As winter fall down on London town, I feel the walls closing in, The silver sky is turning us, to stone, We hide beneath the ground, Feeling so broken and, Cannot tell the day and night, Apart.
Yoav - angel and the animal
Лето выдалось на редкость плохим даже для Англии: холодным, ветреным, с частыми грозами и затяжными проливными дождями. Лондонское небо хмурилось, зловеще зависнув над маггловским и магическим мирами в молчаливом ожидании беды. Все каникулы Гермиона подолгу сидела в своей комнате, изменив привычным уюту гостиной, теплу камина и разговорам с родителями. Мрачно смотрела на сгустившиеся над городом тучи, отложив книгу в сторону. Ждала. Раньше она всегда радовалась лету, потому что за год успевала соскучиться по семье. Теперь же казалось, что каникулы тянулись невыносимо медленно, а вместе с ними, знала Гермиона, неумолимо тикал счетчик, запущенный на оставшееся у них всех время относительно спокойной жизни. Ночь в Министерстве Магии перевернула магический мир. Запустила цепочку событий, которую теперь, казалось, никому не остановить - так маленький камешек становится причиной смертоносной лавины в горах. Разумеется, на самом деле всё началось гораздо раньше, но почему-то для Гермионы та ночь стала особой отправной точкой. Если её спросят через много лет, в какой день началась Вторая магическая война, она ответит, не задумываясь. 18 июня 1996 года. День, когда умер Сириус. Когда все наконец узнали о том, что Волдеморт вернулся. Когда они впервые открыто столкнулись с Пожирателями смерти, вот тогда началась война, скажет Гермиона - если доживёт. Если они выиграют. Снова и снова теряя мысль автора, Гермиона поднимала невидящий взгляд от книги и с нарастающей с каждым днём тревогой всматривалась в тёмные облака. Те тянулись тяжелой вереницей над опрятными крышами невысоких пригородных домов. Что-то назревало - все это чувствовали. Маггловские новостные сводки пестрели репортажами о непонятных терактах и катаклизмах. Статьи Ежедневного Пророка про возрождение Того-кого-нельзя-называть порой доходили до маразма в своей истерике, опоздавшей на целый год. Письма друзей превратились в притворно-жизнерадостные пустышки, пронизанные беспокойством: совиная почта стала ненадежной для передачи информации Ордена, и потому Грюм запретил даже шифры с уже привычными позывными. Оставалось писать друг другу, как проходят дни летних каникул, каждый из которых, как назло, был похож на другой. Гермиона маялась, вязла в июньских днях как в болоте, не зная как отвлечься от всех своих жутких предчувствий и опасений. В начале каникул она привезла домой целую стопку учебников по боевой магии и по новой магической истории и теперь поглощала информацию с лихорадочностью, ей совершенно не присущей: с детства она любила смаковать книги, погружаться в них, осмысливать прочитанное долго и вдумчиво. Теперь же Гермиона читала так, будто какой-то ненормальный вроде Беллатриссы приставил палочку к её горлу. Будто лишь количество прочитанного отделяло её, родителей и друзей от скорой смерти. Только удушающее ощущение, что даже этого окажется недостаточно, всё крепло. Безмолвная паника всё чаще разрасталсь внутри и вместе с ускорившимся пульсом лишала возможности нормально дышать. В такие моменты Гермиона обнимала себя руками и вжималась в стену, пытаясь сосредоточиться на вдохах и выдохах. Пытаясь унять грохот собственного сердца в ушах. Радовало одно: её не видят в этом состоянии близкие. Когда Гермиона еще жила с родителями, её дядя - брат отца - вернулся из Афганистана и долго мучился от панических атак. Через пару месяцев ему поставили ПТСР, и прописали лечение, состоящее из курса терапии и таблеток, которые он принимал до сих пор. Любознательная Гермиона, став постарше, стала читать об этом - понятное дело, не предполагая, что однажды примерит это состояние на собственной шкуре. Поэтому, приехав из школы, почти сразу поняла, что