Они посмотрели на мир — и действительно увидели. Единственные зрячие, кто мог что-то сделать или изменить. Кто видел, как все вокруг кишит неясными существами-паразитами, сосущие чужие жизни, кто мог с ними бороться. Первые упоминания зрячих людей были найдены еще на наскальных рисунках пещер, в которых обитали древние люди, толком ничего не умевшие но, порождающие этих паразитов. Ярким клеймом на истории — эпоха святой инквизиции, охота на ведьм и колдунов. Но всегда интересовало — в какой именно момент «зрячие люди» стали называться шаманами? Господин председатель ПЗП. «Проклятая Азбука»
Очень ярко и свежо пахло надвигающимся дождем. Корпус первогодок закрывали деревья, листва окутывала пространство вокруг, и казалось, что все, что происходит, происходит не здесь, не в техникуме, не в Токио, а где-то далеко в глуши, где есть только он, Итадори и Нобара и эти укрывающие их деревья, и запах надвигающегося дождя, который хотелось вдыхать полной грудью. Хотя бы потому, что он наконец-то замещал застоявшийся в носу запах горечи. Мегуми бросил на веранду плед и сел прямо так, на пол, на нагретые за день доски. На теле еще ощущались фантомные остатки прикосновений, которые пусть и практически перекрылись прикосновениями Юджи и Нобары, но все равно тревожили, не давали забыться спокойным отдыхом. Его первый добровольный раз, если вообще так можно сказать о сексе, который происходит по договору. Первый раз, когда надо было отдаваться Сукуне, вместо пусть и жалких, но все равно попыток оттолкнуть. Сидя на остывающих досках, Мегуми смотрел на зелень и разрывался между стыдом и яростью и просто глухой черной усталостью. Какой во всем этом смысл? Падать еще ниже было уже просто не возможно. Дальше только земля и могила, в которую он уж точно не собирался. Кажется, они уже сделали все, чего боялись. Кажется, они уже совершили все, за что можно было пойти на эшафот вместе с Двуликим. Связь и сделка с проклятым духом — Мегуми не помнил, какая это статья закона о колдовстве. Прошлой ночью Мегуми обжег его глазами и лег на живот, чтобы не видеть эту скалящуюся мерзкую рожу, но у Сукуны были другие планы. Он перевернул его, оставил лежать на спине, в открытой доверительной позе, в которой хотелось сжаться и спрятаться от внимательного взгляда. — Вот так, — сказал тогда Сукуна, рассматривая его, как в первый раз, — Чтобы перестать бояться, на свой страх нужно смотреть чаще. — Я тебя не боюсь, — выплюнул Мегуми, хватая его за волосы. Если уж лег, осталось только задавать ритм. Падать дальше уже некуда… — Не меня, — сказал Двуликий, проводя ладонью по его торсу, и Мегуми ярким контрастом с грубой обветренной кожей почувствовал язык, вылезший на ладони. Потом губы, обхватившие сосок. От этого пришлось стиснуть зубы, и Сукуна оскалился, замечая его потуги, — Боишься. Того, что я делаю и сделаю. Того, что ты мне позволишь. Это были его последние слова — дальше он растворился в чертах Юджи, оставляя после себя только подсыхающую дорожку, которую провел его язык. Мегуми даже удивился. Он думал, Сукуна пройдется сполна по тому, что ему принадлежало договором, возьмет его, разведя колени и скалясь в лицо, но он только ласкал, никуда не торопясь всю эту чертову минуту, которая у него была. Что он хочет, черт его дери? Чего добивается? Чтобы Мегуми сидел сейчас на веранде, и мучительно думал, что где-то здесь кроется подвох? Щелкнула ручка, открылась дверь, и Мегуми лениво повернул голову, смотря, как Нобара, тоже прихватив плед и миску чипсов, вылезает на улицу, пытаясь закрыть дверь ногой. За ней, едва не получив дверью по лбу, вышел Юджи. Он держал три кружки с дымящимся чаем. Мегуми очень остро почувствовал, что это именно то, что не хватало этому дню — чая, пледов и любовников под боком. Где-то