Measure of a man (Мера человека)

Пока не бечена. 16 марта 2011 года Отец Гермионы был спокойным, прагматичным человеком. Однако любовь к виски, джазовой музыке и живописи совершенно не вписывалась в его натуру консерватора. Прежде чем представитель Хогвартса вручил Гермионе письмо, которое полностью изменило её жизнь, она засиживалась вечерами у отца, наблюдая за тем, как он занимается любимым делом. Искусством. Когда они возвращались домой после работы, отец менял свой рабочий халат на специальный комбинезон, наливал в стакан примерно с палец виски и уходил в свою творческую мастерскую, а мама в это время готовила ужин по кулинарной книге Джулии Чайлд, заменяя «неудобные» ей ингредиенты на что-то более подходящее. При этом её телефон всегда был прижат к уху — она болтала с близкими и дальними родственниками, а телефонный шнур в виде пружинки, тянувшийся чуть ли не через всю кухню, иногда подрагивал, когда она смеялась во время разговора. Гермиона же проводила часы после школы выполняя задания в Стоматологии своих родителей, а секретарша, сидевшая рядом, часто смотрела на неё и восхищалась блестящими способностями юной девочки. По приходу домой она переодевалась в удобную одежду и садилась в кресло, поджав под себя ноги — всегда с какой-нибудь книгой. Отец расспрашивал её обо всем: как прошел день, какие оценки она получила, как выполнила задания, и, комментируя некоторые моменты из её рассказа, позволял болтать, пока он подготавливал свои краски. Гермиона всегда знала, когда ей нужно было заканчивать: по обыкновению, её отец сначала немного отпивал из стакана, потом включал старый проигрыватель, оставшийся у него ещё с университета, и брал в руки кисть, начиная работу над новым творением. За всё время её отец не взял ни одного урока и… это было заметно. Его работы были ужасны, но ему было всё равно. И ей тоже. Но самым странным было то, что именно заставляло Гермиону приходить к нему каждый день. Это точно был не виски — она всё равно была недостаточно взрослой, чтобы пить алкоголь. Она не любила джаз так же, как не любила Селестину Уорбек. Гермиона находила эту музыку старой, непонятной и не очень-то уж мелодичной. Отец не был искусным художником, но иногда, когда он был поглощён трагичными звуками пианино, а саксофон и певица успокаивали его душу, он, попивая янтарный напиток из стакана, делал широкие мазки своей кистью и говорил. Не о чём-то конкретном, а просто о том, что приходило на ум. В те дни, когда по телевизору не показывали футбольных матчей, её отец был тихим, задумчивым человеком, ни разу не общительным (исключение составляли только близкие друзья). Его сложно было разговорить в подобное время — он часто ходил сосредоточенным, погружённым в свои собственные мысли, и наслаждался тишиной. Именно поэтому те недолгие, но такие искренние моменты разговоров с отцом в его мастерской Гермиона с большой теплотой много лет хранила в своей памяти; они жили у неё в сердце и не давали терять надежду даже во время поисков крестражей. Именно в такие моменты она чувствовала, что лучше всего знает своего отца. В основном он давал советы о жизни: оставайся верна самой себе. Никогда не прекращай учиться и расти. Вещи, которые она будет помнить годами: будь уверена в завтрашнем дне, но всегда готовься к неожиданностям. Он рассказывал ей истории, которых она никогда не слышала: о своих дедушке и бабушке, умерших до её рождения: У тебя волосы моей матери и характер моего отца. Он рассказывал Гермионе истории о её маме и о том времени, когда они ещё встречались: твоя мама сидела рядом со мной в школе и говорила без умолку. В первый раз я поцеловал её только для того, чтобы она просто замолчала. Иногда он рассказывал ей истории о ней самой, которые она не помнила: раньше, когда ты расстраивалась, все дверцы шкафов резко начинали открываться и закрываться. Думаю, мы уже тогда знали, что ты особенная. Но были и совсем исключительные моменты. На первый взгляд, он говорил об обычных вещах, но смысл подобных фраз становился понятен только через определённое время. «Любовь никогда не бывает такой, какой ты себе её воображаешь», — вспомнила она однажды во время летних каникул, когда услышала песню Билли Холлидей. — «Это странное, загадочное и никому не понятное чувство. Как думаешь, почему так много людей пишут о ней песни, меняют ради неё свои жизни?» Сейчас же родители на пенсии, они продали свою стоматологию и много путешествуют, но в свободное время её отец все также рисует и всё также слушает джаз на всё том же старом проигрывателе. Но он уже не рассказывает ей истории, не делится мыслями. Той, прежней искренности, больше нет. Пропасть между Гермионой и её родителями менялась и становилась всё больше и больше. Но молчание отца не мешало ей сидеть рядом с ним во время их встреч, не мешало смотреть на него, как когда-то, с кресла в его мастерской с книгой в руках, слушая музыку, которую она всё ещё не любила, даже будучи взрослой. Это не мешало ей ждать ещё одной возможности увидеть его. Навыки отца в написании картин значительно улучшились, ведь теперь у него было больше времени, чтобы посвятить его любимому делу… Он даже начал посещать занятия. Его стиль представлял собой чистую смесь абстрактных, геометрических, многослойных рисунков, которые он только что начал показывать своим друзьям, а не просто складировать. Он даже продал одну или две. Он никогда не предлагал ей своих картин, а она никогда не просила. Как и во все предыдущие разы, сегодняшний урок рисования закончился тем, что мать позвала их на ужин. Гермиона ужинала с ними раз в несколько недель, чтобы хоть как-то поддерживать связь с семьёй. Поначалу ей становилось неловко от натянутых улыбок, которые она не раз видела на лице своих родителей, и время от времени начинала задумываться о том, как они дошли до подобных отношений. Ну, вообще причина была ясна. Все началось тогда, когда она вернула своим родителям воспоминания и со слезами на глазах пыталась объяснить всё, в том числе и то, почему они оказались именно в Австралии. Хотя они понимали причину её поступка и вроде как даже простили, но всё же решили остаться в Австралии. С тех пор максимумом их общения были телефонные звонки, во время которых они вежливо приглашали её в гости, а Гермиона отказывалась. Она знала, что под этим приглашением скрывается совершенно другое. Однако, по прошествии шести лет они вернулись в Англию, чтобы помочь ей справиться с кризисом в жизни, но Гермиона уже тогда понимала, что их отношениям нанесён непоправимый ущерб. Пропасть между ними стала слишком велика. Тем не менее, она была настроена оптимистично и продолжала пытаться вести себя как раньше, надеясь на то, что однажды она закончит строительство моста, который сократит расстояние между ними. А пока Гермиона решила присоединиться к родителям, чтобы отужинать жареным цыплёнком и тушёной капустой, которую она выращивала в своём саду. Вообще, её мать была далеко не самым лучшим поваром. Она ненавидела следовать рецептам, а иногда даже пропускала важные ингредиенты. Иногда те изменения, которые она вносила, могли не особо испортить блюдо, и все было хорошо, а иногда, как сегодня, например, это не срабатывало. Её отец привык к этому, как будто его вкусовые рецепторы приспособились к специфическим экспериментам его жены за все эти годы, поэтому он ел свою сухую курицу и пережаренную капусту без жалоб. Гермиона последовала его примеру, как послушная дочь, но позаботилась оставить достаточно много места для десерта. Именно в этом её мать преуспела, и Гермиона была в восторге от сегодняшней сливочной хлебной запеканки [1]. — В следующий раз, когда пойдешь к нам на ужин, позови Рона, — сказала мама, — обязательно выбери день, когда он сможет пойти с тобой. Между прочим, он милый и очень забавный. Она по-матерински улыбнулась Гермионе, которой эта эмоция очень напомнила кое-кого. Точно также делала миссис Уизли, когда думала о чём-то хорошем и приятном. — Я думаю, он любит мои десерты так же сильно, как и тебя, — это было предметом их самых больших разногласий. — Мам, — простонала Гермиона, разрезая курицу. — Мы просто друзья. Это правда было максимумом их отношений. Они с Роном достигли той точки, когда разлука длилась дольше, чем встречи, но её мать всё ещё не хотела оставлять надежд. По правде говоря, Рон тоже не опускал руки, что еще больше усложняло их сложные жизненные перипетии. Он был её лучшим другом, его семья значила для неё столько же, сколько и её собственная, поэтому он всегда будет важной частью её жизни. Просто не в той роли, в которой он хотел бы быть. Гермионе потребовалось три года, чтобы понять, что помимо того факта, что они не очень хорошо подходили друг другу и имели совершенно разные интересы и мнения по поводу… всего, Рон хотел держать её в тех рамках, в которые она явно не вписывалась. Больше похожих на маленькую шкатулку, из которой он мог бы вынуть те её части, которые ему нравились, а все остальные запереть, навсегда оставив там. Его взгляды были достаточно традиционны. Он хотел, чтобы она взяла на себя те роли, которые совсем её не интересовали. И ей нужен был партнер, а не проект [2]. Гермиона устала извиняться за то, кем она была, и подавлять себя, чтобы избежать споров. Даже зная, что идеальных отношений не бывает, Гермиона испытывала ноющее чувство, что она чаще идет на компромисс, лишь бы не подрывать их. И это грызло её. Грызло до тех пор, пока она не перестала пытаться заставить себя бороться за то, чего на самом деле не хотела. — Я знаю, но он был так добр к тебе. Гермиона была с этим не согласна. Когда она взглянула на своего отца, продолжающего жевать, делая вид, что занят, она могла поклясться, что заметила намёк на похожу эмоцию в его глазах. Трудно было сказать наверняка, но для того, чтобы сохранить спокойную обстановку, Гермиона сменила тему. — Как вам Марокко? Она продолжала есть, слушая рассказы матери об их путешествии, в то время как отец, нежно смотря на неё, время от времени вставлял комментарии, обычно включающие в себя исправление её легких преувеличений. В конце концов, в этом была вся её мать. Она всегда была веселой и очень эмоциональной, особенно сейчас, когда стала старше. Она ярко жестикулировала, и хотя казалась погруженной в свои истории, всегда следила за реакцией окружающих на её рассказы. — Мы едем в Грецию в начале июня. Остановимся недалеко от моря. Сейчас её родители много путешествовали, ведь теперь они располагали двумя важными ресурсами: временем и финансовой свободой. Они всегда отправлялись в какое-нибудь тёплое местечко на побережье, потому что годы, проведенные в Австралии, очень их избаловали. — Звучит заманчиво. Мама подала папе ещё одну порцию цыпленка. — Когда ты в последний раз была в отпуске? Гермиона почесала висок указательным пальцем.  — Я ездила в Мадрид с друзьями. Больше трех лет назад, ещё до того, как Джинни родила Лили и больше не могла путешествовать. — Очень хорошо, — кивнул отец, сделав глоток воды. — Путешествия полезны для твоего здоровья. На этом разговор исчерпал себя. Ужин продолжался, а Гермиона нехотя улыбалась, ведь все эти попытки завязать разговор, не зная, какие темы можно обсуждать, а что считается запретным, были очень странными. Она чувствовала себя так, словно делит трапезу с незнакомыми людьми, болтая на простые, предсказуемые темы, такие как погода, завтрашняя дегустация вин мамы с друзьями, растущий интерес отца к наблюдению за птицами, и планы Гермионы по расширению сада, который родители до сих пор не видели. Она жутко не любила эту пропасть между ними, но это было лучше, чем не общаться с ними вообще. По крайней мере, так она говорила себе, когда улыбалась и терпела неловкость, зная и принимая свою собственную вину в крахе их отношений. Как к единственной волшебнице в семье, её родители всегда имели определенный уровень доверия к ней. Верили, что она не будет использовать магию, чтобы обмануть систему, решить все, даже очень незначительные, проблемы, или причинять боль тем, кто не мог этому сопротивляться — независимо от того, была ли эта боль вызвана её палочкой или действиями. И она непоправимо разрушила это доверие, когда стёрла их воспоминания. И несмотря на тот факт, что они простили Гермиону, работа в больнице, в частности психология, научили её, что прощение — это не конец процесса, а только начало новых отношений, которые продолжают формироваться, и на них влияет ни что иное, как те самые действия, которые нуждались в прощении. Каждый намек на их настороженность, который она могла уловить, служил жестоким напоминанием о пути примирения, по которому она шла. Она училась терпению, не позволяя чувству вины обесценить прогресс, которого она достигла. Но иногда эти чувства возвращались, и били в два раза сильнее. В такие моменты Гермиона могла думать только о том, что она никогда не сможет вернуть отношения с родителями на тот уровень, на котором они были когда-то. Что та ужасная ситуация всегда будет препятствием — как бактерия, заразившая растения, дающая о себе знать пожелтевшими листьями и увяданием. Но потом она всегда напоминала себе, что делала, когда подобное случалось: как тщательно она ухаживала за каждым растением, какую работу проделывала и как в конце концов её сад становился здоровее. Крепче. Она должна относиться с такой же заботой к своим родителям. Гермиона словно заново закладывала фундамент для их отношений за каждым ужином, каждым визитом, каждым взаимодействием. Независимо от размеров той пропасти, она знала, что должна быть такой же терпеливой с ними, как и со своим садом, знала, что должна продолжать приходить на ужины по будням, предлагать урожай из своего сада для маминых кулинарных экспериментов, и продолжать смотреть, как папа рисует и слушает джаз. Она должна была быть открытой для общения, чтобы они знали, что всегда могут прийти к ней, если захотят. Может быть, в один прекрасный день они постучатся в дверь и посидят с ней хотя бы немного. А до тех пор она будет продолжать работать. Когда ужин закончился, Гермиона помогла матери вымыть посуду, а папа вытер столешницу и убрал со стола. Он закончил первым, и быстро поцеловав маму и обняв Гермиону, исчез в гостиной — пошел смотреть телевизор. Звуки футбольного матча раздавались где-то на фоне, пока они с мамой убирались вместе — Гермиона мыла посуду, а её мама раскладывала каждую тарелку в посудомоечную машинку, которую она использовала только для сушки. — Папа беспокоится за тебя, — сказала мама так тихо, как будто это было тайной. — Он думает, что твой образ жизни и этот дом в глуши не очень хорошо на тебя влияют. Она нахмурила брови. Её отец? Беспокоится? Странно.  — Я люблю тишину. — Гермиона пожала плечами. — А перемещаться я могу куда угодно с помощью аппарации. Её мать поморщилась, как делала всегда, когда Гермиона использовала магическую терминологию. — Почему бы тебе не переехать поближе к городу? В Суррее есть много вариантов. Ты будешь ближе к нам, если что-нибудь случится. Это снизит его беспокойство. — Уверена, там будет маловато места для моего сада. Её родители знали бы об этом, если бы приехали, но… она прикусила язык. Гермиона жила в коттедже, слишком большом для одного человека, вся территория которого была под защитными чарами. Ближайшим волшебным местом была Годрикова впадина, и то она была за много миль от неё. Поблизости не было ни души. Когда риелтор впервые привел её туда, само строение было достаточно ветхим, но в нем крылось некое очарование и возможность воплотить что-то новое, поэтому она влюбилась в этот дом с первого взгляда. Она в основном заплатила за землю, получив дом практически бесплатно; работа предстояла тяжелая и долгая. Ее родители считали эту покупку глупой, так как она только что уволилась с работы в Министерстве, но Гермиона перевела половину своего счета в Гринготтсе (она всегда была достаточно бережливой, а награды и компенсации Министерства после войны серьезно пополнили её хранилища) в фунты и использовала их, чтобы расплатиться с кредитом и рабочими за перестройку дома. По правде говоря, она могла бы сделать это с помощью магии, но наблюдение за ежедневным прогрессом давало ей возможность уделять особое внимание каждому изменению. Они вычищали гнилую труху из стен, аккуратно придавали каменной кладке первоначальный вид, постепенно восстанавливая весь дом. В конце этой непростой работы снаружи он выглядел так же, как и раньше, но внутри все было новым. Такую символичность невозможно было игнорировать. Изначально её огород предназначался исключительно для целительской деятельности, которую она начала вскоре после окончания строительства, чтобы занять свое время и справиться со стрессом. Ее дом был еще не до конца обставлен, когда Невилл пришел с несколькими молодыми растениями в подарок. Тогда она впервые задумалась о создании сада. Вскоре он стал приходить каждую неделю, чтобы показать ей, как строить садовые ящики, обрабатывать землю, что и где сажать. Она начала читать книги, планировать, выращивать… Сад придавал её жизни смысл. После первого урожая они с Невиллом сидели на пастбище за ее огородом и ели немытые помидоры. Тогда на ее глаза навернулись катарсические слезы [3], и он не осудил ее. Он просто дал ей выплакаться и напомнил, что это был первый урожай, впереди их будет еще больше. Дом Гермионы значил для нее столько, что она не могла передать словами, и она ненавидела то, что её родители этого не понимали. Поэтому она продолжала мыть посуду, погружаясь по локоть в теплую пенистую воду, когда ее мать вернулась к теме, которую Гермиона считала закрытой на сегодня. — Я тогда была серьезна на счет Рона, когда придешь в следующий раз — обязательно приводи его с собой. Советую тебе пересмотреть его роль в твоей жизни. Она, конечно, пыталась наладить отношения с родителями, но это совсем не значит то, что она позволит маме душить себя этой темой.  — За последние шесть лет я уже уяснила твоё мнение по этому вопросу. — Я буду повторять тебе до тех пор, пока ты не прислушаешься. Ты не найдешь никого лучше. Не с твоим образом жизни, — это не было сказано, чтобы обидеть или оскорбить, а было просто фактом. — Твоя работа очень сложная, Гермиона. Ни один человек — волшебник он или нет—не сможет понять твою преданность делу так, как он. Гермиона подавила в себе порыв рассмеяться, вместо этого передав ей только что вымытую тарелку, и принялась мыть чашки. Рон только сейчас достиг того момента в жизни, когда понял, что он нашел свое собственное место вне большой и теперь уже уважаемой семьи, и поскольку ему приходилось многим делиться в детстве, он никогда не любил делиться ей. Он всегда был неуверен и сомневался в своем положении и роли в ее жизни. Теперь, когда они расстались, и он работал с Джорджем над разработкой новых продуктов для постоянно расширяющегося магазина всевозможных вредилок, а она больше не стремилась к посту министра магии, он, казалось, стал более спокойным. По крайней мере, он больше не выглядел раздраженным, когда люди пытались найти её и подходили к нему, спрашивая, не известно ли ему, где она. Теперь, когда она не была так занята или важна, Рон хотел попробовать снова сойтись. Как будто именно её расписание было первопричиной их разрыва… Но виновато было далеко не расписание. Гермиона могла бы предоставить матери детальный анализ характера Рона, но она удержалась, и предпочла дать такой ответ, который еще больше унизит её в глазах своей матери, ведь это- совсем другая ступень.  — Ты права. Я искренне предана тому, что я сейчас делаю. Честно говоря, я предана настолько, что сейчас ничего и никого не ищу. — Гермиона, ты не молодеешь. Гермиона повернула голову и задумалась. Маме было чуть меньше тридцати, когда она забеременела. Ее родители сначала хотели встать на ноги и чего-то добиться. Яблоко от яблони. — Если я все правильно помню, ты сначала была карьеристкой. Так что в этом плане я вся в тебя. Поскольку ее мать никогда бы не признала, что Гермиона была права, она продолжила, не отвечая на её замечание. — Я очень люблю детей Гарри, но мне хочется собственных внуков. Когда-нибудь… — Для этого я должна встретить подходящего человека, — но учитывая тот пятилетний контракт, который Тео уговаривал её подписать, встреча с кем-то откладывалась. Хорошо, что мама еще про это не знала. — Ты уже это сделала. Гермиона закатила глаза. Мама всегда умела направить разговор в нужное ей русло. Она передала ей последнюю мокрую чашку, чтобы мама включила посудомоечную машину, которой пользовались только для сушки посуды. — Видимо, каждый остаётся при своем мнении. — Пока- да. Они оставили эту тему, мама закончила все складывать всю посуду и закрыла посудомоечную машину. Вода полностью ушла, и Гермиона смогла вытереть раковину кухонным полотенцем. Пока она отжимала мокрую тряпку, мать поставила на огонь электрический чайник. Гермиона решила принести имбирный чай из своей собственной коллекции после того, как ее мама пожаловалась на боль в животе во время телефонного звонка прошлой ночью. Она села за стол, а мама вытерла мокрые руки, налила кипяток в заварочный чайник, и села напротив неё. Сначала чай, потом десерт. Ее мать посмотрела через плечо на чайник, прежде чем сухо спросить: — Ты в порядке? Слово психически не прозвучало в её вопросе, но Гермиона знала, что именно мама имеет ввиду. Несмотря на проблемы с доверием, она все еще была ее матерью. И, как нетрудно было догадаться, она всегда беспокоилась. Ее мать была дочерью врача, сама была дантистом, поэтому, хотя психическое здоровье не было строго запретной темой, она подходила к нему с особой осторожностью. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Эта тема всегда раздражала Гермиону, просто она была одной их тех, особо болезненных, которые ни одна из них не хотела обсуждать из-за плохих воспоминаний, которые сразу всплывали в голове у обеих. Она постаралась ответить просто. — Я в порядке. — Ты ведь не слишком много работаешь? — Нет, мам. У меня сейчас… небольшой отдых. Её последним пациентом был Аврор, который выжил благодаря новому экспериментальному лечению. Он попал в засаду Пожирателей смерти в начале прошлого года. Лечение длилось на протяжении четырех месяцев, во время которого она работала с ним тет-а-тет, чтобы не только физически и психически поправить его здоровье, но и подготовить к новой жизни с семьей, которая не планировала отворачиваться от него. На прошлой неделе она перевела его под наблюдение другого целителя, который побеспокоит Гермиону только в случае крайней необходимости. — Вот и хорошо. Молчание повисло между ними, когда возмущенные крики ее отца на паршивую игру просочились из гостиной. «Арсенал», должно быть, снова проигрывал. Она немного улыбнулась, вспомнив о Роне и его любви к вечно проигрывающим Пушкам Педдл. Чайник засвистел, и, когда мать пошла наливать чай для них обоих, Гермиона положила руку ей на плечо. — Пусть он немного настоится вместе с корнем имбиря. Еще минут десять или около того. Кивнув, ее мама продолжила их разговор. — Ты ведь хорошо питаешься, правда? Гермиона вздохнула. — Да. — А сон? — Восемь часов в сутки. Мам, ты же видишь, я не разваливаюсь. И не собираюсь. Не снова. При этом воспоминании Гермиона заметно поморщилась и напряглась. По правде говоря, она старалась избегать любых напоминаний о том, что произошло—во всяком случае, она не помнила ничего об этом инциденте. Но теперь ей приходилось бороться с вопросами и странными взглядами, с беспокойством и тревогой—не только со стороны матери, но и со стороны других близких. Весь этот инцидент был похож на сон, на встречу, которая произошла с кем-то другим. Только не с ней. Гермиона думала, что стала сильнее; думала, что может подтолкнуть себя к краю и все еще сохранять контроль. Она считала себя непобедимой, хотя на самом деле была всего лишь человеком. Урок от жизни был по истине унизительным. — Я знаю, что ты этого не сделаешь. У тебя все хорошо получается. Мать потянулась было к ее руке, лежащей на столе, но остановилась, положив ладонь поверх другой. Гермиона подумала о том, чтобы закончить это действие и потянуться к ней, но сейчас нерешительность стала ее лучшей подругой, поэтому она не сделала этого.  — Ты выглядишь так, будто похудела. — Я не похудела. — Ладно, но я все равно беспокоюсь, Гермиона. Разочарование—в основном из-за самой себя—слетело с ее губ, стоило ей дать себе слабину. — Я в порядке, — коротко ответила она, но тут же пожалела об этом. Лицо матери потемнело и она выпрямилась. Гермиона тут же успокоилась и вздохнула. — Прости, я просто… — ее мать подняла руку. — Я слишком сильно на тебя надавила. — Дело не в этом, мама, — сказала она почти шепотом, глядя на стол. — Спасибо за твою заботу. Все хорошо. Но я могу сама о себе позаботиться. — Ты все еще посещаешь сеансы психотерапии? — По мере необходимости… и мне это уже давно не нужно. Мама немного помолчала, но потом кивнула, тем самым принимая ответ Гермионы, а затем быстро изменила тему разговора. — А угрозы? — поскольку одним из условий родителей было предоставление полной информации, они знали все. — На прошлой неделе была еще одна, — ей не хотелось вдаваться в подробности случившегося, но она знала, что должна что-то сказать матери. — Это было… совсем не так, как раньше. Беспокойство отразилось на ее лице. — А оборотень? Стоит ли нам...? Хоть Гермиона рассказала им о Сивом и опасности, которую он представлял, она не сказала обо всем… особенно о волчьих завываниях, которые она периодически слышала в полнолуние возле своего дома. О них никто не знал… Она выбросила эту мысль из головы.  — Нет. Этим занимается министерство. — Насколько я помню, ты им не доверяешь. На самом деле, насчет министерства Гермиона не могла сказать наверняка, но с уверенностью могла заверить- больше всего она доверяет себе и своим навыкам. Над домом ее родителей был наложен слой защитных барьеров, которые делали его практически непроницаемым. И если что-то меньшее или большее, чем человек, сумеет пройдет через них, она будет немедленно предупреждена. Такую же защиту она установила над собственным домом и прилегающими землями. Это была одна из причин, почему она не волновалась так сильно, как, вероятно, ей бы следовало. Удовлетворенная, ее мать заметно расслабилась и саркастически усмехнулась. — Ну, если что-то изменится и наши с отцом жизни окажутся под угрозой, обязательно сообщи нам об этом, прежде чем изменять наши воспоминания. Гермиона знала, что ее слова были шуткой. Просто попытка немного разрядить напряженную ситуацию… Но, черт возьми, напряжение было слишком сильным…

***

Варить волчий аконит было сложной задачей, но еще больше- утомительной и нудной. Его ингредиенты до сих пор была далеко не дешевыми и труднодоступными. Но Гермиона старалась варить примерно партию каждый месяц для пациентов Падмы, а также какого-нибудь оборотня, который мог прийти в клинику в её отдел Альтернативного Исцеления в поисках зелья. Гермиона не принимала участия в создании законов, поддерживающих людей с ликантропией, потому что в них любое преступление против оборотня приравнивалось к дискриминации. Однако Визенгамот не упустил случая втянуть её в этот цирк во время принятия закона. Более того, на это «событие» они умудрились пригласить прессу и уговорить Андромеду привести Тедди (как сына оборотня). Чисто для украшения, чтобы представить власть имущих в выгодном свете. Для полной коллекции не хватало только её. Они с особой тщательностью продумывали убедительную историю принятии закона. Со стороны обычного обывателя всё выглядело так, будто закон смогли продвинуть только благодаря усилиям гениальной героини войны, народной защитнице людей, зверей и прочих волшебных существ — Гермионе Грейнджер — несмотря на то, что над этим не покладая рук трудилась целая команда. Но она была вынуждена выйти на сцену, стоять в самом центре и улыбаться перед камерами. Гермиона пожала руку министру и Главному чародею Визенгамота Тиберию МакЛаггену, хорошо сыграв свою роль, притворилась, что не чувствует стыда и вины за это всё. Притворилась, что не слышит насмешек у себя за спиной. Ведь это больше не имело значения. Законы, даже такие четкие, как законы про оборотней, можно было легко обойти. Тем более учитывая то, что Министерство сделало их чересчур трудными в исполнении. Без предоставления явных доказательств обвинения в дискриминации часто оправдывали «спекуляцией» и «бурной фантазией» и просто наносили небольшой ущерб чьей-то репутации. Именно поэтому многие дела просто не доходили до Визенгамота — они рассматривались небольшим комитетом, который чаще всего закрывал дело, решая