Пересекая черту

      Дин Винчестер умирает в возрасте двадцати шести лет, в 2020 году, окружённый людьми, которые его любят.              Сорокаоднолетний Дин посолил бы и сжёг тело прямо на этой парковке, но Эйлин спрашивает, могут ли они совершить Последнюю Доброту — подготовку тела или какие-то другие траурные обряды, о которых Дину никогда не нужно было знать — для младшего Дина, и Сэм соглашается. Кас едва держится на ногах, потратив слишком много благодати, но кивает, когда Эйлин спрашивает, присоединится ли он к ним, будучи тем ещё любителем ритуалов. Дин прикусывает губу, чтобы не начать спорить с ними, но едва сдерживается, только потому, что ему нравится Эйлин. На самом деле они не собираются хоронить тело, поэтому он не видит смысла в ритуалах очищения.       Они приносят тело обратно в бункер вместе с вазой и ингредиентами для заклинания, которые Сэму так и не потребовались. Очевидно, что в тот момент, когда стрела попала в младшего Дина, она и Церодик исчезли, и ваза восстановилась сама по себе. Дин убирает всё это в одну из их заговорённых коробок и запирает вместе со всеми другими предметами, к которым они не хотят, чтобы люди когда-либо прикасались.       Эйлин и Кас сидят рядом с телом — ещё одна часть обряда, о которой Дин не хочет думать, — так что Дин принимает душ, а затем начинает рассеянно готовить еду. Сегодня никто из них особо ничего не ел. Он готовит запеканку и картофельное пюре, даже не задумываясь об этом — это еда для похорон, но она вроде как уместна.       Дин делает всё это в состоянии оцепенения. Он действительно ничего не чувствует. В основном это нормально, но затем его собственный, ещё не бывавший в Аду голос всплывает в его голове, говоря: «Ты лучшее, что я сделал…», и Дин чувствует это ужасное ощущение падения в животе, которое он не может ни с чем связать.       Джек присоединяется к нему на кухне и помогает нарезать картофель. Он тихий и подавленный, и его волосы всё ещё мокрые после душа.       — Я не понимаю, — говорит Джек, внеся свой вклад в готовку. — Почему Эйлин, Сэм и Кастиэль хотят провести эти ритуалы? Разве они не о… ну, не связаны с религией? Зачем им делать что-то, что почтит Чака?       Дин вздыхает и прислоняется лбом к кухонному шкафчику. Он думал о том, чтобы сказать что-то в этом роде раньше, но сдержался, вспомнив о том, как его младшее «я» говорило ему, чтобы он не был таким мудаком по отношению к людям, которых любит. Вероятно, он не должен быть тем, кто объясняет это Джеку.       — Да. Ладно. Это, эм, сложно, Джек. Это не только что-то религиозное, но, эм, и культурное тоже. Иногда такие вещи: ритуалы и всё остальное, это просто традиция и… и осмысление. Это как возможность дать себе пространство для скорби. Так или иначе, это больше связано с почитанием покойного.              В пять утра Дин подскакивает, разбуженный ошарашенным криком из коридора. Он выхватывает пистолет из-под подушки и вскакивает с кровати, его сердце бешено колотится.       Источник шума оказывается в комнате, где спал младший Дин, и куда они положили его тело накануне вечером. Дин врывается в комнату с поднятым пистолетом и обнаруживает там Сэма и Эйлин в состоянии испуганного замешательства.       На кровати нет тела.       Сэму требуется время, чтобы объяснить, что они с Эйлин сидели прямо там, когда тело младшего Дина просто… исчезло. Эйлин зовёт Каса, который останавливается посреди комнаты, нахмурившись, но говорит, что не чувствует никакой необычной активности.       — Правда, я более истощён, чем обычно, так что, возможно, в данный момент мне просто не хватает силы почувствовать, — добавляет Кас.       Дин, слыша стыд в голосе Каса, рефлекторно собирается положить руку на его плечо, но Кас стряхивает её. Впервые, это Кас — тот, кто уходит.              Они снова вызывают Кроули сразу после рассвета. Дин думает, что это, вероятно, плохая идея, но иначе они могут так и не получить достоверного ответа на то, почему тело его младшего «я» растворилось в воздухе. Но Дин сомневается, что этот ответ вообще нужен.       