Встретимся на поле боя

— Это всегда так... странно, — бормочет себе под нос Конни, вцепившись обеими ладонями в металлический рейлинг с такой силой, что костяшки его пальцев белеют. — Каждый, сука, раз, когда мы здесь. Странно. Тебе так не кажется? — Кажется, — соглашаюсь я, отводя от лица волосы, из-за сильного ветра упорно лезущие в глаза. Вот уже почти целый час я наблюдала за портовой суетой Одихи с верхней палубы в задумчивом молчании, пока моё уединение не нарушил Конни. За что я ему благодарна — сильно. Потому что последний виток моих мыслей оказался слишком мрачным. И я не понимала, как нуждалась в чьей-либо компании, пока он не поднялся сюда ко мне. Рискнул — подняться. Остальные меня заведомо избегают. Даже Жан. Особенно Жан. — Здесь всё совсем не так, как было тогда, — озвучивает очевидное Конни, а я стараюсь подавить вспыхнувшую на секунду из-за этих слов искру раздражения. Ну конечно, сейчас здесь всё иначе. Тогда от Одихи ничего не осталось. И трёх лет слишком мало, чтобы исправить последствия марша Колоссальных. Впрочем, даже с момента нашего последнего приезда сюда, год назад, порт заметно разросся. Бригады добровольцев отлично постарались. Так что через пару лет городок заживёт жизнью — не полноценной, но определённо новой. Завязав окончательно спутавшиеся волосы узлом, я, как и Конни, обхватываю гладко отполированные перила, уже успевшие немного согреться на утреннем солнце. И наклоняюсь вперёд, чтобы проводить взглядом спускающуюся по трапу стайку волонтёрш. Одетые в одинаковые светло-голубые форменные блузы, они вместе с рабочими таскают последние коробки с гуманитарной помощью и саженцами. Эти коробки гораздо меньше тех ящиков, что уже час назад выгрузили на берег с помощью крана. Тяжёлых, заполненных продовольствием, стройматериалами и медикаментами, ящиков. — Без них будет скучновато, — усмехается Конни, вместе со мной наблюдая за волонтёршами, с раздражающе громким хихиканьем снующими туда-сюда. Их искренняя жизнерадостность бесит меня сегодня ещё сильнее, чем вчера. Но я глушу в себе порыв скривиться. И молчу, поэтому Конни, не дождавшись от меня никакой реакции, после паузы продолжает говорить сам: — Они шумные, конечно, но зато неплохо так разбавляли унылое настроение на борту. А так теперь придётся ещё целый день наблюдать только за кислыми ебальниками остальных. Это точно. Все члены экипажа, которым вместе с нами предстоит плыть до самого Парадиза, не выражают ни капли энтузиазма от такой перспективы. И теперь, когда большая часть пассажиров сошла в Одихе, они стали ещё мрачнее. Нельзя их за это винить, конечно. Сама я ведь тоже с каждым часом, что приближает наш корабль к пункту назначения, чувствую себя всё поганее и поганее. Нервно сглатываю и прикрываю глаза. — Твоя тошнота не прошла? — слышу голос Конни и чувствую, что он придвинулся ко мне ближе. В его тон вливаются нотки приглушённой серьёзности вперемешку с эмоцией, которую мне не удаётся толком распознать. Я списываю это на обеспокоенность. Хочется верить, что это просто обеспокоенность. Не подозрительность. Вру, чтобы избежать новых вопросов и нотаций: — Да, мне уже лучше. Нет. Мне хуже. И теперь я не уверена, что дело только в нервах. Пусть титанье проклятье Йегер и уничтожил, но моё тело, изношенное за годы обладания Перевозчиком, так и не восстановилось. Меня всё ещё мучают боли в спине. И в эти месяцы, что минули с провала пурисганских выборов, расстроенный желудок стал беспокоить меня в разы чаще. Теперь я практически ничего не могу спокойно есть. Будто мой организм почти всё отторгает. Я понимаю, что мне давно нужно пройти осмотр. Я терзаю саму себя догадками, хотя что бы это ни было — в любом случае ничего утешительного. Поэтому я откладываю этот момент, оправдываясь и прикрываясь постоянной занятостью. Раньше, когда наши тела были собственностью марлийской армии, за нашим состоянием постоянно следила группа закреплённых за воинами докторов. А сейчас... избегать посещения медиков куда проще — за время работы с Малым Альянсом мне ни разу не понадобилась их помощь. Характер наших с Конни заданий ограждает нас от физического