вдалеке громыхнуло. Очень быстро начало темнеть, но под крышей веранды можно было не опасаться внезапно хлынувшей воды. Мегуми ждал ее, ждал дождь. Когда все звуки вокруг замолкнут, утонут в тишине, она продлится несколько предвкушающих ударов сердца, а потом дождь падет на землю так быстро и неотвратимо, будто небо разрезали одним слитным ударом. Но мир только готовился к этому подступающему моменту. Мегуми благодарно принял у Юджи теплую чашку, коснувшись его руки, кончиками пальцев, чуть задержав прикосновение, и Итадори улыбнулся. Нобара рухнула рядом, едва не перевернув чипсы. — Слишком много движений, для чайной церемонии, — ухмыляясь, подковырнул ее Мегуми. Нобара усмехнулась, чинно уселась перед ребятами на колени и сделала поклон, касаясь пола кончиками пальцев. — Добро пожаловать в нашу скромную чайную! Меня зовут Кугисаки, и я проведу для вас сегодня церемонию, — дурачась произнесла она, и Мегуми почувствовал, как все накопленное напряжение рассасывается только от ее веселого взгляда. Она нарочито помпезно отхлебнула из своей кружки с котятами, и у Мегуми затряслись плечи от сдерживаемого смеха, рядом во всю уже веселился Итадори. Секунды через три Нобара тяжко вздохнула и выпрямила ноги. — Ох, блин, затекли, — пожаловалась она, а Мегуми уловил какое-то странное движение Итадори рядом. Повернув к нему голову, он замер, не донеся до рта чай — рядом сидел Сукуна, спокойно, как ни в чем ни бывало, расслабленно уложив локоть на согнутое колено и разглядывая тут же насторожившуюся Нобару. — Вот что за молодежь пошла? — произнес он, — В мое время женщина могла часами сидеть в сейдза, пока ей не разрешали подняться. — Слышь, Мегуми, это доисторическое ископаемое, похоже, собирается учить нас жизни! — фыркнула Нобара вроде как бесстрашно, но все же нервно теребя ручку чашки. Сукуна усмехнулся, отхлебнул юджиного чаю, тут же скривившись и пробормотав в сторону «сладкая дрянь». Плед, небрежно накинутый на его плечи, походил на юкату, и добавлял его расслабленной позе что-то, что иррационально не внушало опасения. Как будто это нормально, что Двуликий сидит здесь с ними, по-домашнему завернутый в одеяло, и пьет чай в ожидании дождя. Или это просто Мегуми выдохся, устал бояться, перегорел. Падать им было уже некуда. Когда Сукуна повернул голову к нему, Мегуми от неожиданности едва не подскочил и уставился в ответ, невольно думая, в какую пару глаз ему смотреть — в нижнюю или верхнюю? Вокруг них собрались жесткие мимические морщинки, особенно под нижними, почти всегда прищуренными. Кстати, почему, когда люди разговаривают с людьми, у них нет такой проблемы, в какой глаз смотреть собеседнику?.. — Хочешь лечь на мои колени? — просто спросил Сукуна после этого короткого молчания, и Мегуми сначала не поверил. — Вот еще выдумал, — кое-как выдавил он из себя слова, и великое, самое страшное проклятие всех времен простодушно пожало плечами. — Тогда я лягу. И лег. Просто устроился на бок и примостил голову на его колени, как будто это было самое обыденное, что можно было сделать. Просто лег. Раньше, чем Мегуми успел что-то вякнуть в ответ. Нобара с интересом подняла брови, и он кинул на нее взгляд. Что-то между ужасом и неверием в происходящее. Это больше походило на сюр какой-то. Воистину, падать им было дальше некуда. Они уже. Здесь. Лежат. Первая мысль была: мстительно вылить чай ему на голову. Вторая: А куда деть руки? Нобара подвинулась ближе, сложила ноги по-турецки, и нависла над Сукуной, очень внимательно рассматривая испещренное метками лицо. — Спрашивай, — широко скалясь, разрешил он, — У тебя секунд пятнадцать. — Нахрена ты вылезаешь сейчас, когда можно было ночью? — не стала терять свой шанс Нобара. Ей правда было интересно. Мегуми бы спросил, какого хрена он сейчас