«Зрячие люди» уничтожали проклятия. Велика победа — когда противник туп, как пробка и не обладает проклятой техникой. Тогда мне стало интересно, в какой момент Зрячие Люди действительно столкнулись с настоящим проклятьем высшего уровня. Умным. Сильным. Опасным. Способным думать, мыслить, осознавать свое существование в мире и свои желания. Мне жаль, что я не могу заглянуть в прошлое и подсмотреть этот переломный момент — когда шаманы и проклятия встретились. И не смогли договориться. Из заметок председателя программы ЗП. «Проклятая Азбука»
* Юджи надеялся, что гвозди, насквозь всаженные в запястья, будут последней жутчайшей вещью на сегодня. Он едва остановил кровь Нобаре и забинтовал ей руки, изорвав на ленты собственную футболку. Кугисаки отчаянно терпела и едва соображала от боли, и от каждого ее свистящего выдоха внутри что-то дергалось и наливалось свинцовой тяжестью. Второй жутчайшей вещью стал Мегуми. Мертвый Мегуми, лежащий под мостом ничком, на животе. Этот ужас, который разлился по телу холодом, едва не подкосил колени, и… Юджи показалось, что тот не дышит, а пульс не прощупывается. Юджи показалось, что Мегуми мертв. Нобара дрожащими руками с едва гнущимися после разорванных сухожилий пальцами попыталась перевернуть его на спину и глухо повторяла как заведенная: «нет, нет, нет, нет». Перевернуть его смогли, только когда Нобара дернула его за штанину, и Юджи отмер и помог ей. Нет-нет-нет-нет… В этом кошмаре на руке Итадоре вылез Сукуна и ехидно принес соболезнования. — Нет, подожди, дышит! — слабо вскрикнула Нобара, — Едва-едва. Юджи, надо звонить Годжо, Сёко, кому-нибудь. Срочно! — Не успеют же, — проскрежетал Сукуна, — Помрет прямо так, на ваших руках. Романтика, какая… — Заткнись! — Итадори попытался сбить его, но тот вылез уже на щеке, все такой же озлобленный, скалящийся, наслаждающийся чужой болью. — Сдохнет. Сдохнет. За, вот умора, мой палец. Как тебе, дружочек? Его жизнь всего лишь за мой палец. Неплохая цена. — Юджи, — прохрипела Нобара, и Итадори будто согнав оцепенение, посмотрел в ее лицо, бледное, но с жуткими краснеющими кругами под глазами. Она зашептала страшным голосом, от которого по спине пробежал холодок и все нутро выморозилось, — Юджи, у меня телефон разбит. Он схватился за карман — пусто, где-то посеял: когда разбирался с проклятиями-братьями? Когда только шел на задание? Когда телефон настолько нужен… Двуликий захохотал так, что его смех отразился в голове набатом. — Спаси его, — выговорил едва слышно Юджи, закрывая глаза, приходя только к одному возможному варианту, страшному, жуткому варианту, к которому прибегать непростительно. Но не когда лицо Мегуми выглядит как истонченная фарфоровая маска. Не тогда, когда он умирает у них прямо на глазах. — Спаси его, ну! — сказал он громче, и Нобара напротив застыла, но лица не подняла, за что Юджи был ей благодарен. Он не готов был сталкиваться с чьими-то глазами. — А что мне за это будет? — фыркнул Сукуна, откровенно забавляясь и исказившимся от отчаяния лицом Итадори, и ситуацией в целом. — Что ты хочешь? Еще минуту? Десять? — Мелочишься, дружочек. Бери выше. У меня было шестьдесят секунд, и я хочу шестьдесят минут, — сказал он, и Юджи стиснул на коленях кулаки, понимая, что это будет катастрофа. — Час, дружочек, — продолжал Сукуна, — Я хочу час. Разве это много за жизнь твоего любовника? — Идет, — рявкнул Юджи, боясь испугаться, боясь подумать, представить, чем это кончится. Но в любом