Конечно, это странно, но какая разница? Младший Дин уже был мёртв.       Дин не говорит это вслух. Скорбь по нему-но-не-нему тоже слишком странная и некомфортная, чтобы лезть во всё это.       Сэм всё равно заставляет именно Дина вызывать Кроули.       — Ты ему больше нравишься, — говорит Сэм, и Дин стискивает зубы, потому что да, конечно, он знает, что нравится Кроули. Дин очень, очень хотел бы забыть все способы, которыми Кроули выражал свою симпатию к нему, когда он был демоном.       Но Сэм — нормальный — ну, ладно, более-менее функционирующий — человек, переживающий потерю, снова потерявший Дина, который был гораздо ближе к тому возрасту, когда он потерял его в первый раз, и Дин не может сказать «нет» своему брату. В любом случае это не имеет значения. Это просто ещё одно применение для его крови.       Дин произносит заклинание и инстинктивно отступает от дьявольской ловушки за секунду до того, как Кроули появляется в самой её середине.       — Ну, что теперь? — говорит Кроули, выглядя, как обычно, раздражённым. — На случай, если вы, болваны, не получили сообщение, я занят…       — Что ты сделал, Кроули? — спрашивает Сэм. Под его глазами залегли мешки, и он сжимает в руке нож, убивающий демонов, выглядя при этом определённо смертельно опасным. — Тело другого Дина просто исчезло. Поэтому лучше тебе рассказать нам правду о заклинании, которое его сюда переместило.       Кроули драматично вздыхает, неопределённо взмахивая рукой.       — Так вот в чём дело? О, пожалуйста, — он оглядывает комнату, и его брови поднимаются, когда он видит их всех.       — О, дорогуши. Вы же правда взяли и привязались к нему, да? Я пытался предупредить вас, — Кроули качает головой, его глаза следят на ножом в руке Сэма. — Ты можешь убрать это, лось. Я говорил правду. Всё, что я сделал в этом вашем маленьком фиаско, — это попытался помочь.       — Что случилось с телом Дина? — говорит Сэм, не менее злой, чем раньше.       Кроули снова вздыхает.       — Я пытался сказать вам, — отвечает он с фальшивой жалостью в голосе, едва сдерживая ухмылку. — Что я сказал вам о поэзии прометеева диска, а? Что этот предмет сгорел при его использовании. Что, по-вашему, делает эхо?       Енохианское слово, обозначающее "эхо", было начертано на диске, который использовал Кроули, Дин это хорошо помнит. Во рту у него пересохло.       — Сукин ты сын, — скрипит зубами Дин, сжимая кулаки. — Он был временным, и ты ничего не сказал? Что, если бы я получил стрелу вместо него, ты хочешь сказать, что он бы всё равно просто исчез?       Кроули пожимает плечами.       — Я знал, что в конце концов вы примете правильное решение о том, от кого из вас больше пользы.       — Ты, мерзкий кусок дерьма, — говорит Сэм. Он опускает нож, но всё ещё выглядит так, будто может наброситься на Кроули.       — Зачем? — начинает Кас, подходя прямо к краю демонской ловушки. Он смотрят на Кроули с таким яростным напряжением, что у Дина сводит живот. — Зачем вообще перемещаться во времени, чтобы создать временную копию? В чём смысл всего этого?       — Кроме того, что это было весьма забавно? — улыбка Кроули вырывается на свободу, и он ухмыляется, смотря на Каса. — Что? Даже не скажешь «спасибо»? Я думал, что ты будешь благодарен мне за этого более молодого мальчика для игр в полном твоём распоря…       В конце концов, это Кас набрасывается на Кроули. Он со всей силы бьёт демона по лицу, недвусмысленный хруст сломанной кости эхом отражается от стен, прежде чем Кроули успевает среагировать.       Джек и Эйлин не двигаются, и Сэм тоже, похоже, не собирается вмешиваться, пока Дин резко не зовёт его по имени. Его брат встречается с ним взглядом, вздыхает, и они одновременно бросаются вперёд, чтобы разнять ангела и демона.       Дин обхватывает Каса руками, используя вес собственного тела, чтобы оттащить его назад, выталкивая за пределы ловушки. Сэм хватает Кроули за плечи, но быстро отпускает его, отпрыгивая обратно за границы линий на полу.       