творит? Что это за лежбища, но этот вопрос Нобару видимо не волновал. Сукуна посмотрел на нее с насмешкой, Мегуми даже показалось, что почти ласково. — Как будто ты против, — хмыкнул он. — Но это же не то, чего ты хочешь. — А что я хочу? — спросил Сукуна, прищуриваясь, и Нобара осеклась. Наверху, в небе, прогрохотало, и Кугисаки на минуту повернула голову, всматриваясь в тучи, видные в прорехах между листвой. — Дождем пахнет, — тихо произнес Сукуна, и, когда Нобара повернулась, на коленях у Мегуми уже лежал Юджи. — Все в порядке? — поднявшись, спросил он, поправляя на плечах плед, и Нобара потянулась к нему. — Теперь да, — шепнула она, касаясь его губ своими, и Итадори расплылся в улыбке прямо в поцелуе. Сидящий рядом Мегуми, смотрел на них, не отрываясь, и чувствовал, чувствовал, как сжатая внутри пружина облегченно распрямляется, как его медленно отпускает. А вокруг одурительно пахло приближающимся дождем. Плавными дымчатыми мазками легки предгрозовые сумерки. Яркая солнечная зелень листьев загустела, потемнела, будто насытившись цветом. Тучи зависли на небе. Рядом Нобара, хихикая, нырнула в кокон из пледа и в объятия Юджи, и тот, повернувшись к Мегуми, подмигнул. И нашел его ладонь, ободряюще сжимая, поглаживая острые костяшки. Мегуми переплел с ним пальцы. — Ой, ребят, тишина какая! — воскликнула Нобара, воодушевленно закопошившись в пледочном коконе, и Мегуми едва не проворонил этот момент идеально застывшего мира перед дождем. Все будто замерло на несколько ударов сердца, и Мегуми задержал дыхание, с восторгом всматриваясь в еще больше потемневшую улицу. А потом с неба, с грохотом, хлынула вода.***
Годжо, чувствуя себя заправским шпионом со стажем, закрыл за собой седзи, отрезая себя от пропахшего дождем мира, и набрал на телефоне-раскладушке сообщение. «Они хотят изгнать его. Ну, того, о ком мы говорили. Завтра отправят меня или Нанами. Так что если хочешь кого-то завербовать, действовать нужно сейчас.» «Я понял» — ответили ему почти через минуту, — «Мигель и Нанако в Токио, помоги им. Остальные заняты. Справитесь сегодня?» «Обижаешь» — быстро напечатал Сатору и, вдруг вспомнив о Сёко, добавил: — «Сможешь сделать еще кое-то? Пришли мне…» — он написал, что именно, а потом убрал телефон. Зато достал другой, более современный, и набрал номер. — Эй, Иери? Какие планы на вечер? Нет планов? Сейчас будут, дуй ко мне. * После дождя пахло сыростью, и блестел асфальт в том слабом свете, который давали редкие фонари. В доках, над лабиринтами контейнеров проскользнула тень. Сёко, уже запыхавшаяся, петляющая между этими железными, поставленными друг на друга коробами, остановилась перевести дух и задрала голову, всматриваясь в небо. Потом тихо произнесла: — Я на месте. А вам бы поторопиться, черти. Он кружит вокруг меня, зараза… Она отскочила раньше, чем в то место, где была ее голова, попал комок слизи, вмазываясь в железный бок ящика и проедая в нем дыру. Иери с нечитаемым выражением посмотрела дымящиеся расплавленные края, и пробормотала, чтобы они точно поторопились. «Минута» — донеслось у нее в ухе через передатчик и, уже отскакивая от нового ядовитого снаряда, Сёко рявкнула: — Секунда, Годжо! Или я из тебя отбивную сделаю! — и метнула куда-то вверх скальпель. Наверху приглушенно охнули, но в ответ тут же прилетел новый комок слизи. Сёко, проклиная и Годжо, и Мигеля, и Человека и вообще, что позволила себя втянуть в это, прыгнула вперед и, кувыркнувшись через левое плечо, побежала дальше. Тварь наверху последовала за ней, легко скользя с ящика на ящик. Она забавлялась и не чуяла опасности, преследуя более слабую жертву. Зря, потому что, когда Сёко выскочила на просторную погрузочную площадку, а проклятие спустилось за ней, то попало в ловушку. Раздался такой вопль, какой только