случае, это кончится с Мегуми, живым Мегуми. Нобара рывком подняла голову, быстро смотря то на Итадори, то на довольный, скалящийся рот на его щеке. — Идет, — подтвердил Сукуна, а потом захохотал, до слез, и из единственного глаза действительно показалась едва уловимая веселая слезинка, — Ну вы дураки, конечно, хах-ахах. Хочу посмотреть на его лицо, когда вы ему все расскажете, ах-хах-ха. Итадори замер. — Мы заключили сделку, он должен выжить, делай уже что-то! — сказал он, ничего не понимая, и рот на щеке весело хмыкнул. — Ага, а он и не умирает. Он в обмороке, — едва не начиная смеяться снова, просветил Сукуна, — Сейчас очнется. Вот, молодо-зелено… И в абсолютной тишине уполз внутрь, оставляя их один на один с осознанием, что они натворили в очередной раз. * Мегуми орал на них так, как вообще не подозревалось, что он может так орать, и при этом пытаясь стряхнуть с себя Нобару. Она вцепилась в него, обхватывая кровящими после собственной техники руками, и спрятала лицо в его куртке, пропахшей кровью, гарью и потом. И ей было плевать на все, кроме того, что он жив. Потом Мегуми выдохся, и заковылял к трассе вместе с не отпустившей его Нобарой. Машина приехала за ними минут через двадцать, и за это время, ни на улице, ни когда они уже ехали в салоне, он не проронил ни слова. В техникуме их перехватил Годжо. — Чего такие кислые? — Устали, — огрызнулся Мегуми. Нобара только-только смогла выпустить его из объятий, а Юджи напряженно потупился, отводя глаза, как будто учителю достаточно будет двух секунд его молчания, чтобы понять, что он натворил. — Н-да, но помяли вас, конечно… — ехидно протянул он, ни о чем не подозревая, — Как будто асфальтоукладчиком проехали. Кугисаки — в медпункт, остальные отдыхать. Быстро, быстро, кислятина! Нобара только посмотрела на них так, будто боясь оставлять одних. Или одного Мегуми. Но Годжо погнал ее лечиться едва ли не пинками, и она, постоянно оглядываясь, ушла. — Вы молодцы, хорошая работа, — уткнувшись в телефон, похвалил Годжо, и у Мегуми заныли зубы. Хотелось отвернуться. — О, хорошая работа сопляки, хорошая, — весело похвалил Сукуна, вылезая на щеку Юджи скалящимся ртом, и от его появления воздух как будто выжгло. Тут же закололо легкие, и от напряжения свело желудок. Мегуми замер, не в силах взглянуть на глумливую пасть. Он смотрел, как медленно и нарочито небрежно Годжо отрывается от телефона и поворачивается к Сукуне. — Юджи, контроль, — с ухмылкой напомнил Сатору. Итодори пялился перед собой, будто в пустоту, и в его глазах проносился такой ужас, что Мегуми понял, что у него не получается. И это чудовище не уберется, пока само не захочет. — У тебя нет никакого контроля, — жестко произнес Сукуна, обращаясь к Сатору, — Вокруг тебя люди, как умирали, так и будут умирать. Какого тебе — терять? А? Смотреть на их трупы, потому что ты облажался. Ухмылка медленно стекла с губ Годжо, и он побледнел, в углах рта, всегда беспечного и беспокойного, веселого, залегли тяжелые жесткие складки, и у Мегуми быстро и лихорадочно забилось сердце. Он едва удержал себя на месте, чтобы в поддержке не коснуться его плеча. — Заткни свою пасть, — в бешенстве процедил Сатору, — Юджи! Убери его! — рявкнул он, и Итадори, будто очнувшись, хлопнул себя по щеке, смахивая Сукуну. Мегуми медленно и облегченно выдохнул, хотя успокаиваться было рано — для них все было еще впереди. — А теперь оба в корпус, чтобы ближайшие сутки даже нос не высовывали. — сказал