Против течения

      Если бы кто-нибудь попросил Кирако Харуно рассказать о том, кем она видит себя через пять лет, то девушка бы растерялась. Просто сейчас она определённо не тот человек, которого некогда видела в зеркале и уж тем более представляла в будущем. Что уж говорить о таких далеких прогнозах, как пять лет?       Будучи одной из самых юных на обучении, Кирако привыкла к предвзятому отношению. Обычно в гувернантки идут в более старшем возрасте, тогда как более юные мечтают сорвать побольше звезд с неба. И все же среди ее коллег ровесницы водились. Милые дамы горели идеей воспитывать детей, особенно были сладки мысли о присмотре за малышами высшей аристократии. Но львиная доля учащихся все же в тайне держала под столом любовный роман. Романтичная история о какой-нибудь гувернантке и старом, но состоятельном и, что не менее важно, красивом вдовце. Стыдно признаться, но Харуно плохо разбиралась в литературе, потому не могла быть субъективной и тактичной, называя такое чтиво «посредственностью».       Пожалуй, мало кто из её окружения мог в столь юном возрасте похвастаться внятными планами на жизнь. Целями, а не пустыми мечтами. Кирако всегда знала, что рождена для работы с детьми. Было ли это призванием, судьбой или простым желанием, сказать, пожалуй, не могла и она сама.       Просто… разве дети не очаровательны?       Да, работа не самая легкая, а иной раз даже неблагодарная. Но любимая. И этого было достаточно для счастливой и спокойной жизни, которую Харуно рисовала в молодости. Разумеется, в ней было место и для простого женского счастья. Может быть, для собственных детей, пускай в последнем девушка и сомневалась. Да, это была бы чудесная жизнь. Обвенчаться через несколько лет с таким же мужчиной-работягой из хорошей семьи. Может, он будет врачом или каким-нибудь помощником? Учителем? Разве не романтично? Встретиться в коридорах одного и того же дома на равных, помогая и присматривая за хорошими людьми. Намного практичней и приятней, нежели грезить об аристократе, чей дом всегда полнится секретами.       Харуно мечтала работать на порядочную и дружную семью. По утрам готовить детей к занятиям или веселым играм, присматривать и водить в город на прогулки. Отвечать на глупые вопросы, помогать решать, казалось бы, незначительные проблемы. Вместе читать книги, рисовать и познавать мир.       Кирако мечтала об этом. Но не о грохоте на втором этаже с самого утра.       — Дазай, слезь с меня!       — Я делаю то, что сказал Чуя!       — Я не говорил этого!       — Говорил! Говорил, говорил! Чуя, ты просто маленький, поэтому и забываешь, что говоришь!       Харуно устало потерла переносицу. Нет, когда-то она мечтала о том, чтобы Осаму стал более активным и начал вести себя по… ребячески? Да, по-детски. Но она как-то не была готова к непослушанию и такому активному поведению.       — Дазай, слезь с брата, — строгим командирским голосом велела Харуно, нависая над детьми. — Чуя, прекрати тянуть его за волосы.       Будь Накахара на пару лет младше, он бы наверняка мило улыбнулся и постарался скорее выполнить указания старшей. Даже больше, объяснил бы брату, что они сделали не так. Но сейчас Чуе семь, а не пять, самое время начать показывать характер.       — Мисс Харуно! — рыжий тут же переключился на девушку, пускай так и не отпустил брата. Что в его глазах, очевидно, выглядело справедливо, ибо Осаму все еще не слез с него, прижимая к полу. — Дазай начал первым! Я попросил его выйти из моей комнаты!       — Кирако! — кажется, старшему было все равно, что его пытаются спихнуть за волосы. — Чуя сказал, чтобы я собирал свои вещи! Сказал, чтобы я забрал все свое и уходил! Но Чуя в первую очередь мой! Значит, он тоже должен!..       — Я тебе не вещь, чтобы таскаться с тобой в твою комнату!       Кирако была готова к детским разборкам. Это было то, к чему её неустанно готовили на учёбе. Разумеется, речи шли как о детских драках за игрушки, так и о попытках подлить друг другу яд за наследство. Так что Харуно была подготовлена. В теории. Особенно к последнему. Отчего-то решила, что раз в возрасте шести лет дети были послушны и спокойны, то это со временем не исчезнет. Нет, конечно, она была счастлива, что дети ведут себя как дети, но… в её мечты никогда не входил пункт «разнимать драки».       Однако Куникида давно предупреждал, что со временем подобное произойдёт. Дазай будет требовать к себе все больше внимания, а Накахара начнет отстаивать свою территорию.       — Вы спали сегодня вместе? — тихий вопрос тут же отрезвил детские разборки, и Чуя, который умудрился выкрутиться и сам повалил брата на пол, так и застыл. — Разве, — Дазай был похож на нашкодившего котенка, услышав вопрос, — мы с Куникидой не запретили вам?       — Вот именно!..       Чуя не успел договорить, как брат тут же схватил его за щеку, щипая.       — Кирако, Чуя такой маленький, он все еще боится темноты! Разве старший братик может поступить так бессердечно и не вмешаться?       — Да это ты ко мне припёрся! И… И прекрати трогать мои щеки!       Кирако показалось, что Накахара буквально проглотил какой-то мат, когда Осаму с новой силой принялся его тискать. Говорят, дети быстро растут, кажется, поговорка в их случае работает наоборот.       — Достаточно, — сурово остановила Харуно, — вы сейчас соберете всю пыль с ковра, а стирать потом мне.       