В пустоши дует ветер

      Они едва успели выбежать: несущая балка, подбитая то ли не метким гвоздем, то ли чьей-то техникой, канула в небытие. Здание последовало за ней, разваливаясь, как деревянный конструктор прямо перед ними, поднимая тучи пыли мутно-белого асбеста и старого раскрошившегося утеплителя.       Фушигуро прикрыл рукавом нос и взглянул на запыхавшихся товарищей. Вокруг воздух трещал, как будто перетирались звонкие пластины — тут уж мелкие и шустрые токопроводящие проклятия постарались на славу, прежде чем они изгнали эту шушеру.        Нобара пыталась тщетно пригладить парящие из-за статического электричества волосы, которые делали ее похожей на воздушный одуванчик. И в какой-то момент Фушигуро признался себе, что именно сейчас Нобаре удалось выглядеть действительно мило, а не как обычно.       С волосами Юджи все было не так критично, как у напарницы. Видимо, потому что его волосы были тяжелее и не такие мягкие, хотя пара кудряшек пыталась воспарить. Вид у него был пришибленный. — Что нам сказал Сатору-сан? — замогильным голосом произнес Мегуми.       Юджи перевел на него слегка плывущий взгляд и завис, так явно скользя глазами над его головой, что Мегуми даже представлять не хотел, что могло твориться у него самого с волосами. — Чтобы мы выжили? — наконец бодренько ответил Итодори. — До этого, — отрезал Фушигуро, невольно бросая взгляд через плечо напарника — на Нобару. Она вела неравный бой с летающими волосами, и он был едва ли легче боя с проклятиями, за которыми они гонялись с матюками и воплями, периодически ударяясь током от всего, до чего касались. Отчаявшись, она начала слюнявить ладонь. — Ну, — выдавил из себя Юджи и скомкано припомнил еще один приказ, — Не разрушать здание? Все трое повернулись и посмотрели на груду обломков. — Ну, один приказ из двух мы все же выполнили! — не унывал Итадори и хлопнул Фушигуро по плечу, тут же отдергивая ладонь, потому что ее прострелило током.       Мимо, высунув на бок розовый язык, протрусила одна из гончих. Со вставшей торчком шерстью она походила на милый плюшевый наэлектризованный шарик. Нобара пала духом и приняла свои волосы как неизбежное зло.       Больше с токопроводящими проклятиями ребята ничего общего иметь не хотели. Самое интересное, что это было их последнее совместное задание. На следующем — Итадори Юджи погиб.

***

      Похорон не было, только холодный пустой морг. Если бы Фушигуро Мегуми пришлось говорить речь на гипотетических похоронах Итадори Юджи, он бы не смог связать и двух слов. О том же самом Годжо-сенсее, если бы он умер, конечно (упаси), Фушигуро мог бы произнести целую речь, но о человеке, к которому привязался за каких-то две недели тесного общения — не смог бы.       Но вечером, придя домой в общежитие и заметив согнутую фигурку Нобары в сумраке, задремавшую за круглым столом, уложившую голову на руки, Мегуми вдруг будто прострелило всем тем, что он знал о покойном Итадори Юджи. Невообразимо. Две недели знакомства, а он знает о нем почти все…       Итадори был кулинаром от бога. И если раньше Мегуми перебивался закусками, доставкой еды или готовил что-то простое, вроде жареного (пересушенного в его случае) мяса и лапши, то с появлением Юджи, был готов молиться на его стряпню. Мысленно, конечно, про себя, потому что по натуре был холоден и сдержан, но это не умаляло того, что еду Итадори он ел с удовольствием.       Юджи закатывал рукава, оголяя крепкие жилистые предплечья, подходил к кухонным столам, выставленным в одну линию под белой столешницей, и начинал готовить. А Мегуми зачарованно наблюдал за творящейся магией. Было много вещей, на которые можно было смотреть вечно, включая огонь, воду, потрясающую бездну Годжо-сенсея, но то, как методично и легко готовил Итадори, занимало особое место в этом списке. Как Юджи нарезал мясо, рубил зелень, мелко-мелко орудуя ножом, быстрым точным движением смахивал ее с доски на глубокую сковороду, где бурлило, тушилось мясо. Как будто он всю жизнь это делал. Ему следовало стать поваром, а не магом, и Мегуми порой чувствовал вину за это не случившееся будущее.       Иногда Итадори оборачивался, натыкался на его непонятный взгляд и удивлялся: — Что? — Ничего, — говорил Мегуми, хотя в голове бурлило великое множество слов, которые можно было ему сказать.       А теперь, Итадори мертв. И этот бурлящий кипящий поток слов в голове Мегуми теперь говорить некому, и он крутится в черепной коробке, как вихрь и мешает дышать и мыслить. Он очень многое ему не сказал.       