может издать живое существо, только что понявшее, что обречено. От этого болезненного отчаянного крика у Иери сжались внутренности и стало больно просто от понимания, что это существо жило, дышало, радовалось а сейчас осознало, что, попав в руки шаманов, умрет. Когда Иери обернулась, проклятие каталось по земле, пытаясь сбросить магические, напитанные проклятой энергией оковы, которые, наверное, могли бы и Двуликого сдержать, если потребуется. У проклятия оказалась вытянутая голова, смутно напоминающая голову ящерицы, а остальное туловище было практически человекоподобное. К нему уже стягивались Годжо и Мигель и еще несколько проклятий, которые работали с ними. Они неприязненно косились на нее и Годжо, но молчали. Довольная Нанако крутила в руках телефон, сидя на контейнере и болтая ногами. Сёко отряхнулась, вспоминая, когда последний раз участвовала в таких забегах за проклятиями. Вероятно, еще когда училась. До всех этих событий и… инцидента. — Ты как? — спросил подошедший Годжо. — Устала. Посеяла скальпель. Хватит с меня, сами за этими придурками гоняйтесь. Я лучше деньги по явочным местам буду разносить, — буркнула Сёко, и Сатору, рассмеявшись, потрепал ее по и без того встрепанной голове. Мигель тем временем что-то втолковывал пойманному проклятью, которое с недоверием лупало глазами. Когда Годжо и Сёко подошли, проклятие посмотрело на них зверски, четко определив, что это маги. Сатору завел глаза. — Если бы не мы, тебя бы изгнали завтра и все. Так что нечего так зыркать, — подбоченившись, произнес он, но проклятие не впечатлилось. Тогда он повернулся к Мигелю. — Как вы с ними работаете, я не понимаю. Мигель философски пожал плечами, и сделал знак уводить пойманного. Того ждал долгий и упорный разговор с предложением вступить в их ряды. Если нет, проклятия обычно отпускались, но до них добирались маги и все заканчивалось печально. В темных глазках бусинках плескалась осознанная мысль и явный интеллект (Человек иных и не выбирал) а потому, Годжо был уверен, что они договорятся. — Можно вас на секунду? — учтиво обратился Мигель к Сёко, пока они все не разошлись, и Иери выжидающе подняла брови, — У меня кое-что есть. Для вас. Он протянул конверт, и Сёко, отчего-то затаив дыхание, вскрыла кармашек. Содержимое доставала медленно, и когда показался краюшек, прерывисто вздохнула, уже понимая, что это. Остальное она доставала с таким трепетом, что стоявшему рядом Мигель остро захотелось отвернуться. Это была фотография. Общее цветное групповое фото на фоне красивого особняка и пальм. На нем был Он, Человек, и он улыбался, а у Сёко на глазах навернулись слезы. Вокруг него стояли люди и проклятия, и Мигель на фотографии был тоже, с краю, и Человека обнимала маленькая темноволосая девочка с игрушкой на веревочке. — Вы не обращайте внимания, что у всех лица такие, слегка пришибленные, — пояснил Мигель, чтобы как-то сгладить этот неловко-обнаженный момент, — Просто фотографировала Нанако, причем на свой телефон… — И чё? Нормальная фотка получилась! — встряла она, уже сойдя с контейнера. Взглянув на фото, она ткнула пальцем в темноволосую девочку с игрушкой: — Это Мимико, моя сестра. Сёко кивнула, рассматривая лица проклятий и людей. — Фото придется уничтожить, — сказал Мигель, — Не волнуйтесь, это не оригинал. Но так надо. Сёко кивнула, последний раз всматриваясь в изображение, и передала его Мигелю. Тот достал зажигалку и поджег уголок, следя, чтобы не потух огонь. Смотря, как плавятся лица на глянце фотографии и становятся серым пеплом, Сёко казалось, что внутри у нее тоже что-то рассыпается, как этот пепел на ветру. Домой она пришла разбитая и опустошенная с единственной связной мыслью рухнуть в постель и, желательно, не просыпаться неделю. Наклоняясь, чтобы расстегнуть