Подобное замечание вот уже несколько лет безотказно работает на Накахаре. Он немного успокаивается и поднимается, показывая верный пример, который Осаму, к счастью воспитательницы, все еще проглатывает.       — Простите, — почти что хором извиняются дети, запоздало вспоминая, сколько пыли и шума подняли своим выяснением отношений.       А ведь еще год назад они боялись шуметь в коридоре. Человек привыкает ко всему, особенно ребенок, который всегда остается ребенком.       — Ты спускайся, Чуя, — ласково велела Кирако, присев перед Осаму на корточки. — Мы с твоим братиком кое-что обсудим и сразу придем к тебе обедать. Это не займет много времени.       На что Накахара кивнул головой и направился вдоль по коридору, заставляя Осаму скривить гримасу. И все же отчасти Харуно солидарна с Доппо. Иной раз Дазай буквально прирастает к брату. Как и сам Чуя.       И это несмотря на то, что за последние годы они несколько раз выезжали в город на детские мероприятия, где рыжий активно пытался с кем-нибудь подружится. Вернее, это больше походило на то, что Чуя агрессивно учил Осаму знакомиться с ровесниками. Прогресса достичь так и не получилось, поскольку первый и последний раз, когда они рискнули оставить мальчика с предполагаемым другом, Доппо чуть не схлопотал обморок. А все из-за того, что Накахара вместо того, чтобы быть с Осаму, появился рядом с ними в кустах, наблюдая.       — Они говорят секунд сорок, — пояснил Чуя, шифруясь с ними, — как думаете, это хороший результат? Нам стоит вмешаться?       — Думаю, — ответил Куникида, который успокоился, но так и не понял, почему ребенок следит с ними за чужой социализацией, — стоит подождать до минуты…       — Погодите, — Харуно очень надеялась, что ей показалось, — Дазай его толкнул?       — Нет, — покачал головой блондинистый мужчина, — просто подошёл.       — Да, — довольно протянул Накахара, — Осаму может сшибить взглядом.       — Так он упал?       — Ой, кажется, он хочет помочь ему встать?..       — Нет, он что-то поднял, — Чуя прищурился, а потом проворно метнулся к брату, — Осаму, не бей его палкой! Что мы говорили о том, чтобы бить других детей посторонними предметами?       И когда Кирако, будучи хорошим воспитателем, свела брови, готовясь отчитать ребенка, шатен схватил младшего за щеки, заставляя приблизится. С минуты уверенно разглядывал чужое лицо, а потом, собравшись, уверенно выдал:       — У Чуи красивые веснушки!       В ту весну Накахара был буквально усыпан ими, что почти никогда не оставалось незаметным во время выездов в город. Рыжий слишком предрасположен к «поцелуям солнца», они не уходят и зимой, а в теплую погоду увеличиваются.       — Дазай, — мягко позвала Кирако, когда младший воспитанник скрылся за углом, спускаясь вниз. Шатен тут же перевел на неё взгляд, спрашивая, долго ли его собрались задерживать, — очень тебя прошу, не обижай брата. Ты же знаешь, Чуе сейчас тяжело.       Лицо Осаму приобрело неприятное выражение, словно его оклеветали и учинили в самом настоящем преступлении. Сейчас у него была этакая гримаса полного недовольства. Чем-то напоминающая гримасу Накахары.       — Я не обижаю, а не даю грустить! — возмущенно заметил мальчик, скрестив руки на груди. — Это Чуя почему-то стал гнать меня из нашей комнаты, — из нашей? Харуно никогда не слышала об общей комнате, — а ещё не дает мне смотреть книжки, которые ему отдал учитель.       — Дазай, — прервала женщина, заправив выпавшую прядь за детское ухо, — помни, Чуя младше тебя. Ему сейчас нужна твоя поддержка. Ты же слышал, что сказала Акико?       — Что она может умереть? — Дазай презрительно фыркнул. — Она противная, из-за неё Чуя третий месяц ходит грустный. Вот и пусть умрет!       — Дазай, не смей так говорить, — повысила голос Кирако. — Не смей, слышишь? Так нельзя говорить! Нас всех настигнет большое горе, если его мама, Госпожа Нана, не выздоровеет…       — Но она ударила его по лицу! А еще говорила ему гадости и плохие слова! Я сам видел!..       — Она его мама, Дазай, — Кирако понимала, что Осаму тяжело это понять, — и этого не отменить. Какой бы ни была мать, она все равно остается матерью. Близким. И недуг близкого человека тяжело пережить, тем более в семь лет. Потому я прошу тебя, — Харуно разгладила рукава, все еще держа ребенка за ладошки, — пообещай мне, что не будешь доставать своего брата.       — Я не достаю…       — Правда? — лукаво улыбнулась Кирако. — А вот Чуя сказал мне, что ты над ним издеваешься.       — Чуя не хочет рассказывать, о чем ему говорит учитель. А ещё жалуется, что у него не получается играть на рояле, — что, очевидно, оправдывало Осаму в его глазах. — Дедушка Хироцу говорит, что у Чуи просто пальцы не подходят для этого, но Куникида говорит, что ему нужно больше заниматься!       — Да, но…       Именно в такие моменты Кирако жалела, что не закончила обучение. Может, впереди её ждала какая-нибудь лекция, которая облегчила бы эту задачу и наделила мудростью? Потому что спорить с Осаму за все года она так и не научилась.       — Просто не ссорьтесь, ладно?       — Мы никогда не ссоримся! — подметил Осаму. — Это Чуя капризничает! Он же еще маленький.       Ну, такой ответ Кирако тоже устроит.       — Беги, — кивнула девушка, поднимаясь, — а то уже извелся весь, как червь.       