lupinotuum pectinem

Лоулессу страшно, нет, больно вспоминать тот день, когда его мысли вдруг пронзило колкое осознание — прежнего Лихта не вернуть. То, что было когда-то Лихтом, тем самым, родным и до боли знакомым, смотрело на него немигающим взглядом. Холод и сталь в глазах блестели так остро, что забудь ты моргнуть или отвести взгляд — моментально будешь сожжен, а пепел твой развеют по ветру. Когда же он понял, что нет более пути назад? Тогда ли, когда открыв скрипящую дверь в кладовую театра — удивительно просторную комнату со зловеще вытянутой структурой, — встретился с Тодороки? Вернее с тем, что так старательно маскировалась под него, но не выдержало — сорвалось? Бежевые деревянные стены пропитали кровавые брызги. Сжатый в тонких руках топор окрашенный кровью ужасающе поблескивал в свете желтеющей лампы. Сам он замер ровно перед телом девушки, которую Хайд с радостью бы назвал безызвестной, но розовый бантик на голове и шлейф лилиевых духов говорили за себя. Этой девушкой была соперница Лихта за звание лучшего пианиста, впрочем, сам концерт этот не имел смысла с самого начала — все знали, что победу одержит Ангел. Так почему? Почему Лихт стоял над ней — холодной и неживой, с каким-то диким животным взглядом и полуулыбкой запекшейся в уголках губ? Выглядел он довольнее волка, что загнал трепыхающего зайца в угол. Тодороки всегда трепетно ценил человеческую жизнь, сжимая ее в руках будто синичку — с любовной заботой и аккуратностью. Так яро защищал то, что считал истинно верным. Души не чаял в животных и всякий раз был на грани истерики, смотря «Хатико». Лоулесс с самым неловким выражением лица потом стирал с его лица слезы, выслушивая неразборчивые слова о несправедливости. Что могло пойти не так? — Л-Лихт… — зовет он дрогнувшим голосом, рукой оперевшись о дверной косяк. То, что называлось Лихтом или то, что от него осталось, слабо дернуло головой и его зрачки угрожающе сузились, когда он сконцентрировал свой мутный взгляд на Хайде. — В чем дело? Машина уже приехала? — спрашивает он апатично и топор выпадает у него из рук. Неуклюже отшатывается, старательно пытаясь не споткнуться о вытянутые ноги девушки. Лихт уже по инерции тянется к галстуку, видимо желая расслабить узел, но замирает на полпути, став внимательно разглядывать покрытые кровью руки. — Передай водителю, что я задержусь. Нужно будет как минимум полчаса, чтобы отмыть это. — А… Н-нет, машина еще не приехала… — заикаясь, мямлит Лоулесс в ответ. — Что это? — наконец набравшись сил, выдавливает из себя вампир, глядя на изуродованное лицо. Лихт прослеживает его взгляд и хмурится. — Нужно избавиться от тела, — говорит он скорее себе, чем Хайду, после затянувшейся паузы. Что пугало, Лихт не казался озадаченным или испуганным этим фактом, будто уже знал что ему делать и как поступать дальше. Хайд, решив сделать хоть что-то, просто брякает первое, что приходит на ум, заставив сказанным глаза Лихта округлиться: — П-позволь мне… Тем не менее, уже спустя мгновение лицо Лихта вновь сереет, теряя всякий отпечаток эмоции, недавно промелькнувшей на бледном лице. Он торопливо отходит к стене и закрывает за спиной Хайда двери, отрезая пути к отступлению. — У тебя в этом побольше опыта будет, — пожимает плечами. Хайд нетвердыми шагами подходит к девушке и присаживается перед ней на корточки. Вытягивает к ее лицу руку и, пользуясь возможностью оглядеть нанесенный ущерб, поворачивает ее голову за подбородок из стороны в сторону. За каждым таким движением раздается омерзительное хлюпанье рассеченной кожи. Сервамп с ужасом отмечает, что простым убийством дело не обошлось. Сломанные ноги и рука указывали, что Лихт, — стоящий прямо сейчас у него за спиной, — обеспечил свою безопасность и отмел любую возможность избежать смертельной участи. Обширные кровоизлияния на теле — гематомы, ссадины и следы борьбы. Крайне неприятное зрелище. Вокруг пальцев Лоулесса образовалась проволока из оранжевого свечения и постепенно лицо девушки стало каменеть и медленно распадаться на пыль. Когда от нее осталась лишь горстка пепла, Хайд с бьющимся где-то в пятках сердцем выпрямился и обернулся. — Надеюсь, ты встал перед дверью не потому, что планируешь убить и меня тоже, — подчерпнув немного уверенности, нервно рассмеялся Хайд. Лихт, впрочем, не казался так рад внезапной шутке. Ожидая хоть какого-то ответа, вместо этого Лоулесс из-за плеча смотрел, как пустые глаза лишь ловили каждое движение вампира, как два сканера. Затем Лихт отвернулся, будто на что-то отвлекшись и взглянул себе за спину, уставившись ровно в поверхность двери. Устремив свой хищный взгляд в никуда, он вдруг напомнил Хайду кошек, когда те неожиданно замирали с округленными глазами, прожигая взглядами стену, как будто там кто-то был. Так и Лихт, подобно семейству кошачьих, дрогнул глазами; зрачки его очарованно округлились, а тело инерционно качнуло в сторону, заставив оступиться. Лоулесс понимал, что больше не в состоянии находиться с ним в одной комнате. Что-то в нем — возможно выпрыгивающее из груди сердце, а может и похолодевшие конечности воспротивились всему существованию в одной комнате с кем-то, кто был Лихтом и не был им одновременно. Он это почувствовал — Хайд это понял по пробежавшей по чужой спине дрожи, заставившей Лихта мгновенно выпрямиться и расправить плечи. Тодороки толкнул дверь и механическим, совершенно несвойственным обладателю шагом легко покинул помещение. В коридоре они расходятся. Тому не благоволила судьба и это не было фортуной, Лоулесс попросту побоялся следовать за ним. *** Следующим же утром сервамп проснулся с ощущением отсыревшей подушки, прилипающей к коже шеи. Все его лицо было точно таким же сырым и липким от холодного пота.