Источник милосердия

Опоздавший тенью скользнул в ряд присутствующих, только мелькнули седым лисьим хвостом его волосы, собранные в высокий пучок. — Лис, ты вовремя, как всегда, к концу проповеди, — тут же зашептал Отелло, встав к нему ближе. — Ненароком уснул в библиотеке, — тоже шёпотом отозвался Лис, прикрыв сонный зевок рукавом. — К чему себя так изматывать на стадии подготовки к делу, — Отелло всегда находил, что сказать. В золотистой россыпи лучей света сквозь цветистые витражи его всклокоченная шевелюра отливала тёмной зеленью. — Чтобы не задумываться потом, и крепче спать, — лениво пояснил Лис, подставив этому свету бледное лицо в накрест спадающих прядях серой чёлки. — Сколько не спи, заранее, про запас, не отоспишься, — продолжил шипеть Отелло, несмотря на укоризненные взоры со стороны окружавших собратьев. Он всё же примолк, тем более, Лис не ответил. Чуть дрогнув, белёсые мохнатые ресницы скрыли всякое выражение мерцающих глаз, пока намёк блуждающей улыбки ещё таял на бесцветных губах. — … Напоминание для тех, кто в пути, — невозмутимо звучало с кафедры. — Смотрите под ноги, ибо пропасти внизу, а не на небе. В мире смертных, мечтая, можно свернуть себе шею, — мягкая фраза несла предостережение, которое едва ли кто расслышал в оживающей шелестом тишине с вернувшимся разноголосьем. Прищурившись, Отелло отклонился от ласкового луча, и лучистый блик защекотал тонкие ноздри Лиса, заставив коротко чихнуть, сморщив острый нос. Но проникающий всюду свет, неяркий, как занимающиеся сумерки, заново разгладил и смягчил его черты, наделив восковым свечением, и напитывая неизъяснимой силой. Лис предался его стихии, почти растворяясь в нём. С немыслимой скоростью свет летел, из крохотной точки-звёздочки мягко расточив, заполнив первозданную тьму, расширившись нарастающей, всеохватной сияющей вспышкой в бесконечность, когда скорость стала неощутимой, и свет словно застыл в пространстве и времени уже незыблемо, рассеявшись по тусклым оттенкам предметов и людей. Поезд тронулся, и качнулась, поплыла бетонная стена за стеклом, смазав в темноту сумрачных всадников смерти с криво наклеенного постера, уносясь от них по трубе тоннеля. В полупустом вагоне подземки отупляющий гул закладывал уши; освещение казалось мерклым, скрадывало очертания, сливая пассажиров в безликие тени. Они сдвигались, и отстранённый от них случайный попутчик мерещился почти призраком, то проявляясь, то исчезая при этом неверном свете, будто не от мира сего. Лишь его небрежная серая чёлка, спадавшая на глаза, блёкла мглистым пятном на фоне затемнённого окна. Впустую занятый планшетом, он равнодушно прокручивал ленту со столбцами лиц, имён, примечаний бесконечного списка, едва касаясь экрана пальцами в тонкой коже перчатки. Он в самом деле здесь только гость по случаю, нежеланный и бездомный, как любой мрачный жнец. Когда-то у него был дом, или его подобие, в этом суматошном обиталище живых, но та похоронная контора давно сгорела, о чём не приходилось сожалеть, а его с тех пор прозвали Гробовщиком. Очередное задание требовало от него решения, кто из двух близнецов останется жить. Видимо, никак не ужиться им вдвоём в этом мире, — безжалостная усмешка судьбы. Дети легко отдавали ему свои души, уходя из жизни с улыбкой на устах. Просто он не позволял им страдать. Но сначала ещё предстояло их разыскать в этом огромном человеческом муравейнике, под сетью фонящих коммуникаций, среди сотен однотипных многоквартирных домов. Что-то связывало его с близнецами однажды. Прежние воспоминания рассеивались, как дым, не тревожа холодную душу. Только одно билось в тёмном сердце, будоражило, завлекая мыслями отнюдь не святыми и вовсе не бестрепетными. Неприметное движение переменило страницу, и палец, помедлив, затронул огненное сердечко на иконке, сразу найдя её в ряду прочих. Пользоваться этим видом связи настоятельно рекомендовано только в случае крайней