риска. Ведь мы, в отличие от Райнера и Жана, а теперь ещё и Энни, обычно решаем вопросы внутри стран-союзниц Глобального Альянса. Правда, к счастью, за эти три года с серьёзными случаями Малый Альянс сталкивался только дважды. Когда в прошлом году подстрелили Жана. И четыре месяца назад: когда Энни наконец выследила банду грабителей и наткнулась на нож одного из них во время облавы. В обоих случаях рядом вовремя оказывался истинный защитник всех и вся — Райнер. Так что всё обходилось малой кровью. Да и в сравнении с теми ранениями, которые каждый из нас получал на поле боя, это всё — такие мелочи... — А Жан всё ещё дуется, да? — вдруг фыркает Конни, выдёргивая меня из вязкой задумчивости. Открываю глаза и, покосившись на него, заставляю себя улыбнуться. Пожимаю плечами: — Мы не виделись со вчерашнего вечера. — Значит, дуется. — Значит, дуется, — облокотившись на рейлинг, делаю глубокий вдох. Три года назад здесь, в Одихе, пахло отчаяньем и кровью. А сейчас — свежей краской, дымом, мокрым деревом и морской солью. Жизнью. Новой жизнью. — Он всё утро меня избегает. Так что пока у меня не было шанса извиниться. — С ним таким охренеть как трудно, — кивает Конни с понимающим видом, — когда он нежную обиженку из себя строит. Но и ты, конечно, перегнула. — Знаю, — морщусь. — Мне не стоило так реагировать. Конни ободряюще толкает меня плечом и подмигивает. — Ну, ты просто плохо себя чувствовала. — Слабое оправдание, — качаю головой и задираю глаза к небу. Сегодня не так пасмурно, как вчера. И несмотря на сильный ветер, день обещает быть тёплым и солнечным. Без дурацких штормов. Укачивать меня по-прежнему будет, но есть шанс, что остаток пути я перенесу всё же легче. — Я была ужасна все эти дни, да? — Разве я могу ответить на этот вопрос без риска показаться сволочью? — хмыкнув, уточняет Конни. — Думаю, нет никакой разницы, если настоящей сволочью в итоге оказалась я. Все ребята в курсе, что я плохо переношу качку, особенно в непогоду. А Конни вообще давно привык к моим внезапным приступам морской болезни, которая может себя проявить в самый неподходящий момент. И не только на воде. Но сейчас я особенно отличилась. Потому что подпитывала свой срыв месяцами — громадными порциями стресса. Вспыхнувшая революция в Пурисгане по пресловутому эффекту домино ожидаемо повлекла за собой череду неприятных последствий. И ещё я так и не поняла, как мне справляться с личными переживаниями. Переставший подчиняться мне собственный организм. Страх перед неизбежным из-за прибытия на Парадиз. Я до смешного растеряна. И одновременно в полном ужасе. И в абсолютном раздрае. Все два дня поездки я представляла собой натуральный комок нервов. И вступала в острую реакцию с любыми раздражителями. Предусмотрительная Энни держалась от меня подальше. Райнер, забываясь, пару раз подрывался на одной и той же мине. Конни оказался меньше всех восприимчив к моим нападкам, поэтому просто от них отмахивался. Жан же, невзирая на всё, пытался обо мне заботиться. А я только огрызалась. Это совсем не походило на наши обычные дружеские поддразнивания, но я ничего не могла с собой поделать. Умом я понимала, что он и в самом деле тревожится за меня, но теперь моим инстинктивным откликом на любое проявление его внимания стало раздражение. И Жан всё это терпел. До вчерашнего вечера. Когда я в ответ на его переживания о том, что снова пропускаю ужин, начала язвить. Помимо всего прочего, я довольно грубо посоветовала ему приберечь свои нравоучительные лекции для ловящих каждое его слово волонтёрш. Да. Я опустилась до примитивной, необоснованной, детской ревности. После всего, что мы прошли. Я действительно ужасна. Обречённо вздыхаю, опуская лоб на сложенные на рейлинге руки. Конни рядом со мной тут же с тревогой вскидывается — Эй, тебя снова тошнит? — Да. От самой себя, — из-за того, что я говорю лицом вниз, мой голос звучит приглушённо и излишне театрально. И это почему-то жутко веселит Конни. — Не драматизируй, — смеётся он и треплет меня по плечу. — Ничего страшного, что ты сорвалась. Да и вообще. Обычно именно ты с терпением грёбаной святой сносишь все наши истерики. Конни