***
Мобильный загорелся экраном, зажужжал и поспешил спрыгнуть со стола, Соня едва успела поймать его. Она не любила ни звонков, ни сообщений — приятного они не сулили, так что сначала она сохранила характеристику, которую писала, глотнула чаю и только потом открыла сообщение. Родион никогда еще не писал ей и не звонил, у нее и телефон его не был сохранен, но ни одного сомнения, что это именно он, у Сони не возникло. Никто же больше не возил ей кофе. Да и вообще… Соня смотрела на экран, не зная, что отвечать. Медленно она сняла наушники. Телефон так и горел своими письменами. Очень хотелось ответить «да», забыв о последствиях… Поверить. Прийти и спросить, что Родион сказал Лужину? И точно ли у Родиона теперь нет проблем? Узнать про Елисея… Тот больше не ходил на консультации, но и жалоб на него не было, а Гайл от всех вопросов Сони отмахивался, только улыбался таинственно и молчал, как партизан. А еще хотелось увидеть Родиона, почувствовать его руку на своей, приблизится губами к его губам… Все эти обычные вещи, которых не хотелось, наверное, со школы. Соня оттолкнулась от стола, кресло на колесиках послушно отодвинулось, Соня встала. Сжала телефон в руке, набрала: «Ты внизу?» — и шагнула к двери. Ей отчасти хотелось переодеться, предстать перед Родионом во всем великолепии, но смысла в этом было немного, и она решила остаться в старых джинсах и майке. Сердце Родиона стукнуло и вдруг забилось очень часто. Почти всегда с Соней было именно так. Родион почувствовал подъем, не то чтобы прилив сил и не то чтобы ему стало легко или весело, но теперь он снова мог действовать, решать, идти куда-то. С ней. За ней. Куда она скажет, конечно. Как заколдованный, может так и было? Родион всем собой ощущал их, такую необычную для него, связь, свою огромную, может неуместную привязанность к Соне. Хозяйке горы… Он был привязан к Соне, такой далекой, такой «не его», но при этом такой нужной. Словно Соня вдруг стала и жизнью, и смыслом, и мечтой, и светом, и призом, и даже самой игрой — проклятьем. Проклятье! Но Родион не хотел с ним бороться, он принимал, он выбирал оставаться. Но не смиренно созерцая — это было слишком, а все время пытаясь что-то изменить, пойти дальше, преодолеть предел. Родин ненавидел ограничения, но все же… Душа его жаждала света, и он в ожидании стоял на пороге. Иного выхода не было, значит годился и такой. Он легко поднялся и снова подпер собой стену напротив Сониной двери, одну руку спрятал в карман, второй набрал: — Я здесь, — отправил и уставился на дверь, так словно сейчас она явит ему чудо. В общем-то так и было. Соня была чудом, а он сюрпризом для нее. Она не отказала, уже это делало Родиона счастливым — теперь он мог побыть с ней, спросить, как прошел ее день… Стать на целый шаг ближе и на несколько минут более родным. Соня открыла дверь и чуть не налетела на собственно Родиона. Он стоял напротив такой… Такой в ее вкусе. Непривычно небрежно одетый, но от того не менее пафосный, чем всегда. — У тебя и нормальная одежда есть? — спросила Соня вместо приветствия и поняла, что повторяется. Родион смотрел на нее так… Он не оценивал, он любовался? Соня вспомнила слова Кима о том, как у Родиона загораются глаза, но сейчас не было и этого азарта и интереса. Только что-то гораздо более… пугающее… Соня как-то особенно полно осознала свой домашний и непрезентабельный вид. Вроде и сама так задумала, но вид реального Родиона требовал выйти к нему не меньше, чем в вечернем платье. Это тоже было странным, почти новым желанием, никогда еще Соня не наряжалась: не одевалась, чтобы понравится. Чтобы не просто произвести нужное впечатление, но по-настоящему впечатлить кого-то. — Что ты задумал? — Соня зачем-то перешла на шепот. Родион смотрел, и глаза его улыбались. Руки пришлось скрестить на груди, чтобы не сделать ничего лишнего. «Солнце взошло». — Ты… «Очень красивая, » — подумал Родион. — Сегодня не