***
Как-то так сложилось, что кухня стала особым местом в их доме, почти сакральным, а для некоторых — еще и неприкосновенным и запретным. Повелось это уже после смерти Юджи, и он не застал тот переломный момент, который расписал, кому можно пребывать на кухне, а кому нет. Итадори пришлось принять тот факт, что так уж сложилось исторически, когда кое-кто полностью опростоволосился в своих кулинарных способностях. Да, стоило признать, что гвозди она забивала лучше, чем держала сковородку. Но Нобара не падала духом и периодически пыталась пролезть готовить, и Фушигуро упрямо ее гонял. Ее, просто бараньему, упрямству могла противостоять только его непоколебимость. Потому что, когда они вставали напротив друг друга перед плитой, начиналось величайшее бесконечное противостояние, которое невозможно было унять ни одним компромиссом. Нобара хотела готовить, а Фушигуро не пускал. — Да, это просто несправедливо! Один раз всего это было! — Мне хватило, знаешь ли. Тебя проще отлучить от кухни, чем верить, что когда-нибудь ты научишься готовить. Нобара кинулась на него с кулаками, и Мегуми пришлось обороняться. Время слов прошло уже несколько возражений назад, и оставалось только действовать. Ее маленькие кулачки не сложно было перехватить, они легли в его ладони легко и бесхитростно. — Бешеная. Держи себя в руках. — Я не бешеная, я темпераментная! Юджи улыбнулся одними уголками губ, пряча глаза в остывшей забытой в руках чашке чая. Наблюдать за ними искоса — было еще одним постыдным увлечением. Кроме подслушивания их через стакан и подкарауливания утром, разумеется. Даже после того злосчастного вечера и жгучего стыда, оставшегося на месте выжженной заинтересованности, он все равно не мог отказаться от такой малости, чтобы просто смотреть. У Нобары раздувались тонкие крылья носа и кривились губы, пока она долго подбирала какое-нибудь едкое и хлесткое замечание. Она смотрела на Мегуми с такой решительностью, что казалось, она сегодня выбьет с боем свое право готовить на кухне. В конце концов, она же девушка, ей положено! От последней ее фразы, Фушигуро фыркнул, и скрестил на груди руки, смотря чуть снисходительно. — Это какой-то обратный феминизм получается. — Если это вернет мне кухню, можешь назвать как хочешь, — надулась Кугисаки, — Я всего лишь хочу разогреть в микроволновке. — Ты убьёшь еду раньше, чем она попадет в микроволновку. — Ах, ты!.. Юджи напрягся. Теперь Кугисаки бросилась на Мегуми всерьез, целясь кулаком в нос, но Фушигуро легко увел её руку в сторону и неожиданно оказался к ней слишком близко. — Бешеная, — сказал он почти с удовольствием прежде, чем жестко обхватить ее за подбородок и почти подтащить к своему лицу. Фушигуро скользнул языком меж губ, целуя ее, всё также держа Нобару за подбородок, хотя это уже не требовалось. Она затихла и размякла. Отстранившись, он хотел сказать что-то насмешливое и мягкое, вроде того, что ему нравится так ее затыкать, или, что это очень действенно, или, что Набара так мило расслабляется, почти растекается в его руках — хотя это до некоторых пор, пока не привыкла. Мегуми мог бы это сказать, но в последний момент заметил краем глаза Юджи, с глазами круглыми и ошалелыми настолько, что Фушигуро стало смешно. Он произнес только одно: — Итадори. — А?.. — Отомри, — насмешливо посоветовал он. — И рот закрой, — добила Кугисаки, кидая на него хлесткий хитрый взгляд, и Юджи вспыхнул, от кончиков ушей до шеи, и неловко заерзал на стуле. — Знали бы вы, что… — глумливо начал было Сукуна, выползая на тыльной стороне ладони, но Итадори так отчаянно задушил его слова, что Мегуми испугался, что он сейчас сломает себе запястье. — Мне, — запнулся Итадори, отвел глаза и подскочил со стула так резко, что он со скрежетом проехался ножками по полу и едва не завалился, — Мне нужно отойти, да… срочно. И припустил по коридору. В спину ударился смех Нобары, но перед глазами все еще стояла картина, как они жадно соединяют губы и даже видно движение их языков и тонкая нитка слюны, которая протянулась, когда они отстранились друг от друга. Юджи