Годжо, и Мегуми хорошо видел, в каком он раздрае и насколько сильно пытается это скрыть. За опекуна болело сердце. — Итадори, где палец? Юджи виновато отвел глаза. — Ясно, — бесцветно произнес Годжо. Было непонятно, разочарован он или принял это как факт. — Всё, брысь отсюда. Отдыхайте, — сказал он и зашагал к главному зданию. Мегуми смотрел какое-то время ему в спину, прямую и гордую, хотя было впечатление, что Годжо сейчас согнется от внутреннего надлома и в слабости рухнет на колени. Мегуми оставалось надеяться, что в морге, куда он явно сейчас идет, Сёко сможет его утешить. Домой они заходили в молчании. Мегуми снял обувь и, не оборачиваясь, прошел на кухню, чтобы налить себе воды. Он слышал, как прошлепали пятки Юджи по ламинату, и затихли где-то за спиной. Над конфорками едва слышно шуршала воздухом и лопастями не выключенная вытяжка, рядом гудел холодильник, а за спиной у него стояли тихо-тихо, будто и не было там никого. Мегуми жадно выхлебал весь стакан, морально настраиваясь, и обернулся. Он успел встретиться с испуганными глазами Юджи, когда Сукуна вылез нуружу, встряхнул плечами, будто сбрасывая чужую личину, и посмотрел на Мегуми в упор. Футболка, которая легко и аппетитно обрисовывала бицепсы Юджи, затрещала на разошедшихся мускулах Сукуны, и тот, покрутив руками, чувствуя, что ему неудобно, потянул за ворот. Ткань затрещала сильнее, щелкнула, и Мегуми с непередаваемым выражением на лице стал свидетелем того, как приличная футболка становится лохмотьями. Сукуна разорвал ее методично, даже по-бытовому, и это ни в какую не шло в сравнение с той пафосной демонстрацией, которую Мегуми видел при его самом первом появлении. — Ты можешь хотя бы вещи не портить, чудовище? — пробормотал он, смотря, как плавно и мягко заиграли метки на перекатывающихся мышцах, — Она вообще-то денег стоит. Сукуна набычился, и они так и застыли, упрямо сверля друг друга глазами. — Как ты узнал про то, что Годжо кого-то потерял? — спросил Мегуми, потому что не мог не спросить. В воспоминаниях всплыли черные волосы, собранные в небрежный дурацкий пучок и гигантские ботинки на коврике в прихожей. По крайней мере, маленькому Мегуми тогда они показались по истине исполинскими. — Честно? — фыркнул Сукуна, — Я не знал. Бил навскидку и попал. Слабости, слабости, — лениво оскалился он, — Если не физические, то сентиментальные. И обычно это другие люди. Близкие люди. Мегуми отвернулся, досадливо кусая губы. От Сукуны это не укрылось. — Расскажешь? — спросил он, и Мегуми упрямо выпятил челюсть. — Нет. Сукуна хмыкнул, пожал плечами и открыл холодильник, придирчиво осматривая содержимое, а потом сунулся туда руками. Зашумели перекатываемые овощи, посуда, перекладываемые продукты. Мегуми удивленно смотрел на это самовольство несколько секунд, и спросил: — А у тебя слабость есть? Участливо гремящие кастрюльки и контейнеры на секунду затихли, Сукуна задумался, а потом продолжил копошение. — Нету, — сказал он, и Мегуми, скрестив на груди руки, привалился к столешнице бедром и вздернул бровь. — Если бы не было, тебя бы не победили много столетий назад, — подковырнул он, и Сукуна недовольно покосился на него нижним глазом. — Расскажешь? — уточнил Мегуми. — Не-а, — мстительно припечатал демон, не отрываясь от процесса, и Мегуми сочно закатил глаза. Сукуна, вытащил контейнер с выпечкой от Панды-семпая, покрутил его в исчерченных метками пальцах, скривился и положил назад. Мегуми наблюдал за ним, как мог