Нос Кроули сломан и кровоточит. Дин быстро осматривает Каса, его рука тянется к лицу ангела, но он себя останавливает. Кас, похоже, не ранен.       — Кас, — тихо шепчет он, только для них. Кас смотрит на него, но быстро отводит глаза, снова направляя всю свою ярость и боль на Кроули.       — Ауч, — говорит Кроули. Он достаёт чёрный носовой платок из кармана пиджака и осторожно вытирает лицо. — Прекрасно. Посмотрим, стану ли я ещё когда-нибудь что-либо делать для вас, идиотов. Это должно было быть твоё невинное маленькое «я», — Кроули поворачивается к Дину. — Потому что тогда твоя душа ещё не была заклеймена никем другим. До Ада, Небес, до всего остального дерьма, в которое ты ввязался после. Если бы я использовал диск на нынешнем тебя, то он бы скопировал все твои сложные маленькие сделки и истории, а эхо всех этих зарубок на твоей душе, ну… Кто знает? Душа не предназначена для копирования, она не предназначена для существования в тандеме с самой собой. Вполне вероятно, что копии всех сделок, которые ты заключал, могли бы посчитаться незавершёнными. И в любом случае, даже если все эти опасения необоснованы, чем больше претензий есть к душе, активных или нет, тем сложнее создать её копию. Таким образом, суммируя всё вышесказанное, — Кроули взмахивает рукой. — Мой выбор пал на малыша Дина. Не волнуйся, я определённо не собираюсь делать это снова.       Кроули с хрустом вправляет свой нос, морщась.       — А теперь можем мы все просто вернуться к нашим ничтожным жизням, или вы хотите поболтать о своих чувствах?       У Дина мурашки ползут по коже. Он ненавидит саму идею о клейме на своей душе, даже если по большей части он сам заключал все эти сделки, делал выборы. Это не должно иметь значения. Он говорит себе, что это не имеет значения, не вызывает у него тошноту точно такую же, какую вызывают воспоминания об Аде. Его тело уже не принадлежит ему, он это знает, почему с его душой должно быть по-другому?       Дин соскребает ногой часть внешней линии демонской ловушки, и Кроули поправляет свой пиджак и вежливо кивает ему, как будто это был какой-то дружеский визит, прежде чем исчезнуть.              Эйлин, проявляя невиданное упрямство, всё равно решает отсидеть шиву по младшему Дину. Сэм, вероятно, потому что влюблён в неё или что-то в этом роде, присоединяется к ней, но Кас, кажется, потерял интерес к этим траурным ритуалам. Он исчезает почти так же быстро, как Кроули, как только они все возвращаются наверх. Дин готовит кофе и пытается научить Джека печь печенье, потому что ребёнок кажется очень расстроенным. Он немного приободряется, когда Дин позволяет ему испечь партию «печений-монстров», просто вывалив всё, что у них есть на кухне, в смесь. В итоге они получают комковатое печенье, которое содержит в себе такие вещи, как хлопья для завтрака, но какая разница.       Дину кажется, что он пытается исправить то, чего не понимает.       Эта смерть — просто ещё одна роль, которую Дин сейчас должен исполнить, но он устал. Он просто так устал.              Телефон Сэма звонит на столе, поэтому Дин берёт трубку с грубым: «Что?»       — Эм, - говорит молодой женский голос. — Здравствуйте? Это Сэм Винчестер?       — Ага, это я, — отвечает Дин, потому что какая разница. Он щиплет себя между бровей и пытается звучать дружелюбнее. — Чем я могу вам помочь?       — Это Эмили Гратин, из университета Libre de Bruxelles? Я перезваниваю по поводу древностей?       — Ох, — говорит Дин. — Точно. Знаете, на самом деле…       — Кажется, у меня есть отрывок пьесы, которую вы ищете, — говорит женщина в телефоне. — Не вся пьеса, к сожалению, но в прошлом году я переводила этот кусочек на немецкий и английский для своей диссертации, и я могла бы отправить вам копию по факсу, если хотите.       — А, — говорит Дин. — Конечно. Это было бы отлично, спасибо вам.       Он даёт ей номер их факса, онлайн-сервиса, который настроила для них Чарли, перенаправляющий весь след по IP-адресу где-то в Новой Англии или что-то такое. Он не совсем понимает, почему чувствует беспокойство, так как это больше не имеет значения, но он вешает трубку, открывает приложение и распечатывает английскую версию.       