ворвался к себе в комнату, как будто за ним гналось проклятие. Захлопнул дверь, повернул замок и, неловко привалившись к шкафу, запустил руку в штаны, сразу сжимая член и облегченно выстанывая. У него встало, как только у Мегуми потемнел и потяжелел взгляд, а его пальцы обхватили тонкий девичий подбородок. Когда он накрыл ее губы своими, Итадори едва не простонал от пробравшей его до нутра жаркой хлесткой дрожи. — Видели бы они тебя сейчас, — произнес Сукуна, выглядывая через щеку, — То, как крепко у тебя стоит на них обоих. — Уйди, пожалуйста. Не сейчас, — сквозь зубы прошептал Юджи и отвесил себе пощечину, сбивая наглый рот. Его слова, точные, хлесткие, скрежетали и царапались в голове. Итадори спустил штаны на бедра и обхватил член в кулак, растерев большим пальцем каплю на головке. Сплюнув на ладонь, он быстро задвигал рукой, пытаясь закончить побыстрее. Но на обратной стороне ладони, расплылся в оскале рот. — Какая страсть, — фыркнул Сукуна, — что бы они сказали, если бы узнали, что ты в таком состоянии всего лишь после их поцелуя. — Убирайся, черт бы тебя побрал, — выстонал Итадори, но без результата. Проклятие никуда не девалось и своими замечаниями волновало то темное и жадное, что ворочалось в груди, стоило посмотреть на друзей мельком. Он не должен дрочить на друзей, это подло по отношению к ним. Не должен, не должен… — Хочешь, помогу? — вдруг спросил Двуликий таким тоном, будто предлагал передать соль или уточнял погоду на сегодня. Стоит ли брать зонт, если обещают облачный день, соль стоит на дальнем конце стола, помочь тебе быстрее кончить на мысленный образ этих двоих, дружочек? Юджи зажмурился, пережидая маленький теплый взрыв где-то в животе (кажется там сдетонировала его выдержка), и смачно стукнулся затылком об дверцу шкафа. У него в руке член, на тыльной стороне ладони — Сукуна, и он предлагал помощь. — Блядь, — Итадори стукнулся для верности затылком еще раз и послал демона к черту. И Сукуна неожиданно безоговорочно послушался, втягиваясь внутрь. Итадори уже расслабился, проводя по члену, когда понял что чувствует уже не только ладонь, а еще и язык. Итадори опустил взгляд вниз и увидел, как Сукуна облизывает его член. От прикосновения мокрого шершавого языка Юджи выгнуло, и он едва успел зажать себе рот прежде, чем жадно и просяще застонать. Перед глазами плыли мутные точки. Глаз Двуликого, выползший на запястье, а не на ладони, чтобы не тереться веком, жадно всматривался в каждое мучительное выражение на его лице, и Сукуна лизал, лизал, касался темными тонкими губами слишком чувствительной кожи, щекотал уздечку, обводил рельефные венки так, что Юджи оставалось только стонать себе в ладонь. Когда на периферии вспыхнул чужой голос, он вздрогнул. — Итадори, ты в порядке? — Нобара за дверью в коридоре, дергающая за ручку так, что Юджи перепугано увидел, как она гуляет ходуном. Внутри все будто упало, ухнуло в пропасть от жгучей смеси острого удовольствия и страха, и он собирался все прекратить. Но в это же время Сукуна хищно прищурил глаз и втянул в рот член, обхватывая кольцом губ. Юджи выгнуло. Яркая налитая головка слегка скрылась в ладони, и ее мягко, бархатно обхватило вокруг как в вакууме. Доносившийся голос Нобары из-за двери, подстегивал удовольствие. Казалось, что она тоже тут рядом — немного и дотронется до плеча. Когда до обострившегося слуха донеслись ворчливые нотки Мегуми, Итадори прожгло удовольствием до самого нутра, и он кончил в чистую ладонь, без единого намека на Двуликого. Рот исчез, втянулся внутрь вместе с насмешливым глазом, как будто и не было ничего. В комнату ломились с особым рвением. — Открой немедленно, или мы выбьем дверь! — приглушенно рявкнула Нобара, и Юджи, отдышавшись, вытер руки о попавшуюся под руку футболку на стуле и дрожащими пальцами натянул штаны. Уже открывая дверь, Итадори едва успел увернуться от лихого молотка. Нобара серьезно решилась ломать дверь. За ее спиной в комнату заглядывал Мегуми. — Ты чего не открываешь? — буркнула Нобара, опуская молоток, — Мы думали что-то случилось. — Да, я это… Юджи