***
На все запланированные до приёма дела у меня ушло куда больше времени, чем я рассчитывал. Поэтому сейчас, направляясь к салону, в котором на этот раз затеяли этот долбаный ужин, я тороплюсь. Очень сильно тороплюсь. Ненавижу опаздывать. И жалею, что отпустил выделенного Штабом нам с Тайбером шофёра, решив, что дойду до места назначения пешком. В тот момент расстояние всего в несколько улиц и площадь, разделяющих салон и отель, в котором мы остановились, казалось мне крошечным. В тот момент. Но не теперь. Теперь я опаздываю и злюсь. Потому что догадываюсь, как Конни отреагирует на моё появление. Наверняка не удержится от комментариев, заметив, что я привёл в порядок свои волосы и наконец сбрил бороду. Конечно, после прилёта мы с ним не виделись, но в Сальте этот придурок своими нападками на мою непривычно помятую внешность меня знатно бесил. И он точно не упустит возможности поиздеваться надо мной сейчас. Ненавижу. Блядь. Опаздывать. А что если попросить подбросить тебя того круглолицего шпиона на тонких ножках, который семенит за тобой весь вечер? Его напарнички наверняка дежурят где-то рядом наготове в автомобиле. Несмотря на раздражение, я всё же усмехаюсь при этой мысли. Было бы забавно сбить с толку приставленного ко мне «хвостом» идиота таким образом. Райнеру бы идея точно понравилась. Конечно, обычно Армин нам с ним всю душу выедает за те мелкие шалости, которые мы время от времени себе позволяем. Но оно того стоит. И да, мы не должны никак выдавать того, что замечаем удушающий контроль Глобального Альянса — особенно здесь, в Олдонне, в самом средоточии политической жизни нового мира. Только уж очень сложно удержаться, когда они действуют вот так по-дилетантски. Даже как-то обидно, что они считают нас совсем идиотами. Сворачиваю наконец к площади и позволяю себе немного замедлить шаг, чтобы немного перевести дух. Не хватало ещё заявиться на приём взмыленным и запыхавшимся. Не ради этого я потратил столько времени на то, чтобы вернуть своей внешности опрятный вид. Вдруг осознаю, что через минуту окажусь у монумента Битве между Небом и Землёй, ведь движусь я прямиком к нему, в центр площади. И это будет первый раз, когда я увижу памятник. О том, что его собираются разместить в негласной столице новой реальности, я, конечно, прекрасно знал. Армин даже числился в комиссии, утверждавшей окончательный дизайн монумента. Хотя, естественно, его голос особого веса не имел — им лишь требовалось, чтобы мистер Арлерт просто в очередной раз поторговал своим лицом и званием убийцы Эрена Йегера. Чем он и вынужден был заняться почти год назад, на официальном открытии памятника. Это та цена, которую Армин платит каждый ёбаный день во имя мира во всём мире. Ага. Мы с Райнером, в отличие от остальных, редко бываем в Олдонне, поэтому и он, и я впечатления об этой громадине формировали лишь с чужих слов. Сегодня же, после прибытия, я лишь мельком видел верхушку монумента издали, когда возвращался из Штаба в отель. А сейчас смогу рассмотреть все детали подробнее. Только вот... хочу ли я? Да нихрена. Сама идея воздвигнуть подобную пафосную и откровенно показушную ебанину вызвала у нас всех разной степени недовольство. Ну ладно, не у всех. Пик отнеслась к новости о монументе с той самой отрешённой холодностью, что обычно сопровождает все её реакции на Эрена. Какую-то часть меня это даже немного обижает. Но здравомыслие во мне всё же перевешивает, поэтому я стараюсь реже поднимать в наших с ней разговорах эту тему ребром. Просто порой я забываю, что она не знала Эрена так, как мы. Не знала его настоящего. До... до всего этого пиздеца. И всё той же части меня как будто бы даже хочется, чтобы она знала. Вспоминаю, как однажды, на первой годовщине