необходимости. Но где и когда прислушивались к подобным рекомендациям. Словно испытывая судьбу, отправил короткое смс: — «Привет». Ответ прилетел через секунду: — «Ты здесь?!» — удивлённо радостное, рядом с прыгающим смайликом. Как услышал въявь этот долгожданный голос, открытый, возбуждённый, порой намеренно взлетающий к самым высоким нотам. Гробовщик ответил, мерно набрав по буквам: «Да. На целый месяц». Конечно, Грелль не утерпел, и тут же зуммером трель дозвона в скрытом наушнике, и его настоящий, живой голос, с беспокойно торопливым вопросом: — Прямо сейчас ты где? — В метро, — негромко проронил, а сухие бесцветные губы тронула еле сдерживаемая улыбка. — Увидимся? — Ну-у, леди нужно подготовиться, — томно протянулись слова. — Через час. Дождёшься? — уже кокетливо, с игривым вызовом. — Хорошо, через два часа на старом месте. В винном погребке за одним из кладбищ, что полюбился обоим, хозяин сдавал и несколько комнат на верхнем этаже для тех, кого не смущал понурый вид надгробий из окна. Тихий угол в стороне от слепящих огней, суеты и шума магистралей, интересный разве что скорбящим родственникам усопших. Там можно было перекусить, выпить чашку чая или кофе с десертом. И наконец выдохнуть, никуда не спеша, побыть наедине друг с другом, снова предаться неприметной заботе любимых рук. На сегодня у них месяц впереди, медовый месяц. Сколько они не виделись, по человеческим меркам — год, полтора, или вовсе два?.. Годы летят, как дни для смертных. Кажется, только розовело весеннее утро, распускающееся нежным цветением крокусов, — и вот уже студит потёмками зимняя ночь, стегает ледяным ветром, подгоняя укутаться в плед за непродуваемыми стенами. На экране планшета вспыхнуло синим огнём всплывшее сообщение с предупреждением по списку. Кого-то скрутит смертельный приступ прямо на выходе. Гробовщик зацепил спокойным взглядом пожилую чету, вставшую к дверям. Успеют ли выползти из вагона? Меньше минуты. Поезд с шипением выехал из тоннеля в серость вечера, под купол открытой платформы, снаружи шумел затянувшийся ливень. На перроне, незримо для людей, уже поджидал жнец наготове. Обменявшись с ним приветственным кивком, Гробовщик обогнул пару с обречённым, оказавшуюся между двумя жнецами, за секунду до события. Разумная подстраховка в мире, переполненном потерянными душами. Но здесь справится и один. Не обернувшись на вскрик за спиной, встревоженные голоса и грузно обмякшее тело, Гробовщик на ходу накинул капюшон. Скомканные пепельные пряди, что виделись опушкой поднятого воротника, опали туманными лентами по всей длине плаща, прямого, как футляр, тёмного до черноты. И, миновав стороной автостоянку, он растворился в ненастных сумерках. Пытливый взор мог бы разглядеть в дождливой завесе скользнувшую тень, которую обводили бесконечные струи, точно её проносил ветер над той сырой мутью, что оседала и стелилась мглой у самой земли. Свет редких уличных фонарей растекался желтоватым маревом, как и прежде, отражаясь в посверкивающих прерывистых нитях дождя. Его мягкий шелест вновь напомнил самые первые чувственные прикосновения, потаённые в вечной памяти, как все слова, эмоции, ощущения того давнего вечера, связавшего двоих, у людей почти полтора века назад. Тогда тоже лил дождь. Гробовщик сам не взялся бы объяснить, отчего именно в тот слякотный вечер его понесло из уютной графской спальни в подзаброшенную похоронную контору. Следовало привести в порядок мысли, которых скопилось слишком много, и среди них далеко не последние о красном жнеце. Его образ преследовал, манил, выдернув заиндевелую душу из сонной пелены покоя. Вдруг вспыхнувшая в ней искра овеяла зыбким теплом и запламенела, и не хотелось гасить этот огонь. Однако разводить пожар, что спалит всё дотла, стоило ли. Он видел, кто вытащил Грелля из воды у затонувшего круизного лайнера, а его помощь не понадобилась. Старался забыть, как отстранённо несбыточные