чувствовал, что лихорадочный жар, пусть и поутих внутри, но еще не спал с щек, разливаясь румянцем. — Я это, в наушниках был, — он почесал затылок, косясь на смятую на стуле футболку, в которой были завернуты густые липкие капли, — Не слышал. — Ну, тогда ладно, — Нобара сощурилась и почти ткнула ему в грудь молотком, — А то смотри, мы тебя придем спасать. — Это звучит, как угроза, — пробормотал он. — Это и есть угроза, — фыркнул Мегуми, приваливаясь к дверному косяку плечом, — Кугисаки причинит спасение всем нуждающимся. — Чего! Я сейчас тебе причиню!.. Итадори натянуто смеялся. Мегуми видел, как он отводит взгляд, стоит ему посмотреть на них с Нобарой, видел, как он топчется неловко на месте, как сжимает пальцы, нервозно трет ими друг об друга, как будто они испачкались в чем-то. Видел, как явно Итадори хочет сбежать.***
День наливался солнцем и жарой. На тренировочном полигоне тень была только под деревянной стенкой, через которую надо было перелезать, и соответственно лежать пластом и охлаждаться было чревато. Любой рисковал получить по почкам от приземляющегося на ноги товарища. Тренировку проводил не Годжо, а неожиданно Нанами Кенто, и уже через час первокурсники тащились по полигону со скоростью не выше скорости бойкого слизняка, но все равно упрямо перелезали и подпрыгивали, подлезали и пролезали везде, где надо было пролезть и перелезть и подлезть. В отличие от Годжо, у Нанами были другие представления о тренировках, и упор он делал не на сам факт выполнения приема, а на технику. Поэтому при ошибках, заставлял повторять все заново. Под конец второго часа Нанами Кенто уже мысленно обзывали нехорошими словами. Под конец третьего уже был риск произнести эти слова вслух. Нанами видимо как-то уловил это (видимо ощутил сгустившуюся ауру) и отпустил ребят на перерыв. Устроились все под той же деревянной стенкой, уничтожая сразу по бутылке воды. Земля была растоптанная, ровная, и сидеть в теневом квадрате, вытянув гудящие ноги, было удобно и вполне свежо. — После такого я буду восхвалять тренировки Годжо, — бурчала Нобара, в перерывах между жадными глотками воды, — Я думала это он садист, а тут этот… Этот стоял в тридцатиградусную жару в рубашке и пиджаке и всем своим видом демонстрировал триумф силы духа и выносливости над природой. Ребята оторопело смотрели на Нанами еще пару секунд, а потом переглянулись. — Точно. Садюга и извращенец, — заключила Нобара, кивнув сама себе. — Кугисаки! — лениво шикнул на нее Мегуми, но она и не думала стыдиться. — Нет, ты видишь то же, что и я! У него точно какие-то проблемы… — Нобара… — теряя на жаре весь запал, вздохнул Мегуми, и закрутил крышку бутылки, откидываясь затылком на стенку, которая была едва ли прохладнее нагретой земли. Его бутылка оставалась еще полной на половину. Он всегда мало пил, это Нобара и Юджи могли выхлебать весь свой запас за один прием, а ему всегда хватало нескольких глотков, чтобы напиться. Прикрыв глаза, он попытался настроиться на не менее бурное продолжение тренировки, когда вдруг понял, что стало подозрительно тихо. Мегуми дернул бровями, собирая их в страдальческий домик, и приоткрыв глаз, покосился на друзей. Они сидели неподвижно и смотрели на него, как смотрят оголодавшие псы, перед которыми неосторожно достали кусок мяса. Мегуми едва сдержался, чтобы не закатить глаза. — Нет. — Ну, дай…— жалобно и гнусаво протянула Нобара и облизнула пересохшие губы. — Ну, пожалуйста, — вторил ей Юджи с самым просящим выражением на лице. — Нет, и мы это обсуждали, — отрезал Мегуми и предусмотрительно отодвинул бутылку с водой подальше от Нобары, которая уже, не дожидаясь позволения, потянулась загребущими руками. Их пустые бутылки валялись ненужным пластиком на земле. Не сумев добраться до бутылки силой, они принялись дружно ныть, явно подстраиваясь под подвывания друг друга. Ныть они любили и умели, и частенько практиковали свое умение на Мегуми. Черти. Знают же, что он не любит, когда пьют из его чашек и бутылок. — Брезгливая жадина, — фыркнула Нобара, когда кроме кислого выражения лица не смогла