***
Якоб всегда был ребёнком весёлым и активным, легко находил со всеми общий язык, был любимчиком воспитателей и тренеров и, что самое главное, повзрослев, не растерял все эти навыки, поэтому и на «типичной вечеринке с бассейном» народ был разнообразный. Готичный Джонни сидел на ступеньках около дома с сигаретой и гитарой и тихо перебирал аккорды, хоть их и не было слышно за гулом голосов. Он сторонился бассейна и вообще предпочитал разговоры наедине. Примерно в метре от него по разным сторонам сидели другие люди, слушая музыку и просто размышляя о разном. Аманда и Тиффани сидели у самого бассейна, спустив ноги в воду и разговаривая о чём-то своем. Они работали в каком-то магазине одежды в торговом центре и были далеки от всего, чем занимались остальные друзья Якоба: от музыки, кино, спорта, медиа и другого. Для многих было загадкой, как Якоб вообще с ними познакомился, не говоря уже о крепкой многолетней дружбе, но единственный секрет заключался в общительности. Будь добрым, открытым, не будь мудаком – и люди к тебе потянутся. При всей общительности Фрэнка его можно было бы назвать противоположностью Якобу. Он был весёлым и открытым, но, по большей части, в своей среде – среди спортсменов, фигуристов, таких же, как он. Фрэнк знал о том, что у Якоба просто куча друзей и знакомых, которые знают друг друга и неплохо ладят между собой. Он также знал, что они все вместе время от времени собираются у кого-нибудь дома и тусуются, но никогда не проявлял повышенного внимания к рассказам о таких тусовках и уж точно никогда не спрашивал, почему Якоб не берёт его с собой. Поэтому Якоб удивился, когда во время тренировки в зале Фрэнк подбежал к нему, горящий воодушевлением, и стал расспрашивать о последних совместных выходных, о ближайших планирующихся и о возможности ему, Фрэнку, присоединиться к всеобщему веселью. Якоб прямо-таки просиял. Его напрягала чрезмерная, на его взгляд, погруженность Фрэнка в работу и тренировки и жизнь одним катком, что он искренне хотел показать мир за пределами комплекса. Да, может, это было не очень здорово – так сильно заботиться о друзьях, буквально окружать их гиперопекой, спасать непонятно от чего, но он ничего не мог с собой поделать, поэтому с радостью ответил на просьбу Фрэнка взять его с собой в следующий раз. Cейчас, глядя на несколько пьяного Фрэнка, чересчур громко смеявшегося над шутками Аманды и Тиффани и просившего Джонни сыграть «ту грустную песню» ещё раз каждые пять минут, Якоб думал, что надо было сначала спросить, что такого произошло, что Фрэнк решил идти на вечеринку с людьми, которых не знал, в городе, который все ещё считал чужим. Он был самым младшим в компании из десяти человек и мгновенно приковал к себе внимание. Конечно, никто не знал, что он вёл себя как-то не по-фрэнковски, что было в каждом его действии отчаяние и непонятная грусть. Он выглядел разбитым, подавленным, растерянным, смущённым, но никак не радостным или счастливым. Господи, он был пьян! Фрэнку даже не было двадцати одного, откуда он достал спиртное и кто ему налил? Хотя как будто когда-нибудь это кого-то волновало. - Чувак, этот Фрэнк просто чудо! – сказал Чарли, подойдя к взволнованному Якобу. - Точно! – согласилась Тиффани. - Ну очень смешной, почему ты раньше нас не знакомил? – посмеялась она и отвела Якоба в сторону, заводя в дом. Фрэнк тем временем вернулся на крыльцо к Джонни, приобнимая его и тяжело вздыхая. - Ты просто гений, - пробормотал он. - То, что ты пишешь, так сильно подходит мне. Ты угадал мои чувства! - Это любовь, - безэмоционально ответил Джонни, хотя внутри был тронут таким комплиментом. - Да, блядская любовь, именно! Сыграй ту песню ещё раз, пожалуйста. - Ты знаешь, у меня ведь есть ещё другие песни, - хихикнул Джонни, вновь беря в руки гитару. - Послушай эту. Еще до того, как Джонни начал играть, подошли другие присутствовавшие на вечеринке. Они сели на крыльце, образовав круг вокруг музыканта и ободряюще загудели. Джонни прочистил горло, зажал струны и стал играть. Остальные притихли, слушая. Хоть песня и была о любви и даже одержимости лирического героя некой девушкой, Фрэнк всё равно чувствовал её, каждую строчку и аккорд. Он даже