вдруг делает паузу, запнувшись. — Э-э-э, ну, кроме истерик Энни, — он будто бы всерьёз задумывается. — Кто-нибудь когда-нибудь видел, как она истерит? Такое вообще реально? Я видела. Пару раз. Когда мы были детьми. Но Энни об этом не догадывается. Я никому не говорила, что случайно узнала о её тайном месте в нашем лагере. Туда она убегала, когда эмоции брали вверх и ей нужно было выпустить пар. Но Конни об этом знать вовсе не обязательно. Впрочем, он и не ждёт моего ответа. — Ты просто устала, Пик, — продолжает Конни, в утешающем жесте сжимая моё предплечье. — Мы все устали. Снова очевидное наблюдение. Мы действительно устали. Не только физически, но и морально. От вечной борьбы, от необходимости постоянно быть начеку, от стресса. От самих себя. Устали. В такие моменты наши слова становятся эхом внутреннего хаоса, не всегда отражая истинные чувства и мысли. Я сама не раз наблюдала, как люди ранят друг друга необдуманными репликами. Просто потому что хотят и могут — ранить. И я не думала, что сама однажды сделаю то же самое. Конни прав: я всегда была той, кто пытался совладать с чужими истериками. Я успокаивала. Выслушивала. Утешала. Но теперь, когда мне самой нужно справиться со своими бессвязными эмоциями, я не гото... — Вот вы где! — мы с Конни одновременно вздрагиваем от громогласного оклика Райнера, внезапно появившегося прямо за нашими спинами. Поднимаю голову, оборачиваюсь и ввинчиваю в него осуждающе недовольный взгляд, но Райнер его упрямо игнорирует, не прекращая улыбаться. В таком преувеличенно хорошем и бодром настроении он ничуть не менее опасен, чем в подавленном. Может и раздавить напрочь своим энтузиазмом. — Однажды ты точно огребёшь, — хмурится Конни. — Завязывай вот так подкрадываться к людям! Райнер, вовсе не обеспокоенный нашим ворчанием, скрещивает руки на груди. — Я пришёл сказать, что Армин уже на борту, — деловито сообщает он таким тоном, будто именно об этом мы у него и спрашивали. Хотя для Конни, возможно, это и новость. Но сама я видела, как Армин поднимался по трапу минут двадцать назад. Мы даже обменялись дежурными, выдавленными через силу улыбками и вяло помахали друг другу. И Армин при этом выглядел ещё паршивее, чем я. Дела Глобального Альянса его измотали, и он прибыл в Одиху, чтобы успеть на наш корабль, явно после парочки бессонных ночей. Удивительно правда, что Армин один. Значит, ему каким-то чудом удалось отделаться от своей настырной помощницы, приставленной Глобальным Альянсом. Последний год она тенью следовала за ним по всем заданиям, что дополнительно усложняло нам всем жизнь. — Только пока он попросил время, чтобы отоспаться и привести себя в норму, —подтверждает мои догадки об измотанности Армина Райнер. — Так что встречаемся через пять часов в гостиной его каюты. Энни с Жаном я уже предупредил. — Слушай, а он выглядел как человек, у которого хорошие новости? — проведя пятернёй по волосам, с робкой надеждой интересуется Конни. — Или всё-таки плохие? Может, надо было спросить у него про ответ Хистории сразу? — Он выглядел как человек, которому катастрофически нужны пять часов сна — как минимум, — мрачно подмечаю я, покачав головой. — Он еле переставлял ноги, когда поднимался на борт. Давай дадим ему паузу, а расспросы оставим на потом. — Да, пусть отдыхает, — великодушно кивает Райнер, поддерживая мои слова. — Я уверен, что в письме хорошие новости. Хистория приняла верное решение и точно от него не откажется. Она держит своё слово. Мы с Конни быстро переглядываемся, но вслух не возражаем, зная о необъективности Райнера в отношении всего, что касается Хистории. И на его месте не были бы так уверены. Последнее послание от неё было отправлено Армину уже после того, как мы отчалили. Поэтому мы понятия не имеем, что в нём. Хистория, несмотря на слепую веру Райнера, вполне могла отменить наши последние договорённости из-за каких-то внезапно раскрывшихся фактов. Хотя, если бы в письме был отказ, Армин развернул наш корабль прямо здесь. А раз наша дипломатическая миссия продолжается, значит, не всё так категорично. Но одним из негативных для нас сценариев может стать и выдвижение новых