грёзы, отвлечься на завершение далеко зашедшего дела. Но когда Грелль появился в компании его же бывшего приятеля, его пленительные глаза — острые, влекущие, обещающие, с томной поволокой, — поймали в сети птицей взметнувшееся сердце. Забился в тенётах холодный разум, плавясь куском льда. И разобрал смех, не столько от нелепого выпада Отелло, скорее, над собой, что готов идти за приглянувшимся жнецом, как телок на привязи… И это сражение с ним уже проиграл. В тот дождь он добрался до своего бюро, и красный жнец возник внезапно, спрыгнув с прогромыхавшей мимо кареты, на скорости обдавшей брызгами из-под колёс, оборвал нить размышлений. — Какая встреча! Не надейся, что случайная. Сейчас за тобой следят все, кто в состоянии это делать. А я вовсе не хочу упускать свой шанс, — выпалил Грелль, едва твёрдо встав на ноги, с бензопилой на взводе. — Ах да, я говорил… Но ты разве помнишь, кому между прочим подпортил лицо. Капли, как злые слёзы, стекали по красивому лицу, хотелось снять их бережными пальцами, разгладить жёсткую улыбку, отчаянно ощерившуюся клиньями зубов. Стояли друг против друга под проливным дождём, неровные струи капали с полей потёртой шляпы-цилиндра. Мертвенно поблёскивала цепь маньячной бензопилы. Казалось, драки не избежать. — Мне извиниться? — только и проронил там Гробовщик. Грелль фыркнул и опустил косу смерти. Мокрая прядь косо пересекла его лицо, будто кровавый разрез. — Просто хотелось узнать у тебя кое-что, без свидетелей, из первых рук, так сказать, — он слизнул дождевые капли, докатившиеся к иссохшим тонким губам. — Это не о «странных куклах», не твоей идеей было их использовать, верно? — в заносчивом голосе неожиданно просквозила усталость бессонницы. Но в упрямых глазах теплился какой-то свет, схожий с наивным ожиданием чуда. Сквозь дождь, что хлестал по щекам, точно приводя в чувство, маски актрисы спадали одна за другой. Почему он был уверен, что получит ответ?.. Гробовщик молча отомкнул свою контору и жестом пригласил внутрь. Только ради него сразу, скинув отсыревшее пальто, взялся разжечь камин; когда прежде его растапливал, сам не помнил. Промокший до нитки Грелль всё же расстегнул свой плащ, и тоже снял его просушить, чуть потянулось слабое дымное тепло. На запылённом стекле окна мерцал прозрачно красноватый отблеск огня от не прогоревшего камина. — Для чего ты связался с людьми, влез в это дело?! — Грелль резко нарушил молчание, с гулким стуком отставив колбу недопитого чая, и подскочил. Это был не тот вопрос, который он хотел задать. Совсем не вопрос, лишь горестная досада, выплеснутая тревожным воплем безысходности, не находя ни выхода, ни места. Он рванулся, осталось только перехватить его, стиснуть за плечи тесно, жёстко. Ощутить, как его сорвавшееся дыхание вблизи колыхнуло сивые пряди. Сердце трепыхнулось, будто в последний раз выплеснув горячую волну, чтобы замереть. — Останься, — слетело с посеревших губ, таким же кричащим выдохом. И отпустил, укутав потрёпанным пледом, ещё способным согревать. Грелль вскинулся, кровавый поток подсохших волос растёкся по плечам. Одним движением взъерошил, поднял со лба седую чёлку. Чуткие пальцы вспорхнувшим мотыльком пробежали по пергаментной щеке, тронули иссечённую вязь застарелого рубца на коже. Неотрывно смотрели глаза в глаза, и туманила взгляд затаённая нежнейшая дымка, призрачная вуаль последней маски. — Нравлюсь? Вмиг пересохшее горло не сумело выдавить ни звука, ибо нет таких человеческих слов. В молчании Гробовщик убрал от лица, придержав, его холодную тонкую руку, нервно дрогнувшую в ладони, и прижал его самого к себе вплотную, — будто отвести удар несдержанных пальцев и вихрем вскружить в невероятном танце, ещё медля с лисьей настороженностью, равно готовый ко всему, ещё пристально вглядываясь в глубину заискрившихся глаз. — Не хочешь, — проронил Грелль, с какой-то зачарованной обречённостью. От его близости сгорало