Наверное, ни в чем она не была так уверена, как в том, что Накахара наверняка ждет брата у лестницы. В идеале, ей стоит запретить детям кататься по перилам, это опасно и явно не подходит для досуга юного дворянина. По крайней мере, Доппо возмущается второй год, грозясь найти человека, который будет стоять в пролете и муштровать их. Разумеется, угроза так и не исполнилась, а сам Куникида не уходит далеко от ворчания. Может потому, что именно он стал свидетелем того, как Накахара учил брата кататься, осторожно придерживая и помогая.       Уголки губ Кирако приподнялись. Осаму снова с умным видом убеждает брата в том, что молоко действительно полезное и что без него он не вырастет. Довольно мило, пускай Дазай и уверен в том, что никто не догадывается, кто на самом деле выпивает две чашки, прикрывая младшего. Опять-таки, наверное, стоит сделать замечание или, на худой конец, застать их за общим делом, все же Накахаре необходимы витамины, да и врать — плохо. Но Харуно помнит цену этим детским шалостям.       Помнит, как дети впервые пошли качаться на качелях. Помнит, кто поднял Хироцу рано утром, потому что сделанный воздушный змей застрял на дереве. Помнит первые цветочные венки и первого снеговика. Помнит каждый день, каждую улыбку и задорную ухмылку. Помнит злость, ненависть и тихие слезы. Помнит то время, когда Дазай сидел в шкафу один, и помнит тот момент, когда дети превратили это в традицию.       — Осаму, не таскай редиску у брата, — велела Харуно, отправив пирог на готовку. — Давай порежу тебе ещё. Или у Чуи вкуснее?       Положительное мычание стало красноречивым ответом, пока младший брат так же таскал что-то из чужой тарелки. И когда Дазай стал таким любителем редиски? Вот бы еще и морковку ел. Попытки увеличить порции или хитрить, пряча нелюбимые продукты в причудливых рецептах, не увенчались успехом. А ведь они провели не один вечер, бурно обсуждая, как с этим можно бороться.       Но иногда с детьми лучше не спорить. Именно поэтому Куникиде пришлось смириться и поменять тактику найма учителя искусств два года назад.       На удивление после первой подачи объявления желающих было не так много, отчего Доппо предложил рассмотреть возможность о начале обучения осенью, а не весной, повторно подав заявку. Может быть, он был слишком придирчив в выборе педагога, Харуно предоставила полный карт-бланш в этом вопросе. Все же она никогда не была близка к искусству. По крайней мере, не понимала критерии оценивания своего коллеги.       — Люблю проверять всевозможные варианты, — сказал он, пробегаясь взглядом по бумагам во время обеда, — чтобы ничего не упустить. Но мне симпатизирует один из первых откликов. Хорошее, я бы даже сказал, отличное положение в обществе, великолепные рекомендации и приличный стаж. Правда, не понимаю, причем здесь живопись, у Господина великолепное медицинское образование, — продолжал рассуждать Доппо, пока Харуно показывала незатейливый фокус из оригами, — но он хорошо известен среди художественных критиков, ценителей и коллекционеров. Полагаю, его консультации будут полезны и интересны перед началом учебного курса.       — Соглашусь, — кивнула головой Кирако, разливая чай, — для серьезного обучения живописи еще рановато, а вот для вводной темы подойдет. — Глянув на бумаги, девушка добавила: — Почему бы нам не пригласить его на ознакомительный ужин?       Человек такого уровня может благоприятно повлиять на детей и на общую атмосферу в доме. Глядя на ровные строчки информации, Харуно предвкушала приятный вечер. Она никогда не приглашала никого в гости, а по такому поводу и подавно. Это будет интересно и наверняка принесёт свои хорошие плоды.       — Ой, Акико. — Йосано прибыла на плановый осмотр, заставая почти всю семью за столом на кухни. — Давай сделаю тебе чай.       Девушка устало потерла виски, отодвинула стул и упала на него. Подхватив печенье, закатила глаза на оживлённое поведение Накахары. После первого выезда в город Чуя так светился при виде Акико, что Кирако иной раз становилось завидно. Мальчик просто не унимался, задавая разного рода вопросы и привлекая внимание. Харуно находила это милым. Сама Йосано занудным, но временами веселым.       — Акико, — обратился Доппо, поднявшись с места, — когда мы ездили в город, то оставили объявление о поиске учителя живописи, если вы помните, — незаинтересованное «ага» было красноречивым ответом. — Кажется, вы тоже получали образование в том же заведении. Может, вы знакомы и можете дать рекомендации о человеке по имени Мори Огай?       Уста Йосано только коснулись чашки чая, делая большой глоток, но, услышав предложение, девушка тут же возмущенно выплюнула, подавившись. Синхронно с Накахарой, который крупно закашлялся.       — Я уволюсь, если вы пригласите его!       — Я уйду из дома, если вы пригласите его!       Впервые на памяти Кирако, Йосано посмотрела на Чую удивленно, но гордо. В её взгляде так и читалось «этот будет жить со мной и смотреть на ужасы операций, если нога Огая переступит порог дома».       — Если уйдет Чуя, — вмешался Осаму, — то я ухожу тоже!       Так они и перенесли выбор преподавателя на осень, отказавшись от привлекательной идеи. Стоило ли так же дать бумаги сначала детям, дабы детская интуиция сыграла свою роль и здесь? Возможно.       — Кирако, — успокаивал её Доппо, — думаю, вы со мной согласитесь, что выбор педагога это дело взрослого человека.       