Битвы, мы с Конни и Райнером после официальной части программы и долбаной речи героев до безобразия напились. И в тот вечер я даже начал про себя фантазировать, как сложились бы наши жизни, если бы Пик прибыла на Парадиз вместе с Райнером, Энни, Бертольдом и одним из Галлиардов. В своих пьяных размышлениях я зашёл так далеко, что юная и несмышлёная версия меня успела влюбиться в Пик, тяжело пережить вскрывшееся предательство и испытать колоссальных размеров душевные муки во время бойни в Либерио. О том, что могло бы произойти с нами дальше, я не додумал — в мои спровоцированные виски фантазии со своей типичной беспардонностью вклинился Конни. Его тогда оскорбило, что я так глубоко увяз в собственных мыслях, что перестал участвовать в общем разговоре. Помню, что в тот вечер я всё-таки не удержался. И осторожно спросил у Брауна, почему в первый раз на остров отправили именно такой состав воинов. И отхватил больше, чем рассчитывал. Потому что кадет Браун внезапно сдал свои полномочия тоскливому Райнеру, который под алкоголем становится ещё более жутким, чем в свои обычные редкие явления на публику. И на мой вопрос отвечал именно он, сдобрив повествование изрядной дозой самобичевания. Пожалуй, это был первый раз после той отвратительной ночи у костра, когда Райнер так сильно разоткровенничался. А в случае с Райнером, который носит в себе целый комплект личин разной степени ебанутости, такие редкие моменты, когда он действительно обнажает душу, бесценны. Только они помогают мне хоть изредка лучше понимать своего напарника. Интересно, что подумал бы Райнер об этом сраном монументе? Останавливаюсь у его основания и со смешанными чувствами пялюсь на громадину, скульптурный рельеф которой отображает все знаковые события тех страшных дней — когда Эрен и Зик запустили Гул. Даже сгущающиеся вокруг меня сумерки вкупе с клочками тумана и со скудным освещением площади не мешают мне разглядеть почти все подробности композиции. Здесь и искривлённые ужасом и ненавистью лица людей, погибших под стопами армии Колоссальных. Разруха. Хаос. Смерть. Здесь и павшие армии союзных войск, пытавшиеся ценой своей жизни остановить неминуемое. Здесь и мы. В самом разгаре последнего сражения. Против узурпатора Эрена Йегера, навеки запечатлённого уродливым монстром, посмевшим бросить вызов всему миру. Никто из нас не позировал для этой хероты, поэтому наши каменные изображения лишь отдалённо можно соотнести с реальностью. Впрочем, как и весь сюжет монумента: только номинально повествует о том, что было. Пик, Райнер, Энни и Фалько вообще высечены в своём человеческом облике, будто само упоминание их титанов может каким-то образом пошатнуть светлые образы победителей. И нет Микасы. Её роль исполняет Армин. Он принял это решение в те несколько мгновений после самой Битвы, и чётко придерживается его до сих пор. И этот монумент — живое свидетельство того, что мир обожает и одновременно ненавидит нас за наши поступки, не зная всей правды. Да и не задумываясь о ней. Наверняка. Не зная о настоящих вызовах, с которыми нам пришлось столкнуться. Не понимая, какое бремя легло на наши плечи, когда мы боролись не просто за человечество — мы боролись против своих собственных товарищей, своей родины. Боролись против своего близкого друга, который пожертвовал всем, чтобы избавить мир от проклятья Имир. На ум приходит выдуманная Тайберами и Фрицем фигура Гелоса. Из нас вылепили таких же мифических героев, бесстрашных и величественных. Когда на деле мы все были и остаёмся жалкими людьми, вынужденными сражаться в безумном мире, где границы между злом и добром давно и безвозвратно стёрлись. Я понимаю, какой цели служит эта глыба. Той же, что и Гелос. Именно поэтому монумент Битве