работаешь. Но это же не повод отказываться от кофе, верно? — Родион махнул головой, расцепил руки, протянул Соне навстречу, почувствовал себя мальчишкой. — Мне… очень нужно было тебя увидеть, — признался Родион. — Соня, знаешь… с кофе я опять не угадал, но… Мы могли бы прогуляться до кофейни или проехаться, тогда ты выберешь… сама. Я совершенно ничего не задумал, кроме как побыть курьером для тебя, — ответил он тоже в полголоса, словно они скрывались ото всех, словно происходило что-то очень личное, предназначенное не больше, чем им двоим. — У меня даже кепка есть. Родион нашел рукой козырек и развернул кепку лейблом к Соне, улыбнулся и вдруг понял, что ему страшно остановится, словно любой бред, что он сейчас говорит, удерживает Соню рядом и дает дополнительное время. Такое беспощадное и глупое. Соня вздохнула. Кажется, впервые Родион назвал ее просто по имени. Без сарказма и без официоза. — И что же ты выбрал на этот раз? Маршмелоу и малиновый сироп? — Соня тоже улыбнулась. Она знала, что не стоило выходить. Надо было поостеречься… Чем ближе был Родион, тем труднее становилось. Вот вроде бы еще за дверью Соню во всем устраивали и джинсы, и майка с Вовкой из тридесятого царства, а тут… «Я не скажу ему «нет», не скажу «уезжай», » — поняла Соня, поэтому спросила без всякой надежды, что это повлияет на нее: — А тебя по-прежнему ждут дома? Родион блуждал взглядом по Соне, он запоминал. Подумал даже, что будь Вовка брюнетом, их с Родионом сходство стало бы абсолютным. «Черт! Какое у него выражение лица! На ее груди у любого было бы такое же…» — Нет, — ответил Родион убийственно серьезно. — Мой дом теперь ждет одну тебя. И будет ждать. А у тебя классная майка. И ноги. — Родион сделал вдох и без перехода продолжил: — Вот только… Скажи, почему я так не нравлюсь тебе? У Сони не осталось объективных причин отвергать его, но усмешки в нем не родилось, внутри гулял ветер, он рвался наружу, свистел невнятные, неопознанные песни. Родион очень давно не слушал такие, но песни не спрашивали, они воскресали в памяти, возвращали Родиону все то, что он не чувствовал уже черт знает сколько времени, все то, от чего он бежал много лет из года в год, но скучал постоянно. Врал, что не нужно, а жил, словно в пол силы чувствовал. И делать это так, как сейчас было трудно, больно и страшно, но все же прекрасно. Родион дышал, чувствуя каждый вдох, грудь вздымалась, наполняясь воздухом. Он знал, что Соне достаточно причин субъективных, тех, что внутри нее. Тяжелых, как каменные плиты, острых, как нож. Он просто не нравился ей так, как она ему. И это было… Сокрушительно. Страшно — не то слово, это было невозможно, шатко, словно стоишь на ниточке над пропастью и некому поймать. Родион дышал и держал баланс, он видел цель и верил в свою звезду. Она стояла перед ним в старых джинсах, смешной майке и… сияла. Ей было так же зыбко, она зябко, неуверенно повела плечами, ей тоже не хватало опоры. «Никто не знает, что твой дом летает?» — мысленно спросил Родион у Сони. И понял, что его Дом теперь беспрестанно следует за. И нет пути назад, еще немного и придется… Соня опустила взгляд, прислушалась немного к квартире: но похоже никого они с Родионом особенно не занимали. — Ты разве не всем нравишься? Дело же не в этом… Соня замолчала, потом решительно кивнула на входную дверь. — Давай не здесь. «Давай не будем, " — подумала она в следующее мгновение, уже вытаскивая из-под скамейки свои ботинки. Родион все делал и делал вид, что это будет легко, что это так просто… Но Соня-то знала, как ей будет… расставаться с ним, как не будет потом даже уютного тыла — ведь Ким его брат, как на карту ставится все… Соня не могла предъявить это Родиону, не могла потребовать от него гарантий, а без них… Без них она могла либо верить, либо нет, и глупо было сейчас делать вид, что она выбирает второе. «Не здесь», — молча согласился Родион. Он стойко дождался, пока