условий. Лично я за эти полгода устала от ультиматумов Парадиза. Как по мне, очевидно, что переговоры без готовности к компромиссу — это просто перерыв в войне. И если Хистория в конечном счёте не сможет пойти хоть на какие-то уступки, то напряжённая ситуация так и не разрешится без кровопролития. Армин, безусловно, раскрылся в качестве дипломата лучше каждого из нас. И добился очевидных успехов во многом. Но даже ему не под силу предотвратить катастрофу, если Парадиз упрётся в собственные принципы. Мир возможен только тогда, когда обе стороны готовы слушать, а не только говорить. Ухожу в свои мрачные мысли, снова уставившись на почти опустевший причал, и перестаю следить за болтовнёй Райнера с Конни. Мне хочется побыть наедине с собой, но я не решаюсь сказать об этом вслух, чтобы в очередной раз не показаться грубой. Но мой чуткий напарник, похоже, всё-таки угадывает моё настроение. Потому что в какой-то момент буквально прерывает реплику Райнера, предложив ему сыграть пару партий в бильярд. Я поворачиваюсь к Конни и награждаю его благодарной улыбкой. Он подмигивает. — О, хорошая идея, — воодушевлённо подхватывает не замечающий наших переглядываний Райнер. И тоже улыбается — широко и радостно. Семь лет назад, когда после поражения в Шиганшине мы с Зиком увозили его изувеченное тело с Парадиза на почти таком же корабле, я не верила, что однажды вновь увижу Райнера таким. Живым. Довольным. Конечно, с ним до сих пор далеко не всё в порядке. Временами я по-прежнему всерьёз переживаю за его состояние. Его зависимости и методы справляться с послевоенными ранами в разы опаснее, чем у Конни. Но всё же я рада, что иногда Райнер находит в себе силы вот так улыбаться. А ещё рада, что он больше не пытается наложить на себя руки. Возможно, от самих мыслей об этом он не излечится никогда. И не перестанет относиться к себе и своей жизни наплевательски. Но, по крайней мере, он больше не нарывается на крайности. И не ищет способы покинуть этот мир при любом удобном и неудобном случае. — Но прежде чем мы уйдём... — вдруг загадочно изрекает Райнер и, сузив глаза, смотрит на меня с плохо скрываемым весельем. — Мне нужно тебе кое-что передать. Я вопросительно приподнимаю брови, а Райнер вынимает из внутреннего кармана своего пиджака небольшой бумажный кулёк. — Думаю, это немного поднимет тебе настроение, — протягивая его мне, Райнер поджимает губы, видимо, чтобы они не расплылись в довольной ухмылке. Аккуратно разворачиваю свёрток. Конни, бесцеремонно заглядывает мне через плечо, и, разглядев содержимое, разочарованно выдаёт: — Сушёные вишни. Фу. Никогда не понимал, почему ты их так любишь. Они ведь кислые и... сухие. Фу. А я улыбаюсь. В скудном меню рабочего судна Союзного флота их не было — Жан спрашивал ради меня ещё в первый день пути. Значит, он успел найти вишни здесь, в Одихе. И умудрился спуститься на берег, а затем вернуться на борт так, чтобы я этого не заметила. Он явно всё ещё обижается. Но при этом всё равно позаботился о том, чтобы я получила сушёные вишни. Одно из немногих лакомств, от которых меня ещё не выворачивает наружу. — Где он, не знаешь? — тихо спрашиваю я, прижимая заветный кулёк к груди. — Прячется от тебя, — пожимает Райнер своими широченными плечами. — Понятия не имею, куда он смылся, но видел я его в последний раз у выхода из машинного отделения. Задумчиво прикусываю губу, прикидывая, куда Жан мог отправиться дальше. — Пойду поищу его. — Удачи, — фыркает Конни, снисходительно похлопывая меня по плечу. — Помириться с этим заносчивым и обидчивым придурком куда сложнее, чем поругаться. Если он решил усложнить тебе задачу с извинениями, то так просто ты его не отыщешь. — И всё же я попробую, — откликаюсь я с напускным спокойствием и наконец покидаю компанию глупо ухмыляющихся Конни и Райнера. На самом же деле я прекрасно понимаю, что если Жан не захочет быть найденным, то у меня нет никаких вариантов. И это заставляет меня снова начать нервничать. Из-за осознания, что я опять всё сама же и испортила. Но тем не менее я уверенно направляюсь к нижней палубе, чтобы хотя бы попытаться исправить то, что успела натворить.

