«Самые точные, поразительные и правдивые магические события от древнейших времен до наших дней»
Мегуми хмыкнул и посмотрел, кто же автор этого чуда — в углу обложки скромно ютилось имя Господин председатель ПЗП — и оно ничего Мегуми не сказало. Тогда Мегуми открыл книгу. «Предисловие. Наблюдая несовершенство суждений разных авторитетов, ваш покорный слуга решил наконец-то написать все то, что он узнал, и объединить это в, не постесняюсь сказать, первую в мире и самую точную историческую энциклопедию. Ваш покорный слуга с гордостью заявляет и ручается, что все написанное в книге узнано из первых, вторых, третьих и тд. уст и является истинной правдой, исключая те моменты, когда первые, вторые, третьи и тд. уста решали замять или приврать для лучшего эффекта повествования или спасения собственной шкуры. Ваш покорный слуга посвятил эту книгу миру, проклятьям, людям и магам.Господин председатель ПЗП»
Мегуми перевернул страницу и, невольно вчитался. Книга была написана легким и незамысловатым стилем, тем самым, который как будто держит за горло и не отпускает, от которого невозможно оторваться, даже если решил прочитать всего одно предложение. Такое бывает иногда, когда всего лишь листаешь, но написанное заглатывает настолько, что когда наконец поднимаешь голову, с удивлением обнаруживаешь, что прошло уже несколько часов, а прочитана уже почти половина. Мегуми спохватился раньше нескольких часов, хотя все равно прочитал первую легенду почти полностью. — Глупость какая! — сказал он и отложил книгу в стопку с хламом. Он отошел, повозился перед стеллажом, просматривая прочие книги, но не видя ни одной. Он замер, оглядывась на стол, где гору отбракованного венчала его находка, и громко цыкнув сквозь зубы, снова взял ее назад и снова пролистал. Оглавления, к сожалению не было. Книга как будто издевалась над Мегуми тем, что нельзя было до конца определить, полезна она или нет, а Мегуми очень боялся ошибиться. Когда в результате этих беглых пролистываний, он наткнулся на короткую фразу из двух предложений, которая однако гордо занимала целую страницу, то едва не рассмеялся. Хотелось побиться головой об стену. Фраза гласила: Кто на свете появился первым — маг или проклятие? — и Мегуми устало скользнул на пол, упираясь лопатками в стеллаж. — Вот почему во всем самом нелепом и жалком и глупом замешан он? — вздохнул Мегуми, убирая Проклятую Азбуку в сумку.***
Сатору Годжо, подпирая ладонью голову, проклиная все на свете, делал то, что терпеть не мог делать всю жизнь — писал отчет. При этом, стараясь искренне не врать на каждой строчке, а хотя бы через строчку. Кабинет у него располагался в традиционном корпусе, а потому распахнулась не дверь, а седзи, и с энгавы зашел директор. Закрыл он их настолько экспрессивно, что они хлопнулись створками и отъехали, оставляя щель наружу, а от прозвучавшего треска невольно закралась мысль, что в скором времени седзи придется менять. — Годжо! Сатору едва уловимо усмехнулся и отложил отчет, показывая, что весь во внимании. За темной повязкой не видно было ни выражения глаз, ни эмоций, и директор Яга на секунду стушевался. Даже после стольких лет, разговаривать с собеседником, не видя его глаз, было тяжело и просто одновременно. — Годжо! Знаешь, что мне прислал сегодня Совет? Вот это, — он швырнул на стол скрепленные в уголке листы, и Годжо чуть наклонил голову, видимо, с интересом рассматривая. На губах держалась самая учтивая из всех учтивых улыбок. — И? — Это — распечатки передвижений средств семьи Годжо, — спокойно произнес директор Яга, пытаясь уловить хотя бы намек на удивление на лице Сатору. Не уловив, он продолжил, — Каждый месяц с твоего счета снимается довольно крупная сумма. Совет остро намекает, чтобы я следил за твоей деятельностью лучше, Годжо. — Какое дело совету до моих денег? — отмахнулся он, беря наконец документы в руки и вчитываясь. Сорок тысяч долларов, шестьдесят, девяносто, сорок восемь — эта цифра замыкала столбец. Годжо