его или отклоняя. В итоге кого угодно могли выселить не потому, что у него нет регистрации по месту жительства, а потому, что он может укусить кого-то из соседей. И при всём этом Визенгамот не принял единственный полезный пункт закона- тот, который обязывал бы Министерство бесплатно предоставлять ликантропам Волчий аконит. Ведь это было бы слишком правильно, слишком человечно по отношению к тем, кого считали недочеловеками. Вот почему Гермиона каждый месяц варила столько, сколько могла. Каждый флакон имел значение. В отличие от фальшивых законов, притворной толерантности и неестественных улыбок в камеры папарацци, варка зелья была действенным способом поддержки оборотней. И реальной работой. Это никогда не было её любимым занятием, но это было правильно, к тому же, она была весьма неплоха в зельеварении. Гермиона сделала бы больше аконита, если бы могла, но пациенты Падмы (все они были либо недавно укушенными, либо взрослыми оборотнями, либо больны из-за Сивого) были благодарны и такому количеству. Они не верили уговорам Пожирателей Смерти, которые обещали им лучшую жизнь, и благодаря зелью могли нормально работать и нормально жить как часть общества. Именно это имело значение. — Завтра полнолуние. — сказала Падма, одарив её долгим взглядом, прежде чем она начала готовить следующую партию, перед этим нейтрализовав запах других оборотней в воздухе. Их нюх становился особенно чувствительным в дни перед полной луной. — Ты хочешь, чтобы кто-нибудь остался с тобой? Гермиона пересчитала оставшиеся пузырьки. Обычно она делала около сорока. Сейчас их осталось тридцать, а у Падмы было запланировано ещё два групповых занятия не более чем по шесть волков в каждом. — Я буду дома до восхода Луны. Кроме того, мои охранные чары достаточно сильны. — Я знаю, но если тебе нужна компания, я могу остаться. — затем в её карих глазах заплясали огоньки. — Ты можешь мне помочь подобрать цветы для свадьбы. Она могла бы придумать целый список вещей, которыми ей хотелось заняться больше, чем этим. Гермиона усмехнулась редкому проявлению энтузиазма Падмы. — То, что у меня есть сад и я знаю об опылении цветов вовсе не значит, что я что-то смыслю в их эстетике. — Я понимаю, но Невилл работает с учениками, у Парвати слишком дикие идеи, а Чжоу будет занята… — А Блейз? В конце-концов, он твой жених. Падма пристально посмотрела на неё. — Блейз Забини? Подбирающий цветочные композиции? Добровольно? Она начала смеяться, и Гермиона, не в силах удержаться, присоединилась к ней. Она была права. Образ сбитого с толку Блейза, выбирающего между сиренью, амариллисом и гвоздикой, был смешон. — Все признают, что у него хороший вкус, но он так часто угрожает сбежать, что я чувствую, что эта просьба точно доведет его до крайности. Гермиона фыркнула. — Страх перед твоей бабушкой удержит его в узде. — О да, её заклинание Летучемышиного сглаза удивит даже Джинни. И они обе рассмеялись, а потом вновь вернулись к своим занятиям, погрузившись в молчание, чтобы сосредоточиться на деле. Но вскоре Гермиона прервала его. — Ты придешь сегодня вечером? Каждую вторую пятницу они собирались у неё дома и устраивали что-то вроде девичника. — Да, и Парвати тоже. — и тут она вспомнила. — Ой, ничего, если я приведу Чжоу? Гермиона была абсолютно нейтральна по отношению к Чжоу Чанг, но она была лучшей подругой Падмы, и поэтому постепенно, к большому неудовольствию Пэнси, становилась частой посетительницей их посиделок. Сьюзен просунула голову в комнату. Она выглядела встревоженной, хоть и старалась это скрыть. — Пад… о, Гермиона, ты здесь. Здорово. Я знаю, что ты не дежуришь на этой неделе, но мне нужна помощь с одним пациентом. — прежде чем кто-либо успел хоть что-то спросить, она продолжила. — Аврорат и Опергруппа напали на Пожирателей в Честерфилде. Один погиб, один пропал без вести, двое в критическом состоянии и еще шестеро ранены. Наступила пауза… Затем они обе одновременно бросились на помощь, но вдруг Падма остановилась. — У меня встреча с оборотнями через пятнадцать минут. Гермиона тем временем призвала свою старую расшитую бисером сумочку. — Я не могу надолго оставить полную оборотнями комнату в ночь перед полнолунием. Она совершенно точно не могла. Иначе, скорее всего, начнется драка. Падма расстегнула кобуру с зельями и надела её на талию Гермионы, а затем повернулась к Сьюзан. — Есть ли укушенные оборотнями? — Нет. Гермиона и Падма обмениваются одинаково облегченными взглядами. Сивого еще не выпустили. Пока. Хотя они всегда наблюдали неутешительную статистику: за несколько дней до и несколько дней после полнолуния количество укушенным заметно увеличивалось. Как нарочно. Гермиона вытащила пузырёк с бадьяном. — А Гарри там? — Нет, но я думаю, что они с Малфоем скоро появятся. Погибший был членом Опергруппы. Она остановилась, пытаясь проверить, все ли нужные зелья у неё при себе. — Это было Убивающее проклятье? — Не совсем, это был кинжал, пропитанный ядом. Тем самым ядом, от которого ты вылечила Молли Уизли. Глаза Гермионы расширились, и затем она поспешила к выходу, выхватывая палочку на бегу. Едва попрощавшись с Падмой, они с Сьюзен ускорились, пока вторая рассказывала подробности. — Прошло около тридцати минут с момента ранения. Я вызвала на помощь кого-то из отдела Отравления опасными растениями… Правильное решение, но этого следовало ожидать- Сьюзен была отличным стратегом, когда дело касалось лечения. — Они принесли клинок на тот случай, если это окажется не тем ядом, который они использовали раньше. У тебя с собой противоядие? Гермиона протянула Сьюзен её сумку, собирая волосы в неаккуратный пучок. — Один флакон, но в моём кабинете есть еще, если понадобится. — Хорошо. — Что еще мне нужно знать? — Он молодой. Очень молодой, как оказалось. Едва выпустившийся из Хогвартса и не очень обученный- это была ещё одна проблема, связанная с недофинансированием Аврората и Опергруппы. Он был высокий широкоплечий, светловолосый и… на грани жизни и смерти. Гермиона не могла сказать, что представляло большую угрозу: кинжальная рана или яд. Информации было не особо много, но она сбросила свитер- чтобы не испачкать еще один кровью- и принялась за работу. У Гермионы, которая не носила форму или бейдж, не было времени на имена или на представления. Другие Авроры в палате, видимо, уже знали её, то ли по её собственным достижениям, то ли по обыденным визитам в отдел к Гарри, потому что никто не остановил её. Но возможно это было потому, что у раненого шла пена изо рта, кровотечение из раны в груди и галлюцинации- он что-то бормотал о мертвых родственниках. Яд уже подействовал.Потребовались два здоровых Аврора, медик и Гермиона, буквально сидевшая у него на ногах, чтобы держать его, пока Сьюзен успела влить ему в горло первую порцию противоядия. Теперь необходимо что-нибудь от боли. Затем Крововосполняющее. И зелье сна без сновидений. Оно ему понадобится. Через несколько минут его окровавленная одежда была разорвана, а руки и перчатки- в крови. Сьюзен следила за каждым её движением, рисуя витиеватые руны своей палочкой, пока Гермиона осторожно поливала рану бадьяном, стараясь заживить её как можно лучше. Они работали молча, хорошо зная технику друг друга, поэтому Гермиона знала, что делает Сьюзен, и что её нужно еще до того, как она успеет произнести просьбу. И наоборот. Гермиона чувствовала, как холод покалывает её кожу, пока она смывала пот со лба. — Спасибо. — Всегда пожалуйста. Сьюзен отвернулась и стала молча наблюдать, как раны медленно затягиваются. Останется шрам, но парень будет жить. С другой стороны, яд…но говорить об это было слишком рано. — Я наложу несколько диагностических чар, чтобы проверить наличие внутренних повреждений. Гермиона тем временем снимала перчатки и очищала тело пациента от крови и грязи с помощью заклинаний. Сьюзен закончила осмотр и потянулась к зачарованному пергаменту с результатами. Она поморщилась, и если Гермиона и знала что-то о подруге, так это то, что Сьюзен была не такой пессимисткой, какой могла бы быть, учитывая то, сколько родственников она потеряла из-за Волдеморта. — Яд довольно сильный, но кинжал не задел ничего жизненно важного. Если мы сможем сохранить его стабильное состояние во время следующих двенадцати приёмов противоядия, он должен поправиться. В палату заглянула черноволосая целительница и посмотрела на Гермиону. — Гарри Поттер Хотел бы получить последние новости об этом пациенте. — Состояние критическое, но стабильное. Волшебница обратила внимание на Сьюзен. — И Гарри, и Командир Опергруппы хотели бы поговорить с Вами о погибшем члене отряда. Они должны сообщить об этом его семье. Командир Опергруппы показалось ей странным обращением к Драко Малфою, учитывая её неформальное обращение к Гарри. Сьюзен положила зачарованный пергамент на стол и вздохнула. — Да, конечно. Все приятные чувства от их успеха с одним пациентом быстро превратились в напоминание о неудаче и потере жизни. Она ничего не могла поделать, но легче от этого не становилось. Когда она проходила мимо, Гермиона положила ей на плечо руку и посмотрела на неё с беспокойством. Сьюзен кивнула в ответ. — Увидимся вечером, ладно? Волшебница, казалось, задумалась. — А чья сейчас очередь быть барменом? Если Пэнси, то, чёрт возьми, нет. У неё всё очень крепкое, а я не хочу быть разбитой всю следующую неделю. Гермиона расхохоталась, запрокинув голову. Это было правдой. — Нет, на этот раз очередь Джинни. Её голос звучал уставшим, явно у неё был тяжелый и долгий день, но она ухмыльнулась и ответила: — Я опоздаю, но буду.

