Встретимся на поле боя

Хотела бы я соврать, сказав, что бескровный план Арлерта сработал по всем пунктам и без единой осечки. И что нам не пришлось вступать в бой, чтобы отбить у йегеристов воздушное судно. Но. Эта затея с самого начала звучала наивно. Никто из нас не мог всерьёз поверить в то, что удастся прорваться без жертв. Потому мы и готовились к полноценной атаке. Как и йегеристы — тоже были настороже. Они ведь подозревали людей Ханджи в предательстве, пусть и считали половину из них к этому моменту уже мёртвыми. Так что тянуть время предложенным Арлертом способом не вышло. Впрочем, «не вышло» у нас ещё много с чем по итогу. — Не сработало, — разочарованно выдохнул Оньянкопон, когда пристань озарили две яркие вспышки: Энни и Райнер вступили в бой. — И почему всё должно быть именно так? — Чего у людей не отнять, так это жестокости, — с сухим смешком отозвалась Елена. — Да, капитан? Аккерман промолчал — он вообще большую часть времени угрюмо молчал. Мы наблюдали за происходящим со стороны, с обозначенной Магатом безопасной точки, когда на горизонте появился Жан и подал нам сигнал. — План изменился. Воздушное судно не готово, но мы не сможем долго держать оборону, — выдал он, едва мы приблизились. Махнул рукой, призывая следовать за ним, и я замедлила ход, чтобы бежать наравне. Не глядя на нас, он продолжил: — Отплываем на корабле до материка, в Одиху. Чтобы у инженеров Азумабито было время привести всё в порядок и подготовить судно к полёту. Жан явно что-то не договаривал. И его голос звучал отрывисто не только потому, что он запыхался. Но я не стала давить, не стала спрашивать. Потому что не хотела, чтобы его ответ услышали Габи и Фалько. Моей главной целью было оберегать их, и я по-глупому стремилась отсрочить для них дурные новости. Уже тогда я понимала, к чему это всё приведёт. Заминка с отлётом значила только одно — потерю драгоценного времени. И мы могли не успеть спасти наш дом. Либерио. Жан сопроводил нас до пристани без столкновений с йегеристами. Он ловко лавировал между зданиями и корректировал наш маршрут, избегая жертв. До последнего избегая жертв — надо же! Я чувствовала горечь от понимания, что, как бы он ни старался, ему всё же придётся испачкать руки. В очередной раз. Но теперь начав убивать своих же. — Пик, — моё имя из его уст всё ещё звучало непривычно. Мы остановились, и он повернулся к нам, но все ещё избегал смотреть мне в глаза — довольно трудное занятие, когда перед тобой четырёхметровый титан. Между нами повисли так и не произнесённые вслух опасения касательно Либерио. Я видела, что ему не наплевать. А он, похоже, понял, что я обо всём догадалась. — Твоя задача прежняя. Доставляешь всех на борт. По воде, так безопаснее. Я прикрою вас сверху. Будьте осторожны. — Ты тоже, — пробасила я ему уже в спину, потому что он, отдав распоряжения, сразу сорвался с места. А следом за ним засобирался и Фалько. Йегеристы как раз перегруппировались, планируя, по видимому, бросить все силы на уничтожение корабля, а изрешечённые снарядами Энни и Райнер вдвоём уже не справлялись. И Фалько начал рваться им на помощь, желая воспользоваться силой Челюстей. Но я не могла его отпустить. Не могла. Не хотела. — Нет. Обращаться в первый раз непросто. Я ощутила, как в ответ он сердито стиснул волосы моего титана. — Но если мы ничего не сделаем… — Оставь это мне, — отрезала я, стараясь звучать убедительно. Убедить его. Убедить себя. — Сражаться буду я. После того, как доставлю вас всех на корабль. Но