и не замечал до недавнего времени, что центром его мыслей стал Джерард, но когда заметил, то это состояние будто обострилось. Он не мог закрыть глаза, не думая о Джерарде и не мог выбросить его из головы, как бы ни пытался. Все попытки были тщетны, а от последней, ради которой он и пришел на всё это действо в чужой компании, он и вовсе отказался. Во-первых, потому что было бы некрасиво вот так портить дружбу Якоба, просто ворвавшись на вечеринку, вступив с одним из его друзей в близкую связь без намека на продолжение. Это было не про него, не в его стиле. Даже за всё время отношений с Дэйвом они не заходили дальше орального секса и взаимной мастурбации, потому что Фрэнку нужно было время, чтобы появилось доверие. Во-вторых, никто, кроме тренера, Фрэнка не интересовал, как бы прискорбно это ни звучало. Не хотелось даже флиртовать с кем-то другим, чего говорить о большем. Фрэнк тихо подпевал Джонни, не замечая никого вокруг. Когда прозвучал последний аккорд, Фрэнк некоторое время аплодировал со всеми остальными, а потом встал и, всё ещё чувствуя легкое головокружение от выпитого на кухне алкоголя, пошел в дом в поисках тихого уголка. Именно тишина и немного времени наедине с собой нужны были ему сейчас, как воздух. Дом был не слишком большой, но довольно уютный. По фотографиям у лестницы на второй этаж можно было понять, что он принадлежал Тиффани. Здесь были фотографии её родителей, её собственные с выпускного в школе, фото с друзьями, на которых можно было увидеть уже знакомые Фрэнку лица и ещё масса других. Люди на фотографиях имели счастливые, хоть и поплывшие, выражения лиц. Редко где можно встретить такое количество фотографий в рамках на стене. Гостиная, кухня - вообще все комнаты, которые Фрэнк успел рассмотреть, пока поднимался по лестнице, выглядели типично для среднестатистического американского дома. Не было смелых дизайнерских решений, самодельного ремонта с собственноручно окрашенной стеной или аномально большого количества растений. Хотя было аномально большое количество фотографий, но Фрэнк не знал, можно ли было считать это смелым дизайнерским решением или нет. Лестница перед глазами плыла, а ступеньки то поднимались, то опускались, то дробились на несколько более узких, то объединялись в одну сплошную. Держась за перила, Фрэнк сел на одну из них и прикрыл глаза, стараясь вернуть фокус зрению и трезвость. Со вторым получалось не очень, и мысли в голове всё ещё были беспорядочные. То и дело всплывали непонятные картинки и эпизоды, словно вырезанные из подросткового сериала про любовь. Он сидел так какое-то время, когда сзади послышались шаги, а через несколько секунд рядом с Фрэнком сел Якоб. Его волосы были растрёпаны, а рубашка расстёгнута. - Хэй, - окликнул он Фрэнка. Тот открыл глаза и повернул голову в сторону друга, смотря на него ещё более пьяными, чем несколько минут назад, глазами. - Хэй, - уныло повторил Фрэнк и опять прикрыл глаза, потому что от плывущего лестничного пролёта и лица Якоба его подташнивало. - Как ты? – Якоб положил руку на плечо Фрэнку, по-дружески приобнимая. – Ты сам на себя не похож. – Фрэнк усмехнулся, вновь посмотрев на друга: - Как будто ты знаешь, какой я. – Молчание Якоба и кривое, но нахмуренное лицо заставили проснуться совесть и воспитание, так что трезвая часть Фрэнка поругала его пьяную и заставила извиниться. Фрэнк не послушался, но постарался оправдать себя. – Просто есть кое-что… - он замолчал, стараясь подобрать слова, но даже спустя две минуты продолжения не последовало. - Что? – не унимался Якоб. – Ты можешь рассказать мне, и тебе станет легче! - Фрэнк снова усмехнулся, но на этот раз от визуализации разговора. «Ой, да дело опять в нашем тренере. Я в него, знаешь ли, влюбился и никак не могу разлюбить. Плёвое дело, забей!». Перспектива раскрыть кому-нибудь свой секрет не радовала совсем. По большей части из-за того, что возникшие чувства казались какими-то порочными и неправильными. Как будто Фрэнк только-только осознал свою сексуальность и стал опасаться реакции мамы и окружающих. Тогда он тоже допустил мысль, что он какой-то неправильный, что в его коде ошибка, из-за которой он не может функционировать