Ему оставалось только разбудить задремавшую Нобару, иначе утром у нее разболится спина. От прикосновения к плечу, Кугисаки резко вскинулась так, что короткие пряди хлестнули ее по лицу, и сонным взглядом бесконечно уставшего человека посмотрела на Мегуми. — Случилось что-то? — еле ворочающимся языком спросила она, потирая лоб, пытаясь побыстрее проснуться. Да. Не знаю, как дальше быть. Как вставать по утрам. Как избавиться… как справиться с… — Да. Ты уснула за столом.       Нобара слабо кивнула, утыкаясь в ладонь, пытаясь сосредоточиться. Потом снова посмотрела на Мегуми. — Как ты справляешься с этим? — тихо произнесла она, совершенно вне контекста, но Мегуми понял и так. Неопределенно пожал плечами и промолчал.       Он смотрит на нее, чувствуя, как вьется-вьется в голове рой слов, правильных, таких нужных, которые он должен ей сказать, но отчего-то не может. Никак. Он не справляется. И если за холодностью и бесстрастностью кажется сила, то на самом деле ничего там нет, пустое жалкое место. И рой слов в голове.       Нобара отворачивается, поджимая губы, и устало поднимается из-за стола, и Мегуми смотрит, как она уходит к себе в комнату — сворачивает в самую первую дверь.       У них совместное общежитие. Стандартный домик на три комнаты и кухню в дальнем углу территории техникума. Метрах в пятистах — еще домик для второкурсников, чуть подальше еще домик, и еще — жилая территория. Дальше дома небольшие, явно одноместные — для преподавателей.       Корпус первокурсников был самым крайним, прятался среди вишневого сада — Панда старательно цокал языком и говорил, что первочкам везет, у них самые красивые виды из окна.       Мегуми больше удовлетворяло, что за деревьями дом кажется более уединенным, чем то, что вишни зацветут у них практически в окнах.       Из кухни тянулся коридор с широкими окнами, занавешенными воздушными почти прозрачными занавесками, и с тремя дверьми в комнаты через одинаковые промежутки стен, в конце коридора — удобства. Сначала комната Нобары, потом его, Мегуми, комната, потом комната Юджи, в которую после его смерти, он так и не зашел. И Кугисаки, к слову, тоже.       В коридоре — темень, ночь безлунная, густая. Плотный слой вишневого сада не дает просочиться мягкому свету фонаря с дороги. Мегуми идет медленно и тихо, привычно обходя скрипучую доску напротив двери, за которой скрылась Нобара, но дойдя до своей комнаты, он отчего-то замирает, а потом крадется как вор дальше по коридору. Он нашаривает холодную ручку в комнату Юджи, и коротко выдохнув, заходит. И тут же вдыхает застывший без движения воздух, который пахнет Итадори так сильно, что режет глаза, и Мегуми зажмуривается, пережидая пару секунд. Он с замиранием сердца ждет, что до слуха донесется сонное сопение от кровати, как если бы кто-то крепко спал, но тишина молчаливо распарывает его на части, оголяя истекающие кровью и болью внутренности. Комната пуста. Итадори мертв.       Мегуми не может сделать ни шага внутрь. Он закрывает дверь и уходит к себе.       …зато делает шаг вперед на следующий день, в одинокую темную тишину, которая пахнет как Итадори и молчит. Разбросанные вещи, не заправленное одеяло, чашка остывшего чая на прикроватной тумбочке, брошенная комом на подушку футболка — как будто Итадори просто задержался в торговом центре, и скоро вернется, довольный, развлекшийся, с пакетом тянущегося мармелада для Нобары. Но Итадори мертв.       И Фушигуро стоит в тишине, в пустой молчаливой комнате, в каком-то оцепенении, бездумно проводя ладонью по деревянной спинке кровати; а в голове рой слов, бесконечный, громкий настолько, что в этой вакханалии звуков они сливаются во что-то одно, и хочется закричать, раздирая горло, связки, выплеснуть, наконец, этот застоявшийся поток, от которого нет толку.       Мегуми уходит, но на следующий день возвращается, как будто эта заколдованная комната не отпускает его, и все дороги таинственным образом приводят именно к этой двери, за которой пусто и все еще пахнет Итадори, словно он отошел на пару секунд и вот-вот вернется.       Но Итадори мертв. А Мегуми здесь, в который раз обходит комнату по кругу. Когда через полторы недели запах Юджи становится слабее до такой степени, что перестает ударять в нос при входе, Мегуми подходит к кровати, смотрит на нее долго и пристально, а потом неловко ложится, крепко закрывая глаза. Просто позволяя себе эту меленькую слабость, самую малость, что вот он, этот запах Итадори, совсем рядом, стоит уткнуться носом в его подушку или брошенную холодную футболку, как будто в его плечо, как если бы он был жив.       