конец моей бравой речи потонул в чудовищном грохоте. На Райнера и Энни обрушился очередной шквал громовых копий, и по пристани разнёсся разъярённый рык Бронированного. — Будь на моём месте мистер Галлиард, он бы не мешкал, как я! — решительно заявил Фалько, спрыгивая на землю. — Он бы не стал отсиживаться в стороне, рассуждая, что делать! И он помчался туда, где совсем недавно скрылся Жан, в эпицентр сражения, не слушая крики растерявшейся Габи. — Сначала доберёмся до корабля, — сморгнув выступившие слёзы, весомо напомнила я, пресекая её — такой же сумасбродный — порыв побежать за Фалько. Ну конечно, он не мог остаться в стороне. И, конечно, именно так поступил бы и Покко. Я давно сбилась со счёта, сколько раз он ослушивался меня, очертя голову кидаясь в самое пекло. Он был безрассудно бесстрашен. Во всём, всегда. Но — он умел пользоваться силой Челюстей, а Фалько только предстоял его первый бой. Хотя в итоге малыш справился. Сражался наравне с остальными и помог нам вернуть преимущество над йегеристами до того, как прибыло их подкрепление. Но, когда мы уже собрались отступать к отплывающему кораблю, всё же потерял контроль над титаном. Я, весь бой наблюдавшая за Фалько, после его окончания беспечно расслабилась — казалось, всего на мгновение. Но этого с лихвой хватило: Фалько нанёс первый удар по своим же. И, когда я метнулась наперерез, уже собирался добить заваленного обломками Жана. Я пыталась остановить Фалько, и мне действительно удалось отвлечь его на себя, только вот его Челюсти оказались сильнее, чем я думала. И если бы не Магат, вовремя вынувший малыша из шеи титана, он бы меня убил. И, конечно, я не виню его. Ни за его бесконтрольную агрессию, ни за то, что случилось с Кольтом и Покко в Шиганшине. К тому же они оба сознательно принесли себя в жертву, спасая его. А сам Фалько стал невольной жертвой обстоятельств, жертвой вездесущего титаньего проклятья, жертвой плана Зика. Его никто не винит. Кроме него самого. Он не говорит об этом вслух, но я вижу это в его глазах всякий раз, когда речь заходит о Челюстях. Фалько считает себя убийцей брата. И Покко. И он никогда не сможет с этим смириться. Сейчас, когда всё закончилось и мы, как и планировали, почти прибыли в Одиху, я сижу у его койки и глажу его по выгоревшим на солнце волосам, молясь, чтобы после пробуждения Фалько воспринял известие о Либерио стойко. Я боюсь, что после всего случившегося за последние дни, этот светлый малыш, узнав, что все наши родные погибли, просто окончательно сломается. И вновь ринется в бой. С той же самоотверженной — граничащей с суицидальной — отчаянностью. А я так хочу его уберечь. Их обоих. Уберечь. — Всё наладится, — шепчу я и невесомо целую Фалько в лихорадочно горящий лоб, отведя в сторону прилипшие к нему пряди. — Вы оба будете в порядке. Ты и Габи. Обещаю. Он всё ещё лежит без сознания и не слышит меня, но я наивно хочу верить, что мои слова сработают — как заклинание. Дверь в каюту с протяжным скрипом открывается. — Кажется, кто-то обещал, что поспит до ужина, — с мягким укором говорю я, не оборачиваясь. Я еле спровадила Габи, продежурившую у постели Фалько почти весь день, к Райнеру, чтобы она хотя бы немного отдохнула. Но она слишком быстро вернулась. — Это точно был не я, — слышу я надтреснутый голос Жана. Затем его шаги. Очередной скрип — он закрывает за собой дверь. — Как Фалько? Я поворачиваюсь к нему и слабо улыбаюсь. Ну естественно он всё-таки пришёл проведать Фалько. Славный парень Жан Кирштейн — мог ли он иначе? — Скоро восстановится, — отзываюсь я, с лёгким удивлением замечая, что выглядит Жан посвежевшим. Похоже, он умудрился привести в порядок не только свои раны, но даже одежду — на рубашке ещё не просохло несколько мокрых пятен, хотя на фоне загорелой кожи, сплошь покрытой ссадинами, она всё равно кажется белоснежной. И когда только успел? Я, всё ещё щеголяющая в изрядно потрёпанной офицерской форме Парадиза, ощущаю себя рядом с ним чумазым чучелом. Даром, что моя кровь с одежды давно испарилась. Видимо, Жан догадывается о моих мыслях, потому как отвечает на так и не заданный мною вслух вопрос: — Когда проводишь слишком много времени с маниакальным чистюлей вроде капитана, излишняя аккуратность просто входит в привычку. Отвечает спокойно, пожимая плечами. Проходит через всю каюту и садится у изножья койки Фалько, прямо на пол, облокачиваясь спиной о стену. Вытягивает одну ногу вперёд, вторую сгибает в колене и укладывает поверх руку. Я отмечаю, как подрагивают кончики его пальцев. Пальцев, что совсем недавно бесперебойно жали на курок ружья и раз за разом передёргивали затвор, расстреливая своих вчерашних товарищей. Ради нас. Уже не ради Либерио — но ради всего остального мира. И, похоже, дело было не в излишней аккуратности. Да, он торопился отмыть с рубашки кровь — но не свою. А тех, кого ему пришлось убить. Кровь своих бывших друзей. — Он так и не приходил в сознание? — спрашивает Жан, глядя на заострившееся лицо Фалько с покрасневшими от лихорадки щеками. — Нет, ещё не приходил, — я поправляю покрывало на рвано вздымающейся груди малыша. — Так иногда бывает. После первого обращения. Жан хмуро кивает, явно о чём-то припоминая. Наверное, думает об Эрене Йегере. Их знания о шифтерах долгое время ограничивались только им одним. Я не знаю, практиковал ли свои силы Арлерт до того, как впервые обратился в нашем порту. Возможно, нет. С Колоссальным Бертольда генерал Магат тоже осторожничал, ограничив количество его тренировок. — Я заметил, что Челюсти Фалько были… — Жан рукой рисует в воздухе неопределённый жест, — другими. Выглядели иначе. Его титан кажется сильнее, чем прошлый. Первым моим порывом было горячо вступиться за Покко, но я себя одёргиваю: Жан прав, Челюсти Фалько сильнее. И он вовсе не хотел как-то задеть меня, упомянув Галлиарда. Просто потому что не может ничего знать. Впрочем, о Зике он тоже не должен был догадаться. Но тем не менее прошлой ночью каким-то образом сделал это. Я прищуриваюсь. — И куда сильнее, чем Челюсти Имир, — задумчиво продолжает он, не замечая моей реакции. А я приказываю себе успокоиться. Жан не тот, кто будет бить первым. В прошлый раз он выплеснул яд мне в лицо только потому, что я сама заигралась: мне не стоило тогда упоминать девчонку Аккерман. — Наверняка это как-то связано с тем, что вас с детства к этому готовят, конечно. Имир ведь получила Челюсти случайно. Но… тот парень, что обладал ими до Фалько. Он-то тоже был тренированным солдатом. — Воином, — машинально поправляю я. — Воином, — Жан послушно кивает, всё ещё не чувствуя льда в моём тоне. Или его это просто не волнует? — Я всё пытаюсь сказать… то есть… ну, я всё думаю: связаны ли особенные силы Фалько с тем, что изначально он обратился из-за Зика? Из-за его спинномозговой жидкости? — К чему ты клонишь? — я всё-таки напрягаюсь сильнее. Может, Жан пришёл сюда не к Фалько, а ко мне? Неужели… пришёл меня отговаривать? Не может быть. О том, что я задумала, знает только Райнер. — Ты видела, как выглядит