нормально. Но довольно быстро всё это прошло, потому что вокруг было много людей, уверенных в обратном, поддерживающих, принимающих и любящих, и не было никого, кроме тренера хоккейной команды, кто осуждал бы. Здесь всё было иначе. Джерард был старше на добрых двенадцать лет. Он был взрослым состоявшимся мужчиной. Многие в его возрасте женились, заводили семью и детей, а Фрэнк всё ещё был ребёнком. Подростком. И хоть через месяц ему будет семнадцать, хоть в некоторых странах ещё через год он уже считался бы совершеннолетним, сейчас он всё ещё был слишком юн для Джерарда. «Он не посмотрел бы на меня, даже если бы был геем или бисексуалом», - грустно подумал Фрэнк, а затем ответил на всё ещё находящегося в ожидании ответа Якба: - Забей. Там совсем без шансов. Якоб понял, что причина такого поведения Фрэнка кроется в, очевидно, невзаимной влюбленности, и вновь почувствовал досаду за друга. У него, Якоба, только что был хороший секс с девушкой, которая ему нравится и которой нравится он. В жизни всё было прекрасно за исключением долгого восстановления после перенесённой травмы, что сказывалось на катании и на тренировках. Но он мог любить, кого хочет, и быть минимум на девяносто пять процентов уверенным в том, что девушка, к которой он испытывает чувства, вообще будет заинтересована в мужчинах. Фрэнк такой привилегии не имел, и уже это довольно сильно отягчало жизнь. А ведь были ещё дополнительные факторы вроде предпочтений человека, возможности стать объектом ненависти со стороны гомофобов и многое другое, о чём он даже не догадывался, но с чем приходилось сталкиваться Фрэнку. Без лишних слов Якоб обнял друга, стараясь оказать поддержку хотя бы так.***
Джерард ещё раз проверил записи в ежедневнике, удостоверился в том, что точно сделал всё, что надо было успеть сделать до сегодняшнего дня, перепроверил первый пункт в списке дел на завтра и только потом закрыл его и убрал в сумку, которую всегда носил с собой. Время шло, и чем ближе был первый этап Гран-при, тем сильнее оно ускоряло свой ход. Иногда Джерарду даже не удавалось как следует распрощаться с одним, когда надо было начинать делать другие дела, более важные и срочные. Если бы не чёткий план и структурированные записи в ежедневнике, то он похоронил бы продуктивность и рациональность в собственной панике уже давно. Но даже с таким высоким уровнем самоорганизации он продолжал переживать за подопечных и волноваться во время прокатов, несмотря на то, что этот сезон в его тренерской карьере был уже девятым по счету. Тренерство – это практически та же педагогика. В нём нет места эгоизму и корысти. Если ты переживаешь, то не за свою репутацию, а за успехи подопечного, его здоровье: ментальное и физическое. Если в сезоне не было серьёзных травм, то его можно было считать успешным. Если спортсмены занимали хорошие места, то это было ещё лучше, потому что все, кто остается и продолжает заниматься катанием, хотят быть первыми, лидерами, хоть и каждый по-своему. Помимо действующих сеньоров у Джерарда было три юниора, четыре юниорки и две пары, но никто из них пока не был готов посостязаться в юниорской серии Гран-при, а их родители не то чтобы настаивали. Некоторые и вовсе перешли к Джерарду только в этом сезоне и не смогли подстроиться под новую систему тренерства достаточно быстро, чтобы сразу работать на результат. Вообще, сами по себе юниоры были очень нестабильным звеном. Если из общего числа будет хотя бы один-два человека, которые продолжат профессионально заниматься фигурным катанием, то это уже будет победа. Причина такой статистики заключалась в том, что не все всерьёз относились к фигурному катанию. Почему-то иногда этот вид спорта рассматривался некоторыми родителями как хобби, которому можно посвятить какое-то время, но ни в коем случае не всю жизнь. Они отправляли детей, думая, что маленькие и немного нелепые мальчики и девочки будут мило смотреться на фоне гигантского льда в блестящих костюмах и тяжёлых коньках. Думали, что это не такое большое дело – прыгать, вращаться и при этом попадать в музыку и следить за другими вещами, кроме равновесия. Зато как приятно будет сказать друзьям: «О, вы знаете, а Генри у нас