между Небом и Землёй должен сохранить для будущих поколений липовый образ нашей непорочной храбрости, закрывая глаза на серую мораль и наши кровавые послужные списки. Я понимаю. Но отвращение к самому себе почему-то всё равно точит меня изнутри всё то время, что я пялю глаза на высеченные в камне мрачные сцены. Вздрагиваю, когда по площади прокатывается колокольный гул — часы на Главной Башне отбивают смену очередного часа. Словно в насмешливое напоминание мне о том, насколько сильно я опаздываю на приём. Резко отворачиваюсь от монумента и, стараясь не сорваться на излишне торопливый шаг, продолжаю свой путь к салону. Если что и могло сделать сегодняшний вечер ещё отвратнее, так это ожившие воспоминания о финальной битве и моей роли в убийстве Эрена.***
Стряхивая с рукава пиджака налипшие на него листки и лепестки какого-то странного куста, я намеренно небрежным шагом возвращаюсь из сада в зал. Как будто бы с невинной прогулки, а не после наглого подслушивания чужих разговоров. Несмотря на то, что меня с ног до головы обсыпало какой-то цветущей, но подозрительно стерильной, будто бы искусственной, дрянью, я всё же доволен своей вылазкой в сад. Пожалуй, это первая маленькая недопобеда за весь грёбаный день, поэтому я позволяю себе хоть немного ею насладиться. Да, услышать что-то полезное от самого Мастардини, за которым я и полез в первую очередь следить, не удалось. В его присутствии разговор шёл на откровенно скучные и бестолковые темы, лишь поверхностно затрагивающие предстоящие выборы. Но зато после его ухода с террасы, милый и обходительный кандидат номер восемь с вялым подбородком и щенячьим взглядом в мгновение ока преобразился. При Мастардини он вовсю изображал из себя скромнягу, давящегося с непривычки дымом от сигар и лишь из вежливости присоединившегося к остальным. Но его истинная натура оказалась куда занятнее. И поганее. Такой же, как и натура двух сморщенных грибов из благотворительного общества в поддержку пурисганцев, пострадавших от многолетнего гнёта Марлии. Эта нелепая организация, хер пойми откуда всплывшая всего несколько недель назад, вполне обоснованно вызвала у Армина вопросы. Перед отлётом он предупредил меня, что наш самый надёжный и усердный шпион уже работает в этом направлении. И возможно, за те полтора дня, пока я был в пути, капитан успел нарыть правду об их деятельности. То, что я опоздал, и не успел обменяться данными и уточнить план действий с остальными, могло превратить меня в самого неосведомлённого члена команды. Хотя, с другой стороны, то, что я услышал в саду, напротив, может сделать меня королём информации. Потому что этот сраный восьмой кандидат обсуждал со стариками торговлю опиумом. Так что становилось очевидным, прикрытием чему именно стало «благотворительное» общество. Впрочем, Пик в своём докладе Армину, с которым я тоже ознакомился перед тем, как вылететь в Карифу за Тайбером, среди вероятных угроз нашему плану указывала и подобный сценарий. Ведь опиум — довольно прибыльный товар, а удачное месторасположение Пурисгана ощутимо повышает его торговое и стратегическое значение в послегуловой реальности, превращая остров в хренов лакомый кусочек для тех, кто хочет быстро и легко нажить капитал. Доходы с незаконного оборота наркотиков в разы превышают прибыль с торговли даже самыми ходовыми товарами только-только встающего на ноги мира. И махинации западных судоходных компаний, отличающихся своей хитрожопой изобретательностью и беспросветной наглостью, даже близко не стоят с тем масштабом пиздеца, что может грянуть после открытия опиумных шлюзов. Пик не зря допустила, что треть сторонников пурисганского «проекта», призванного по официальной версии ослабить колониальный режим острова и внедрить