***

У Джинни было трое детей в возрасте до семи лет, поэтому, по сути, у неё было целых три работы. Её первой работой были мама, жена, повар и миротворец (четыре должности были тесно связаны друг с другом и оплачивались одинаково- абсолютным нулём), второй — репортёр Квиддича (оплачивалась очень даже хорошо), а последней в списке, но далеко не последней по значимости, — барменша. И, как у любой превосходной барменши, у Джинни всегда был крепкий с подозрительно фруктовым вкусом напиток, ожидающий Гермиону всякий раз, когда она заваливалась домой после незапланированно забитого пациентами дня и отчётностей в Святом Мунго. — О, слава Богу. Сказала она вместо слов приветствия и выпила свой стакан в три глотка, со страхом отметив, что напиток не жёг горло так, как должен был, а это не предвещало ничего хорошего к концу вечера. Ну или к завтрашнему утру. Она уже несколько месяцев не варила никакого Антипохмельного зелья. Но это совсем не помешало Гермионе поставить пустой бокал на стол и кивком попросить ещё. Это был их пятничный ритуал, который начался благодаря Джинни — ей были просто необходимы несколько часов отдыха вдали от детей ради сохранения собственного здравомыслия. Гарри сидел с ними по пятницам, а Джинни — по субботам, если Гарри хотел сходить куда-нибудь с друзьями. С годами их пятничный ритуал расширил свои границы и стал заметно больше. К ним присоединились ещё несколько человек. Например, Луна, когда она не была в командировке. Дафна, Падма, Сьюзен и Парвати — когда не были заняты. и Пэнси, но только в том случае, если пообещает хорошо себя вести с последним новоприбывшим- Чжоу. Пэнси приходила не часто. — Настолько плохо? Гермиона сидела на барном стуле, положив руки на белый гранит барной стойки и опустив голосу на руки. — Вообще я пошла доделывать Волчий аконит, но в итоге помогла раненым после засады. — А, Гарри рассказывал мне об том. Один погиб и один пропал без вести. Стэн Мэтерс. Гарри как раз пришёл домой после того, как сообщил печальные новости родителям, когда я собиралась сюда. Он сказал, что вы спасли молодого Аврора, которого ранили отравленным кинжалом. Она кивнула. — Это был тот же яд, которым ранили руку твоей мамы. Им удалось пропитать им лезвие. Ужасная магия. Бессердечная. Он чуть не умер. Гермиона нахмурилась. — Сьюзен сказала, что Малфой отнёс его в Отдел Тайн, чтобы проверить. Я была слишком занята спасением жизни Аврора. Тут она поняла, что… — Я даже не помню его имени. — Алан Коттлбек. Гермиона посмотрела на неё, и Джинни пожала плечами. Когда дело касалось Авроров, её ответ всегда был одинаков: — Гарри мне сказал. И ещё просил передать тебе спасибо. — Я делала свою работу. — В свой заслуженный отпуск. Гермиона пожала плечами и взяла из рук Джинни новый напиток. — Ты пропустила ужин с родителями? Это был смелый вопрос. Джинни прекрасно знала, что меньше всего Гермиона хотела обсуждать своих родителей. И всё же она вспоминала о них при любом удобном случае. Внутренне поёжившись, Гермиона проглотила свой напиток быстрыми обжигающими глотками, не произнеся ни слова в ответ. Теперь её лучшая подруга выглядела ещё более беспокойной. Гермиона, несмотря на то, что у неё был бар под кухонным островком, никогда не была любительницей выпить. Всё дело было во внутреннем контроле, который не позволял ей выпить более одного бокала вина раз в день. Но сегодня ей нужен был отдых. — Нет, — со вздохом призналась она. — Позавчера вечером мы ужинали, но всё прошло не совсем гладко. — Значит, всё как обычно. — Джинни потянулась через барную стойку и погладила её по макушке. Её сочувствующий тон заставил Гермиону хихикнуть, несмотря на её понизившееся настроение. Гермиона начала рассказывать об их встрече в целом, уделив особое внимание разговору с мамой, который состоялся после чая, и оправданиям, которые она придумала чтобы отказаться от десерта. Рассказывая, она снова мысленно прокрутила весь диалог у себя в голове, словно поцарапанную заевшую пластинку. К тому времени, как она закончила, лицо Джинни немного скривилось, а щёки порозовели еще сильнее. — Нам определённо нужно что-нибудь покрепче. Затем она скрылась из виду за островом и снова появилось с бутылкой «Огдена». Открыв винтажный холодильник, она достала оттуда несколько разных свежевыжатых соков, поднос со льдом и коктейльными вишенками, а затем вернулась к столу и принялась за сложный процесс приготовления коктейля, за которым Гермиона так часто наблюдала, но никогда не могла запомнить. Научившись за долгие годы совместного проживания с Молли кулинарии, Джинни чувствовала себя как дома на любой кухне, и, зная Гермиону, всегда подбирала подходящий к настроению напиток. Именно поэтому Джин помогала ей с планировкой и не ругалась, когда она в моменты особенного стресса решала переставить всё, что было дома. Всё, начиная от каменных плит пола, белых стен, потолочных светильников, каменной столешницы бара-острова, которая отличалась от остальных деревянных столешниц и состаренных балок, стоящих на границе с гостиной, было идеей Джинни. Гермиона даже не могла присвоить себе реализацию дизайна зеленых шкафов, открытых полок, висящих вдоль стены, возле которой стояла плита, или расположения раковины под окном, выходящим на сад, так как это было сделано Пэнси. Единственная принадлежащая ей идея — стоящие на подоконнике горшки с регулярно употребляемыми травами. Честно говоря, это не имело значения. Это место подходило Гермионе, и это было здорово, потому что когда она не занималась приготовлением зелий, не пыталась поглотить все книги из бесконечного списка, не занималась с пациентами или не работала в саду, она готовила. После нескольких небольших пожаров и других неудач она нашла себе новое хобби. — Давай сменим тему, — Гермиона поставила локоть на стол и подпёрла подбородок рукой. — Как прошёл твой день? В ответ на ее вопрос Джинни бросила на саркастичный взгляд, сопровождаемый веселым смешком. — Скажем так, я счастлива, что сегодня пятница. Перед моим уходом Лили укусила Джеймса за то, что он продолжал закрывать ей лицо руками после того, как она велела ему прекратить. Ал все еще ненавидит детский сад и уже расстроен из-за понедельника, но без слез, просто дуется. В общем, сейчас в моем доме слишком много слез и обид, — она усмехнулась. — Гарри цветет и пахнет. Или плачет вместе с ними. — Весело там у вас. Её губы изогнулись в нежной улыбке, которая говорила о том, что, несмотря на царящие хаос и прочие сложности, Джинни не поменяла бы свою жизнь. — Да, это так, — в последний раз встряхнув все в наполненном льдом стакане, она сверкнула улыбкой, которая мгновенно сказала Гермионе, что рыжая что-то задумала. — У тебя есть планы на завтра? — Нет, — она уже знала, почему Джинни спрашивает. — Я, наверное, проведу день в саду с Алом. — Спасибо, — она усмехнулась в ответ, — приведу его утром. По правде говоря, им не нужно было спрашивать разрешения, но каждую вторую неделю кто-нибудь из них делал это. Но Гермиона не возмущалась. В пять лет Альбус был самым застенчивым из троих детей Поттеров, боялся всего слишком большого и имел сверхспособность будто растворяться, когда был со своими более шумными, создающими хаос вокруг себя братьями и сестрами и кузенами. Несмотря на то, что он волновался до слез рядом с незнакомыми взрослыми, в маленькой, контролируемой среде, Ал чувствовал себя как дома. После ежедневных истерик и слёз Гарри и Джинни поняли, что сенсорная перегрузка [4], вызванная близостью активных братьев и сестёр, истощает его. Поэтому они попросили Гермиону проводить с ним время каждую вторую субботу—просто чтобы он мог уйти—пока они работают дома, чтобы дать ему покой, в котором он нуждался. Он казался более счастливым во время своих субботних посещений, более склонным говорить, смеяться, шутить и задавать множество случайных вопросов, играя с курами или помогая выдёргивать сорняки. Ал отлично вырывал сорняки. Он наслаждался тишиной открытого поля за её воротами и прогулками, которые они совершали в солнечные дни, каждый раз удаляясь всё дальше от дома и всё ближе подбираясь к лесу, которого он изначально очень боялся. Когда-нибудь они до него доберутся. Однажды он дойдет до опушки леса и поймет, что бояться нечего. Гермиона будет рядом, будет держать его за руку, когда он решит сделать первые шаги. Когда он перестанет бояться. — А где Луна? — спросила Гермиона. Джинни налила смесь в стакан и пододвинула его к ней. — В Аргентине. — Я думала, она должна была вернуться сегодня. — У нее была проблема с портключом, так что она будет завтра. — А, — кивнула Гермиона. — А все остальные? Сьюзен уже предупредила меня, что опоздает. — Парвати скоро будет здесь. Падма опаздывает, потому что они с Блейзом сокращают количество свадебных мест. Она приведет Чжоу. Пэнси наверху решает, будет ли она стервой или нет, пока делает измерения для твоей будущей ванны с когтистыми лапами. — Она её нашла? — Да, она это сделала, — объявила Пэнси с нижней ступеньки лестницы, ведущей в гостиную, которая была совмещена с кухней, поэтому Пэнси прекрасно видела напиток в руке Гермионы. Она драматически ахнула. — Вы, девчонки, начали без меня? Джинни закатила глаза так сильно, что её голова закружилась.  — О, чёрт возьми, — она взяла металлический шейкер и встряхнула его; звук льда, ударяющегося о металл, раздался в тихой комнате. Затем она налила второй бокал, когда Пэнси села на барный стул рядом с Гермионой. — Напомни мне, почему мы тебя терпим? — Я думаю, всё дело в хорошем вкусе. Джинни прищурилась.  — Сочтём за комплимент. Истинный ответ на вопрос Джинни был прост в своей сложности. Она дала Пэнси шанс. Не из сострадания или прощения, а скорее, как одолжение Тео, которое она почти отказалась ему сделать просто потому, что Гермиона никогда не любила Пэнси. Но они были взрослыми, и она понимала, что даже хулиганы были людьми, способными вырасти и стать лучше. Но она никогда не включала Пэнси в эту категорию раньше, потому что в её голове не было ни единой мысли о жалости к ней в течение многих лет. С того самого момента, когда Паркинсон крикнула, чтобы кто-нибудь схватил Гарри и предложила Волдеморту пощадить их всех. В конечном счёте их пощадил сам Гарри, но в Гермионе всегда жили сильное чувство справедливости и жёсткие принципы. Но эти факторы были слабее ее желания помочь кому-то явно нуждающемуся в помощи. А Пэнси была в беде. Впервые Гермиона увидела Пэнси после войны в больнице Святого Мунго, когда Тео позвал ее в свой кабинет, чтобы она осмотрела избитую волшебницу. Он ждал снаружи. Обобранная до нитки, она ушла от своего мужа, немецкого волшебника из могущественной волшебной семьи, за которого вышла замуж по договоренности, а затем была выжжена со своего генеалогического древа и финансово отрезана. Фингал под глазом, разбитая губа и синяки появились из-за проклятия её матери. Когда Гермиона попыталась исцелить её, Пэнси рассмеялась и сказала: «Нет, спасибо, я хотела бы носить их как награду. Наконец-то я сама распоряжаюсь своей судьбой». Эта фраза не покидала Гермиону еще несколько недель. Несколько месяцев спустя, когда она мимоходом упомянула Тео, что наконец-то собирается начать проектировать свой дом, он попросил ее нанять Пэнси. Просто чтобы дать ей цель. Направленность. Шанс. У Пэнси не было никакого опыта, кроме проекта, когда она помогла Тео украсить его кабинет. Она отвратительно себя вела, что, вероятно, было защитным механизмом, ведь она была почти такой же упрямой, как Гермиона. Но она думала об их первой встрече, о словах, которые были пронизаны сильным желанием улучшить себя, и о времени незадолго до этого, когда Гермиона тоже нуждалась в цели. Поэтому она согласилась заплатить ей за дизайн одной комнаты—кухни. Проект был изнурительным для них обеих, из-за их массивного столкновения личности и стиля, но они нашли компромисс в шалфейно-зеленой краске, в конечном счете используемой на шкафах Гермионы. Их отношения начали расти с того момента. Пэнси рассказывала о своей несчастной жизни под каблуком семьи бывшего мужа, в то время как Гермиона слушала и делилась кусочками своей собственной борьбы, о причине её ухода из Министерства и о том, почему она стала Целительницей. Чем больше Пэнси узнавала о ней, тем больше она переставала делать смелые, грандиозные предложения, вместо этого переключаясь на те, которые больше соответствовали простому стилю Гермионы. Когда проект был завершен, она заметила, что в глазах Пэнси стояли слёзы. Слёзы гордости собой и своими способностями. И, как Невилл, когда она вырастила свою первую партию продолговатых помидоров, Гермиона положила голову ей на плечо и заплатила вперёд, не осуждая её. Позволила ей плакать, никак это не комментируя. Только радовалась тому, как высоко она поднялась… и насколько выше она ещё поднимется. Вскоре после этого Гермиона предложила Пэнси Ханне Эббот, которая только что завладела «Дырявым котлом» и нуждалась в обновлении. Она согласилась, и бизнес Пэнси быстро пошёл в гору. Но, несмотря на её плотный график, она держала дом Гермионы в приоритете, пока они медленно работали—и спорили—ремонтируя комнату за комнатой, превращая её безликий коттедж в уютный дом. — Кто ещё придёт? Только не говорите мне, что Чжоу-гребаная-Чанг? Они комично молчали. — Чёрт, я ухожу. — Я уверена, что ты сможешь вытерпеть её несколько часов. Сомнительный взгляд, брошенный на Джинни, заставил Гермиону рассмеяться.  — Я могу вынести многое — как минимум, вас обеих. — Туше, — Джинни усмехнулась. Вместо того чтобы направиться к камину, Пэнси подошла к ним, закатив глаза. — Падма выходит замуж за одного из моих самых близких друзей, а Парвати просто умора. Полагаю, Сьюзен вполне сносна. Я не знаю её достаточно хорошо, но могу сказать, что для Хаффлпаффа у неё великолепное сучье лицо. Мы с Грейнджер подписали перемирие, и я считаю, Уизли, у тебя есть определённое обаяние и талант к заклинаниям, которые восстанавливающаяся сучка во мне может уважать. Но Чжоу... под большим вопросом. — Восстанавливающаяся? — Гермиона приподняла бровь, чем заслужила хмурый взгляд. Она только улыбнулась в ответ. Тем временем Джинни достала снизу еще один стакан и вылила в него остатки из шейкера. Игнорируя большинство доводов Пэнси, она усмехнулась.  — Я замужем за Гарри уже десять лет. Ты всегда будешь звать меня Уизли? — По большей части, — Пэнси поднесла край бокала к губам и медленно отпила. — О, я только что вспомнила ещё одно прекрасное качество. Ты делаешь отличные напитки. — Материнство очень этому способствовало, — Джинни театрально присела в реверансе, и все рассмеялись. — Как прошел ужин с родителями? — спросила Пэнси, выгнув бровь. Это была тема, которую они обсуждали, разрушая барьеры между ними. Когда Гермиона вздохнула, они с Джинни обменялись многозначительными взглядами. Панси поджала губы и выдохнула. Несмотря на то, что она ни разу не была похожа на одну из тех подружек, кто сидит и утешает тебя в трудный момент, ей удалось неловко похлопать Гермиону по руке. — Похоже, я все-таки остаюсь.

***

Гермиона чувствовала себя хорошо. Лучше, чем хорошо. Она чувствовала себя потрясающе. Благодаря нескольким замечательным коктейлям Джинни, и тот день, и разговор с матерью остались лишь отдаленным воспоминанием. О, она не сомневалась, что мысли об этом еще вернутся, но тогда она будет лучше подготовлена к тому, чтобы с этим справиться. Не сейчас, когда она лежала на диване, согретая и податливая от выпитого крепкого алкоголя, а ее ноги вытянулись, достигнув освобождённого Пэнси места, которое она покинула на время, чтобы сделать им обеим еще по напитку. Что-то другое, потому что Джинни решила, что для нее будет отличной идеей догнать Гермиону в ее алкогольном опьянении, и она сделала это, быстро опрокинув в себя три своих таинственных напитка сразу после того, как прибыли остальные. Теперь она выглядела такой же счастливой и свободной от сожалений, какой чувствовала себя Гермиона, и, подумав об этом, она лениво улыбнулась своей подруге, которая в данный момент потерялась в своем собственном мире. Бедра Джинни покачивались в такт негромкой музыке, доносившейся из радиоприемника, она размахивала руками, закрыв глаза. Ее рыжие волосы были выбиты из конского хвоста и двигались в такт легким движениям. Сьюзен, которая уже была пьяна и спала на полу, не подозревая о том, что была ближе, чем она думала, к тому, чтобы танцующая ведьма на нее наступила. Что ж. Слегка раскрасневшаяся Панси вернулась со своим третьим напитком, а Гермиона… Кажется, она сбилась со счета. С первого глотка напиток показался ей не таким крепким, как другие. Хотя в нем было что-то от укуса. — Это просто Огневиски, потому что не слишком хочу перетруждаться готовкой шикарных напитков для такого напившегося в хлам человека, как ты, любовь моя. Ее ласковое обращение предупредило Гермиону о состоянии трезвости Пэнси. Или ее полном отсутствии. Когда Пэнси попыталась элегантно сесть, она промахнулась, выплеснув часть напитка на свои руки, что заставило ее сердито посмотреть. — Черт бы тебя побрал, гравитация, капризная ты сука. Падма и Чжоу, сидевшие в двухместном кресле и обсуждавшие планы Падмы на свадьбу, расхохотались — обычная тема для их встреч с тех пор, как она обручилась с Блейзом Забини на Рождество. Она не возражала. На самом деле она с нетерпением ждала их свадьбы в следующем году в Индии. Их пьяное хихиканье потонуло в смехе Парвати. Она легко пьянела , всего один напиток, приготовленный Джинни, стал для нее настоящей бомбой, и вот: ее язык развязался, а голос стал громче обычного. Она сидела на кофейном столике Гермионы, в черных леггинсах и ярко-розовой рубашке, лицом к сестре и близкой подруге, скрестив ноги и держа в руке недопитый первый бокал. Разговор продолжился после того, как их смех утих. Гермиона слушала, тихая и улыбающаяся, не улавливая каждую шутку или фразу, потому что алкоголь расслабил ее до такой степени, что ей было все равно, что Парвати сидит на ее журнальном столике, который выглядел так, как будто дерево было скреплено металлом—стол, о котором они с Пэнси спорили две недели, потому что, хотя он и не вписывался в современную обстановку пространства, Гермиона любила его. Джинни скакала в углу, когда Чжоу спросила: — Сколько гостей вы с Блейзом решили пригласить? Падма, которая в последнее время носила свои черные волосы волнистыми и распущенными, сделала большой глоток и приняла вид, который немного говорил о том, как она была потрясена общим процессом—чувство, которое она выразила Гермионе во время их последнего обеда вместе.  — С моей стороны по меньшей мере сотня человек, плюс вся родня моих родителей. — Куча родственников, — выпалила Парвати, вытянув руку, как будто хотела подсчитать количество гостей. — Надо бы найти себе кого-то. Мерлин, если я еще раз услышу, — ее лицо изменилось, когда она передразнила одного из своих многочисленных родственников, — «Когда ты найдешь хорошего мужчину, чтобы выйти замуж?», я запущу себя на солнце. Пока Парвати сочувствовала себе из-за своей одинокой жизни, Пэнси неискренне похлопала ее по плечу одной рукой, другой приближая напиток к губам, чтобы его пригубить. — Ну-ну, — протянула она, как какая-нибудь аристократка. Огневиски притупил способность Гермионы подавлять в себе порыв смеяться с того, что она находила хоть отдаленно смешным, поэтому она разразилась хохотом. Потом покраснела и извинилась. Парвати уставилась на нее, но в ее взгляде не было жарких эмоций, особенно когда она поняла что-то очень важное.  — Тебе тоже нужно найти себе пару, Гермиона. Удачи тебе с этим, подруга. Твои стандарты намного выше моих. — А твои стандарты — нет, Парвати? — невинно спросила Чжоу, хотя в ее глазах поблескивало озорство. Сьюзен перевернулась на спину и громко захрапела. Мерлин. — Чтоб ухаживал за собой и не вонял. Много я не прошу. Пэнси закатила глаза, и Чжоу согласилась. Падма тоже. — Ложь! — перекрикнула Джинни радио, но продолжала танцевать, как будто ничего не сказала. Пока Парвати дулась, все смеялись, потому что они знали, что это лишь отговорки. Независимо от того, что она говорила, у Парвати были свои стандарты, и они не были низкими. На самом деле, они, вероятно, были выше, чем у Гермионы. В некотором смысле. У нее никогда не было постоянного парня, только длинная череда случайных связей, которые в конечном итоге не превратились ни во что постоянное. Причина была только в том, что ей нравились недостижимые мужчины—физически, эмоционально или и то, и другое. И когда они начали проявлять интерес и говорить о чем-то большем, когда они начали преследовать ее, а не наоборот… ну, ее интерес к ним практически исчезал. Гермионе было знакомо возбуждение охоты: она гонялась за чем-то, чего хотела, до тех пор, пока наконец-то не получит свой приз, но она никогда не видела, чтобы кто-то выигрывал гонку, забирал свой трофей, смотрел на него и бросал в мусор, как Парвати. На протяжении многих лет она задавалась вопросом, хотела ли Парвати вообще иметь все эти недостижимые вещи, или ей просто нравилась мысль о том, что они просто недосягаемы. Но теперь, когда она была пьяна и обдумывала каждую мелочь, Гермиона поймала себя на том, что, потягивая свой Огненевиски, размышляет о том, что, возможно, Парвати не знает, чего хочет. Или, может быть, ей однажды удалось, и она была слишком напугана дополнительным стрессом и ответственностью, которые пришли вместе с переплетением ее жизни с чьей-то еще. Гермиона, втайне, могла это понять. Падма делала это так легко за последние шесть лет, что Гермиона всерьез подумывала спросить ее, как она построила что-то из ничего. Это было нелегко, учитывая тот факт, что так много факторов были против них с самого начала. И все же они сражались в каждой битве снова и снова с улучшенной стратегией и растущей стойкостью. Было так много людей, которые сомневались, что им удастся продержаться один месяц, а тем более год. Или шесть. Гермиона, признаться, тоже сомневалась Они были такой странной парой, с самого начала, оба избегали подробностей, которые привели к их сближению. Алкоголь, если она правильно догадывалась. Гермионе нравилось, когда вещи имели смысл, когда их можно было анализировать, а их отношения не были ни тем, ни другим. Падма была не такой энергичной, как ее сестра, не такой смелой и общительной. Она знала, как весело провести время, но была немного скована. Как и Гермиона, она предпочитала хорошую книгу или иностранный фильм выходам в свет. Их объединяла любовь к тяжелой работе и страсть помогать людям. Блейз был… Он был из тех людей, на которых обращают внимание, потому что он никогда не делал ничего, чего от него ожидали. Он был чрезвычайно непринужденным, харизматичным и спокойным с теми, кто не имел для него особо значения, но участливым и заботливым с теми, кто имел.На самом деле никто даже не подозревал, что они встречаются, пока какая-то несчастная душа не попыталась пристать к Падме во время одной из их групповых вылазок. Она все еще пыталась осознать, как он это сделал: вот он сидит и болтает о чём-то с Тео, а через секунду уже бьёт какого-то пьяного волшебника по лицу. Всю их компанию в итоге выгнали из бара. Аппарация была исключена, потому что его палочка так и осталась лежать на столе. Тем не менее именно так все и узнали. Новостью стало и то, что ни одна из семей не одобрила этот брак. Семья Падмы не одобряла этого, потому что он не был индийцем, традиционалистом и не был заинтересован в том, чтобы иметь большую семью—то, что не интересовало и Падму. Гермиона ожидала, что мать Блейза не одобрит ее из-за статуса крови, но была удивлена, узнав, что на самом деле ее неодобрение было вызвано тем простым фактом, что Падма не была богатой. Интересно. Но казалось, что чем больше их семьи пытались разлучить их, тем крепче они держались друг за друга. Они пережили неодобрение и стали сильнее. Неукротимее. Падма просто расцвела рядом с Блейзом, став более уверенной версией самой себя, уверенной в своей ценности в каждой части своей жизни. Она поддерживала его карьеру, которая временами держала его в стороне, и он отмечал каждый ее успех. В тех случаях, когда она терпела неудачу, он все еще поддерживал ее. Поощрял ее. Подбадривал ее в своей утонченной манере. Гермиона потягивала свой напиток и размышляла о возможности того, что она ошибалась насчет них.… Возможно, они все-таки имели смысл. — Кого Блейз выбрал себе в шаферы? Пэнси закатила глаза, глядя на допивающую свой первый коктейль Парвати, которая жалобно стонала о своей одинокой жизни. Джинни танцевала, странно имитируя робота. Музыка была совершенно неподходящей для ее танцевальных движений, но Гермиона подняла свой бокал в честь подруги и поддержала ее жизненный выбор. Как хороший друг. Она икнула. Сьюзен перевернулась на бок; ее храп был громче музыки. Заглушающее заклинание могло бы помочь, но Гермиона понятия не имела, где ее палочка. Возможно, это и к лучшему. Пэнси бросила на нее быстрый взгляд, что заставило ее широко усмехнуться, обнажив зубы. — О боги, Гермиона, перестань улыбаться! — воскликнула Парвати. — У тебя такой вид, будто тебя заглючило. Раздался еще один взрыв хохота, к которому она присоединилась. Джинни, во время приступа хихиканья, подплыла и плюхнулась рядом с Гермионой на диван. Она едва успела убрать вытянутые до этого ноги. — Кого он выбрал? — спросила Джинни немного невнятно, ее щеки ярко покраснели от напряжения, вызванного танцами и выпивкой. Падма, уже давно сбросившая туфли, поджала ноги и оперлась на Чжоу, податливая и счастливая. — Тео и Драко. Между тем ее выбор подружек невесты был очевиден: Парвати и Чжоу. Гермиона будет счастлива присутствовать в качестве гостя. Кроме того, беспорядочный роман Гарри и Джинни заставил ее всерьез задуматься, нужна ли ей вообще церемония… Если она когда-нибудь кого-нибудь найдет. Или найдет в себе силы начать поиски. Услышав выбор Блейза, Парвати подняла голову, ее темные глаза заблестели. — Он выбрал Драко? Отлично. Чжоу с любопытством наклонила голову.  — Я в замешательстве, — она была самым трезвым человеком в комнате, так как не пила—одна из многих причин, по которым Пэнси терпеть ее не могла. — Ты настолько пьяна? — Да. Джинни чуть не поперхнулась, а Парвати улыбнулась, глядя на содержимое своей чашки, и радостно захихикала. — Это фантастическая новость. — Почему ты так взволнована? — спросила Чжоу. — Драко Малфой — огромный… — она скосила глаза в сторону Пэнси и покраснела от своей оплошности. Она говорила о друге Пэнси, которого, как они все знали, она очень оберегала. Ведьме было все равно, она лишь пожала плечами в ответ на ее попытки быть тактичной, завершая предложение.  — Дрочила? Придурок? Задница? Я называла Драко почти всеми вариантами этого слова, которые знала в какой-то из моментов нашей жизни. Или в последний месяц. Или неделю, — Пэнси скосила глаза на Парвати. — Остается вопрос: почему ты так взволнована? Судя по выражению лиц всех присутствующих, это был самый актуальный вопрос. Парвати посмотрела на каждую девушку, все больше и больше поражаясь их непониманию. — Драко Малфой будет одет в традиционную индийскую мантию шафера. — Она говорила медленно, как будто они упустили главное. И Гермиона, вероятно, была в их числе, потому что ничего из сказанного ведьмой не имело смысла. — Он будет в индийской одежде. Падма понимающе усмехнулась—что-то такое, чего Гермиона никогда не понимала. Остальные все еще были потеряны. — В индийской! Мантии! — Я сейчас совсем упустила нить разговора, — тихо сказала Чжоу, обращаясь больше к Падме, чем к кому-либо, но все все равно могли ее слышать. Гермиона поймала себя на том, что хихикает, потому что смущение ведьмы было настолько ощутимым, что она почти сожалела о том, что задала вопрос, который привел к этой ситуации. — Индийская! Мантия! — Парвати подчеркивала каждое слово резким движением свободной руки. — Да, да, мы поняли, — фыркнула Пэнси. — Ближе к делу, черт возьми! — Вы все, черт возьми, издеваетесь надо мной прямо сейчас? — Она смотрела на них так, словно была самым умным человеком в комнате. У Гермионы были доказательства обратного. — Этот мужчина чертовски привлекателен, — Парвати поднесла руку к подбородку и, задумчиво поджав губы, добавила дополнительную информацию к своему заявлению. — Ну, не учитывая его личности, конечно. Лицо Чжоу сморщилось. — Это довольно весомая вещь, чтобы ее не учитывать. — Она взглянула на Пэнси, которая одобрительно кивнув, добавила: — Он задница. Не обращая на нее внимания, Парвати откинула косу с плеча.  — Справедливо. Это невероятно справедливо. "Ведьмин досуг" попросил меня взять интервью у десяти лучших холостяков Волшебного мира на прошлой неделе, и Малфой занял первое место. — По какой-то нездоровой причине. Гермиона поморщилась. — Его маме пришлось заставить его пойти на интервью, но, черт возьми, он в такой форме. Вы его видели? Джинни и Чжоу пожали плечами. Они его не видели. Падме и Пэнси, очевидно, предоставилась такая возможность. Так как она была единственным человеком, не давшим ответ, Гермиона внезапно обнаружила, что все взгляды были устремлены на нее. Парвати выжидающе посмотрела на нее. Она почесала бровь, прежде чем неловко ответить. — Э-э… нет. Вообще-то я не видела его много лет. С момента суда. — Как, черт возьми, тебе это удалось, Гермиона? — Парвати усмехнулась. — Ты обедаешь с Гарри, и они работают вместе! — Просто не видела. Не то чтобы они были приятелями. Я думаю, что они даже составили расписание походов в туалет, чтобы не видеть друг друга и на секунду дольше, чем это необходимо. Комната взорвалась смехом несмотря на то, что Гермиона была смертельно серьезна в своем заявлении. Она просто пожала плечами и отпила немного огневиски, когда Джинни вырвала напиток медленным движением руки, которое она увидела еще за километр. Успех Джинни в краже можно было полностью списать на ставшей плохой координацию Гермионы и тот факт, что в комнате было приятное туманное свечение. Шутка заключалась в том, что Джинни сделала первый глоток и побледнела от вкуса, словно проглотила расплавленную лаву. Она посмотрела на Гермиону диким взглядом. — Как ты можешь пить его неразбавленным? Она лениво пожала плечами. — Оно жжёт? — Она пьяна в стельку, — вмешалась Пэнси. Гермиона начала было спорить, но потеряла и слова, и волю. «В следующий раз», — поклялась она, кивая в пустоту. Затем она усмехнулась про себя и наклонилась вперед, что в реальности было наклоном в сторону, исходя из того, что ее голова коснулась плеча Джинни. Она точно была пьяна вдрызг. Изумительно. Парвати снова привлекла к себе внимание. — Конечно, это так, но это не имеет значения, потому что Драко Малфой будет одет в традиционную индийскую мантию, и я, кажется, единственная, кто признает его великолепие. — в драматичном жесте она указала на каждую из них указательным пальцем. — Мне стыдно за вас всех! — Я, например, не вижу его таким, потому что знаю его всю жизнь, — заметила Пэнси, лениво махнув рукой и сделав глоток. Она скрестила ноги и откинулась на спинку дивана. — И еще, — поморщилась Панси. — Раз уж мы говорим об этом, на пятом курсе мы пытались встречаться и... это была ужасная ошибка, о которой мы договорились никогда больше не говорить. Затем она встала, выхватила стакан из рук Джинни и, пошатываясь, пошла на кухню, чтобы налить еще Огневиски. Гермиона восторженно улыбнулась. Парвати подняла глаза, словно глубоко задумавшись. — Знаете что? Я признаю это. Тогда он еще был не совсем приятным.Но теперь я отдала бы часть своего жалованья за возможность взобраться на него, как на дерево. Джинни издала пронзительный звук, поджала губы и прищурила глаза. — Почти уверена, что это называется проституцией. — Это немного незаконно, — без всякой надобности заметила Гермиона. — Немного? — одновременно сказали Чо и Падма. Затем они разразились легким хихиканьем, к которому быстро присоединились остальные. Сьюзен продолжала храпеть. Парвати, тем временем, свирепо смотрела на них, но никто из них не был напуган ее взглядом, потому что она была слишком занята задачей не улыбнуться. — Ладно, плохой выбор слов, но факт остается фактом. Он все еще немного неприятен, но великолепен и … по слухам, он снова начал встречаться после того, как… Вы знаете… И они знали. Ведьма съежилась от собственной бесчувственности. Не потому, что она чувствовала себя особенно плохо из-за своих слов—она бы все равно это сказала — а скорее потому, что Пэнси была там. Она не была подругой Астории, но она была подругой Дафны и могла бы услышать ее слова… Но когда ведьма вернулась меньше, чем через минуту, протянув Джинни стакан и проигнорировав надувшуюся проигнорированную Гермиону, хладнокровно смерив Парвати взглядом, она ответила: — Не останавливайся из-за меня. — Она села и отхлебнула огневиски, прежде чем продолжить. — Это не задевает меня, потому что это факт: Драко овдовел. И мы все знали, что это произойдет после рождения сына. Это не было неожиданностью. Удивительно было то, как долго Астории удалось продержаться. Джинни отказалась поделиться своим напитком, как бы Гермиона ни дулась. — Его мать собирается найти ему жену ближайшее время. — Проведя рукой по своим все еще безупречным волосам, она деловито пожала плечами. — Чистокровные волшебницы, овдовевшие так же рано, как он, обычно не ждут долго, чтобы снова выйти замуж, особенно когда у них есть маленькие дети. Долг ведьмы — воспитывать детей, независимо от того, ее они или нет. Когда Падма положила голову на плечо Чо, она принялась осторожно убирать волосы с лица. Нахмурившись, она сказала: — Так расчётливо… Пэнси пожала плечами с безразличием, которое было связано с тем, что она выросла в этом мире. — Мы все знаем, что никогда не выйдем замуж по любви, если не будем жить без семьи. Ну… — Она многозначительно посмотрела на кивнувшую будущую миссис Забини. — Забини не традиционны ни в каком смысле этого слова, так что они не в счет. Гринграссы тоже не такие традиционные, но они не простили Дафне того, что она сбежала и вышла замуж за Дина, пока Астория не умерла. На самом деле, они все еще ведут себя так, будто его не существует, хотя у них скоро будет ребенок. Моя семья была гораздо строже. Джинни, которая стала такой же тихой и задумчивой, как Парвати, заговорила:  — Ты жалеешь, что ушла? Глаза Гермионы внезапно стали слишком тяжелыми, чтобы держать их открытыми, поэтому она позволила своей голове лечь на подушку. Комната покачивалась, словно она плыла на лодке посреди океана, даже когда ее глаза оставались закрытыми. И все же, когда Пэнси ответила, Гермиона услышала это громко и ясно в тумане своего опьяненного сознания.  — Я жалею, что не ушла раньше. И поскольку она всегда была чертовски сентиментальной, когда пила огневиски, последнее, что Гермиона услышала перед тем, как заснуть, было: — Я никогда не смогу отплатить Тео или даже пропитанной огневиски Грейнджер за то, как они помогли мне разобраться в себе после всего, но я никогда этого не забуду.

Если не можешь вернуть долг, заплати вперед Кэтрин Райан Хайд If you can't pay it back, pay it forward. Catherine Ryan Hyde

____________________ [1] bread and butter bread- традиционный домашний великобританский десерт, который делается из немного зачерствелого хлеба, который заливают смесью яиц, молока сливок, сахара и соли и запекают в духовке (за объяснение отдельное спасибо моей сестре) [2]- аффирмация, ставшая популярной после высказывания Джулии Робертс: "Женщины - не реабилитационный центр для мужчин. Они не должны возиться с ними, нянчить их, изменять их и ухаживать за ними. Женщине нужен партнер, а не проект". [3] Ка́та́рсис (др.-греч. — «возвышение, очищение, оздоровление») — процесс высвобождения эмоций, разрешения внутренних конфликтов и нравственного возвышения, возникающий в ходе самовыражения (в том числе через искусство) или сопереживания при восприятии произведений искусства. Я бы могла перевести cathartic tears, но считаю, что любые описания не способны передать эмоции так, как данное определение. [4]- Сенсорная перегрузка — это состояние, которое возникает, когда вы получаете большое количество данных от всех органов чувств, которые ваш мозг не может обработать.