профессионально занимается фигурным катанием». Они забывали, что профессионально - значит ломать совершенное от природы тело ради медалей и красоты, ради идеи, увеличивать амплитуду движения тазобедренного сустава на пятьдесят процентов, вредить позвоночнику и коленным суставам, почти наверняка заработать травму мениска, и это не считая банальных вывихов, растяжений связок и переломов. Хотя Джерард и сам никогда не думал, что его «хобби» зайдет так далеко, что оно станет делом всей его жизни. Когда Донна отдавала сына в секцию, она, как и большинство родителей, не придавала всему происходящему большого значения, будучи готовой в любой момент услышать: «Мама, мне надоело, я больше не выйду на лёд!». Но потом всё закрутилось так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. Джерард Уэй и Линдси Баллато – восходящие звёзды, переход во взрослое катание, титулы, Олимпиада… Джерард нахмурился, вспоминая события, имевшие место быть достаточно давно, чтобы уже забыть о них, но всё равно переворачивавшие в нём всё. Встречи в тёмных коридорах гостиниц и отелей, общие секреты, письма инкогнито, напряжённые разговоры в кабинете с массивной дубовой мебелью и три года депрессии. К горлу вновь подступила паника, и Джерард попытался как можно быстрее переключиться на что-то другое, чтобы не поддаваться ей. Он прикрыл глаза, и тут же перед ним возникли образы и лица его учеников, некоторые из которых уже готовились к поездкам на разные этапы предстоящих соревнований. Якоб, восстанавливающийся после травмы спины, в паре с Джесс, Лиззи, в этом году попавшая на два этапа, Миа, и Фрэнк, единственный из мужчин и место которому Джерарду пришлось чуть ли не выбивать силой. Джерард был уверен, что все усилия того стоили. Айеро всё никак не выходил у него из головы. В нём было то, чего он не видел ни в Люке, ни в ушедшей Лили - ни в ком, кто за эти девять лет прошел через него. Дело было даже не в преданности делу и фанатичности. По Фрэнку нельзя было сказать, что он фанатичен до фигурного катания, что он зависим от того, что делает (Уэй знал, как выглядят фанаты). Дело было в особенности. Когда другие выходили на лёд, они надевали маску и играли роль, стараясь максимально вжиться в образ. Для них катание было как театр, и лёд менял их на те две-четыре минуты, что они были на льду. С Фрэнком было иначе. Стоило ему ступить на ровную поверхность льда, всё вокруг будто менялось. Как будто это он менял окружение под себя, а не наоборот. Он был королём, богом то время, что исполнял программу. И чем больше в нём было профессионализма, чем сильнее он развивал навыки, тем больше в нём было этой непонятной, необузданной, совершенно магической энергии. Джерард старался не слишком сильно глазеть на Фрэнка, чтобы своим видом не показать остальным, кто на этот раз был его любимчиком, и чтобы не смущать его лишний раз, но с каждым днём это становилось всё сложнее. Во Фрэнке Джерард видел свободу, которой так не хватало ему. Свобода, любовь и принятие были в каждом его движении, взгляде, в каждом вздохе и в каждом жесте, и именно они подчиняли себе всё вокруг. В нём была внутренняя сила и воля, которые с лёгкостью заткнули бы рот любому, кто попытался бы их подавить. Однако была одна вещь, из-за которой Джерард был не так горд собой, за то, что разглядел во Фрэнке это, как мог бы быть. Вещь, из-за которой он чувствовал себя одним их тех угнетателей воли. Произвольная программа Фрэнка. Он выбирал песню и строил вообще весь образ основываясь на том, что переживал он, вкладывая свой опыт, свои переживания и вообще всё свое. В программе не было ничего от Фрэнка, кроме самого Фрэнка, и он только бездушно, безразлично выполнял элементы, беспокоясь о чистоте их выполнения, о технике и баллах, которые он получит за каждый из них, но совершенно не погружаясь в саму суть. Тогда Джерард ещё не совсем понимал особенность нового подопечного, но если бы только можно было повернуть время вспять… Фрэнку не хватало личного опыта, чтобы наполнить произвольную программу тем самым чудом, о котором в ней шла речь. Пока ещё было время, Уэй надеялся это исправить, и, наконец, у него появилась идея, как это можно было бы сделать.