в его устройство существенные элементы автономии, явно имеют в этом вопросе свой шкурный интерес. Каждый из этих алчных до жопы стариков стремится отхватить свой кусок нелегальной прибыли. И им абсолютно плевать, как вся эта история скажется на населении Пурисгана, большая часть из которых как раз ссыльные элдийцы. Именно поэтому нам так важно продвинуть своего кандидата, который потом, пользуясь губернаторскими полномочиями, сможет хотя бы частично обезопасить население острова, живущее там по-прежнему в приближенных к рабским условиям. Радует то, что Мастардини в опиумную возню, судя по всему, никак не вовлечён. Значит, план Пик пока не теряет своей жизнеспособности. И мы можем начать танцевать именно от этой фигуры. И укрепить через него позиции нашего доверенного кандидата номер пять. Нырнув в освещённый зал после укутанного в полумрак сада, я невольно щурюсь. Я специально вернулся внутрь с другой стороны террасы, выждав достаточное количество времени, чтобы моё появление не могли связать с вошедшими чуть раньше опиумными заговорщиками. «Хвост» Альянса отвалился от меня ещё у парадной лестницы салона — ведь на приём пускали только по особым приглашениям, так что переживать о пристальном внимании к моей персоне не стоит. Но перестраховаться никогда не будет лишним. Хватаю с подноса официанта стакан, останавливаюсь в углу с наилучшим, как мне кажется, обзором и, потягивая воду, рассеянно блуждаю взглядом по залу. Мне нужно переговорить с Конни или Пик. А в идеале с ними обоими, чтобы всё же скоординировать наши дальнейшие действия. Только вот Конни почему-то не обнаружился на условленном заранее месте, а нарушать позицию Пик до начала ужина я вроде как не должен. И видел я пока только щенка Тайбера, который какого-то хрена выглядел ещё более самодовольным, чем обычно, если такое вообще возможно. — Ты наконец здесь, — вдруг раздаётся справа от меня, и от неожиданности я чуть не проливаю на себя воду, стакан с которой занёс для очередного ленивого глотка. Пик, когда хочет, может подкрадываться абсолютно бесшумно. Стараясь сохранить невозмутимое выражение, поворачиваюсь к ней лицом. В угольно-чёрном платье и с не совсем аккуратно уложенными в простую причёску волосами она выглядит бледнее обычного. И очень-очень усталой. Но при этом всё такой же красивой. И недосягаемой. Теперь. Для меня. Ощущение, будто с момента нашего кошмарного разговора — или всё-таки ссоры? — прошло не несколько часов, а целая вечность. Это действительно с нами случилось, да? Мы ведь действительно всё... закончили? Или мы на само... Не тешь себя глупыми надеждами, сполежуй несчастный. Серьёзно. Прекрати. То, что она попросила «немного времени» ничего не значит. Это лишь очередная отсрочка неизбежного. — Я буду по ней скучать, — заявляет вдруг Пик, будто не замечая моего замешательства и теребя одну из поблескивающих в ушах длинных серёжек на позолоченной цепочке. При этом в её интонациях и жестах всё же сквозит некая суетливость. Или мне кажется? — О чём ты? — хмурюсь. — О твоей бороде, — Пик протягивает руку и отбирает у меня стакан. Затем, лишь для вида пригубив воды, повторяет: — Я правда буду по ней скучать. И нерешительно улыбается, будто сомневается, что её слова и действия будут восприняты мной правильно. О чёрт, с каких это пор она так явно демонстрирует свою неуверенность? С тех самых пор, как ты нагло вмешался в её жизнь и стал навязывать свои чувства, решив, что сломить её защитные механизмы будет охуеть какой крутой идеей. Придурок. Морщусь. От собственных мыслей. Но Пик расценивает мою реакцию на свой счёт и, похоже, теряется ещё сильнее. Нервно закусывает губу. А глаза её беззащитно распахиваются. Чёрт. Чёрт. Чёрт. — Я просто подумала, что