с ней. Первый приступ случился через несколько дней. В тот день паническая атака застала её на улице: кто-то из бродячих артистов на цыганском фестивале, куда они приехали с родителями, поджег петарду. Звук взрыва будто пустил ледяную крошку по её венам. На ватных ногах Гермиона заставила себя добраться до уборной, где буквально повисла на дверце, безуспешно пытаясь унять дрожь в пальцах и рваные вдохи, рвущиеся из груди. Самым страшным оказались картинки. Они хаотично мелькали перед глазами: неуправляемые вспышки того, что произошло в Министерстве и - часто гораздо более страшные - того, что могло бы произойти. Мертвые или перекошенные от боли лица друзей. Проклятия, пролетающие над головой. Обрушивающиеся друг за другом стеллажи, время от времени погребающие под собой кого-то из ребят, иногда её. Сириус, снова и снова делающий шаг за завесу. Безумный смех Беллатрисы Лестрейндж, не смолкающий даже, если зажать уши. Гермиона не знала, сколько времени прошло, когда её нашла мама - молча протянула смоченный холодной водой платок через дверцу кабинки в ответ на её не очень убедительную ложь. И почему-то ни о чем не спросила. Только посмотрела обеспокоенно и, приобняв, помогла добраться до машины. Но всё же рассказала отцу - поняла Гермиона по выжидательно-тактичному молчанию, что поселилось в их доме с того дня. От него-то она и начала прятаться в своей комнате. От молчания, пахнущего тревогой и виной. Родители слишком любили её, чтобы не отпустить в школу - даже если бы узнали, в какой опасности побывала их дочь или о войне, что неизбежно надвигалась на магический мир. Гермиона же слишком любила их, чтобы рассказать правду. Так подошел к концу июль - самый долгий и невесёлый июль в её жизни. Книги кончились, переписка с друзьями сошла на нет: переписываться о пустяках, делая вид, что всё хорошо, стало невыносимо. Даже родители после нескольких неудачных попыток поговорить перестали смотреть на Гермиону выжидательно, смирившись с её молчанием. Ливни все продолжали идти, и дикторы на экранах неизменно вещали об аномальных количествах осадков, выпадающих в Великобритании в этом году. Время будто застыло в предверии большой беды. Не в силах отделаться от этого ощущения, Гермиона каждое утро с жадностью припадала к свежему выпуску Пророка и внимательно прислушивалась к утренней сводке новостей. Нервно закусывала губу и замирала в ожидании. И дождалась. В начале августа Пожиратели обрушили мост в центре Лондона. За ужином её отец нахмурился и впервые за лето выключил новости. А после еды с немым укором в глазах протянул Гермионе газету: независимую маггловскую газету мелкого издательства с реальными снимками произошедшего. Видимо, министерские маги еще не успели поработать над этим выпуском и скрыть улики существования магии. - Милая, на тебе лица нет все каникулы, - тихо сказал отец, и мамина рука мягко легла на её плечо. Миссис Грейнджер стояла за её спиной, и Гермиона почувствовала, как родители молча разговаривают взглядами, принимая решение. - Тебе не нужно говорить нам всё, если ты не хочешь. Но даже мы видим, что происходит что-то нехорошее. Гермиона хотела возразить, но горький ком встал в горле. - Детка, - мама села рядом и, заглянув ей в глаза, взяла её руки в свои. - Твой отец прав. Если хочешь молчать, молчи, но перестань закрываться, прошу. Что мы можем сделать, чтобы ты почувствовала себя лучше? - Мне нужно к друзьям, - выдохнули её губы ответ сами. Вместе с этими словами Гермиона будто выпустила из себя всё, что накопилось внутри, и поняла, что наконец-то снова может дышать. - В Нору. Мне нужно в Нору. Гермиона любила родителей всем сердцем, но в тот день отчетливо осознала, что больше не была частью их мира. Ей нужно было возвращаться в свой: она не могла больше оставаться за этой стеной дождя наедине со своим беспокойством. - Вот и хорошо, - успокаивающе улыбнулся Мистер Грейнджер дочери и жене. - Так и поступим. Наутро родители отвезли её на вокзал. Наутро время снова пошло.***