обувь, Сёко чуть не упала вперед, когда ее подпихнул Годжо. — Оп, куда полетела? — сказал он, перехватывая ее за талию, и Иери тяжело выпрямилась, упираясь на него всем телом. Сатору крепко обнял ее, уткнувшись носом в темные волосы. Они так и замерли посреди прихожей, с выключенным светом, когда из всего освещения были только блики фонарей из окна, которые горько дрожали на стенах и полу. — Я задолбалась, Сатору, — тихо сказала Сёко, понимая, что вот он, сейчас, край. Осталось только выбрать угол поуютнее и забиться в него, свернуться калачиком и околеть. Годжо вздохнул ей в волосы. — Из-за этой операции или?.. — Или. Он замолк, прижимая ее к себе крепче. Проехавшая на улице машина мазнула светом фар по комнате. Две бледные желтые полосы скользнули по потолку, поползли и исчезли, когда машина проехала. Сёко зажмурилась, когда запекло глаза. — Хочешь, я выбью тебе отпуск? — разорвал молчание Годжо, — Съездишь в Америку, развеешься. — Не хочу, — произнесла она, — Если я поеду, я там и останусь, понимаешь? Я уже не вернусь сюда. Просто не смогу. Сёко развернулась в его руках, обняла в ответ, прижимаясь щекой к груди, к жесткой плотной ткани отворота пальто, и почувствовала долгий поцелуй в макушку, от которого хоть немного, но стало легче. — Как ты возвращаешься каждый раз? Как у тебя получается? — она задрала голову, всматриваясь в его лицо. Черная полоса на глазах мешалась, и Сёко, подцепив повязку, стянула ее вниз, оставляя болтаться на шее. Открывшийся обнаженный взгляд прожег насквозь, и Сёко ощутила, что не чувствует ногами дна и тонет, наглатываясь воды. — Как ты возвращаешься? — повторила она, продолжая тонуть, и Годжо обхватил ладонями ее лицо. Убрал волосы, завел их за уши и погладил скулы, наклоняясь, касаясь ее лба своим. — Я возвращаюсь к тебе, — возразил он, и Иери прерывисто вздохнула, потому что услышала правильный не озвученный ответ. Как он возвращается? — тяжело, мучительно, оставляя кусочек себя каждый раз, чтобы вернуться в этот осточертевший техникум и эту гребанную Японию, к этим дебильным магам и Совету, которые принесли им столько несчастий. Была бы его воля, он бы навсегда остался на песчаном пляже среди пальм и кустов калифорнийской сирени, вечно слушая мягкое шуршание волн. — К тебе, — повторил он. Его дыхание пекло губы, и Сёко потянулась к нему, как к последнему спасению, и коснулась его губ своими, мягко, невесомо, пытаясь заземлиться и больше не тонуть. Годжо поцеловал с напором — не ей одной нужно было заземление. Скользнул языком между раскрытых навстречу губ, и углубил поцелуй, все также обхватывая лицо Сёко руками. Когда они отстранились, тяжело дыша, все еще едва-едва касаясь друг друга, Годжо тяжело прикрыл глаза, а когда посмотрел на нее снова, его взгляд полыхнул привычной беззаботной и хитрой искоркой. Иери на мучительно прекрасную секунду перенеслась обратно в те годы, когда такой взгляд Годжо сулил веселые приключения, жизнь была беззаботная, а всех этих событий и инцидентов не было. — Пошли, — бойко скомандовал он, и потянул Иери к выходу. Она только запнулась об свои полурастегнутые сапоги. — Куда? Ты время видел? — Отдыхать, Иери, отдыхать! Пошли, пошлем всех в пешее! Из квартиры они практически вывалились, едва на растянувшись на лестничной клетке. * Сёко сначала не поверила. Потом с возмущением и восхищением покосилась на Сатору. — Чего?! Здесь? — А почему нет? У Годжо было очень специфическое чувство юмора и представление об отдыхе. Потому что бар, кишмя кишащий проклятыми духами, не очень вписывался в представление о хорошем вечере. Годжо прочитал вывеску. — Дры Пши, очень оригинально. Интересно, что это значит? — повернулся он к Иери, — У меня такое впечатление, что у вывески отвалилась пара важных иероглифов. — Или не