***

В одном Конни не совсем прав. По-настоящему с Жаном очень трудно поругаться. Я убедилась в этом лично. И не один раз. Со мной Жан с самого начала проявлял поразительное терпение. И в нашу первую встречу — «официальную», а не в пылу сражений. И во все последующие наши встречи. Он проявлял понимание даже тогда, когда по всем законам логики и в угоду своему резкому характеру должен был бы просто-напросто взрываться. Взрываться в ответ на мои слова. В ответ на мои действия. На моё молчание. Нет, конечно, между нами далеко не всё так идеально, как могло бы показаться. Мы не существуем исключительно в сладком и безоговорочном взаимопонимании и всепрощении. Да, иногда мы понимаем друг друга без слов — нам достаточно взгляда. А когда мы не смотрим друг на друга, то порой можем считывать настроение только по голосу. Я учу Жана контролировать эмоции, чтобы, как он это называет, «держать лицо». А он меня учит... доверять. Чувствовать. Открываться. Учит меня быть собой. Всю свою жизнь я, словно в зеркале, отражала тот образ, который окружающие хотели во мне видеть. Я выпячивала черты, которые людям во мне нравились. И подавляла другие — те, что их не привлекали. С каждым из своих близких я была... разной. Я могла быть милой и наивной. Или резкой и надменной. Могла быть бесполым другом. Или развратной любовницей. Это всё — осколки моей личности. Я использовала их, чтобы люди... чтобы они выбирали меня. А сейчас я наконец ощутила, что могу быть интересна и нужна кому-то без всяких масок. Нужна такая, какая есть. Нужна Жану. Мне нравится это чувство. И нравится, как он — при всей своей «вопиющей самовлюблённости» — воспринимает мои навыки. Даже сейчас, без проклятья Перевозчика, он признаёт, что я сильная. И это не смущает Жана, не уязвляет его эго. Он не пытается мне снисходительно покровительствовать. И не пытается подавлять меня — только если для того, чтобы просто подразнить. Жан всегда трезво оценивает, на что я способна. Но это не сухой расчёт. Он не просто видит во мне важный актив в наших общих битвах. Он видит во мне равную. И при всём этом довольно часто мы раздражаем друг друга. Даже по мелочам — иногда совсем глупым. Мы спорим, когда наши мнения расходятся. Замыкаемся в себе, когда наши сомнения или былые страхи берут на какое-то время над нами верх. Отдаляемся. Сближаемся. Отталкиваем друг друга. Душим друг друга в объятьях. Привычные моменты, свойственные каждой паре. Наверное, отчасти именно это меня одновременно и пугает, и завораживает. То, что мы пара — обычная пара. Пусть и с далеко не обычным прошлым. И всё же серьёзных ссор у нас пока не было. Мы были на грани в ту ночь, когда Жан приехал в Олдонн и потребовал от меня внести хоть какой-то ясности в то, что между нами происходило. Но даже после той вспышки негодования ему удалось взять себя в руки. И сделать шаг мне навстречу. Понять меня. Принять мои заморочки. Простить меня. За все мои попытки из страха отказаться от наших отношений. Нет, Конни определённо ошибается. С Жаном всерьёз поругаться невозможно. Потому что даже в моменты, когда его сильно ранят, он готов проглотить свою обиду и позаботиться о человеке, если тот нуждается в поддержке. Но вот в чём Конни, к моему сожалению, оказался прав, так это в том, что шансы найти Жана и поговорить с ним до того, как он сам будет готов к беседе, ничтожны. Так и вышло. Я потратила больше часа на его поиски, но так и не смогла выследить его тайное убежище на этом проклятом корабле. Увиделись мы только на общем