саркастически дернул уголком губ: — Вот говнюки, все расписали… Так какая им разница? — Такая, что после некоторых событий… — тут тон Масамичи превратился в мягко-намекающий, а Сатору поджал губы, сминая в пальцах уголок бумаг, — тех событий, которые произошли несколько лет назад, совет тебе не доверяет и сомневается в твоей лояльности. И, как видишь, ищет любую даже самую бредовую лазейку, чтобы тебя поймать. Годжо опомнился и выпустил из пальцев несчастные бумажки, которые уже начали походить на жеваную жвачку, и машинально разгладил складки. Потом он качнул головой и улыбнулся. — Ну, пусть пытаются. Масамичи впустую хлопнул ртом и свел брови. Его глаза тоже было не видно за очками, не ясно, о чем он размышлял, на что смотрел, сочувствовал или негодовал. Это больше походило на игру вслепую, когда единственными ориентирами в чужих потемках были только язык тела, да та степень доверия, которая образовалась между ними за долгие году. И в том и в другом они оба могли ошибаться. — Годжо, — сказал директор Яга строго, но получилось слегка устало, — В какие игры ты играешь? Каждый месяц снимаешь деньги, и куда-то деваешь. Это все подозрительно, понимаешь? Не прячешь же ты деньги под матрац. — А может, я занимаюсь благотворительностью? — подумав, с усмешкой ответил Сатору, — Спонсирую, так сказать, мир и спокойствие. Директор тихо оторопел. А Сатору продолжал расплываться в широкой улыбке. — Только не говори, что ты связался с проклятиями, Годжо. — Нет! Как ты мог подумать! — нарочито театрально воскликнул он, — Хотя, в будущем может быть. Ведь Двуликий возродится, и ему тоже захочется поиграть в монополию… Шучу, шучу. Шутка, директор, вздохните глубже и не нервничайте, это вредно для здоровья. Я просто пошутил. Когда Масамичи продышался, понял, что совершенно не узнает человека перед собой. Что случилось с заносчивым самовлюбленным, но верным шаманскому делу, мальчишкой? Откуда появилась эта ухмыляющаяся химера? Под очками было не видно, но Яга сощурился, собираясь надавить на другую сторону вопроса, более болезненную и неприкосновенную. — Ты понимаешь, что подставляешь людей вокруг себя, — сказал он, — Меня. Сёко. Но Годжо рассмеялся. — Пф, я хочу посмотреть на этих ущербных, кто попробует тронуть Сёко. Она тоже не так проста. Она из тех людей, которым подсовывают кактус, а они гонят из него текилу, — Годжо замолк, явно что-то обдумывая, а потом кисло скривился, — Вот кого-кого, а тебя я не подставляю, Масамичи. Ты здесь вообще не причем. — Годжо… — Что Годжо? Много лет уже Годжо, — фыркнул он и взвесил бумажки с выпиской из банка в ладони, — А этим совет может подтереться, если им так неймется. Я взрослый человек, глава клана, и трачу деньги, как хочу. — Я скажу тебе то же, что сказал и Сёко. Будь аккуратен, очень аккуратен, Годжо. Это все не игрушки. — Поверьте, директор, вы не первый человек, который мне это говорит, — усмехнулся Годжо. Яга Масамичи развернулся и не прощаясь вышел, хлопнув седзи также сильно и яростно, как не смог ответить Годжо и поставить его на место. Тот только поморщился, когда разболтанные седзи так и не сошлись до конца, оставляя меленькую щель. — Ты долго там будешь стоять? — усмехнувшись, сказал через некоторое время Сатору, вальяжно разваливаясь в кресле, — Долго, кстати, стоял? Щель чуть увеличилась, и в ней сначала показалась лохматая, черноволосая голова Мегуми, а потом в кабинет просочился он сам, с сомнением осматривая скрипящие створки. — Не слишком, — сухо ответил он, и сел на стул для посетителей, напротив наставника, — Опять ты вляпываешься во что-то, да? Но я не за этим. Хочу кое-что спросить. Сатору заинтересованно вздернул брови и проследил, как Мегуми, порывшись в своей сумке, положил перед ним книгу. — Оу, где ты ее взял? — со смешком, понятным только ему, спросил Сатору, сразу хватая ее обеими руками и принимаясь вертеть и листать. На первых страницах, где было предисловие, он с легкой улыбкой вчитался и, покачав головой, громко