титан Фалько, Пик. На себе испытала его опасность. Я, конечно, могу сейчас ошибаться, но что-то мне подсказывает, что в нём не всё от Челюстей, — Жан пристально смотрит мне в лицо, а я впервые не выдерживаю и отвожу взгляд. — Эрен после того, как сожрал Молотобойца, завладел его силами. Фалько вполне может научиться выжимать из своих ещё больше. Это был его первый бой, но он отлично справился. — Ага, если не считать того, что он чуть не убил тебя и остальных, — язвительно отзываюсь я, по-прежнему избегая зрительного контакта. — Я к тому, что он сильный воин, — заявляет Жан спокойно. — Челюсти, обладающие до кучи силой Звероподобного, да ещё и не простого, а королевских кровей. Ты ведь понимаешь, как он будет полезен в сражении? Я молчу. Мне хочется разреветься, но я не могу себе этого позволить. Не при нём. Мне не нужна его жалость. Мне не нужно его осуждение. Мне нужно, чтобы он ушёл. Я зря начала играть в эти игры, невольно сближаясь с ним. Мне не нравится, что он такой проницательный. И неравнодушный. — Откуда ты узнал? — глухо спрашиваю я, всё ещё разглядывая свои пальцы. — Райнер сказал. Про Габи. Несложно было догадаться, что с Фалько ты хочешь поступить так же. — О, так вы теперь с Райнером, оказывается, лучшие друзья? — не выдерживаю я и повышаю голос, кривя губы в ухмылке. — Раз уж секретничаете по углам. — А ты, оказывается, всё-таки умеешь злиться. Я наконец набираюсь сил и поднимаю голову, чтобы встретить его взгляд. В нём нет ни жалости, ни осуждения — одно сплошное понимание. Моё горло намертво сковывают подступающие рыдания. — Ты потеряла всех родных, — тихо говорит Жан, а я, сжимая челюсть, прокусываю щёку изнутри до крови, — и хочешь, чтобы хотя бы эти дети смогли выжить. Я понимаю. Но ты уверена, что так будет правильно? Принимать решение сердцем, а не умом? Принимать решение... за них? — Уверена, — еле разлепляю губы, чтобы выдавить из себя ответ. — Возможно, они даже возненавидят меня за это. Но я должна попытаться спасти их. И — ты меня не отговоришь. Жан мрачно хмыкает и качает головой. — Я не в том положении, чтобы тебя отговаривать, — он переводит взгляд на Фалько. — Не после всего того, что меня с этим пацаном связало. — Если ты снова про Либе… — Я выпустил копьё, — Жан твёрдо перебивает меня, но смотрит по-прежнему на Фалько. Во сне тот хмурит брови. Может, всё-таки слышит нас?.. Нет, вряд ли. — Без всяких лиричных оправданий: я выстрелил в него. И в тебя. Вы только чудом и выжили. — Послушай… — Самое забавное, — продолжает Жан с такой горечью, что ни о каких забавах и речи быть не может, — погибни он там, защищая тебя, помер бы и я. Просто немногим позже. Я непонимающе хмурюсь. Поднимаюсь с койки и иду к нему. Жан немного двигается в сторону, уступая мне место рядом с собой. Я тоже сажусь на пол, подтягивая колени к груди, и обхватываю их обеими руками — жду. — Ты никогда не размышляла о том, что было бы, сделай ты в определённый момент совершенно иной выбор? — хмуро интересуется он, растирая указательными пальцами свои виски. А я замираю. — Что от каждого нашего грёбаного решения появляется новая… ну… альтернативная реальность, наверное. Реальность, в которой мы за эти самые решения и расплачиваемся. И что там, в других реальностях, другая Пик счастливее? Может, тоже по-другому, но счастливее. У меня перехватывает дыхание, и я смотрю на него во все глаза. — Я слишком часто об этом думаю, — признаюсь, медленно, словно под гипнозом, кивая. — Но не совсем понимаю, как это