Иными словами, после того как пускай и внезапный, но отличный план по приглашению одного джентльмена провалился из-за общего бунта, Куникида решил не выносить всех кандидатов на обсуждение. Как и проводить это обсуждение в принципе, посоветовавшись только с ней.       Харуно все же сочла это правильным. Не стоит грузить детей обилием неизвестных личностей на бумаге. К тому же, они слишком юны для познания иерархии, достижений и образования. Да и Куникида светится, когда нашёл идеального кандидата.        — Значит, это будет мужчина? А откуда он? А где учился? А выглядит как? Сколько ему лет? — не унимался Накахара, качая ногами на диване в небольшом приемном зале. — Он высокий? Умеет рисовать людей? А котов? А схемы? А если военный? Он похож на военного?       Что-то Харуно не припомнит, чтобы Чуя так остро реагировал на появление Доппо. Ну, по крайней мере, не терроризировал её бесконечным потоком вопросов. Словно до этого уже замучил кого-то и утихомирил свое любопытство. Да и Дазай был куда спокойнее.       — Вы позволите ваше пальто?       — Если вы не против, я предпочту остаться в нем. Осенью довольно прохладно, особенно в помещениях. Не могли бы вы разжечь камин? — и все же Харуно никогда не понимала людей, что занимаются искусством. Разве у них настолько холодно, чтобы отказаться снять хотя бы шарф? Или пришедший не собирается у них задерживаться? — Меня зовут Артюр Рембо, с этого дня я ваш учитель изобразительного искусства.       Пускай Дазай и не выглядел впечатлённым, продолжая спокойно молчать и обнимать брата за руку, сам Чуя становился бледным и не сводил глаз с нового педагога. Спустя долю минуты захлопал рыжими ресницами, возвращая себе здоровый оттенок, и прищурился, словно пытаясь припомнить человека. Он даже наклонился вперёд, внимательно разглядывая. А после, словно не найдя, за что зацепиться, спрыгнул с дивана и подошёл к Рембо поближе. Секунду изучал, вертя головой, а потом, будто отойдя от транса, схватил мужчину за руку.       — Меня зовут Чуя Накахара, — воодушевленно представился рыжий, — мне очень приятно! А это, — Чуя указал рукой на Осаму, — мой любимый старший братик — Дазай Осаму, — Накахара не переставал щебетать, перечисляя людей в помещении, — а это Мисс Харуно и учитель Куникида Доппо. — Кирако показалось, что Чуя экономил на паузах, продолжая говорить на одном дыхании, — А вы откуда? Издалека? Вы были когда-нибудь на севере? А там холодно? Вы похожи на человека, который жил на севере! Или вы с юга и поэтому сидите в пальто? А вы хорошо рисуете? Почему стали рисовать? А вы рисуете дома? Я однажды видел на картинке дворец! Вы видели? Это очень красиво! А вы там были? Были в гостях у королевы? А вам нравится королевская семья? А вы быстро бегаете?..       — Чуя, — строго позвал Доппо, появившись рядом, — прекрати. Это невежливо, грубо, и ты пугаешь человека, — Накахара на подобное заявление надулся, но послушно умолк. — У тебя будет время, Чуя. — Выдохнув, Доппо обратился к мужчине: — Прошу прошение, Чуя временами не сдержан в своем любопытстве… Вы в порядке?       — Издалека, — после долгой паузы и взгляда в пустоту Артюр перевел взгляд на Накахару, который успел вернуться на диван. — Несколько лет жил в северном регионе, перебрался в портовый город пару месяцев назад. Никогда не был на юге, неподходящий климат. Хорошо рисую или нет — мнение субъективное, но превосходно пишу картины. Пишу по личным причинам. У меня так же есть образование архитектора, во дворце был несколько раз, но чаю мне не предложили, — Артюр мягко улыбнулся. — Я глубоко уважаю правящую династию и предан ей всей душой. К чему был последний вопрос?       Накахара невинно захлопал глазами, явно не ожидая, что ему ответят. И пожалуй… так мило Чуя еще не улыбался. Неужели это было настолько для него важно? Даже Доппо казался впечатленным, что уж говорить о Рембо, который растаял.       — Чуя, — нахмурился Осаму, спрыгнув с дивана, тяня брата за руку, — пошли.       Несмотря на то, что живопись давалась Накахаре с большим трудом, а вернее не давалась в принципе. Кирако заметила, что между ним и учителем установились необычайно теплые отношения. Причем отношения строились… нормально? По-детски. Чуя с интересом наблюдал издали, привыкая к чужому человеку. Он не бросался вперед, как в случае с тем же Доппо. Подпускал плавно, с опаской, но с детской непосредственностью и любопытством. Сам же взрослый, казалось, был заинтересован не меньше, отчего Харуно иногда заставала милые картины. Как Накахара и Рембо сидят друг напротив друга, изучая взглядом, или как Чуя просто присаживался рядом с книжкой и горячим какао, пока мужчина был занят бумагами. И все это в мягкой приятной тишине.       Но несмотря на это, работы Накахары больше напоминали шаблоны. Такие можно увидеть в учебнике. Если Артюр объяснял, как строить лицо человека в профиль, то у рыжего получались отличные схемы расположения черт модели. Без доли художественного изящества. Если что и давалось хорошо, так это какая-то странная техника размазывания красок на холсте. Кирако так и не смогла выучить все вычурные названия.       А вот Дазай схватывал все быстро. У ребёнка явно талант. Но не сказать, что мальчику нравилось рисовать, по крайней мере, во время урока он все время косился на учителя, как на врага народа. Но линии, проведённые его рукой, были выразительны.       