сердце, осыпаясь пеплом, как те угольки в камине, и позорно шевельнулось в штанах. — Не хочу, чтобы это было на один раз, — в полубреду наконец обжёг шёпотом у кроваво бархатного виска, испивая сладковатый дурман его запахов. И осязал его волнительную дрожь, как трепет присмиревшего огня под руками. — Не на раз… — в задумчивости эхом повторил Грелль, снова встрепенулся. — Зачем я тебе? — недоверчивые нотки пугливых сомнений. — Быть может, затем же, зачем ты искал меня, встретил сегодня, — ответил, еле подобрав слова, и кутал его в объятия, в них спасаясь от лишних домыслов, пустых фраз. — Может быть. Губы в губы, пока не соприкасаясь, сухие, истомившиеся по жаркой ласке, как последнее искушение. И уже задевая, тревожные губы Грелля чуть разомкнулись. — Вот это нельзя было сразу сказать. Покажи мне, покажи, зачем… Поцелуй как первый ненасытный глоток, торопливый, глубокий, ещё без различия вкуса. Чтобы, вдруг упустив желанные губы, поспешно зацеловать всё лицо и снова припасть к голодному рту, утаившему от взаимных ласк беспокойный кончик языка. Никогда ещё унылые стены похоронного бюро не наполнялись таким обилием звуков, всех сразу: шорохи, вздохи, стуки и звяканье задетых вещей, суматошное шуршание, и скрип половиц в недолгом затишье. И смех, и слёзы, всхлипы сквозь сорванное дыхание, беспорядочные шёпоты и ропот. Грелль говорил, говорил со всей страстью, прерываясь лишь на вновь будоражащие, короткие ласки, безудержно рассказывал то, на что Гробовщику всегда не хватало слов. Он признавался за них обоих, как отворачивались, уходили те, кому едва приоткрывал больную душу. Как привычно холодно и жутко оставаться одному, где только сумеречный дождь был ему спутником. Как стылый ветер, седым прахом сдувая пепел, опустошал прогоревшее сердце. И как нужно ощущать силу понимающих рук, волнение пытливых губ, и самые сокровенные ласки, которые не часто случались, каких не доставалось и вовсе, в них Грелль оказался трогательно целомудренным. Путались пальцы в шелковистой паутине волос, привыкая, вплетаясь в тонкие и крепкие нити. И потрескивали в камине угольки, распадаясь, сыпали алые искры, оберегая сумрачный покой от сквозняка из щелей. Где-то ещё шуршал бесконечный дождь… — … Твою мать! Куда прёшь?! Давай вали с дороги, фрик обкуренный! Не понял, что ли?! Гробовщик весьма неохотно вынырнул из плавнотекучих мыслей в реальность. Среди дождя в него почти уткнулось авто, слепя яркими фарами. Раньше могли обозвать разве что «безродной скотиной». Ну да, одиноко бредущий в потёмках по безлюдному шоссе субъект, который от ветра качается, заправивший штаны в сапоги с ремнями, наглухо спрятавший лицо в капюшон, а руки в карманы, мог сойти за блуждающего неформала. Из авто с похабной бранью выскочил человек. — Слышишь, ты, убирайся, проваливай! Вообще ничего не соображаешь?! Но я тебе объясню! — надрывался он, сжимая в руках уже занесённую бейсбольную биту, делая шаг навстречу. Сейчас попытается толкнуть и вмазать своей дубинкой, или влепить с ноги. Люди такие забавные. Отчего-то мнят себя неуязвимыми, а схватив какое ни есть оружие, вовсе теряют страх. А если попробовать так… — вяло подумал Гробовщик, наконец поднимая голову и, заодно, немигающий взгляд. Который жутко светился могильной прозеленью, особенно в отражении блика фар, что проявили и мёртвую улыбку растянутых бескровных губ. И повеяло трупным холодом, тошнотно сладковатым амбре разложения. Вообще-то портить воздух не стоило, но для полноты эффекта… Притом жнец медленно, медленно блёкнул, таял в дождливом воздухе на глазах замершего в оторопи, только что беспечно рвущегося в бой, человечка. Тот, вдруг выйдя из оцепенения, мигом замуровался в своём авто, не помня себя, и пробуксовав пару раз, надсаживая мотор, еле сорвался с места. Хорошо, что на скользкой дороге больше никого не случилось. Гробовщик со смешком оглянулся вслед пулей умчавшейся машине.