связано с тем, что ты сказал про Фалько? — Наверняка, в одной из таких реальностей у другого Жана не дрогнула рука, когда он целился в другого Фалько. И потом, на дирижабле, когда другая Габи передёрнула затвор и выстрелила во второй раз, она снесла этому другому Жану, нахрен, голову. — Что? Я слышала о произошедшем с Браус — слишком часто все вокруг возвращались к этому моменту. Но не Жан. Он почему-то всегда менял тему, стоило только кому-то заговорить о её смерти. — Фалько в последний момент оттолкнул Габи в сторону, прикрывая от нашего ответного огня. И только поэтому выпущенная ею вторая пуля пролетела у меня где-то над ухом, а не угодила прямиком в лоб, — Жан прикрывает глаза и откидывает голову, упираясь затылком в стену. — Если бы не Фалько, в тот день погибла бы не только Саша. Разве не забавно? Я его чуть не убил, а он меня, получается, спас. На имени подруги Жан привычно запинается. Я хочу узнать о ней побольше и уже собираюсь задать вертящийся на языке вопрос, но Жан, будто догадавшись об этом, поспешно перескакивает на другое: — А в Шиганшине, когда мы с Конни обнаружили Фалько после обращения без сознания… я… я хотел скормить его нашему командующему. Или кому-то ещё. Кому-то достойному. Представляешь? А ты говоришь, что я не так плох, как о себе думаю, — он пару раз бьётся затылком о стену. — Я был готов скормить ни в чём не виноватого ребёнка кому-то… кому-то из «наших», Пик. Как четыре года назад мы скормили Бертольда Армину. Мы стояли в стороне и наблюдали. А он кричал. Звал на помощь. А мы... мы ничего не сделали. Не могли. Не хотели. Именно так погиб и Марко. И они... Энни, Райнер, они ведь тоже... стояли и смотрели. И… и я, блядь, понимаю Райнера. Я не хотел бы, но понимаю. Особенно после сегодняшнего, когда мне пришлось… пришлось убивать этих самых «наших». Я ведь даже, наверное, был к этому готов... Хотя разве можно быть готовым к убийству? Украдкой утираю выступившие слёзы. Вижу, что и сам Жан пытается совладать с собой, но никак не может унять учащённое дыхание. И глаза не открывает. — Окажись я более расторопным тогда, в Шиганшине, успел бы отдать Фалько на растерзание неразумному титану, — прочищая горло, продолжает он после небольшой паузы. — И тогда наверняка никакого нашего альянса по спасению мира и в помине не было бы. Вряд ли Магат пошёл бы на союз после такого. Так что в некоторой степени хорошо, что Конни, как и всегда, оказался шустрее меня. А Армин по итогу убедительнее. Но эту часть истории ты, наверное, уже знаешь. — Знаю, — почти шёпотом подтверждаю я, боясь спугнуть его откровения. — Габи рассказала. — Загибай пальцы, Пик: я чуть не убил Фалько дважды. И в момент, когда он мог поквитаться со мной хотя бы за один из этих случаев, меня спасаешь ты. Что это, если не ебучая ирония, а? — Жан издаёт нервный смешок. — Так что, пожалуй, я последний, кого ты должна слушать. Он вдруг резко открывает глаза, будто что-то вспомнив, и поворачивается ко мне всем корпусом. А я под его тяжёлым взглядом невольно выпрямляюсь — понятия не имею, чего от него сейчас ожидать. — Я здесь всё распинаюсь и распинаюсь, а ведь так и не поблагодарил тебя, — выдаёт он и по-дружески сжимает моё плечо. Я заторможено перевожу глаза на его руку. Мне это не кажется? Серьёзно?  — Спасибо, Пик. Он и вправду это говорит? — За то, что спасла меня. Он и вправду это говорит. — Если бы не ты… Если бы не я... Я не даю ему договорить — тянусь и целомудренно целую его в уголок губ. Не могу удержаться, но и нагло навязывать ему новые правила игры не хочу. Оставляю за ним возможность выбирать. Возможность сформировать новую реальность. Отстраняюсь и с интересом наблюдаю за тем, как растерянность в его глазах постепенно сменяется решимостью. Он запускает в мои спутанные волосы пальцы — одновременно такие грубые и такие нежные. Задумчиво перебирает мои пряди. Затем мягко дотрагивается до моей щеки. Проводит тыльной стороны ладони по моему лицу, по каждой его линии, и смотрит на меня так, словно видит меня впервые. Словно вновь знакомится со мной. Моё сердце, оглушая меня, гулко бьётся где-то у меня в горле. Или я слышу его сердце — не знаю. Я прикрываю глаза, а он наклоняется ниже, целуя меня с такой отчаянной нежностью, что не сиди я сейчас на полу, то ноги меня точно подвели бы. А когда поцелуй становится настойчивее, от его страстности у меня и в самом деле перехватывает дыхание. А когда.... ох. А когда мы наконец размыкаем губы — даже не знаю, сколько времени спустя, — я не выдерживаю и начинаю смеяться. Это ведь в самом деле до абсурдного смешно. Как давно я украдкой мечтала о таком моменте? Только с другим. С Зиком — с кем же ещё? Раз за разом прокручивала в голове все самые сказочные варианты, с самоуничижительной упорностью обманывая себя. Но сейчас, целуясь со своим вчерашним врагом, я наконец чувствую, что… всё на своих местах — так, как и должно быть. В этой реальности. Реальнее всех других. Спохватываюсь, испугавшись, что Жан расценит мой смех иначе. И распахиваю глаза. Но замечаю, что смотрит он на меня вовсе не обиженно — а с какой-то весёлой обречённостью. — Ну, и что рассмешило тебя на этот раз? — сквозь преувеличенно тяжёлый вздох спрашивает он. Таким тоном обычно разговаривают с капризными детьми. Терпеливо, тепло. Всё с той же нежностью. Я благодарна ему. За то, что он сейчас здесь, со мной. Пустота во мне, что, кажется, разрослась до колоссальных размеров, теперь постепенно — крохотными каплями — наполняется его теплом. И скручивающая грудную клетку боль тихонько сбавляет обороты. Возможно, это всего лишь наваждение. Мимолётная иллюзия. Но я всё равно благодарна. Жан всё ещё ждёт моего ответа, но я не могу признаться, почему развеселилась на самом деле. Я не хочу говорить о Зике. Не сейчас. И обсуждать Либерио тоже боюсь — это разрушит все мои хрупкие стены. А я не могу позволить своей слабости вырваться наружу. Поэтому выбираю самый нейтральный вариант. Улыбаюсь. Почти так же тепло, как и он. Хочу верить, что у меня получается. — Для того, кто на полном серьёзе грозился, что никогда больше не полезет в пасть титану, ты орудовал своим языком с завидным энтузиазмом. Он с пару секунд ошарашенно смотрит на меня, а затем, сжав пальцами правой руки переносицу, закрывает глаза и давится от бесконтрольного смеха сам. — Ты... просто... невозможна. Я улыбаюсь и кладу руку ему на колено. У нас истерика, но плевать. Протяжный скрип, сопровождающий открытие двери, заставляет нас невольно отпрянуть друг от друга. Возникшая непринуждённая атмосфера лопается, будто мыльный пузырь, окатывая нас с ног до головы ледяными брызгами нашей реальности во всей её отвратительной красе. На пороге каюты возникает Спрингер и с подозрением оглядывает нас, сидящих на полу в странных, неестественных позах. — Я задолбался тебя искать, — обращается он к Жану. Затем, пытаясь скрыть свой интерес, косится на койку Фалько. Но тут же будто бы одёргивает сам себя. — Мы подплываем к Одихе. Нужна помощь со швартовкой. Последнее слово