от него ничего добиться, и полезла в наступление. В прямом смысле полезла. Через колени застывшего враз Итадори. А потом невозмутимо перегнулась через колени Мегуми и победно подняла над головой схваченную бутылку. — Та-дам! Да, будет вода! — она отвинтила крышку прямо так, облокачиваясь на Мегуми, хитро блестя глазами, — А ты жадина с загонами! Мегуми мстительно дернул ногами, когда она обхватила горлышко губами, и Нобара на секунду потеряла опору, проливая немного. Вода потекла по подбородку, капнула на грудь, спускаясь маленькими ручейками, которые достигая майки, впитывались в воротник. Нобара ехидно скалилась на эту детскую месть, и припадала к бутылке снова и снова, жадно глотая. Мегуми видел, как сокращается ее горло и текут по коже ручейки неосторожно пролитой воды. Он повернулся к Юджи, собираясь сказать, что если он сейчас ничего не сделает, то Нобара выхлебает все сама, и что теперь это их бутылка, и что они скотины. Но не сказал. Взгляд Итадори застыл, остановился, и Мегуми понял — на Нобаре. Он сам прекрасно его понимал, потому что удержаться, устоять перед растрепанной, разморенной на жаре Нобарой, мокрой от пролитой воды и немного пота — было невозможно. Наверное, безумие передается воздушно-капельным путем. Или через поцелуй, или половым, в конце концов. Потому что Мегуми протянул к Нобаре руку и, подцепив капельку большим пальцем, медленно, на показ, размазал влагу по ключицам. Мегуми кинул на Юджи долгий взгляд, как будто говоря, вот, смотри, как можно — и тот вздрогнул так, как будто его поймали за подсматриванием, хотя на самом деле так и было. Его поймали за подглядыванием. За жадным непотребством, которое вытворяли его глаза, просто смотря, как Нобара пьет и как блестит влажная кожа. Мегуми едва сдержал себя, чтобы не добить его окончательно и не повторить путь пальцев — языком. Нобара чуть удивленно вздернула бровь, и перевела взгляд на Юджи, который на них уже не смотрел, усиленно делая вид, что там дальше на трибунах есть что-то очень интересное. Ага. Интереснее мокрой кожи Нобары и капель в ямочке между ключицами, в которую легко можно было нырнуть языком и собрать влагу вместе с солоноватым привкусом пота. — Юджи, держи, ты такой красный, что мне кажется, ты сейчас в обморок упадешь, — Нобара протягивала ему бутылку воды, и Мегуми едва уловимо усмехнулся от того, как он вздрогнул, едва не подлетел над землей, когда она к нему обратилась. Итадори кинул взгляд на открытую бутылку так, будто там был яд, но забрал и, прежде чем коснуться губами горлышка, прикрыл глаза, тяжело выдыхая. «Непрямой поцелуй» — подумал Мегуми, наблюдая, как от больших глотков, у Юджи дергается кадык, который хотелось накрыть губами, а потом куснуть гладко выбритую кожу под подбородком. — Эээ, — протянул Юджи, опуская бутылку, старательно уводя глаза, и перевел тему, — Куда, кстати, делся Годжо-сенсей? — Ммм, куда делся? — повторил Мегуми, все еще гипнотизируя его шею, отстраненно думая, что пора уже с этим со всем заканчивать или наоборот продвигаться дальше, иначе они все втроем сойдут с ума от этого жадного напряжения между ними. — Да! — поддержала Нобара, переключаясь, будто по щелчку пальцев, — Давай, эксперт, просвети нас. Ты же всегда все знаешь о сенсее. Мегуми неопределенно пожал плечами. — Да, ничего особенного. Он в очередной командировке на неделю. В Америке, — сказал он, и Нобара прищурилась. — Итадори, а Итадори. Тебе не кажется, что этот индивид нам что-то недоговаривает. Что-то в его отношениях с Годжо не так…— сказала она потирая подбородок и внимательно смотря Мегуми в глаза, как будто пытаясь просканировать его голову. Он фыркнул, заводя глаза. Уж о том, что Сатору его опекун — знать было необязательно, а то подколок потом не оберешься. Итадори рядом молчал и только сдержанно улыбался, хотя раньше он бы уже бросился с Нобарой спорить и строить немыслимые теории о том, откуда Мегуми знает все о Годжо-сенсее. Начиная с невинных теорий, и заканчивая дикими предположениями о рабстве и связями с якудза. «Правда, нужно уже заканчивать, — подумал