Когда печенье готово, он садится рядом с Джеком за стол и читает, пока они едят.              Кас всё ещё не возвращается к вечеру, и Дин начинает немного волноваться. Он не думал о том, когда именно собирается поговорить с Касом, просто знал, что в конце концов это случится. Просто теперь, когда младший Дин мёртв, он подумал, что, возможно, нужно дать Касу немного времени. Дин всё ещё не совсем уверен в том, что произошло между ними. Он не хочет знать, он просто…       Это была адская сцена смерти.       Дин также думает, когда выскальзывает за дверь и огибает бункер, направляясь к небольшой лесистой местности за зданием, что, возможно, он должен использовать это время, чтобы разобраться в себе.       Но Кас ушёл от него. Он ушёл, и в прошлый раз Дин не остановил его. Он не может сделать это снова. По крайней мере, не до того, как Дин скажет ему то, что должен.       Дин находит Каса там, где и ожидал. За деревьями и другой растительностью есть старое бревно, которое частично скрыто от бункера, что делает его почти уединённым. Кас сидит там, просто смотря на кроны деревьев. Большинство из них уже начали сбрасывать листья, и вокруг пахнет сладким, приторным ароматом умирающих листьев, ароматом осени.       Кас не оборачивается, когда Дин подходит, или когда Дин садится рядом с ним на старое срубленное дерево. Кас просто продолжает смотреть вверх, и Дин смотрит на Каса. Некоторое время они сидят молча.       — Быть перезагруженным, это… это что-то вроде лоботомии. Они берут ангельский клинок и вырезают непослушание прямо из твоего существа. Пока ты снова не становишься сияющим и чистым, только вера, послушание и праведное сияние. Для большинства из нас требуется всего один раз, — Кас опускает глаза на свои руки, и его голос кажется далёким, когда он начинает говорить.       Плечи Дина напряжены. Они никогда действительно не говорили об этом. Он помнит пустое выражение лица Каса, когда тот избивал Дина на полу склепа, каким холодным и отстранённым он был. Он помнит, что это был Кас, который не принадлежал Дину, и осознание этого заставило его понять, что Кас, настоящий Кас, принадлежал ему.       — Я не знаю, сколько… Я не знаю, сколько раз они перезагружали меня. Я не могу вспомнить. Они забрали эти воспоминания. Я знаю, что они продолжали резать, резать и резать, что они разорвали меня на куски, — голос Каса срывается, разбивается между ними, подобно стеклу. Его дыхание прерывистое, быстрое, полное боли.       — Но сколько бы они у меня ни забрали, они так и не смогли вырезать тебя из меня, — его слова повисают в тишине, наполненные глубинной болью и трагедией.       Дин уже не в первый раз думает о том, какой же он идиот. Он никогда не видел истинной формы Каса. Он понятия не имеет, какие шрамы на самом деле есть у Каса, какие повреждения он получил, просто зная Дина. Он наблюдает за болью на лице ангела, за чистой пыткой в его взгляде, и задаётся вопросом о том, когда это прекратится. Перестанет ли жизнь когда-нибудь причинять им всем боль, от которой Дин не может защитить свою семью.       — Они заставляли меня убивать тебя, Дин, сотни раз, может быть, даже тысячи. Они заставляли меня делать это снова и снова и снова, пока я не перестал бороться, пока я не перестал колебаться, пока твоя смерть не стала для меня ничем. И я думал… Я думал, что это было иллюзией, фальшивкой, просто полигоном на Небесах, — Кас издаёт звук слишком похожий на рыдание или на стон раненного животного. — Но что, если это не так? Что, если они все были копиями тебя? Что, если они все были так же реальны, как и он?       Это не совсем то, что Дин ожидал от этого разговора, но, по крайней мере, он понимает это. Он лучше подготовлен к этому, чем к признаниям в любви и всему такому.       — Кас, — говорит Дин. Он кладёт руку на шею Каса, придвигается ближе, так что их бёдра соприкасаются, и ангел наполовину оказывается у него под мышкой. — Это не твоя вина. Ни в чём из этого нет твоей вины. И… другие парни, которых ты убил, они не были мной, ясно? Я знаю, что не были, потому что, когда это действительно был я, когда это имело значение, ты остановился. Ты снова победил волю Небес, чувак. Ты должен это знать.       