он умилительно произносит почти по слогам. Жан кивает, поднимается на ноги и, смазано улыбнувшись мне на прощание, выходит из каюты. А Спрингер, какое-то время мнётся на месте, не решаясь ни войти дальше, ни сбежать совсем. Вероятно, он всё ещё испытывает чувство вины за то, что собирался скормить малыша своей матери. И после «той части истории», как обозначил случившееся Жан, он — вполне естественно — переживает за Фалько, хоть и пытается сейчас это скрыть. — Он в порядке, — осторожно замечаю я. — И совсем скоро очнётся, я полагаю. — Вот и хорошо, — бурчит Спрингер, разворачиваясь, чтобы всё-таки уйти. — Подожди. Я, опираясь рукой о стену, медленно поднимаюсь с пола и, разминая ноги на ходу, подхожу ближе к нему. Спрингер с опаской следит за мной, но не издаёт ни звука. Выжидающе хмурится. — Мы ведь так и не поговорили, — сцепив дрожащие пальцы перед собой в замок, тихо произношу я, — с тобой. — О чём? — О Рагако. Отпрянув назад, будто от пощёчины, Спрингер сжимает руки в кулаки — до белых костяшек. И ногти наверняка впились в ладонь, может, даже до крови. — Я была там, когда... — Лучше сейчас же замолчи, — его голос дрожит от глухой ярости. Он шумно втягивает воздух ноздрями и сквозь зубы цедит: — Пожалуйста. Делаю крохотный шажок вперёд, Спрингер отступает — уже за порог каюты. — Я хотела... — Мне это не нужно, — отрезает он, буравя меня своими неестественно жёлтыми — хищными — глазами. — Ни твои сожаления. Ни оправдания. Я не знаю, в какие игры ты решила играть с Жаном, но я с тобой дружить не собираюсь. Мы сражаемся на одной стороне. И только. Я с упавшим сердцем смотрю на закрывшуюся за ним дверь каюты. Конечно, я не рассчитывала на лёгкую и непринуждённую беседу. Но всё же думала, что он даст мне выговориться. Не ради того, чтобы излить душу. Не ради того, чтобы он отпустил мне хотя бы этот грех. Нет. Я не гналась за прощением. Я просто не хотела, чтобы вся эта ситуация так и оставалась подкожным нарывом. Я хотела вскрыть её собственноручно, избавив нас обоих от лишнего риска. Ведь взрыв мог произойти в любой момент. А я стремилась его проконтролировать. До сих пор удивляюсь, почему Елена не стравила нас со Спрингером прошлой ночью. Возможно, намеренно припасла эту историю на следующий раз? Сомневаюсь, что она не знает подробностей о той операции. Конечно, всё грязное дело сделал сам Зик. Но я была там. Я помогала. И от этой правды не убежишь. Хотя мои отношения с правдой всегда будут причудливыми. В её поисках я могу рьяно рыть землю носом, но не гнушаясь при этом даже самых лживых способов до неё докопаться. Я люблю правду. И постоянно вру. Возвращаюсь к койке Фалько. В очередной раз поправляю скинутое им в тревожном забытьи покрывало. Он всё явственней хмурится, недовольно поджимает губы и время от времени дёргает руками. Скоро очнётся. Часто моргаю, чтобы смахнуть выступившие слёзы. Как же хочется ему соврать. Когда он придёт в себя и спросит, где генерал и как именно мы планируем спасать Либерио. Как же хочется соврать самой себе. Сказав, что бескровный план Арлерта сработал по всем пунктам и без единой осечки. И что нам не пришлось вступать в бой, чтобы отбить у йегеристов воздушное судно. И ребятам не пришлось убивать своих бывших друзей. А Магату не пришлось жертвовать собой. Как же хочется соврать. Выдумав идеальную реальность, в которой я всё-таки успеваю спасти от гибели своего отца. Даже если ради этого мне придётся пожертвовать реальностью нынешней, в которой я целую Жана Кирштейна.