мы не... — Я тут узнал кое-что интере... Мы, как два стыдливых подростка, начинаем сбивчиво лопотать одновременно, чтобы поспешно заполнить повисшую паузу. И так же синхронно замолкаем, осознав, что перебиваем друг друга. Пик сжимает в руке мой стакан с такой силой, что кончики её пальцев белеют. И сдавлено хихикает, что уж совсем на неё не похоже. Я вздыхаю. Не хочу думать, что теперь так будет всегда. Неужели после всего произошедшего мы не сможем разговаривать спокойно? — Ты была права насчёт опиума, — выпаливаю я, чтобы избавить нас от неловкости. Говорить о деле — самое безопасное и правильное решение в сложившихся обстоятельствах. — Я подслушал любопытную беседу. Взгляд Пик мгновенно заостряется, и она с наигранной безмятежностью поводит плечами. На деле же она, осторожно осматриваясь по сторонам, проверяет, насколько безопасно обсуждать этот вопрос здесь и сейчас. Я был бы идиотом, если бы начал разговор, не убедившись, что нас не подслушают, но всё же никак не комментирую её действия. Жду. А она тем временем всё-таки великодушно кивает, позволяя мне продолжать. И я, подавив ухмылку и желание съязвить о её неуёмной тяге командовать, действительно продолжаю. Рассказываю ей всё, что мне удалось услышать в саду от этих недозаговорщиков. Не то чтобы это ебать какие ценные сведения. Но вечер только начался, а у нас на руках уже есть неплохая зацепка. И, как выясняется, капитан ещё не успел разузнать ничего полезного об этом мнимом обществе благотворителей. Так что я в некоторой степени всё же принёс команде пользу. Не зря прилетел. Ага. Угрюмо хмыкаю. — Как считаешь, это может быть ещё одной причиной, почему Хизуру заартачились с заключением сделки? — задумчиво тянет Пик, постукивая указательным пальцем по ободку стакана. — Вполне может быть, — пожимаю плечами. — Я не удивлюсь, если к концу этой недели они заявят, что перекроют для Союзного Флота доступ к очередному из своих портов. Сколько их тогда останется? Три? — Два, — Пик делает ещё один крохотный глоток и, искоса на меня посмотрев, облизывает губы. — Глобальный Альянс будет не очень доволен. К ней почему-то вернулась эта сбивающая меня с толку меня робость. С чего бы? Ведь мы всё ещё обсуждаем дела. Это максимально безопасная территория. Тебе самого не тошнит от этого слова? Бе-зо-пас-ность. Ебучая безопасность. — «Не очень доволен»? — фыркаю я, отбирая стакан обратно, и одним махом допиваю воду. — Глобальный Альянс будет в пиздец какой ярости. С прищуром наблюдаю, за Пик, которая, как будто не зная куда деть освободившиеся руки, порывисто скрещивает их на груди. — И тогда они дойдут до той же мысли, что и Армин, — её взгляд упирается куда-то в область моего тщательно повязанного галстука. — Подумают, что Хизуру помогает Парадизу. — И будут правы. — Но тогда возникает риск, что идея с переговорами провалится, — понизив голос почти до шёпота, говорит Пик, по-прежнему пряча от меня глаза. — Это может стать последней каплей. Учитывая, что проблема с элдийской бандой на континенте так и не решена. Я слегка подаюсь вперёд и наклоняюсь, чтобы заглянуть Пик в лицо. — Брось. Что за упаднический настрой? — фыркаю с мрачной насмешливостью, поигрывая пустым стаканом в руке. — Энни отлично справляется. А сейчас, когда к делу присоединился Браун, оно просто обречено на успех. Но Пик теперь вовсе опускает голову. — Если Совет решит, что угроза заговора вышла из-под их контроля, они перекроют все каналы связи с островом, — продолжает она, будто не слушая меня. — И отложат визит парламентёров. — Да ведь пока нечего откладывать, Пик! — я, не выдержав, поддеваю пальцем её подбородок, заставляя снова посмотреть на меня. — Хистория не дала чёткого ответа. А без её королевского согласия даже