В какой-то из дней Мегуми заходит — а в комнате — Нобара. Стоит, посреди темноты и тишины как маленькая девочка, потерявшаяся в толпе, и не знает, что делать. Мегуми тогда замирает на месте, подумывая, а не уйти ли, дать ей побыть одной, но потом решает — нет. Потом Нобара поворачивает свое красное, мокрое лицо и задает простой звенящий в этой пустоте вопрос, как он, черт побери это все, справляется. Никак.       Никак не справляется. И эта тишина и пустота также заползают при вдохе в его легкие и заполняют их до краев вязкой липкой жижей. Заползают через рот в пищевод и наполняют желудок тянущей густой болью. Обволакивают и не дают двинуться. Вместо этого он протягивает Нобаре руку.       …от подушки пахнет Итадори, и им кажется, что они лежат на кровати вместе с ним. Кстати, так они, никогда не делали — на диване сидели, смотря по телевизору какое-то глупое шоу, но никогда не валялись все вместе без дела. Сейчас, лежа только вдвоем, это кажется самым страшным упущением в жизни.       Мегуми обнимает Нобару, и та льнет всем телом, закидывая ему на бедро ногу. Сложно говорить о том, как до этого дошло.       Просто в какой то момент они позволяют себе прижаться друг к другу, как два брошенных замерзших котенка, переплетаясь конечностями и дыханием, и спят в комнате погибшего Итадори. Утром, Нобара и Мегуми просыпаются в обнимку и еще лежат несколько минут до будильника, а потом идут, разбитые, на занятия, на время забывая обо всем, тренируясь до сбитой кожи на костяшках, до тягучей боли в мышцах, до едва гнущихся коленей, пока Годжо-сенсей, или второкурсники силой не выгоняют их отдыхать.        А вечером эти двое снова оказываются в комнате Итадори, даже если до этого расходились спать по своим. Они либо сталкиваются в дверях, либо подныривают в постель к тому, кто пришел раньше. Нобара всегда тушуется, одиноко ютясь с краю, и Мегуми сам, подтаскивает, прижимает Нобару к себе сильнее, зная, что сама она ни за что не придвинется — характер не тот. Кугисаки облегченно выдыхает, и утыкается носом в ворот его футболки, обнимая Мегуми в ответ.       По утрам звонит будильник и соня-Кугисаки, Кугисаки-сова, бормоча что-то нечленораздельное, утыкается Мегуми в ключицу, прижимаясь сильнее и уютнее. — Еще минутку, ну…       Мегуми проводит пальцем по экрану, и будильник затыкается еще на пять минут. От волос Нобары пахнет цветочным шампунем — орхидеи? — и Мегуми зарывается носом в мягкие пряди, трется носом, добирая сон. — Фушигуро… — Ммм? — Какая у нас первая пара?       Мегуми долго думает, машинально перебирая ей волосы на затылке, потом говорит. От теплого вздоха Нобары в разворот его футболки, у него идут мелкие щекотные мурашки. — Давай прогуляем? — она задирает голову вот так, лежа, и упирается носом Мегуми в подбородок, — Что мы там вдвоем будем делать?       Дни сливаются в бесконечную череду совместных ночевок, от которых медленно и больно становится легче.       Мегуми пытается готовить, как Юджи, взяв его старую поваренную книгу с заметками на полях, сделанными разными почерками и разными чернилами. Кажется, это было наследство от деда, но теперь это его наследство.       Кугисаки периодически рвется помогать, но готовить она не умеет и большую часть времени просто сидит за широким круглым столом, подперев кулаком щеку, и смотрит, как Мегуми перебирает продукты.       Они доходят до их личной точки невозврата, когда начинают ходить в его комнату вместе, а не как раньше, независимо друг от друга. — Надо разобрать его вещи, — бесцветно говорит Нобара. Мегуми следом закрывает дверь и обводит глазами не тронутые, чужие вещи, на которых уже начала оседать серым налетом пыль. — Здесь уже пахнет спертостью, а не им. Это звучит тяжело и падает в глухой тишине, как огромная ноша.       В постели они оказываются тоже вместе и осознанно, сразу же переплетаясь ногами и руками, не тратя время на прошлые их ужимки и стеснения.       По техникуму, ловко переплетаясь из уст в уста, ходят слухи, что Нобара и Мегуми встречаются, но никто точно не мог бы сказать, как бы они все отреагировали, если бы узнали, что они вместе ночуют в комнате мертвеца. …турнир с Киотской школой — всего лишь искусная, ловкая сублимация, не давшая затянуть их обоих в непросветное болото горя. …И учитель Годжо все такой же дурацкий и надоедливый. …А Юджи — живой… Живой.       Радоваться надо, а Мегуми хочется упасть рядом с покачнувшейся Нобарой и долго обнимать его колени.