пара, — скептически отозвалась Сёко. Они зашли. Привычный ворчливый шарик на входе вытаращился на них, и Годжо подмигнул ему и, раньше, чем он успел что-то сказать, уволок Иери в зал. Плюхнулись они за барную стойку. Коктейль в этот раз Сёко заказала послаще, с гренадином, и ухмылялась, наблюдая за естественным поведением Годжо в его естественной среде обитания: он расчетливо и методично задалбливал бармена. — Так что означает вывеска? Это же не просто набор слов? — Людям не понять, — хмуро отрезал бармен, недовольно шевеля хоботками. Надо отдать должное, держался он очень достойно. Обычно все уже хотели придушить Сатору после первого вопроса, а он их задал уже десяток. — А мы не люди, мы маги! На это бармен смерил его взглядом и позволил толику насмешки. — Люди, — утвердил он, и Сёко поняла, что «люди» в его понимании это «не проклятия». Это была большая-большая пропасть меду ними, даже если они пришли в их бар и пьют их напитки. Ну, большинство напитков было более-менее адаптировано к людям, но часть меню пестрила тошнотворной экзотикой вроде: коктейля на роме с соком глазных яблок кротов или мякоти личинок мух. На любителя. — Эй, — не унимался Сатору, — Это какая-то фишка только для проклятий? Сёко, ты слышишь? Это же дискриминация! Сёко слышала и пыталась не булькать от смеха в свой коктейль. Она успела сделать еще пару глотков, когда почувствовала, что в баре стало очень тихо. Ни приглушенных разговоров, ни криков возле манежа с борющимися проклятиями, ничего. Бармен, как-то нехорошо сверкнул глазами и в какой-то момент испарился из-за стойки, и Сёко оглянулась назад. Все внутри у нее похолодело. — Сатору…- пискнула она, и сама удивилась, как жалко прозвучал ее голос. Вокруг, широким полукругом собрался весь бар и смотрел на них, не отрываясь. Разношерстные проклятия, человекоподобные и не очень, бродячие нелегальные маги — они все собрались и смотрели, как будто размышляли, напасть сейчас или немного подождать. — Сатору…- повторила Иери, хотя была уверена, что он и так в курсе, что творится у него за спиной с его-то шестью глазами. Он патетично вздохнул и медленно повернулся. — Ребят, вообще-то я отдыхаю с дамой, — сказал он. — Ты Сатору Годжо, — произнес один из проклятий, и Сатору закатил глаза. — Могу дать автограф. — А мы тебе по морде, — и двинулись на них. — Какое веселье без драки в кабаке, — подмигнул Годжо насупившейся Иери и спрыгнул с барного стула. Как он их валял! Сёко остро чувствовала, что ей не хватает попкорна и тотализатора. Что странно, проклятая энергия использовалась по-минимуму, как со стороны Годжо, так и со стороны проклятий. Видимо громить бар всерьез никто не хотел, а размять зачесавшиеся кулаки — очень. Над заварушкой парил ворчливый колобок, который на всех орал, что для драки есть специальная клетка, но его никто не слушал. Сёко невозмутимо посасывала свой коктейль, периодически пригибаясь, от летящих предметов. Летели стулья, ножки от стульев, мелкие визжащие проклятия из развороченного манежа. Когда большая часть была побеждена и валялась без памяти, когда Годжо, помятый и потрепанный, но безмерно счастливый, плюхнулся на барный стул, Сёко протянула ему его сохраненный коктейль. Он заразительно улыбнулся, тяжело дыша после драки. На его рубашке недоставало верхних пуговиц, и в распахнутом вороте видны были ключицы, горло судорожно сокращалась от выравниваемого дыхания, приглаженные волосы растрепались, и Сёко поймала себя на мысли, что ей остро, до зуда в пальцах, хочется стянуть осточертевшую повязку с его глаз. — Тебе весело? — спросил он, и Сёко саркастически фыркнула. — Очень. Годжо белозубо засмеялся. Проклятия расползались по углам, поднимали опрокинутую мебель. Появившийся бармен недовольно шевелил хоботками. — Для драк есть клетка, — произнес