смысла нет об этом переживать. Взгляд Пик беззащитен и полон тоски. У меня пересыхает в горле от мысли, что это я виноват в её разобранном виде. Я и моя безжалостная истерика. — Поговори со мной, — мягко прошу я и тут же почему-то решаю, что это звучит бредово. Так что поспешно добавляю: — Что тебя так беспокоит? — Твоё возвращение домой снова отсрочится, — Пик отводит от своего лица мою руку, и я с трудом подавляю желание перехватить её ледяную ладошку и переплести наши пальцы. Стоит помнить, что вокруг нас люди. Да, им, по большому счёту, насрать на нас. Но забываться нельзя. К тому же мы не... мы больше не те, кем я нас считал. Мы просто друзья. Я должен впредь сдерживать свои порывы. И не касаться её. — Возвращение домой, — тяну я, пробуя на вкус эти слова. Качаю головой. — Сомневаюсь, что имею право называть Парадиз домом. Не теперь. — И всё же тебя там ждут, — тихо роняет в ответ Пик. А я стараюсь игнорировать щекочущий моё нутро неприятный холодок, который возникает всякий раз, стоит мне только подумать о семье. Я виноват перед ними. Ужасно виноват. В том, что они живут в таких условиях. В том, что у них из-за моих решений нет иного выбора. Хотя мама в своих письмах и словом меня не упрекнула и всё так же выражает свою беззаветную любовь. Любовь, которую я не заслужил. — Мои родные привыкли к моему отсутствию, — изображая небрежное спокойствие, дёргаю левым плечом. И устремляю свой взгляд поверх макушки Пик на зал, полный чужих мне и моим убеждениям людей. Я не верю им. Они не верят мне. Но... ради этого нового мира я когда-то и рискнул благополучием родных. То есть, конечно, не конкретно ради этих надменных, продажных и подлых ублюдков, праздно шатающихся сейчас по салону. А ради таких же, как моя семья, не имеющих к войне никакого отношения, невинных жертв. Пожалуй, чувство вины вперемешку с ненавистью к самому себе грызёт меня так сильно ещё и потому, что я понимаю: будь у меня возможность повернуть время вспять, я всё равно поступил бы точно так же. Подставился бы под разинутую пасть Перевозчика. Забавно, что я возвращаюсь к тем же мыслям, что одолевали меня на годовщине Битвы. В тот вечер их спровоцировала своими вопросами Энни. Только тогда я не захотел развивать болезненную тему. С ней. А с Пик сейчас — хочу. — Знаешь, — всё ещё пребывая в мрачной задумчивости, медленно начинаю я, — тогда, на том грёбаном приёме два месяца назад я... — Два с половиной месяца назад, — перебивает меня Пик, и я резко перевожу глаза обратно на неё. — Что? — На самом деле прошло два месяца, три недели, — продолжает говорить она, вдруг вернув своим интонациям былую снисходительную насмешливость, — и один день. Я считала. — Ты считала. — Да. Считала. — И считала ты потому, что..? — выжидающе поднимаю бровь, косясь на неё с растущим недоверием. Пик несколько мгновений кусает губы, а затем решительно выпаливает то, чего я точно не ожидал от неё услышать: — Потому что тоже по тебе скучала. Всё это время. Очень сильно скучала. Она тут же зажмуривается и делает пару длинных вдохов и выдохов. — Пик, я... — я, конечно же, ошеломлён, но то, что она в следующую секунду снова меня прерывает, удивляет меня ещё сильнее. — Сейчас моя очередь говорить, Жан, — заявляет Пик, почему-то так и не открывая глаз. Наугад молниеносно выбрасывает вперёд руку и, нащупав ею мою, по-прежнему держащую пустой стакан, кладёт свою ладонь поверх моего запястья. Допускаю, что со стороны мы сейчас можем являть собой довольно комичное зрелище, но я настолько растерян, что мне, в общем-то, плевать. И я затаив дыхание просто пялюсь на стоящую передо мной женщину и ловлю каждое её слово. — Ты правильно всё понял. Я много чего боюсь. И то, что между нами происходит, меня пугает — тоже. Но сегодня я поняла, что не могу тебя потерять. И мне важно, чтобы ты это знал. Конечно, многое из того, что происходит со мной, я ещё не готова озвучить вслух, но... я попытаюсь... объяснить. Произнеся всё это практически залпом, Пик легонько сжимает моё запястье, а потом отнимает руку и наконец распахивает глаза, с опаской встречая мой взгляд. Меня захлёстывает гигантская волна разрозненных эмоций, в которых я абсолютно теряюсь. В целом, я в эти мгновения охуеть как счастлив, но, не желая спугнуть необычный момент между нами, осторожно улыбаюсь. — Прости меня за все те слова, что я бросил тебе в лицо. Ты в самом деле не обязана мне что-либо объяснять. Она дарит мне такую же деликатную, но всё же теплую улыбку в ответ. — Почему-то мне кажется, что всё-таки обязана, — склонив голову набок, мягко замечает она. — Иначе это будет не совсем честно. И не совсем правильно. — Пик... — Жан, — Пик вновь меня перебивает, и я замечаю игривый блеск в её тёмных зрачках. Блеск, по которому я, оказывается, успел соскучиться. — Ты в курсе, что розовые кусты лучше не высаживать в ту же самую землю, в которой до этого уже росли другие розы? — Э-э-э... — хмурюсь. Внезапная смена предмета разговора вгоняет меня в некоторый ступор, хотя в то же время живо воскрешает в памяти наш последний диалог о цветах и деревьях — в оранжерее. И то, чем он закончился. По крупицам информации о детстве Пик, которыми она со мной время от времени делилась, я сделал вывод, что крохой она проводила больше времени с отцом. Не с матерью. И часто помогала ему с работой, потому и знает так много о тонкостях ухода за растениями. Я привык, что наши беседы иногда скатываются к садовым темам. Но скачок, который произошёл сейчас, сбивает меня с толку. И, тем не менее, я всё же отвечаю: — Нет, впервые об этом слышу, — прочищаю горло, чтобы скрыть свою растерянность. — Почему? — Они заболевают. Папа так это и называет — синдромом больной почвы. Корни слабеют и чернеют. Растения просто не могут прижиться. Пик заправляет за ухо выбившуюся из причёски прядку волос, невзначай задев при этом одну из своих длинных серёжек. Я всё ещё понятия не имею, к чему она, но внимательно слушаю, а сам наблюдаю, как покачивается туда-сюда серьга на блескучей цепочке. — Эта болезнь проявляется и при высадке яблонь, — продолжает говорить Пик. А затем, доверительно понизив голос, наклоняется ближе ко мне: — И вишнёвых деревьев тоже. Встречаюсь с ней глазами и, замечая в них искорки дремлющего озорства, сам не удерживаюсь от ухмылки: — Погоди, неужели ты уже рассказывала мне об этом? В ту ночь. — В общих чертах, — звук низкого смешка Пик греет мне душу. — Но ты, естественно, тогда всё прослушал. Протягиваю руку, чтобы коснуться пальцами серёжки, замедлившей свои колебания, чтобы снова её раскачать. — И как же бороться с этой болезнью? Пик пожимает плечами, не прерывая нашего зрительного контакта. — Если нет возможности посадить растение в другом месте, то... нужно заменить старую почву на свежую. С другого участка земли. В её приглушённый голос проскальзывает какая-то новая, глубокая нотка. И я настораживаюсь. Мне стоило бы догадаться, что Пик подняла эту тему не просто так. И что за садовыми метафорами скрывается куда больше смысла, чем я сначала подумал. — Потому что истощённая почва не способна подарить новым росткам те силу и энергию, которые необходимы для полноценной жизни. Понимаешь? Медленно киваю. Кажется, начинаю понимать. — Я совершила ошибку, — Пик вздыхает, изгибая губы в несмелой, виноватой улыбке. — Я слишком... укоренилась в собственных страхах. И вместо того, чтобы дать нашим с тобой чувствам простор для роста на свежем грунте, засеяла их в отравленную старыми обидами и