннор и фотографию этого темноволосого джентльмена с седыми висками, с холеной бородкой и усами, в очках в массивной оправе. Несомненно, сейчас перед ним стоял он. — Позволите войти? — Де Марко наконец перевёл взгляд с Николь на Коннора, приподняв бровь. Коннор отступил на несколько шагов назад, теряясь в догадках, что заставило отца Адрианы прилететь из Вашингтона. Только если… Коннор вонзил обеспокоенный взгляд в Уильяма, и вдруг заметил, что, несмотря на подобие улыбки, его глаза пугающе отрешённые и растерянные. Ещё минуту назад тихо спавшая на руках Николь, словно почувствовав странный взгляд на себе, вдруг снова истошно закричала. А Коннора будто облили холодной водой дурного предчувствия, захватывавшего его всё больше. Воздух не наполнил лёгкие, когда детали сложились в пугающий пазл — Николь чувствует Адриану точно так же, как та чувствует её. Но… что тогда случилось с Адрианой? — У меня плохие новости о моей дочери, профессор Дойл, — дрожащими бледными губами произнёс Де Марко, и Коннору показалось, будто в его глазах блеснули слёзы. Крик Николь смешался со звуками голоса Уильяма, а затем потонул в звоне разлетающихся стёкол и треске рассыпающейся мебели…