Артюр Рембо отбыл после полугода обучения: — Искусству обучаются всю жизнь, Кирако Харуно, — пояснил странный мужчина. — Детям шести лет не стоит тратить часы на беспрерывное рисование и сидение за столом. Это плохо скажется на здоровье.       Куникида предложил создать плавный график обучения, что позволило бы им выезжать на природу и заниматься более интенсивно. Предложение приезжать в дом несколько раз в пару недель звучало заманчиво, к тому же:       — Я прибыл в город не один, и мне есть где остановиться, — ответил Рембо на заботливый вопрос о ночлеге. — К сожалению, моей паре необходима помощь в решении нескольких проблем, нужно разобраться до начала следующего месяца.       Так Артюр и стал частым гостем, приезжая раз в две недели на несколько дней. Со слов Доппо, подобная тактика была наиболее плодотворна, желание учиться не пропадало, а только возрастало. Как и качество обучения. Иной раз Рембо задерживался на целую неделю, а иногда не навещал их месяц. Свобода в уроках пускай и портила настроение Куникиде, заставляя его по несколько раз переписывать план на год, но была полезна для детей.       — Мисс Харуно, — в один из визитов мужчина застал её на кухне. На нем все так же красовалась тёплая жилетка и длинные перчатки, спрятанные под рукавами рубашки, что побудило Харуно заварить самый горячий чай. Рембо жестом указал на стул, намекая о серьезном разговоре, — мои слова прозвучат грубо и вполне возможно заденут вас и как женщину, и как профессионала. — Артюр начал лишь тогда, когда убедился, что собеседница его слушает: — Для меня не секрет, в каком положении вы оказались.       Харуно отчего-то быстро поняла, о чем речь. О нездоровой атмосфере в доме и открытом насилии. Вот только не поздно ли учитель завел на эту тему беседы? Минул почти год, во время которого он не только становился свидетелем, но и участником, прикрывая детей.       — Мы с вами хорошо осведомлены о порядках, что приняты в настоящее время в обществе. О порядках, касательно детей. Думаю, вы заметили, что Госпожа Нана не здорова.       Да. Уже тогда женщина не блистала хорошим самочувствием. Мать Чуи буквально вяла на глазах из-за отвратительного образа жизни и алкоголя.       — Не думаю, что она отметит годовщину, Кирако, — поделилась Акико после очередного осмотра. — Не сегодня, но через несколько месяцев, может год, ждите скорбных новостей.       Нана все чаще жаловалась на боли, мало ела. Была худа и бледна, теряла стойкость, которой так гордилась.        — Я не желаю ей смерти и скорейшей кончины, — пояснил Рембо, продолжая. — Но, насколько мне известно, имя «Накахара Чуя» не указано ни в каких бумагах. Что довольно странно, учитывая, что дамы её происхождения обычно первым делом указывают своих отпрысков в документах, дабы обеспечить им наследство и спокойную жизнь.       Сообщение собеседника шокировало, ведь Кирако была уверена в том, что их союз с Горо официален. И, что важнее, хозяин дома является отчимом сыну жены. Разумная мера предосторожности и попытка поднять по статусу своего ребенка, которая все еще не пришла в исполнение? Да и придет ли вообще, если учесть прогнозы врачей?       — Вы сами понимаете, чем это может обернуться, — продолжал Артюр. — Мы, я и мой супруг, с удовольствием усыновим Чую.       Если бы Харуно не сидела на стуле, то не смогла бы сохранить стойкость ног. Слова, сказанные Рембо таким серьёзным тоном, опустились на плечи тяжелым грузом. Кирако показалось, что её придавили, сжали, заставляя пройти в таком виде по главной площади.       — Растить двоих детей тяжело. К тому же, вы начали делать это недобровольно, верно? Нет нужды нести этот груз, Мисс Харуно. — Отчего-то Харуно не могла больше смотреть на собеседника. — Вы молода и хороша собой. Нет ничего эгоистичного в том, чтобы думать о своём счастье, — успокаивал её собеседник, но серьезно подметил: — Но и о благополучии ребёнка я все же прошу вас подумать.       Беспомощность. Кирако ощутила себя такой беспомощной. Как тогда, много лет назад, когда осталась с младенцем на руках. Когда держала новорождённого, глядя на тело его матери.       Слова Рембо ранили больно. Но ещё больнее было осознание того, что он прав. Прав в своих словах и благороден в своих жестах. Харуно не сможет разорваться на двоих детей, если от Накахары решат избавиться после смерти матери. Кирако не видела бумаг, но понимала, что, в отличие от Осаму, в котором течёт кровь его отца, Чуя не имеет веса. Он сын новой жены, но если Нана не внесла его в нужные документы, ему придётся постараться, чтобы удержать своё положение. Это было бы возможно, будь рыжему хотя бы шестнадцать или имей Горо совесть. Или если бы он боялся общественного порицания. Но Чуе только недавно исполнилось шесть. Что может сделать ребёнок без поддержки взрослого в море дворянских интриг?       Если даже она не смогла ничего предпринять.       — Моё предложение полностью серьёзно и не имеет срока, — закончил Артюр, поднявшись. — Прошу вас отбросить предрассудки, если таковые имеются, и хорошо его обдумать.       Никто так и не узнал об этом разговоре, Кирако просто не смогла сказать. Никто не хоронил матушку Накахары раньше времени, Артюр заранее обозначил свою позицию. И это почему-то задело. Хотя, казалось бы, почему? Риск, что Накахару выставят за дверь, велик, Рембо прекрасная кандидатура, он сможет обеспечить ребёнка, дать хорошее образование и выведет в свет. Сможет позаботится намного лучше, чем она, прикрывая и пряча, верно?       