разочарованиями землю. Да. Понимаю. — Потому-то ты и просила время, — киваю ещё раз. — Чтобы заменить почву. Теперь я действительно понимаю. Ведь отчасти совершил тот же самый промах. Хоть умом я и понимал всегда, что наша история с Пик — совсем не то, что было... точнее то, чего не было у меня раньше. И всё же моё раздражение подпитывали именно застарелые страхи и комплексы, связанные с Микасой. — Именно. Мне... чтобы снять непригодный слой грунта и... и всё-таки заложить новый фундамент... в общем, это и впрямь займёт какое-то время, — Пик зябко передёргивает плечами. — И пока это будет происходить... я сама... я буду невыносима — наверняка. В какие-то моменты. Так что тебе придётся проявить терпение. Фыркаю. — Тебе вообще-то тоже, — развожу руками, демонстрируя преувеличенное раскаяние. — Я, как ты сама успела заметить, порой бываю абсолютным придурком. И на эмоциях творю херню. Пик пару секунд пристально смотрит на меня, а потом выдыхает и... расслабленно смеётся. А я радуюсь, что угнетающая её неуверенность наконец отступила. — Можешь себе представить? Конни буквально только что охарактеризовал тебя практически в тех же выражениях, — приложив к уголку губ указательный палец, сообщает она. — Даже знать не хочу, о чём конкретно шла речь, — закатываю глаза, а затем спохватываюсь: — Кстати, где он? Я не встретил его у входа. И вообще, почему ты сама прогуливаешься в совершенно другой части зала? Усмехнувшись собственным мыслям, Пик кивает. — Маленькая импровизация. — Я, между прочим, как прилежный напарник, ознакомился с твоими до жути подробными инструкциями ещё до отлёта, — напускаю на себя ворчливый вид. — Заучил все ключевые моменты. Обдумал позиции. И что я вижу, прибыв в Олдонн? Импровизацию? Серьёзно? Пик открывает рот, чтобы ответить, но тут звучит обеденный гонг, и разрозненный ропот голосов в зале становится громче и энергичнее. Плавным движением она отнимает у меня стакан, который я до сих пор вертел в руках, и ставит его на ближайший столик. — Ты первый это начал, — Пик придвигается ближе и берёт меня под локоть, вплотную прижавшись своим боком к моему. — Сбил ход всего плана, когда ворвался ко мне в номер. Нарушил протокол. А потом и вовсе явился на приём с большим опозданием. Мягко, но настойчиво Пик тянет меня за собой, и мы ввинчиваемся в людской поток направляющихся в столовую. — Конни и Тайбер, похоже, тоже заразились твоим бунтарским настроением, — продолжает вещать Пик приторно-ласковым тоном, умудряясь при этом попутно одаривать окружающих приветственными улыбками. — И я решила не тратить свои нервы, а просто позволить вам эту небольшую слабость. Но только небольшую. И — только сегодня. Она выглядит кошмарно довольной собой. Или тем, что наша недоссора всё-таки разрешилась без драматичных разрывов. Или тем и другим одновременно. Наклоняюсь к её уху и, понизив голос так, чтобы меня услышала только Пик, насмешливо тяну: — Мне нравится, когда ты уступаешь. В моих словах прозрачный намёк на всё то, что произошло в её номере несколько часов назад. И Пик его, конечно же, без труда улавливает. — Надеюсь, ты не тешишь себя ложными надеждами, думая, что так теперь будет всегда? — иронично задрав левую бровь, она косится на меня с шутливым вызовом. А я не могу удержаться от широкой, неприлично радостной улыбки. — Даже и не мечтал. В это мгновение, глядя на идущую рядом со мной Пик, я осознаю одну простую истину: что бы между нами ни произошло в будущем, моя жизнь без этой маленькой упрямицы уже никогда не будет полной. И я тоже не хочу её терять. И готов ждать столько, сколько потребуется. Даже если на споры с ней уйдут годы. Я тебе уже говорил, что ты влип, Жан-бой? Нет? Так вот. Кажется, ты влип. Пиздецки серьёзно влип.