Pain - Shut your mouth Time to wake up and dig myself out of this hell Just wipe your own ass and shut your mouth
Белла бьет, как и всегда, подло. Не предупреждает и, разумеется, не даёт отдышаться после очередного жесткого приземления. Режущее проклятие задевает его плечо, пропарывает взмокшую ткань рубахи вместе с кожей. Рана неглубокая. Повезло. Драко оставляет порез без внимания. Заставляет себя перекатиться на живот. Рывком подтягивается на левой руке, выставляет правую с палочкой перед собой, защищаясь от новой атаки. Вскакивает на ноги и бросает ответное почти вслепую: столько в воздухе висит пыли и дыма от учинённых ими сегодня разрушений. Из-за завесы раздаётся удовлетворённое мурлыканье: - Наконец-то становишься быстрее, племянничек. Ему вторит уже привычный сумасшедший гогот, разносится по изувеченной комнате эхом, не даёт понять, откуда в действительности идёт звук. Мерлин, как Драко ненавидит этот смех и его обладательницу. Боковым зрением он замечает чёрную тень, и на сей раз успевает пригнуться. Драко давно понял, что он не чертов Поттер: ему не хватает проворности золотого мальчика не только в квиддиче, но и в бою. Первое время это бесило тетку неимоверно, и та всеми правдами и неправдами пыталась выдрессировать в нем ловкость и стремительность. Такова была ее собственная манера сражаться - в купе с непредсказуемой вероломностью и очевидной склонностью к садизму. Но спустя несколько недель тренировок - которые вернее было бы назвать избиением - Драко, наконец, осознал, что это попросту не его. У него были безупречная реакция и хорошая, по меркам новичка, меткость - все это скорее годилось для контратак, а не для того, чтобы уворачиваться от каждого летящего в тебя луча. Забавно, он ведь был слизеринцем, а ещё - Малфоем. Поэтому его всегда учили наперво выждать, затаившись, а затем ударить исподтишка. Это лето словно жаждало доказать, что все, чему его учили, не стоит и дракловой скорлупы. Куда более подходящим для Драко стилем боя оказалась атака в лоб - не зря всё-таки он всегда был неплох в заклинаниях. А оптимальной стратегией - загнать противника в угол наступлением, что в случае с Беллатрисой было не так-то просто. Та перемещалась по помещению хаотично, ломанными рывками. Бросалась темными заклятиями без всякой системы, будто ураган, предсказать который невозможно. Молния бьёт стихийно, на поражение - так же била Белла, в плохие дни не оставляя на нем и живого места, особенно в начале обучения. Если честно, Драко был даже рад этому. Не потому, что поединки вылепили из него боевого мага - хотя, стоит признать, за месяц он продвинулся на порядок больше, чем за все пять лет обучения в Хогвартсе. А потому, что боль, грохот, а теперь ещё и только-только начинающий разгораться в нем азарт здорово отвлекали. Отвлекали от того, что творилось в его доме и его жизни. От метки, что скалилась змеиной пастью под его рукавом. - Ну что же ты, крошка-Драаако, - гулко поёт раздражающий голос, а затем новая вспышка летит из-за спины. Драко снова выставляет палочку, не глядя. Понимает, если будет оборачиваться - не успеет. А так - всё же успел, попал в тот самый крохотный шанс. Щит мощно полыхнул рикошетом, напитанный накопившимися в нем раздражением и гневом. Стоило только направить их, сосредоточить на новой тактике свои тренировки, не позволяя Беллатрисе отвлекать себя - и у него-таки начало получаться. Отражать атаки интуитивно, направляя их же против оппонента. Сзади раздается сдавленное шипение. Очевидно, тетка угодила под собственное же проклятие. Не ожидала от него второй удачный блок подряд, да что тут говорить, он и сам-то не ожидал. Драко затапливает ликование - преждевременное и, как показывают следующие мгновения, легкомысленное. - Наглый щенок! - в ярости шипит Белла. Столбом черного дыма взвивается вверх, снова