Мегуми, — Иначе он совсем сникнет» Нобара, не дождавшись реакции, щелкнула пальцами у него перед лицом. — Эй, таинственный индивид, ты меня вообще слушаешь или витаешь в своих мыслях? Откуда ты все знаешь? — Он мне написал сегодня, — отмахнулся Фушигуро, — Что уезжает дней на шесть или семь. — В пересчете на его технику и слабость проклятий, будет дня два, — сказал Итадори, и Мегуми пожал плечами, уводя в сторону взгляд. Загадывать он не хотел. На его памяти, Сатору во всех командировках справлялся и приезжал раньше сроков. Всегда. Кроме командировок в Америку. В Америке Годжо всегда проводил ровно столько дней, сколько было указано в документах.***
Сатору Годжо хмыкнул и плюхнулся в плетеное кресло с подлокотниками, которое натужно скрипнуло под его весом. Запах морской соли и жары щекотал ноздри, скатывался по носоглотке, отчего хотелось прокашляться. Где-то над заливом кричали чайки. Его собеседник тоже неспешно и чинно опустился в такое же плетеное кресло напротив, разделенное низким стеклянным столиком, за которым невозможно было ни писать, ни есть. Плотный тент мягко бросал на их закуток тень, а от посторонних глаз их закрывал сад из карликовых пальцелистных пальм и кустов калифорнийской сирени. Человек напротив Сатору Годжо не мог быть названным, потому что свое имя не произносил и предпочитал быть неузнанным и не раскрытым, а потому оставался просто Человеком. В его длинных пальцах мелькала колода карт. — Сыграем во что-нибудь? — спросил Человек, не глядя перемешивая карты. — Во что, например? — Да, хоть бы в покер. Годжо поднял голову, смотря на подсвеченный солнцем тент, что-то прикинул про себя и снял с глаз повязку, натягивая ее на угол подлокотника. От резкого непривычного света, даже приглушенного завесой тента, он сузил глаза, но даже так, его прищур показался хитрым. Яркие, лазурные глаза, ярче неба и моря, особенно блестели. — Для того, чтобы играть в покер, нам не хватает раздающего. — Ничего страшного, — возразил, сдержанно улыбаясь, Человек, — Я могу взять эту честь на себя. Карты в его ловких руках растеклись веером, а потом вновь сложились в колоду. — Но мы все равно не можем играть, — патетично произнес Годжо, вальяжно развалившись в кресле и все еще слегка щурясь. — Отчего же? — удивился Человек и изобразил на лице полное непонимание. — Мы не можем делать ставки. У нас элементарно нет с собой того, что можно было поставить на кон! В воцарившейся паузе шуршали перемешиваемые карты. Человек едва сдерживал усмешку, а Годжо вдруг поднял палец и указал в тент. — О! Могу поставить свою повязку! Человек с лукавым терпением смотрел, как он подхватывает свою повязку и натягивает на палец, принимаясь крутить ею, как проститутка только что снятым перед клиентом бельем. Уголки губ Человека не выдержали и расползлись в стороны. — Сдалась мне твоя повязка, — фыркнул Человек. — Зря. У меня чудесная многозадачная повязка. Ее можно использовать как угодно, начиная от кляпов и веревок и заканчивая подвязкой для чулок… Человек тяжело вздохнул и, плавно поставив локоть на плетеный подлокотник, подпер кулаком голову. — Может что-нибудь посущественней? — спросил он, и Годжо призадумался. — Постой-ка! — вдруг вспомнил Годжо, — У меня же есть деньги! Куча! Огромная куча денег. Целых десять миллионов! Человек поперхнулся. Годжо, сделав паузу, чтобы проследить за его реакцией, громко рассмеялся. — Но если пересчитать в долларах, будет тысяч девяноста, — проговорил он, весело сверкая глазами, — Могу поставить на кон в нашей игре. Человек закатил глаза, и покачал головой. — Ай-я-яй. Какой же ты прохвост, Сатору Годжо. Ты заставляешь меня выигрывать деньги, которые ты и так собирался передать мне. — Ну, тебе можно же и постараться самому, для разнообразия, — подковырнул Годжо, совершенно не смущаясь, — А то несу тебе деньги, да несу, как птичка в клювике. Кстати… сколько еще осталось надрывать клювик? — Должно произойти что-то из ряда вон, чтобы ты надорвал свой неунывающий резиновый клювик, Годжо, — мрачно отрезал Человек, и Сатору не то хрюкнул, не то подавил