захлопнул книгу. Мегуми едва не подскочил, когда страницы книги бухнулись друг об друга, и всмотрелся в Годжо с непониманием. — Так откуда книжонка? — напомнил Годжо, с интересом рассматривая заднюю обложку. — Нашел в библиотеке, — хмуро буркнул Мегуми, и Сатору вытаращился на него. — Серьезно? Прямо в техникуме? — а потом хохотнул, взвешивая книгу на ладони, — Вот умора… Мегуми слегка подвис, мрачно сверля учителя глазами, и когда Сатору, наигравшись, протянул книгу назад, молча забрал и спрятал в сумке. — А чего спросить хотел? — уточнил Годжо, и Мегуми вздохнув ответил. — Там — правда? То, что там написано, этим председателем. — Да, — ответил Сатору, не раздумывая ни секунды, и Мегуми даже недоверчиво уточнил. — Да? — Да-да. — Вот так просто, без этого твоего привычного «это читай, а это бред маразматика»? Годжо коротко расхохотался, а потом подтвердил, подпирая кулаком щеку. — Без всего этого. Просто читай Мегуми. Если захочешь что-то оттуда обсудить, приходи. — Ладно. Он поднялся с непонятным чувством, что что-то совершенно очевидное ускользает от его понимания. Или что его как обычно, в духе Годжо, дурят. Мегуми бы так и ушел в полном раздрае, но перед самыми створками, Сатору тихо произнес в спину кое-что, отчего закралось очень нехорошее предчувствие. — Вообще-то, этой книги в техникуме не должно было быть. Давай ты сделаешь так, чтобы все продолжали так думать, лады? — А ты поговоришь, наконец-то с Сёко. На ней лица нет в последнее время, — чуть повернув голову, произнес Мегуми, и, уловив тонкую улыбку Сатору, вышел. — Договорились…***
Невольно застопорившись на веранде, Мегуми поймал себя на мысли, что теперь понятия не имеет, что его ждет впереди, в будущем, в жизни, за дверью перед ним, которая должна была вести в дом, спокойный, полный любви и безопасности, но теперь вела в неизвестную бездну. В какой-то вязкий комок, в который они все угодили, влипли. Как так вышло? Они же только недавно обрели Юджи, занимались любовью, а теперь им приходится смиряться с проклятием в их постели. Мегуми отпер дверь. Медленно зашел, прислушиваясь к тишине, покою, которые на самом деле были слишком зыбкими и недолговечными. Или это для него все так выглядело? Вот — Нобара, самая жертва — а ходит довольная так, будто у нее все под контролем, будто и не происходит ничего сверх того, что у них вообще твориться по жизни. Как она так легко терпит, что ее трахает Сукуна? Что с ней не так? Мегуми так и спросил у нее — как она это делает? Почему она смиряется? А она легко пожала плечами и сказала, что это же всего на одну минуту. Одна минута. Мегуми приводит в бешенство сам факт того, что существует эта минута, на которую вылезает это чудовище. И мириться с этим он не будет. Никогда не будет, нет. * В доме тихо. А на кухне шебуршание, и Мегуми заглядывает осторожно, а потом приваливается плечом к косяку арки и смотрит, как Юджи, в забавном фартуке с рюшами перебирает пакеты с крупами. На плите кипит вода, Юджи выбирает между спагетти и яичной лапшой, а Мегуми прижимается к косяку виском и смотрит, смотрит, смотрит и не может насмотреться. Когда Юджи все-таки чувствует взгляд и поворачивается, Мегуми глаза не прячет, показывает всем собой, что смотрит, смотрел и будет смотреть. А Юджи улыбается и спрашивает: — Что? — Ничего. У Мегуми опять рой слов в голове, но произнести он их не может — стоит только и смотрит, как Юджи готовит, как творит свою прекрасную магию. Усевшись на табуретку, уперевшись локтями в колени, смотреть было удобнее. Юджи повернулся, остановив выбор все-таки на яичной лапше, и бухнул в кастрюлю сразу пол пачки. Рой слов вился, вился у Мегуми в голове, и, смотря на мило топорщившиеся крашеные волосы на затылке, и наскоро затянутый бант фартука на пояснице, и на красивые, мощные мускулы, перекатывающиеся под обтягивающей футболкой, Мегуми чувствовал, что говорить надо. В прошлый раз, тот ужасный, жуткий прошлый раз он ничего не сказал, а сейчас… — Я тебя… — Я тебя