перемещаясь по комнате и сбивая его с ног. Мощный поток магии ударяет Драко в грудь и выгибает, отбросив назад. Выбивает палочку из рук и таранит светловолосой макушкой мраморный пол особняка. Позвоночник взрывается болью от удара, а перед глазами всё плывёт. Затылком он чувствует расползающуюся под кожей сырость и краем уплывающего во тьму сознания успевает задуматься, сколько её там сегодня. Его чёртовой чистой крови. Расфокусированный взгляд с трудом улавливает неясное движение рядом, а через мгновение над ним возникает перекошенное от ярости лицо Беллатрисы. Надо отдать должное его усилиям - тоже в крови. Над бровью тетки красуется глубокая рана, и Драко на мгновение хочется истерически рассмеяться: первая её рана за эти бесконечные недели. Зато он, по уже устоявшейся традиции, каждую тренировку заканчивает одинаково - и в этом, конечно, нет ничего смешного. Выражение безумных глаз обещает Драко ад, когда каблук Беллатрисы врезается в его солнечное сплетение, а потом замахивается снова и снова. Без разбора попадает ему в живот, по ребрам, по голове - так, что он сжимается на полу, пытаясь укрыть локтями лицо. - Трусливый, слабый, бездарный мальчишка! - продолжает вымещать Белла свою злобу, чередуя удары оскорблениями. - Ты недостоин той чести, которой тебя одарил Темный Лорд! Недостоин даже ноги ему целовать! Недостоин фамилии Блэков и Малфоев! Бельмо на чести семьи, вот ты кто! Последние слова Беллатриса выплевывает, понижая голос. И делает шаг назад, отчего Драко задерживает дыхание, уже зная, что последует за этим. - Круцио! - выплевывает она, предавая огню его внутренности. Драко воет, выгибаясь в спине, чувствует, как дробятся кости, как кровь обращается кислотой. Впивается зубами в собственное запястье, чтобы заглушить собственные крики - больнее не становится. Потому что больнее некуда. Нельзя, нельзя, чтобы мать слышала - крутится в голове последняя ясная мысль, он хватается за неё и держится изо всех сил, чтобы остаться в рассудке. Ему нельзя терять рассудок, не сейчас, знает Драко. Не сейчас, когда от него зависят жизни родителей. Не сейчас, повторяет он уже ставшую привычной мантру, пока желчь медленно подкатывает к горлу, а легкие рвано выплевывают последний кислород. Не сейчас, твердит Драко, заталкивая гнев, отвращение и ненависть всё глубже и глубже в собственное сердце. Давится обессиленным хрипом от боли и всего-накопившегося невысказанного, что с каждым днём все сильнее ширится и разрастается внутри. Не сейчас, умоляет он себя потерпеть ещё, когда опостлылевшая комната идет красными пятнами перед глазами, а ладони - за неимением палочки сами собой сжимаются в кулаки. И оно вырывается наружу. Раздаётся лёгкий свист, похожий то ли на шелест волн, то ли на порыв ветра, а за ним - звон и грохот. Свет предупреждающе мигает и затем гаснет совсем. Уцелевшие зеркала, лампы и окна взрываются стеклом - все разом, и, кажется, Беллатрису отшвыривает назад. Остается только мрак, который наваливается на Драко неподвижным уютным покрывалом. Ему больше не больно. А Белла больше не смеется, и одно это уже упоительно само по себе. Он не знает, как долго лежит там - в луже собственной крови посреди раскуроченной комнаты. Мрачно гадая, сколько времени потребуется домовикам сегодня, чтобы понять, что “урок” окончен. Когда тяжелые двери всё же открываются, что-то тяжелое и холодное скользит по его ногам. Драко ошпаривает леденящим узнаванием за секунду до того, как раздаются еле слышные скупые аплодисменты. - Драко, мой мальчик, - шелестит Темный Лорд удовлетворенно, с интересом осматривая последствия выброса его стихийной магии. - Вижу, ты готов. Язык огромной змеи невесомо - можно сказать, нежно - касается подбородка. Янтарные глаза Нагини зависают напротив его собственных в темноте, и, кажется, читают вспоротую душу Драко, как открытую книгу. До последней, пропитанной страхом и безысходностью страницы.