собрании, когда Армин зачитал для всех вслух письмо Хистории. Слишком пафосное, если вы спросите моего мнения. Но кто может винить за возвышенный слог саму королеву? Явно не Райнер, который ожидаемо остался в восторге и от содержания письма, и от его формы. А мы с Жаном за всё проведённое в каюте Армина время обменялись от силы десятью предложениями. До начала собрания я успела поблагодарить его за вишни, но Жан поспешно отмахнулся и не позволил мне даже закончить. Потом были ещё несколько ничего не значащих реплик и нелепая пикировка с туманной отсылкой к нашей вчерашней ссоре. А после Жан самым первым ускользнул к себе под предлогом, что ещё не уложил свои вещи. И мне снова пришлось давиться собственным разочарованием. Но всё-таки сдаваться я не собираюсь. Потому и тарабаню сейчас в дверь его каюты одной рукой, пока второй неловко пытаюсь удержать сразу два зелёных яблока, слишком больших для моей ладони. — Так и знал, что это ты, — ровным голосом произносит Жан, спустя долгие полминуты всё же соизволив пустить меня внутрь. — Поэтому не торопился открывать? — не удерживаюсь от поддразнивания я, пытаясь задобрить его кроткой усмешкой. Прохожу к койке и плюхаюсь рядом с раскрытым саквояжем. Значит, это всё-таки не притворная отговорка. Он действительно не успел упаковать вещи. Что совсем на него не похоже. В этом плане Жан раздражающе аккуратен и предусмотрителен. Это больше в моём стиле — откладывать такие рутинные, скучные задачи на последний момент. Кажется, я дурно на него влияю. Улыбаюсь собственным мыслям. А Жан, с подозрением покосившись на выражение моего лица, только пожимает плечами и возвращается к прерванному занятию. — Кажется, сегодня ты в хорошем настроении, — отмечает он, ловкими и выверенными движениями складывая одну из рубашек. Безупречно ровно. У меня так никогда не получалось и точно не получится. — Я пришла с миром, — мягко произношу я и демонстративно поднимаю зажатые в ладонях яблоки выше, чтобы они оказались на уровне его глаз. — Видишь? Какое-то время Жан, застыв с развязанным галстуком в руках, с недоумением смотрит то на яблоки, то на моё по-прежнему улыбающееся лицо. А затем его накрывает осознание. Он вспоминает. Ту ночь. Нашу первую ночь. Тогда он сделал почти то же самое. Пришёл ко мне, предлагая свою дружбу. И яблоки. Конечно, были ещё и консервы. Но они, на мой вкус, не слишком соответствуют задумке моего романтического жеста. Поэтому я решила, что не будет такой уж большой потерей обойтись без полной реконструкции. — Серьёзно? — Жан всё ещё пытается сохранить непроницаемое выражение, но я замечаю, как дёргаются уголки его губ. — Что поделать, — с деланым сожалением вздыхаю я, — я слишком сентиментальна. Не удержавшись, он всё же издаёт смешок, который тут же пытается замаскировать кашлем. Но я понимаю, что его развеселило. Уж какой-какой, а сентиментальной я ему точно не кажусь. Жан ведь не до конца понял моё признание про навязчивую привычку собирать безделушки, наделённые только мне понятным смыслом. Это не только про воспоминания. Это и про вещи. Это про мою так тщательно скрываемую ото всех сентиментальность. Я никогда не показывала ему свою коллекцию. Жан видел только зажигалку Зика. Вот он удивится, если я однажды всё же рискну поделиться с ним, скольк... Ну конечно! Мне следовало принести свою шкатулку. Это было бы куда красноречивее яблок. И почему я сразу не сообразила? — А теперь ты почему-то хмуришься, — замечает Жан, и я выныриваю из мыслей. — Что такое? Вздохнув, роняю