К тому же Артюр заявил, что постарается найти решение и помочь Осаму. Сказал, что на это уйдёт время, но все сложится.       Кирако и сама не могла объяснить, почему, стоило Рембо выйти из комнаты, из глаз брызнули слезы. Тихие, почти бесшумные. Уже не помнит, когда последний раз рыдала навзрыд, может быть, когда умерла мать Дазая? Когда тело начало остывать прямо на её глазах.       Но тогда Харуно не могла себе позволить подобное. На её руках был, пускай и чужой, но ребёнок. Ребёнок её дорогой подруги.       Кирако может говорить, что угодно, но она не может не проклинать тот день, когда они приехали в портовый городок. Мать Осаму светилась, говорила, что здесь они смогут найти отличную работу, превзойдут всех на потоке финальными рекомендациями и обзаведутся связями.       Так и не успели отпраздновать первый месяц работы. Не успели отправить рекомендации и достижения в академию для подтверждения своей пригодности в качестве гувернанток.       — Кирако, — в тот вечер дверь общей комнаты открылась слишком поздно, — я влюбилась.       Харуно хорошо помнит это счастливое и безмятежное выражение лица. Пора юности слишком коварна. И это было даже ожидаемо. Новый город, возможности, совершенно другие люди, вдали от строгих стен суровой учёбы. Пускай Кирако и причитала о том, что девушка снова и снова пропускает практику и что такими темпами она может потерять труд не одного года, начиная учёбу заново, она была счастлива за подругу.       От вида искренней радости на душе теплело. В конце-концов, не у каждого ли свое счастье? Ведь ухажер, с ее слов, был самый лучший, идеал ее мечтаний. Хорош собой, благополучен, имеет статус и безумно красиво ухаживает. Иной раз Харуно ловила себя на белой зависти, что невероятно смешило подругу.       Всё случилось слишком быстро. Через два месяца та вернулась домой удрученной и бледной. Забеременела. Кирако до сих пор помнит это задумчивое выражение лица, которое исчезало при разговоре о возлюбленном, но появлялось вновь при мысли о положении.       — Эх, Харуно, а я ведь обещала, что ты сначала обмоешь мою свадьбу, а не рождение ребенка, — тихо смеялась девушка, к тому моменту их роман с молодым аристократом шел только второй месяц. — Ты же будешь хорошей подругой? Пойдешь работать в наш дом и сидеть с ребенком?       — Ни за что! — возмутилась Кирако, перебирая рабочие записи. — Только не говори мне, что ты получала образование только затем, чтобы спихнуть своих детей на меня.       — Все верно, — пропела собеседница, — ты думаешь, почему я с тобой общаюсь? Я присматривалась, дорогуша, присматривалась и… Кирако, побойся бога, я беременна, положи подушку!       Тогда Харуно была слишком юна и неопытна. Пускай и понимала, что с таким положением вещей многое изменится. Только отправила письма в академию, что их практика задержится. Оставлять беременную подругу не хотелось. А та становилась хмурее тучи.       — Он не в восторге. Жалеет, что мы не обвенчались до этого, сама понимаешь, ребенок не в браке для человека его статуса. Но он, кажется, рад. Да, думаю, рад. Пускай и говорит, что еще рано и что нам стоило что-то с этим сделать. Я рассказала ему о плохой наследственности, он выглядит взволнованным.       Беременность протекала ужасно, вечные боли и невозможность встать с кровати. Харуно пришлось взять ещё несколько месяцев отгула, когда состояние дрожайшей подруги ухудшилось. Тогда Кирако и познакомилась с Горо, с мужчиной, что буквально носил свою возлюбленную на руках. Однако его взгляд никогда не опускался на живот, что со временем стал увеличиваться.       Слишком быстро. Все происходило слишком быстро. Харуно помнит лишь суматоху, когда настало обещанное время. Помнит людей и разных акушерок, врачей и просторную спальню. Помнит крики. Было слишком много разных криков, а потом такое тихое, скорбящее, но до одури обычное «скончалась».       Только тогда настало пугающее спокойствие.       Харуно смотрела на мертвое тело, которое оплакивал Горо, пока она держала на руках ребенка и не могла поверить. Смерть близкого человека тяжело принять, а в такой ситуации и понять.       Покойная мать Осаму никогда не скрывала своих осложнений со здоровьем. Однако она всегда была своевольной и решительной. Возможно, глупой. Любовь подарила счастье, в котором хотелось видеть не только мужа, но и сына. Дазай Осаму.       Тогда Кирако не стала спрашивать, отчего Горо не дал мальчику свою фамилию и отстранился. Аристократ не желал никого видеть, заперся в спальне.       Как-то плавно, ничего толком не поняв, Харуно нашла себя в какой-то комнатушке чужого поместья. Почти месяц протек в дали от работы и собственной комнаты. От своей жизни. Оказалось, у Горо действительно большой дом, только пустой. И холодный. Сидя у колыбели ребенка, все еще верила, что вскоре все образуется. Смерть забирает лучших, но какой бы тяжелой ни была утрата, нужно двигаться дальше.       Потому она и сидела с новорожденным, потому-то и взяла обязанности по дому. Как бы ей ни было тяжело, мужчине, что потерял свою любимую, хуже, верно? А ребёнку, что потерял мать, страшнее.       Харуно настолько ушла в рутинную работу, в уход за сыном покойной, что совершенно пропустила тот момент, когда могла уйти. Сбежать. В какую-то из ночей, когда мужчина приблизился к колыбели, сердце девушки наконец-то оттаяло. Да, минуло почти полгода, но Горо нашел в себе силы и, пускай и не смирился, но вышел посмотреть на сына. Посмотреть на ребенка той, которую любил.       