тоже, — усмехнулся Юджи через плечо, вытер полотенцем руки, убавил огонь, и развернулся к нему. Сел на корточки перед ним, положив теплые ладони ему на колени, и ярко, совершенно солнечно улыбнулся, отчего у Мегуми сжалось что-то внутри и распрямилось от облегчения. Казалось, что на последние слова у него ушли все силы, и теперь он истощен и беспомощен, страшно неправильно обнажен. — Не умею говорить такие вещи, — покаялся он, и Юджи согласно закивал, все еще улыбаясь. — Ага, я в курсе. Он чуть приподнялся, и коснулся Мегуми губами, поцеловал подбородок, местечко под ним, уголок губ, и уже сами губы Фушигуро нетерпеливо подставил сам, хватая веселящегося Итадори за затылок. Они целовались, медленно, почти невесомо, едва касаясь друг друга губами, так, что щемило между ребер от невысказанной нежности. Но Южди отстранился, и Мегуми нехотя и тяжело открыл глаза. — Как трогательно, — с издевкой проскрипел знакомый голос, и Мегуми, скривившись, оттолкнул его, уперевшись ногой в грудь. Сукуна послушно плюхнулся на пол, почти ударяясь спиной о нижние шкафчики, и коротко хохотнул, всматриваясь пристальней. Лицо Мегуми показалось уставшим, прерванный поцелуй явно произвел более болезненный эффект, чем должен был. Он просто смотрел на раскинувшегося на полу Сукуну, но ничего не говорил и не шевелился. — Ты следующий, пацан, — ухмыляясь произнес Сукуна, — Не все же вашей девчонке отдуваться. — Да пошел ты…– выплюнул Мегуми. — Ты пойдешь, и очень скоро, — пообещал Двуликий и заметил, даже с едва уловимым уважением в начале и презрением в конце: — А она смелая. Посмелее тебя. Мегуми промолчал. Почему-то мозг первым делом зацепился за розовый фартук с кавайными котятами, которые были как раз в духе Итадори. Сукуна все еще был в нем, сидел на полу, скалился, метки чернели на его коже, но все это ни в какую не шло с котятами на фартуке. Как можно бояться чувака с котятами на фартуке? Невольно, Мегуми дернул уголком губ, но улыбку сдержал, хотя Двуликий все равно непонимающе нахмурился. На секунду Мегуми вдруг подумал, но тут же отогнал эту мысль, что Нобара (их смелая, самая смелая Нобара) права во всем. И Сукуна тоже устал. Смертельно, безнадежно, той тяжелой усталостью, после которой можно было сразу лезть в петлю. От этого становилось смешно. Что они здесь забыли? Как они здесь оказались? Друг напротив друга, на кухне общежития, с варящейся лапшой на плите и фартуком с дурацкими котятами. Они что? — в одной связке? В одной ломанной-переломанной, кособокой связке? Как это вообще могло бы сработать? Как Нобара себе это представляет? Как она могла… Как она могла их так подставить? Мегуми мотнул головой, заставляя себя не сметь даже заикаться внутри своей головы о виноватых. Это трусость. Он просто трус, вот и все. И все эти рейды в библиотеке — просто чтобы отстрочить тот страшный момент, когда придется под Сукуну лечь и раздвинуть ноги. Никто не виноват. Просто, как-то так вышло… — Медитирует, — хмыкнул Сукуна, и Мегуми только сейчас очнулся, понимая, что демон ему что-то говорил, но он прослушал, — У меня заканчивается время. — Вот и проваливай. — Увидимся, когда снова будете трахаться с пацаном. Мегуми мрачно проследил, как медленно выцветают на коже метки, и, дождавшись, когда Итадори взглянет осмысленно, неспешно стек на пол, к нему на колени, обнимая, утыкаясь лбом в плечо. Объятия Юджи сжал так, что у Мегуми вышибло из легких воздух, и он подумал, что это то, что нужно. Если бы Итадори мог забираться под кожу, Мегуми бы умолял его это сделать. Ближе, сильнее, надежнее. Бесполезная, эфемерная гарантия. Он поднял голову, и вгляделся Итадори в лицо. Потом поцеловал, почти вмазался губами в его губы, проскальзывая языком внутрь, и занялся его и своими штанами. Дурацкий фартук с котятами мешал, Мегуми его отодвигал, но потом, нетерпеливо зарычав, порвал завязки и откинул его совсем. Юджи только наблюдал, округлив глаза, но когда Мегуми, расправившись со штанами, небрежно сплюнул на