руки с яблоками себе на колени, и честно отвечаю: — Поняла, что мой план по выпрашиванию извинений мог бы сработать эффективнее, если бы я подготовилась лучше. — Ох уж эти твои планы, — закатывает глаза Жан. Бережно сматывает галстук и кладёт его в саквояж. — И нет, Пик. Мне не нужно, чтобы ты выпрашивала прощение. — И всё же я виновата, — бурчу, отчего-то мигом растеряв свой запал. Не опуская головы, принимаюсь на ощупь нервно ковырять указательным пальцем один из яблочных черенков. — Я больше не злюсь, — признаётся Жан, устало улыбнувшись. — Да, ты меня сильно задела, но... но раз так вышло, я решил дать тебе больше пространства. И не изводить своей заботой. — Прости меня,— серьёзно произношу я, смотря ему прямо в глаза. — Мне плохо без твоей заботы. Не нужно меня от неё ограждать. Жан под моим взглядом медленно кивает. Некоторое время мы оба молчим, позволяя произнесённым мною словам плотно осесть в наших сознаниях. Затем, будто очнувшись, Жан наклоняется и одним небрежным, поспешным движением сгребает оставшиеся на койке вещи. Запихивает их в саквояж и, защёлкнув замки, опускает его на пол. — И ты меня прости, — говорит он тихо, присаживаясь на освободившееся рядом со мной место, и принимает у меня из рук одно из яблок. Затем прочищает горло и насмешливым тоном добавляет: — Видишь ли, у меня есть дурномудацкая привычка. Мне всё время кажется, что я получше остальных знаю, что именно им нужно. И как им следует жить. Вот и лезу со своими нравоучениями. Знаю-знаю, это утомляет. У меня вырывается неэлегантное фырканье. И Жан на это коротко улыбается. Но потом, вернув себе сосредоточенный вид, продолжает: — Ты ведь скажешь мне, если... если это что-то серьёзное? Я про твоё состояние. Не пытайся справиться со всем сама, Пик. Мы теперь вместе. — Я начинаю к этому привыкать, — смаргивая вдруг выступившие слёзы, утыкаюсь лицом в плечо Жана. — Спасибо тебе. Он целует меня в макушку и свободной рукой ласково проводит по волосам. — Знаешь, ведь если у нас... — начинает Жан, но его прерывает настойчивый стук в дверь. — О, блядь... ну конечно... наверняка это Райнер, как думаешь? — Или Конни, — пожимаю плечами, улыбаясь. — Ещё лучше, — Жан обречённо вздыхает и, задрав голову, кричит в сторону закрытой двери: — Ну и какого хрена тебе надо? Я же просил меня не трогать, дебила кусок. Но вместо такого же грубого ответа, которого можно было бы ожидать от наших любимых напарников, с обратной стороны доносится приглушённое и полное смятения бормотание: — Извините, мистер Кирштейн... э-э-э... не хотел вас беспокоить, но... если вы хотите понаблюдать за прибытием в порт, можете выйти на э-э-э... палубу. Мы... мы причаливаем к Парадизу. Все... уже собрались. И я подумал... мистер Арлерт сказал... я... передал всё и я ухожу. Ещё раз извините, что побеспокоил. — Поздравляю, — хмыкаю я, прислушиваясь к отдаляющимся торопливым шагам в коридоре. — Ты только что до смерти напугал бедного корабельного стюарда. — Ну что сказать, — философски изрекает Жан и не выглядит при этом ни капли смущенным, — я умею заводить друзей. Затем снова наклоняется ко мне и, погладив костяшками пальцев мою щёку, с тёплой усмешкой уточняет: — Ну что, пойдём на палубу к остальным? Мысль ступить на землю Парадиза всё ещё приводит меня в неописуемый ужас, но сейчас, глядя в глаза Жана, которые смотрят на меня в ответ с бесконечной нежностью, я понимаю, что могу бросить вызов собственным страхам. — Пойдём. Я готова. Это так. Пока он со мной рядом, я готова ко всему.