Соня соберется, и, словно в награду, она оперлась на его руку, выходя. Родион молчал… Именно в этот простой такой момент осознавая в полной мере, что такое самоконтроль. Что прежде всего — это направленная воля. И рядом с Соней Родион бросал все силы только на то, чтобы ничего не делать — не спугнуть этот естественный момент их близости. Он даже рукой старался не шевелить, только чтоб не поторопить и не оттолкнуть Соню. На улице их тотчас обдуло ветром, приятным прохладным, и ветер этот окружил их, так, что, даже отодвинувшись, Соня все еще была близко. — Ты — не все, мы оба это знаем, — заговорил Родион. — Так в чем же дело? Почему я так не нравлюсь тебе? Наверное, не стоило настаивать, но Родиона интересовал ответ. Он хотел знать больше о Соне, хотел понимать ее. Хотел… чувствовать. И дело было вовсе не в сексе. Соня завладела его фантазиями и снами. Горячими и странными в его возрасте, такими нереальными, детскими, снами, где читать по ее губам, угадывая слова, не отрывая от них взгляда… где смотреть на нее через чуть прозрачную ткань блузки — было уже таким наполненным и ярким, что… казалось и достаточным, и мучительным, такими, что… Даже целовать ее было за гранью, было уже так много, словно они уже занимались любовью. Родион не обманывался — он хотел, но был готов отказаться от этого ради одной только возможности быть с Соней рядом всегда, стать частью ее жизни, стать ее опорой и поддержкой — оказаться среди ее друзей. Родион желал большего, но был согласен и просто снова и снова повторять сейчас. От этого было одновременно горько и сладко. Родион больше не спрашивал себя, что с ним. Это не требовало названия, вообще не нуждалось в словах. Они были избиты и даже пафосны, они звучали бы слишком… Приземленно и невнятно? А чудо просто было — Родион чувствовал, и нет, это не было весело. Он не ждал и не искал этого чувства, но не отказался бы от него никогда. Соня ждала, что Родион достанет сигареты — это было бы удивительно уместно, но он только смотрел на нее, и его ладонь была так близко, ничего не стоило снова ее коснуться. Соня от греха спрятала обе руки в карманах джинс и спросила: — Как Митя? — Из всех идиотских фраз, что крутились у нее в голове, эта показалась ей самой подходящей. В конце концов, от ответа на нее зависело многое. В общем-то от него зависело все, как бы Соне не хотелось не зависеть от Родиона вовсе. Родион выдохнул, сквозь сжатые зубы: — Митя… Митя переехал сегодня. Я помогал ему перенести вещи. Соня распахнула глаза то ли в удивлении, то ли в неверии, и Родион продолжил: — Кажется, он забирает Лиса с собой. Я думаю, с Лисом он гораздо счастливее, чем со мной. Митя даже научился думать о том, чего он сам хочет. Раньше этого не было. А может быть, просто я… не замечал. Родион говорил, словно забывшись. Говорил, потому что не мог больше молчать, словно всему миру рассказывал. — Соня, я знаю, времени прошло мало, но кажется, что целая вечность. Все изменилось… Я изменился. Ты вошла в мою жизнь, и это… Ты все перевернула, поставила с ног на голову весь мой мир! Мой понятный, простой, четкий и отлаженный мир, где каждое движение внятно, приоритеты расставлены, цели давно определены, как и сроки их достижения. Просто и безопасно. «Смертельно скучно, » — понял вдруг Родион. Он не злился, но… Черт возьми, с того момента, как Соня будто та медная змейка скользнула к стойке, обвила будто бы Митю, навсегда оставляя след — Родион пропал. Никогда он не любил малахитовые сказки, может и от того, что страшно это, когда у тебя есть хозяйка? Родион усмехнулся, он хотел бы возразить, но не мог — он стал ее. — До встречи с тобой мне все удавалось, я всем нравился, я мог добиться чьего угодно внимания и расположения, но… это было даже не нужно, я ни от кого не зависел. А потом… Я встретил тебя, и с первой же секунды, с того момента, как ты пошла танцевать с Митей, ты все разрушила. Ты оказалась