Никогда ещё Кирако не было так страшно. Если бы на этаже не оказалось Хироцу, то мальчика бы задушили в яслях, а ее саму забили. Харуно была уверена, что Горо просто не смирился со смертью, что все пройдет, что если дать немного больше времени, то все станет лучше. Просто нужно подождать, переждать и все обдумать.       — Кирако, — строго говорил Рюро заваривая чай, — ты говоришь глупости. Я знаю Господина с детства, он не здоров на голову, — разложив сухое печенье на тарелке, он подтолкнул её к девушке. — Я предупреждал новоприбывшую Госпожу. Но и возлагал надежды. Признаться, — мужчина печально улыбнулся, — с её приходом все стало намного лучше, — он тут же вернул себе серьезный вид. — Но не оправдывайте его тем, что он скорбит. И не оправдывайте его тем, что он настолько любил её, что винит ребёнка в смерти. Может, нечто подобное и звучит в его голове. Но, — Рюро устало выдохнул, — Вам лучше уехать. Вы хорошая девушка, Мисс Харуно, у вас впереди замечательное будущее. Пускай жизнь так распорядилась, мы не должны останавливаться. Вы не должны.       Тогда Харуно была напугана, ошалело держа маленького мальчика на руках. В ушах панический звон, а перед глазами картина, как мужчина опускает подушку на чужое лицо, обвиняя ребенка в смерти матери. А в мыслях это просто не укладывалось.       Возможность уехать нашлась, только когда Дазаю исполнилось три года. Пособие перестали платить ещё два года назад, а комнат как на месте работы в небольшой школе, так и в здании учебного заведения больше не было. Ничего. Словно со смертью ушла не одна жизнь, но и вторая. Её собственная. Харуно полагала, что сможет покинуть город и обратиться за помощью к дальним родственникам. А там, может быть, удастся пристроить ребенка в хорошую семью? При всей любви к дитя, Кирако понимала, что не сможет сдержать перед подругой слово и должным образом позаботиться о нём.       Не успев сесть на паром, перед ней появился отец ребенка. За три года он пристрастился к алкоголю и не упускал возможности поизмываться над мальчиком. А потом просто не выпустил сына. Не зная причины и опасаясь за жизнь Осаму, пришлось вернуться в чужой дом. На короткое время все стало даже пугающе стабильным. Харуно не могла позволить себе уехать и оставить ребёнка, даже когда его отец стал мягче. Добрее. Ответственнее. Крохотная надежда на счастливое будущее стала снова зарождаться.       А потом четырехлетний мальчик пришёл к ней с заплывшим глазом. Он уже не плакал, только тихо говорил, осторожно тяня за подол юбки. Дазай был умным ребёнком; возможно, даже чересчур понимающим и смышленым. Он запоминал все, что слышал и видел, мгновенно делая выводы. Возможно, поэтому через месяц он уже не выходил из комнаты.       Не открывал ей двери.       Харуно сорвалась. Накричала на напуганного ребенка, разбила старую посуду и впервые подралась. Хотя дракой это все же не назовешь. В тот вечер она многое высказала аристократу, вцепившись ему в волосы. Досталось и Рюро, который пришел ее утихомирить. Все сдержанные эмоции, боль и обида вышли наружу, и Кирако ничего не могла с собой поделать. Весь следующий месяц пролежала на кровати, проклиная то саму себя, то Горо, то покойницу, то ребенка.       Если бы она была умнее, внимательней и осмотрительней, все вышло бы по другому? Где оступилась? Ведь с первого дня и до сегодняшнего момента она была свободна в своих действиях. Ее кто-нибудь просил об этом? Кирако уже ничего не знала.       Не успела оглянуться, как осталась одной из немногих обитателей дома. Человеком, что был ответственен не только за ребенка, но и за целое поместье. Весьма притягательная должность для человека, который так и не смог закончить обучение, но ужасная ситуация, в которой оказалась конкретно она. Навязанные обязанности сковывали цепями, заставляя задыхаться. Но уйти и бросить все было бы бесчеловечно. Круговорот.       Два шоколадных коржа с ягодной начинкой и полное игнорирование в день рождения. Харуно пыталась. Боясь напугать и навредить Осаму, упустила какой-то важный момент. Момент, когда могла проявить твердость характера, смелость и, если не увезти мальчика, то хотя бы спрятать.       Возможность применить в этом деле силу казалась Харуно опасной. Неприятной. Грубой. Мальчик и без того ее боится, не открывает дверь и не доверяет. Кирако до сих пор сомневается, что поступила правильно.       Но вот ему исполнилось шесть, Дазай — бледная тень ребенка, что не открыл дверь человеку с тортом. А она просто стоит и теряется, не зная, что делать. Беспомощность. Да и есть ли смысл в действиях? Может, и правда стоило уехать. И не лезть. Не портить ничего своим присутствием. Без нее все сложилось бы намного лучше.       — Что Вы, это не проблема, — говорила девушка с кудрявыми волосами по имени Нана, новая возлюбленная Господина, — у меня у самой есть ребенок.       Волна надежды в прямом смысле утопила Кирако. Новые отношения Горо стали приятной неожиданностью. Общение с таким же человеком, что потерял свою вторую половинку, едва ребенку исполнился год. Что, как не это, способно благоприятно повлиять на него? Нет, конечно, никто не надеется на преображение в праведного семьянина, но, может, он станет мягче к Дазаю?       