он, и Сатору как будто сконфужено почесал затылок. — Извиняй. Они первые напали. Я оплачу погром, если что. Если такой ответ и удивил бармена, то он не подал виду. Как потом оказалось, его здесь звали господин-Танаши, и он уважал тех, кто платит за то, что сами же и разрушили, но про странное название бара из него ничего вытянуть так и не удалось. — Старею, — заныл Годжо, разваливаясь по барной стойке, — Раньше получалось таких брать измором, а сейчас… вот сиди и думай, что это за Дры Пшы такое. — Может и правда страшная тайна проклятых духов, — пожала плечами Сёко, — Что мы о них знаем? Ничего они о них не знали. Ни чем живут, ни как живут, ни зачем они приходят в этот бар. Проклятия разной степени побитости расползлись по углам и продолжили делать то, что делали до драки; сбежавшие мелкие проклятия были отловлены и возвращены в манеж, а с особо буйными разбирался колобок и его вышибала. Сёко с удивлением заметила, как за одним столом играют в Го, а в дальнем углу, возле клетки для драк, стоит стеллаж с книгами и настольными играми, который она до этого упорно не замечала. Как будто не проклятый бар, а клуб по интересам, право слово. Хотя не удивительно. Наличие интеллекта накладывает обязательства — интеллект заставляет жаждать социализации и развития. Невольно взгляд упал на старое пианино на невысоких маленьких подмостках, которое чудом уцелело во всеобщем хаосе. Алкоголь немного стукнул в голову, и Иери под удивленным взглядом Годжо поднялась и пошла в его сторону. Пианино оказалось ухоженным, хоть в некоторых местах лак был сильно поцарапан вплоть до борозд на самом дереве. А еще настроено. Видимо, здесь пианино очень любили и лелеяли. Под настороженным взглядом господина-Танаши, она села на стульчик и несколько раз тронула клавиши, давая рукам вспомнить, как играть. Годжо примостился рядом, на полу, раскинув длиннющие ноги, прижимая к себе недопитый коктейль. Пока Сёко разыгрывалась, в баре опять все стихло, но уже по другой причине — неожиданно чутко и тактично все приготовились слушать. Это удивляло, эта странная тяга к искусству, которая не должна была проявляться у проклятых духов, потому что они, черт возьми, проклятые духи. Но бар затих, кто-то цыкнул на особо ретивых, и те тоже притихли. Как будто по негласному правилу — кто-то сел за пианино, значит надо заткнуться и слушать. — О, кажется, они должны приплатить нам за пение, — сказал расслабленно Годжо, наблюдая, как красиво и грациозно сидит Сёко за инструментом. — Они скорее приплатят нам, чтобы мы ушили и больше не возвращались, — усмехнулась она и заиграла. Легкий, медленный перебор клавиш под ловкими руками. Помедленней любовь, не торопись. Помедленней, любовь, помедленней, — мурлыкала себе под нос Сёко, и Годжо смотрел на нее из-под полуопущенных век. Проклятия слушали. Воистину, помедленней… Когда они вышли из Дры Пши, оказалось, что на последний поезд они опоздали еще полтора часа назад, но это нисколько не испортило им послевкусие вечера. В Синдзюку все равно было шумно и оживленно в такой поздний час из-за клубов и круглосуточных баров, и Годжо и Сёко неспешно прогуливались мимо них и не торопились домой. Зачем, когда Сатору может подхватить Иери на руки и телепортироваться за три секунды на балкон их квартиры. Они гуляли. Они держались за руки, переплетая пальцы, и Иери запрокидывала голову, пытаясь выискать на небе среди туч и загазованности зажегшиеся звезды. Здесь на крышах сидели птицы, глупые голуби и шустрые воробьи, каркали редкие гордые вороны, едва заметные в темени крыш. Они смотрели, как проходят люди, поджидали, когда их станет поменьше и можно будет спикировать на улицу и поискать крошки. С карниза быстро сорвался и полетел ворон. Его какие-то хлебные крошки не интересовали.