невероятной, умной, проницательной, настоящей. Тебя невозможно не заметить, невозможно игнорировать, невозможно не хотеть, тебя даже не слушать ни у кого не получается! Ты заслужила любовь и доверие даже моего младшего брата. Обоих, если честно. Жуть… Ты отобрала у меня всех тех, кто был мне дорог. Ты как хозяйка медной горы. И ты прокляла меня. Ты забрала меня, и теперь я с ума схожу. Из всех людей в мире я вижу одну только тебя. Блядь, я скучаю по тебе. Я думаю о тебе каждую свободную минуту, я строю свой день в зависимости от того, когда смогу увидеть тебя. Мне всегда казалось, что у меня отличный самоконтроль, но… по сравнению с тобой я не справляюсь вовсе, ни черта не получается, даже сейчас. Ты выносишь меня одним взглядом. И все, что я могу делать — это смотреть и восхищаться. И рассчитывать на тихое место в тени, а, если повезет, то на место твоего друга. А мне мало! Но я не умею отступать. Ты пришла в мою жизнь, и бесконечно все в ней испортила. В книгах пишут, что любовь — это чувство, которое города берет, которое окрыляет и прочую чепуху, но… Наверное, со мной все не так? Я не должен был полюбить. Никогда… Черт! Почему это должно быть так сложно? Как так вышло, что именно ты… Ты одна так нужна мне, а ты… Зачем ты все это делаешь? Родион произнес все это на одном дыхании, и это была отличная обвинительная речь. Не даром говорят, что лучшие адвокаты — это бывшие прокуроры. Соня слушала его и не смела прервать. Или даже просто придумать, что возразить. Она смотрела на него, и в голове проносились только воспоминания. Родион, который кадрит барменшу, Родион, завязывающий шнурки у ее кабинета, а после наклоняющийся к ней через стол… Как просто все было тогда. Всего недели три назад? Не верилось. Пока Соня пыталась собраться с мыслями, Родион, наконец, снова вдохнул и продолжил: — Ты молчишь… Но ты можешь продолжать. Потому что я отдам все за то, чтобы просто стоять здесь рядом с тобой. И в два раза больше, если ты не уйдешь сейчас. И никогда. Просто не исчезнешь из моей жизни. Я прошу… Родион замолчал, и смерч, что вырвался из его груди, окружил их, унес из мира, а потом вдруг затих, свернувшись у ног Сони на подобие котенка, словно вовсе был ни при чем. Соня сглотнула, самое время было сделать шаг и поцеловать Родиона, но она не могла. Как и сделать вид, что не слышала. — Я… никогда не хотела, чтобы ты мучился из-за меня. Соня знала, что оправдываться ей не в чем. Ни один танец, ни один поцелуй, даже ни один секс не решали достаточно. Знала и то, что это было неправдой. Родион не стал для нее одним сексом. Он был Родионом. Тем, кто заставил ее потеряться в собственных желаниях, ожиданиях и ценностях. «И я ни на мгновение не задумалась, что буду мучится из-за тебя. Что буду ждать тебя, и волноваться каждый раз, когда ты не будешь успевать. Верить, что это конец, но не чувствовать и тени облегчения.» — Ты же любишь Митю, — Соня отчаянно зацепилась за эту мысль. — Все это из-за того, что ты его любишь, но не понимаешь этого. Ты думаешь, что я разрушила твои отношения с Митей? Родион качнул головой, словно отгоняя морок, он знал, что надо бы рассмеяться. Будь на месте Сони любая другая Родион бы так и сделал, а потом притянул к себе, закрыл глаза и поцеловал. В шею, не в губы. Но сейчас ему хотелось крикнуть: «Нет!» — и впечатать кулак в стену, а вышла лишь кривая улыбка, всего на миг коснувшаяся лица. На Соню было мучительно необходимо смотреть и невозможно было даже улыбаться. Родион все же шагнул к ней ближе, Соня смотрела на него внимательно и серьезно, даже как-то грустно. Родион передернул плечами, сбрасывая напряжение, меняя позу, чтобы и правда вдруг не превратиться в каменный монумент. — Нет, — ответил Родион, и сам поражаясь холодности своего голоса, — ты не разрушала моих отношений с Митей. Их ты спасла. Уже давно, а возможно, что никогда, мы с Митей не были настолько близки и искренни, как