И, что было не менее важно, у Наны был сын. Почти ровесник. Чуя Накахара. Ребенок. Милый ребенок, который может подружиться с Осаму, помочь ему снова выйти из комнаты. Жить.       Кирако считала себя чудовищем за подобные мысли. Использовать одного ребенка для социализации другого? Звучит как попытка искупить свои грехи и извиниться. Благородным порывом воспитательницы, к которому она стремилась, тут и не пахло. Харуно была готова притащить отпрыска новой Госпожи за волосы. И эта мысль пугала. Пугала своей реальностью.       А потом Накахара просто отнес брату черешню. Нарисовал пару картинок. Позвал гулять. И снова. И снова. И снова.       И это начало пугать. Харуно казалось, что ребенок как-то прочел ее мысли и желания, делает это из-за страха и что скоро все так же оборвется.       — Мисс Харуно, давайте помогу вам помыть сельдерей! Я умею! Правда-правда!       Харуно была готова плакать. И она плакала. Дазай снова стал с ней разговаривать, хорошо есть и даже играть. Он улыбался, когда Чуя с присущим энтузиазмом доказывал что-то Хироцу. Носил на голове цветочный венок и играл в прятки.       Снял часть бинтов, а если находился повод надеть новые, то Накахара всегда был рядышком.       Иногда Кирако казалось, что Чуя и правда старше своих лет. Что он все понимает и искренне старается помочь. Рыжий плакал при ней лишь дважды. Первый раз, когда поцарапал коленку, и второй, когда разбил бутылку с вином. И если первый раз его слезы казались такими простыми и обычными, словно нарочными, то второй раз больше походил на истерику от переполненных эмоций. На истерику, которая когда-то случалась с ней.       Накахара сидел чуть ли не на осколках, на разлитом ягодном спирту и утирал слезы. А увидев её, разрыдался сильнее.       — Чуя не виноват! — заступился Осаму, обнимая брата. — Не ругайте его! Это… это была моя идея!       Харуно прекрасно понимала, что Дазай врет. Почти так же прекрасно, как то, что он был напуган и ошеломлен не меньше ее. Почему-то это казалось таким неправильным, с каких сторон не посмотри. Да, Кирако опомнилась не сразу, но тут же метнулась к ребенку, совершенно не понимая, что предпринять. Сказать. Сделать.       Осаму было страшно, он ожидал от взрослой действий и совета, а она просто терялась. Пока не присела и не обняла рыжего. Тот тут же вцепился в неё, утыкаясь в плечо и сжимая ладонями ткань. Слабо верилось, что Чуя плачет из-за страха получить наказание за погром, за разбитую бутылку. Словно это была последняя капля, что довела его до такого состояния.       — Эй, — Чуя успокоился не сразу, — я принесла травяной чай. Дазай помог его заварить.       Минуло около часа, когда Чуя все же дал уложить себя в кровать и накрыть одеялом. Красные от слез глаза смотрели куда-то вверх, не обращая внимание на вошедшую.       — Кирако, — от подобного обращения Харуно вздрогнула. Тогда Накахара первый и последний раз позвал её по имени, отчего девушка почувствовала себя неуютно, — думаете, я хороший человек?       Чуя спросил это тихо, даже не повернув головы на тарелку шоколадного печенья. Он не отреагировал, даже когда она присела рядом, проводя по кудрявым волосам рукой, успокаивая.       — Чуя, думаешь, я хороший человек? — ответила вопросом на вопрос, получая немое согласие. — Если я для тебя хороший человек, это замечательно. Я счастлива, Чуя. Но в то же время для кого-то я могу быть плохим человеком. И в этом нет ничего страшного.       Разгладив одеяло, Харуно добавила:       — Если у тебя есть плохие мысли, то это не делает тебя плохим человеком. Хотя даже то, что ты задумываешься об этом, говорит о твоей осознанности.       На это Накахара ничего не ответил, прикрыв глаза. Его дыхание стало ровным, словно он заснул.       — Мне страшно. Иногда мне становится очень страшно.       Харуно уже собиралась уходить, решив, что подопечный заснул.       — Чего бы ты ни боялся, Чуя, ты всегда можешь прийти ко мне. К Осаму. К Куникиде. К Хироцу и Миядзаве. Даже к новому учителю живописи, Артюру, пускай он и странный. Вместе мы что-нибудь придумаем.       Открыв голубые глаза, Чуя посмотрел на неё, теряя дымку сна. Приподнявшись, он сел на кровать, положив руки на колени.       — У меня ведь никогда не было мамы, — тихо сказал Чуя. — Ты похожа на маму, Кирако, очень похожа. Прости, что не сказал тебе этого раньше.        Казалось, что Чуя просил прощение за что-то большее. За то, что она никак не могла понять.       На следующее утро рыжий чувствовал себя значительно лучше, возвращая себе боевое настроение. С удвоенной силой помогал готовить завтрак и усердно занимался. Правда, как и сейчас, втихую отдал молоко Осаму, морщась.       — Мисс Харуно, что-то случилось?       Две пары глаз устремились на нее, спрашивая, почему это во время обеда она разглядывает стол более минуты. Еда в тарелках съедена, а со стола убрано. Накахара, кажется, забыл, что еще утром катался с братом по полу, как и Осаму, который внимательно разглядывал, не испачкалось ли чужое лицо. Верно. Чуе только недавно исполнилось семь, и все это осталось где-то далеко позади. Дазай прижался щекой к плечу своего брата, дожидаясь ее ответа. Все это прошлое, которое сделало их. Которое осталось позади.       — Знаете, — но что-то остаётся грузом ответственности, — Артюр давно звал нас в гости. Кажется, у него небольшой лесной домик у озера. Думаю, там очень красиво и свежо. Может быть, нам съездить туда на следующей неделе?