Кас качает головой, прижимаясь к теплу Дина. Он хватает Дина за ногу, и его ногти впиваются в его бедро.       — Я не знаю. Я не знаю. Тогда я смог разорвать связь только потому, что ты… ты нуждался во мне. Но…       — Кас, — Дин поворачивает лицо ангела к себе свободной рукой и оставляет её там, положив ладонь на его щёку. — Не существует ни одной версии меня, копии или нет, которая не нуждалась бы в тебе. Ладно? Так что я знаю, хорошо? Я знаю, что это был не я. Это был не я.       Кас смотрит на него мгновение, а затем опускает лицо на плечо Дина, поднимая руку от его бедра, чтобы схватить Дина за рубашку. Он отрывисто и тяжело дышит в ткань.       Дин гладит Каса по спине, потому что это то, что Кас обычно делает для него, потому что он почти уверен, что Кас паникует или ломается. Кас всегда такой надёжный, такой упрямый. Обычно это Дин — тот, кто слабый, человечный.       — Эй, — говорит Дин, его голос звучит хрипло. — Всё в порядке. Мы в порядке.       Кулак Каса на мгновение сжимает его рубашку, и Дин наклоняется и целует его в макушку.       — Мы в порядке, — снова бормочет он в волосы Каса. Кас такой тёплый в его руках, и часть Дина желает, чтобы они могли просто оставить всё вот так, чтобы он мог оставить всё остальное невысказанным, как он всегда делает.       Какое-то время они сидят так. Небо над ними становится всё более синим, когда Кас поднимает голову и отстраняется. Дин отпускает его, в его груди появляется боль.       Кас снова отворачивается от него, смотря на ветви, переплетающиеся между ними и темнеющим небом.       — Ты никогда не рассказывал мне, — говорит Дин, когда больше не может выносить эту тишину. — О том, что они заставили тебя сделать.       Кас закрывает глаза, вздыхая, прежде чем снова открыть их.       — Нет. Я не хотел говорить об этом.       — Прости меня, Кас. Как бы то ни было, мне очень жаль.       Кас смотрит на него.       — То, что случилось на Небесах, не было твоей виной.       — Да. Ладно. Возможно. Но я всё ещё сожалею, что это случилось. И я… и о Дине тоже. Другом Дине. Мне жаль, что я не смог его спасти.       Глаза Каса снова закрываются, и он кивает, плотно сжав губы.       — Мне тоже.       Всё не так, как планировал Дин, но он больше не может этого выносить. В его груди так много чувств, что он даже не понимает их, не может сосредоточиться на том, как правильно их выразить. Он не знает, то ли он встревожен, то ли напуган, то ли влюблён, то ли убит горем, то ли сотня других вещей, то ли всё сразу. Это просто слишком.       Дин поднимается на ноги, не совсем контролируя себя.       — Кас, — говорит он. — Я должен… Я должен кое-что сказать.       Кас моргает, снова смотря на него настороженно.       — Хорошо?       — И я не знаю, подходящее ли это время, но я просто… Я боюсь, что если не сделаю этого сейчас, то, возможно, у меня больше не будет шанса, понимаешь? Иногда у нас не бывает этого. И я… Я не могу… — Дин замолкает, прочищая горло. Он достаёт из кармана сложенный листок бумаги. — Я хочу… Я собираюсь прочитать тебе кое-что, ладно? Ты был прав насчёт пьесы. О Ксеродике и о том, что «Скорбь Веков» не была закончена. Есть ещё одна сцена, аспирантка из Бельгии или откуда-то оттуда прислала её этим утром. Когда ваза Ксеродика разбивается, он отправляется в подземный мир до следующего новолуния. Это вроде как было поощрение от Аполлона или что-то в этом роде. Я не знаю. Суть в том, что до новолуния он отправляется туда, где может воссоединиться с Цельсом, со своим, эм, со своим любовником, ну, знаешь.       Дин разворачивает листок бумаги. Он способен ровно держать пистолет, целясь в приближающийся древний ужас, но, чёрт побери, его руки дрожат из-за этого глупого отрывка древнегреческой пьесы.       «Выбери снова, прежде чем уйдёшь отсюда,       Ведь я — последнее, что осталось пред твоими глазами,       Не цель, но душа, которая прощает,       Не смерть, но смерть, которая всегда добра,       И любовь, что свободно отдаёт».       Но Ксеродик, его руки в крови,       Рыдал и рыдал на земле,       Он не слышал его мольбы о любви,       Не слышал своей расщеплённой души,       Что шептала: «Месть близка к тщеславию».       «Значит я человек, что даёт покой твоей смерти?»       Взывает Ксеродик в чертоги Аида.       Цельс, но серая, истощённая тень,       Всё ещё тянется, чтобы коснуться лица своего любовника:       «Разве долг крови не выплачен дважды?       Неужели не можешь ты остаться со мной, любовь моя,       Выбрать хоть раз покой?»       И хотя это разрывает его надвое,       Разум Ксеро обезумел от крови, и он не останется:       «Хоть ты не просишь, но я всё ещё выбираю сделать всё это для тебя».       Дин складывает листок бумаги обратно, дыша немного быстрее, чем обычно. На самом деле он не из тех парней, которые делают это — пытаются говорить о своих чувствах через поэзию или что-то в этом роде. Он даже не уверен, правильно ли он читает эту чёртову пьесу, но ему кажется, что Кас поймёт.       — И затем всё заканчивается тем, что Ксеро выбирает вечную месть, хотя это не то, чего хочет Цельс, и, возможно, если бы он отпустил свой гнев из-за смерти любовника, он действительно смог бы остаться вместе с ним навсегда. Но он не делает этого. Он просто вечно продолжает делать неправильный выбор. Ну, там есть и другая сцена, на Олимпе, с богами, я думаю. Они всё ещё спорят о человеческих душах, и, в конце концов, приходят к тому, что душа — это то, чем она выбирает быть… что звучит больше, как уклонение от ответа, но… В любом случае, дело в том, что, эм…       Дин засовывает листок обратно в карман и чешет затылок, переминаясь с ноги на ногу.       — Кас, дело в том, что я продолжаю делать всё неправильно, чувак. Всё. То, как я… То, как я отношусь к тебе…       — Дин… — пытается прервать его Кас, приподнимаясь с бревна, но Дин вскидывает руку, и ангел снова садится, нахмурив брови.       — Нет, просто позволь мне… Пожалуйста. Просто дай мне сделать это, ладно? Потому что я никогда не смогу пройти через это, если остановлюсь сейчас. И ты можешь сказать всё, что тебе нужно сказать после, но только позволь мне сначала закончить.       Кас кивает, кладёт руки на колени и выжидающе смотрит на него.       Дин сглатывает. Он смотрит на деревья за головой Каса, потому что если он позволит себе потеряться в его глазах, то никогда не сможет вымолвить ни слова.       — Кас, слушай, я знаю, что я… Я знаю, что портил всё так много раз. Я знаю, что поступаю несправедливо. Я злой и эгоистичный, и, возможно, кажется, что я принимаю… принимаю тебя как должное, но это… Младший Дин не понимал, почему я веду себя так, словно не знаю, что у меня есть ты, Сэм, Джек, бункер и всё остальное, но он был не прав. Я знаю. Конечно, я знаю. И это пугает меня до чёртиков, чувак. Потому что иметь это означает, что я могу потерять всё в любой момент. И я… Знаешь, с Чаком и остальным дерьмом, я просто вроде как постоянно жду, что это случится. Всё, что мы когда-либо сделали, я и Сэм, это только затягивало чёртову петлю вокруг нас. И я знаю, что иногда сам виноват в этом, я не пытаюсь… Я просто говорю, что шоу, которое хочет Чак, основывается на том, что мы являемся центром своей собственной Вселенной. Я и Сэм, верно? Братья в первую очередь и, вероятно, в единственную. До того, как я узнал о Чаке, я думал, что мы просто такие, какие есть, любим друг друга так, как умеем, что угодно. Но теперь, оглядываясь на всё, что происходило с нами, кажется, что каждый раз, когда мы старались сделать шаг в сторону, то, к чему мы стремились, исчезало, и нас просто притягивало обратно друг к другу. Получается, желать чего-то другого… Нуждаться в чём-то… Это всё равно, что плевать в лицо Богу, понимаешь?       Дин делает глубокий вдох. Давненько он не произносил так много слов за раз. У него это так плохо выходит.       — И мы с тобой… Помнишь, что он сказал, когда мы в первый раз появились из ниоткуда? Вас нет в этой истории. Иногда мне кажется, что ты — единственное, что я когда-либо действительно выбирал, и я продолжаю задаваться вопросом, как долго я смогу выбирать тебя, прежде чем снова потеряю, — Дин сглатывает и заставляет себя опустить глаза, чтобы снова встретиться взглядом с Касом. — Я люблю тебя. И я знаю, что ты знаешь это, и я знаю, что это неправильно, что я не говорю тебе этого. И я знаю, что этого недостаточно, что просто сказать это — ничего не исправит. Это не компенсирует того, как я с тобой обращался.       — Дин…       — Мой отец так и не смог поступить правильно, — глаза Дина начинает щипать, и он закрывает их. Но это не останавливает слезу, быстро текущую по его щеке, он вытирает её костяшками пальцев. — Я имею в виду, я не знаю, мог ли он это сделать после всего, но я думаю, что он хотел бы, понимаешь? За всю мою жизнь этот человек так и не смог понять, как сказать нам, что он нас любит, а потом он просто пошёл и продал свою душу, чтобы спасти меня, и это… Я имею в виду, что это хреново, понимаешь? Грандиозный романтический жест и всё такое, но всё, чего я когда-либо хотел от него, — это лишь немного…       Дин останавливается, потому что он слишком близко подошёл к территории психотерапевтического разговора с Сэмом. Он смотрит на Каса. Во рту у Дина снова пересохло. Он близок к тому, чтобы сказать что-то о том, как Сэм пристально посмотрел ему в глаза и сказал, что то, как Дин обращается с Кастиэлем, похоже на эмоциональное насилие, как если он будет думать об этом больше, то скорее всего больше никогда не сможет уснуть, как младший Дин был прав, ударив его по лицу. То, что Дин сказал до этого, было правдой, он не заслуживает Каса. Но он хотел бы стать кем-то, кто будет заслуживать.       — Это неважно. Дело в том, что я не хочу делать подобный грандиозный жест на смертном одре и оставлять тебя с чувством, что ты должен простить меня, потому что я умер ради тебя или что-то в этом роде. Я бы сделал это, Кас, конечно, сделал, но я хочу сказать… Я облажался, и скорее всего я продолжу лажать, потому что, возможно, это просто то, что я делаю, но я… я хочу… стать лучше. Я хочу… Я хочу быть с тобой. По-настоящему быть с тобой. Я хочу получить шанс всё исправить. Я хочу захотеть тебя, и чтобы это не стало смертным приговором.       — Итак, я… я люблю тебя. И я сделаю всё, что ты хочешь, Кас. Если ты хочешь завтра же пойти в мэрию, или заключить какое-нибудь соглашение, или сделать парные татуировки с нашими именами, или что-то в этом роде, чувак. Всё, что я могу сделать, чтобы доказать, что это реально для меня.       На этот раз, когда Дин замолкает, Кас тоже продолжает молчать. Они смотрят друг на друга в угасающем свете, сумерки сгущаются вокруг них.       Дин, наконец, переминается с ноги на ногу и говорит:       — Эм… Это я закончил.       Кас пару раз моргает, а затем, кажется, приходит в себя. Он встаёт и делает шаг в личное пространство Дина. Дин не отступает, но чувствует себя так, будто готовится к чему-то. Он не совсем уверен к чему.       — Дин, — снова повторяет Кас, и его голос такой чертовски хриплый. — Это реально. Мы реальны.       Кас целует его так, как не поцеловал в прошлый раз, когда говорил эти слова, потому что тогда они ссорились, потому что Дин ушёл.       Руки Каса крепко обнимают Дина, и Дин закрывает глаза, просто чувствуя это. Это всегда так естественно с Касом, его нижняя губа между губ Дина, мягкость его рта, настойчивость его любви. Дин ощущает себя таким же хрупким и желанным, как и в первый раз.       Это похоже на падение.       Это похоже на то, как быть пойманным.       Когда Кас отстраняется, он улыбается. Всё ещё печально, но он смотрит на Дина так, как Дин не уверен, что признавал раньше.       — Я люблю тебя, Дин, — говорит Кас. — Ты должен знать, что ничто это не изменит.       Дин прислоняется лбом к лбу Каса, одна рука на его шее, а другая в волосах.       — Да. Да, хорошо. Но иногда этого недостаточно.       — Дин, я уже говорил тебе, что никогда не ожидал женитьбы и не особенно заинтересован в ней, как, в лучшем случае, в юридическом соглашении между нами и государством или, в худшем случае, как в соглашении с Богом. И я не вижу смысла в том, чтобы сделать себе татуировку с твоим именем, если только ты этого не хочешь. Что касается каких-то других форм соглашений, возможно… но я думаю, что это то, что у нас уже есть. Мы выбрали друг друга. Этого достаточно.       Дин немного отстраняется и вглядывается в лицо ангела.       — И это всё ещё то, чего ты хочешь? После всего?       Он заставляет себя не добавить: «После того, как ты увидел, каким я мог бы быть?»       Кас просто продолжает улыбаться ему, притягивая его ближе рукой на талии.       — Здесь, в глубокой синеве нашей испорченности, пусть любовь будет по крайней мере той испорченностью, которую мы выбрали вместе, — тихо цитирует Кас.       Дин узнает эту строку — она из того же стихотворения, о котором он думал, когда стоял на коленях в грязи в Юте, борясь с тяжестью семейной травмы Винчестеров. Этот вес никуда не делся, но…       Дин издаёт тихий смешок, их лбы снова соприкасаются.       — Наша испорченность. Ты такой романтик, Кас.       Кас улыбается ему. Их носы соприкасаются.       — Я думаю, это уместно, — говорит Кас. — В конце концов, ты испортил меня для Небес, и, похоже, я испортил твою сюжетную линию.       Глаза Каса такие голубые, яркие даже тогда, когда в них отражается мало света. Возможно, дело в остатках его благодати.       — Но в конце концов это был наш выбор, да? Не родственные души по воле Небес, или Бога, или другой силы Вселенной. Мы просто выбрали любовь и надежду, что этого будет достаточно. Просто желаем верить, что это может быть силой само по себе.       На этот раз Дин намеренно сталкивает их носы. Это мелочь, но это мило, и это то, чего он никогда бы не сделал раньше. Он думает о том, как младший Дин открылся Касу, о его разбивающей сердце мягкости, и ощущение потери затягивает его. Однажды он уже потерял эту часть себя — человека, которым он был тогда. Где-то в Аду или во время того, что случилось после, эта его часть умерла. И сейчас это — он — умер снова, но, видя его таким, видя, как он всё ещё был способен меняться, может быть… Может быть.       Дин хочет быть мягким для Каса.       Внезапно Дин вспоминает название этого стихотворения. Оно называлось «Почти нежно». Кас читал ему это в постели как-то, несколько лет назад, и Дину тогда хотелось плакать. Он думает, что, возможно, теперь он мог бы.       И вот так, почти нежно, он обхватывает лицо Каса одной рукой и наклоняется ближе. Он не знает, правильный ли это выбор, но это его выбор.       Дин целует Каса, и это мягко, как вода, бездонно, как глубокая синева. Они целуются в сумерках, прижимаясь друг к другу, приникая теплом к теплу, и они выбирают, вместе.

***

      Здесь заканчивается эта история, но автор написала эпилог к ней, который я, конечно же, не могу не перевести:) Найти его можно по ссылке в примечании или описании к этому фанфику, заранее спасибо всем, кто заинтересуется.       Комментарий от автора:       Дин, в первую очередь сорокаоднолетний Дин, — эмоциональный абьюзер в этой работе. Я написала его таким намеренно, потому что, честно говоря, думаю, что это в его характере. Я не пытаюсь извиниться за такое поведение, оправдать его или предлагать вам читать это без осуждения. Дин плохо обращался с людьми (здесь это сосредоточено на Касе, но в каноне есть много других примеров), и да, с ним тоже плохо обращались, но это объяснение, а не оправдание.       В конце эпилога мы ещё немного поговорим об этом, но я хотела бы прокомментировать это и здесь. Дин Винчестер — сложный персонаж, который заслужил сложную и хорошо продуманную концовку. Я думаю, что он заслужил шанс искупить свою вину на более глубоком уровне, чем когда-либо позволял ему сериал. Заслуживает ли он прощения или искупления — это не мне решать. Но независимо от того, заслуживает он этого или нет, я думаю, что в характере Каса дать ему это.       Кас тоже заслуживал лучшего.       Как и все мы.