сейчас. За это — спасибо. Но… Ты не можешь вот так просто перевести тему на это?! Ты не можешь говорить со мной о Мите, теперь, когда… Вокруг его голоса словно треснул ледяной купол, зазвенел и осыпался. И голос Родиона теперь пел, жил, рассыпался и складывался снова… В слова, которые Родион никогда бы не сказал осмысленно. В слова, которых он не знал и не умел произносить. Язык словно учил с нуля новые буквы и звуки. — Я люблю тебя! Неужели тебе и теперь нечего мне больше сказать? Родиону надо бы было пожалеть обо всем, что он высказал, но он лишь смотрел на Соню и не мог больше отвести взгляд, в ожидании ее ответа. «Я есть, чтоб однажды встретить тебя.» Его руки его непослушные и немые, запертые в плену выбора, вдруг вытянулись Соне на встречу сами. — Как же я позволил всему этому случится? — спросил Родион у ветра. Родион не ждал, что Соня вдруг ответит ему взаимностью, он надеялся только, что она… может, удивится? Заметит? Поймет вдруг? Не прогонит? Позволит… Отреагирует хоть как-то, и это даст ему право оставаться рядом и может быть даже… Не надеяться — это слово Родион все еще считал отвратительным — верить. Соня застыла. Если сначала Родион просто поразил ее, то теперь… Соня почему-то подумала, что нечто подобное почувствовала Алиса, когда нора кролика повернула вниз. И Соня падала, падала, падала. И вовсе не «легко, как пух тополя» — она неслась вниз, как в башне свободного падения, и это вовсе не походило на полет. — Ты… «Что ты сказал?» — хотелось переспросить ей или лучше сразу спросить: «Ты с ума сошел?». Но Родион смотрел на нее, и его темные глаза не горели безумием, в них не было ничего, что бы заставило Соню усомниться в нем. Родион не играл с ней, не врал, даже не выдумывал… Она смотрела на Родиона, и в голове у нее не было решительно ни одной мысли и ни одного ответа, а молчать после таких слов было невозможно. Родион еще чуть подался к ней навстречу, и Соня на мгновение прикрыла глаза. Она не любила аттракционов, ей всегда было по-настоящему страшно разбиться. Она снова посмотрела на Родиона: он ждал, и выражение его глаз не поменялось, он только чуть улыбнулся. Это была грустная улыбка, улыбка, с которой он мужественно принимал отказ. И Соня все же коснулась его руки. — Ты предлагаешь мне еще один кофе, или у нас все будет серьезно? Падение не замедлилось и не стало приятнее, но Соня знала, что у нее есть еще время до столкновения с асфальтом. Родион выдохнул и обнял ее. Никогда еще он так не боялся, что его могут оттолкнуть, никогда так не сомневался и не боролся с собой — раньше не было никого, ради кого стоило так рисковать, и он действовал наверняка. А с Соней Родион не мог знать, что будет наперед, но все же не закрывая глаз, не растрачивая слов, обнял, стараясь не сжимать слишком крепко, поцеловал совсем просто в волосы. Это было чертовски хорошо. И чертовски больно. Но Родион и правда был готов просто стоять так, просто обнимать ее, держать в руках… Он не нашел в себе сил отпустить. Да и не хотел этого. — Серьезно, — повторил он тихо, но очень твердо, не выпуская ее из рук, перебирая теперь ее волосы, разглядывая ее лицо, такое близкое сейчас. Хотелось целовать все, что он видел, каждую черточку: лоб, глаза, скулы, маленький кусочек между бровей, нос… Губы. Родион сходил с ума, он летел в этом мире и чувствовал… Себя и ее. Он перехватил Соню так, чтобы одной рукой накрыть ее ладони, поднести ледяные пальцы к губам и вот их поцеловать, согревая дыханием. Все это было более, чем серьезно и оттого, наверное, даже смешно, но Родион не мог перестать: — Но это не отменяет кофе. Сначала в кофейню или сразу… домой? — Вопрос был такой… В духе Родиона, но звучал теперь совершенно иначе, а значил гораздо больше. Соня не любила объятий, но сейчас не воспротивилась. Родион был неправильно нежен, и эта нежность окружала. До соблазна поверить раз и навсегда, забыть о том, что у него