ладонь и провел по его члену, едва смазывая, Итадори схватил его, не давая насадиться вот так, насухую. — Эй, эй, стой, ты чего? Да, подожди, ты! — Итадори перехватил Мегуми снова, когда тот попытался скинуть его руки. Глаза у него были невменяемые, как у безумца, и Юджи чувствовал, как его трясет всем телом. Он провел руками по его лицу, но Мегуми был не в себе. — Юджи, пожалуйста, — произнес он на выдохе так тихо и приглушенно, что между ребер защемило и сжалось что-то, но одновременно в животе свернулась горячая волна, хлестнула в член и в голову, и Юджи повело, — Хочу так. Хочу быстро. Сильно. Чтобы… …до боли, чтобы перед глазами полыхнуло красным, чтобы выбило из головы все, и она стала пустой, тяжелой; чтобы пошла кровь, осталась потом на бедрах ядовитыми мазками; чтобы вообще забыть, кто ты, что ты, а чтобы остался только член в заднице, долбящий простату, и сильные, выламывающие кости объятия; чтобы… — Сдурел? — насухую! — поймал его Юджи, когда Мегуми снова качнулся вниз. Он вцепился Итадори в плечи, его заколотило, и Юджи уперся лбом в его, тяжело, надрывно дыша, как после забега, — Дай хоть растяну. По слюне только, смазка валяется где-то. Ладно? Потерпишь? Мегуми, эй? — я люблю тебя, слышишь? — люблю тебя. Фушигуро уткнулся ему в шею, вдыхая его запах, глаза пекло, ягодицу задели нежные пальцы, и Мегуми действительно почувствовал, как его аккуратно растягивают. Слюны явно было мало, но Мегуми терпел, все пытаясь насадиться сильнее, будто в наказание за свою слабость, но Юджи его держал и шептал какую-то нежную чушь, причмокивая губами, когда снова и снова смачивал пальцы. — Давай, Юджи, — прохрипел Мегуми, — Давай же, я не сломаюсь — слышишь? — не сломаюсь. Не сломаюсь, не сломаюсь, не сломаюсь, не… Втискивался Итадори тяжело, медленно, и Мегуми выстонал сквозь зубы что-то бранное. Пальцы свело, и Мегуми перебрал ими, сжимая ткань юджиной футболки. Ощущения разрывались между болью натертых мышц и кайфа от неспешной наполненности. Когда Юджи вошел полностью и замер, Мегуми тяжело задышал, вильнул бедрами, но Итадори снова ему ничего не дал сделать. — Да, будь ты человеком, в конце концов! — рявкнул Мегуми, но сорвался на беспомощный вскрик, когда Юджи снял его с члена и так же медленно натянул снова. Он такой темп и задал — мучительно медленный, такой, что можно было прочувствовать каждый сантиметр. Ноги дрожали, разъезжались, сил оставалось только выть, вцепившись Юджи зубами в плечо, а тот контролировал все, только через какое-то время сорвавшись в спасительные быстрые толчки. Мегуми почувствовал, что сползают руки, и уперся ладонью в кухонный шкафчик за спиной Юджи. Оргазм выбил из него всё, выкрутил каждую клеточку, и Мегуми показалось, что его протянуло через мясорубку, а потом собрало снова, склеило, спаяло. Сил не осталось совсем, и он растекся на Юджи, в его чутких руках безвольным куском желе и затих, вслушиваясь в ответное, тяжелое дыхание Итадори. Тот гладил Мегуми по затылку, нежно перебирая волосы. Расцепляться, вставать не хотелось. Мегуми даже подумал, что можно было бы так и умереть, держа друг друга, но отогнал эти мысли — никогда, не сейчас. Когда они кое-как оделись, но все еще оставались на полу, вошла Нобара. — Нихрена себе у вас вечеринка, — вырвалась у нее, когда она оглядела их цепкими, отвратительно проницательными глазами, и правильно определила степень бедствия: — В угловом шкафчике есть саке, ликер и какая-то бурда на крыжовнике. Не смотри на меня так, Мегуми, мне ее мамка прислала! И крыжовник наш домашний. Мегуми обреченно уронил голову Юджи на плечо и сделал вид, что мертв и недееспособен. Нобара хотела сказать что-то едкое, но принюхалась и сбилась с мысли. — Что горит? — Лапша выкипела…— округлил глаза Юджи, и все, бросились к плите. Лапша подгорела и отправилась в мусорку, а Нобара еще полчаса стебала их особыми способностями в кулинарии и быстрыми перепихонами во время готовки. Ядреную бурду на крыжовнике все-таки достали.