смешок. — Еще немного, — все-таки сказал Человек, опуская глаза рассматривая зажатые в руках карты. Чуть повернув колоду рубашками вниз, он столкнулся глазами с нарисованным бесстрастным лицом дамы крести, и быстро перевернул колоду, — Думаю, пару раз придется слетать. — Ты знаешь, — сказал вдруг серьезно Годжо, — Мой клювик всегда к твоим услугам. Даже если ты такое унылое существо без чувства юмора. — Ты невыносим, — непроницаемо сказал Человек, перемешивая карты, — Я все еще предлагаю сыграть. Все ведь играют и ставят что-то, Годжо. Все. И ставки иногда слишком высоки. И иногда они бывают неоплачиваемыми. Сатору на минуту прикрыл глаза, пережидая первый мучительный порыв воскликнуть что-то вроде «о, боже мой! Он — опять!». Это походило на бесконечный замкнутый круговорот их разговоров. И все они оканчивались почти одинаково, и Годжо вновь и вновь хотелось вскрикивать, размахивая руками, как ветряная мельница. И кричать: он опять! Сатору внимательно взглянул на собеседника, нахмурился, подаваясь вперед, упираясь локтями в широко расставленные колени. — К чему ты ведешь? — спросил он, сбрасывая с себя все наносное веселье, — Мы обсуждали это много раз. — Я готов поставить свою жизнь, Годжо, — произнес Человек, игнорируя его слова, но впиваясь глазами, как двумя провалами в преисподнюю, — Ты понимаешь это? Жизнь — за это дело. А ты? Это не шутки. И не мелкая пакость. Сатору устало вздохнул, прикрывая глаза, ничего не отвечая — потому что бесполезно. Такого только лбом об стенку. Но стенку жалко. Рывком он поднялся на ноги и сладко потянулся, раскидывая руки, с удовольствием чувствуя, как разминается каждая мышца. А потом взглянул на Человека с прежними искорками в глазах. — Ты считаешь, все играют? Пусть в покер, в карты, не важно, — он вздернул светлую бровь, и косо усмехнулся, — Ты-то уж точно играешь в эту дурь, все прощупываешь меня, блефуешь. Считай, как знаешь, но я не за карточным столом. Брови Человека непонимающе сошлись на переносице, и Годжо вдруг стало смешно. — А я — на ипподроме! Да-Да! И знаешь, среди всех этих кляч, я ставлю на тебя. Да, на тебя! Даже если ты еще худшая кляча и тащишься где-то в конце. А сейчас брось ты эти дурацкие карты, дурацкие разговоры и пойдем кататься на яхте. Хочу исследовать залив и принести своим ребятам ракушки. Человек молчал, но карты в его бледных пальцах крутились как бешенные, перемешивались. Шестерки, десятки, туз черви, бубновый валет, дама треф, Джокер — одна сплошная карточная мешанина. Его взгляд, отрешенный, скользил по уверенному лицу Годжо с какой-то задумчивой пустотой, направленной скорее вглубь себя. Карты замерли. — Ну, хорошо, — наконец-то сказал Человек, поднимаясь на ноги, встряхивая головой, отворачиваясь туда, где через окутанные зеленью прорехи сада хорошо была видна голубая искрящаяся полоса прибоя. — Хорошо, — повторил он, — Но твоя праздность тебя погубит. — Моя праздность разберется со всем сама, — отмахнулся, улыбаясь, Годжо, — В конце концов, я тебе не непойми кто. Я великий Сатору Годжо! — Ты великий дурак, — буркнул Человек. — Но великий! Всё, идущее после этого слова — уже не имеет смысла! Человек вскинулся на него, недовольно полыхая глазами, но ничего не сказал, только поджал губы, первым ступая на узкую, выложенную узорной плиткой дорожку между пальмами и клумбами с южными цветами. Они двигались к причалу, и чем скорее они приближались, тем более явно шумело и ухало волной море, перебирающее песок на береговой линии. — Кстати, — усмехнулся Годжо, смотря по сторонам, — Твои люди рискуют вытоптать весь сад, чтобы подслушать нас. — Они просто переживают и волнуются, — произнес Человек, и тоже огляделся, но, разумеется, никого не увидел, — И до сих пор тебе не доверяют. — Но ты же доверяешь. — Иногда мне хочется послать тебя к чертям, Годжо. — Вот это да! Например, сейчас? — Особенно сейчас! Над садом, заглушая крики чаек и шуршание моря, разлетелся хохот Сатору. Ракушек в тот день он насобирал целый мешок, который едва не отобрали в аэропорту по пути в Японию. Ровно через семь дней.