пройдет. Соня вдохнула, и вместо того, чтобы отстранится, подняла руку к затылку Родиона, запустила пальцы в его волосы. Она никак не могла понять Родиона до конца, но вовсе не была уверена, что это нужно. Ей вдруг захотелось спросить Кима, как это и главное — зачем — он не знакомил их с Родионом так долго? — Полагаю, стадию свиданий в кафе мы миновали еще пару недель назад. Фактически, мы гораздо дальше третьего свидания. Родион… Соня не знала, что, собственно, хочет добавить. Было странно соглашаться, не было ни одной причины отказываться. Они с Родионом серьезно перепутали последовательность, но все равно оказались в этой точке, когда сердце ухает в живот, а мысли плавятся от желания быть вместе. — Я люблю просто кофе. Без сахара и молока, без сиропов. И бьюсь об заклад, такое ты умеешь и сам. «Ты сам, как тот кофе, — поняла Соня. — Обжигающий, горький и невыносимо желанный. Так, что невозможно не повторить.»***
Митя чувствовал себя странно, он не ждал никого у метро очень-очень давно. Не то, чтобы Родион никогда не опаздывал — чаще всего да. Родион даже приучил всех, кого смог, считать, что пятнадцать минут — это не опоздание вовсе. И все же так, как сейчас Митя ждал только в школе. Того момента, когда Родион войдет в класс, например. Но с тех пор Митя привык ждать иначе: с тоской, с горькой и щемящей надеждой, что вот сегодня, Родион придет вовремя, что что-то изменится, что… В общем, радостное предвкушение и волнение сменились этими бесконечными «что». Митя стоял чуть в стороне от основной толпы и вглядывался в потоки, которые стеклянные двери метро изливали с известной периодичностью. Кроме Мити еще несколько одиночек слонялись вокруг, у двоих были цветы. Понаблюдав за ними немного, Митя решил заказать Лису шаурму. Поддерживать страсть к вредной еде было не этично, но Митя решил быть скорее счастлив, чем прав. Он как раз забрал ароматный сверток и салфетки, когда увидел Лиса. Тот шел быстро, отчаянно вертя головой… «Он ищет меня, » — от этой очевидности Мите вдруг стало очень тепло. Он рассеянно поблагодарил за заказ и шагнул вперед, одновременно подняв руку. Лис заметил его и, нисколько не стесняясь, развернулся поперек потока, чтобы быстрее добраться до Мити. Митя смотрел на него и улыбался, это было так чертовски хорошо: видеть, как Лис спешит к нему, как тоже улыбается и как горят его глаза. — Привет, — сказал Лис, оказавшись совсем близко, он чуть качнулся вперед и боднул Митю в плечо, потом кивнул на шаурму. — Это и есть сюрприз? — Привет, — Митя наклонился, вдыхая запах Лиса — запах чужих дешевых сигарет и улицы. Митя на мгновение коснулся губами виска Лиса. — Нет, конечно, это просто тебе… Насколько я помню, на таких тусовках делают, что угодно, только не едят. Ты же голодный? Лис улыбнулся и кивнул. — Ну вот, а я не успел приготовить… — А от Родиона не дождешься, — хохотнул Лис и откусил от шаурмы. Митя вдохнул поглубже. — Родион и не мог… — начал Митя, Лис вопросительно приподнял брови, и Митя решительно закончил: — Мы идем не к Родиону. А ко мне. Лис замер, застыл раскрыв рот, с немым ужасом в глазах, и Митя вдруг понял, что хочет сказать, это родилось так просто. Может, излишне поспешно, может, Митя снова попадался в ту же ловушку, что с Родионом, но Митя хотел именно этого и не собирался сожалеть, как не сожалел ни о чем, что пережил с Родионом. — Теперь мы будем жить у меня, а не у Родиона, — Митя взял Лиса за руку. — Но он будет приходить ужинать. Ты же не дашь брату умирать с голоду? Лис уверенно, крепко сжал его пальцы в ответ, а на его губах расцвела улыбка, меняя лицо, делая его еще более красивым и шальным. — Все, что ты захочешь, — пообещал Лис. И Митя легко поверил ему.***
Этот отчаянный шаг. Подарок со скрытым смыслом. Надежда дай же мне знак С новым вздохом Латаю излом За спиной ощущая крылья Я иду к тебе напролом Победа твоя — мой выигрыш Елисей Королевич, 10 «С» класс.