бы наблюдать за диковинной зверюшкой, которая вдруг начала болтать по-человечески и танцевать на задних лапках. — Поверить не могу, — произнес он, и Сукуна отвлекся. — Что? — Что ты разоряешь наш холодильник, — мрачно буркнул Мегуми, провожая взглядом пачку яиц, которая из дверцы холодильника перекочивала проклятию в руки. — Ну, есть два варианта. Я сейчас либо ем, либо мы с тобой проверяем этот стол на прочность, — расплылся в сальной ухмылке он, и Мегуми показательно скривился и передернул плечами. — То-то, — фыркнул Сукуна, захлопывая холодильник, и, привалившись к нему боком, вытащил яйцо. Палец продавил скорлупку, и Сукуна, запрокинув голову, вылил яйцо себе в рот. Вдогонку в пасть отправилась и скорлупа, и он с удовольствием захрустел. Лицо Мегуми из кислого и недовольного, превратилось в полное ужаса, на грани брезгливого обморока. Сукуна невозмутимо прожевал скорлупу, вытащил из картонной коробки следующее, и педантичная душа Мегуми не выдержала. — Господи, что ты творишь, мерзость, фу! Перестань немедленно! Дикость какая... Он подлетел к замершему проклятию почти мгновенно и отобрал упаковку, на что Сукуна только сощурился, явно собираясь высказаться, но Мегуми безапелляционно ткнул в него деревянной лопаткой. — Просто сядь, — устало произнес он, — Сядь и заткнись. И не шевелись. Надо отдать должное, Сукуна действительно молча плюхнулся за стол, и, подперев щеку, начал наблюдать, как Мегуми достает сковородку и разбивает туда семь яиц, потом сыпет какую-то зелень, солит, перчит, вообще не оборачиваясь на проклятие, хотя было видно, как подрагивают у него от нервозности плечи. Мегуми что-то прикинул, метнулся к холодильнику, и в итоге в сковороду полетели еще и нарезанные сосиски. Вкусно запахло едой, жареными яйцами и мясом так, что Сукуна жадно втянул ноздрями воздух, все еще пялясь в прямую гордую спину. Минут через пятнадцать, Мегуми молча, совершенно постно, сдерживая бешенство, выложил перед ним яичницу. Сукуна уставился на нее со сложным выражением на лице. — Знаешь, что, — не выдержал Мегуми, жалея, что не впечатал ему чертову яичницу в лицо, — Если ты тут вылезаешь, то веди себя хотя бы прилично. И вообще проваливай уже, а то потратишь свой час на набивание желудка. Хотя мне совершенно плевать. Лживая, гнусная, скотина! Сукуна опустил в тарелку взгляд нижней пары глаз, оторвал кусочек яичницы и закинул в рот. Медленно прожевал. — Вкусно, — произнес он, и Мегуми нестерпимо захотелось чем-то в него швырнуть. * Когда Нобара вернулась и медленно и осторожно заглянула на кухню, Юджи оплакивал свою футболку, которой место теперь стало только в тряпках. Нобара облегченно вздохнула, будто боялась застать здесь что-то еще. — Все живы? — уточнила она, и это должно было звучать, как шутка, но таким серьезным тоном шутки не произносят. Она столкнулась с глазами Мегуми, а еще через секунду жадно принюхалась, — Пахнет едой. — Он вылезал? — уточнила она волновавший её вопрос, и Мегуми заторможено кивнул, — Вот как. Надолго? — Минут двадцать или тридцать, — невозмутимо пожал плечами Мегуми, и Юджи виновато втянул голову в плечи, когда тот перевел на него строгий взгляд. Мегуми с чувством закатил глаза и едко передразнил, — Великие, блин, спасители! Воскресят живых, спасут тех, кого спасать не нужно! Лошаристее этих лохов на свете не найдете! Юджи прыснул, сгибаясь пополам и зажимая ладонью рот, но все равно не выдержал и заржал на всю кухню. Нобара тоже не далеко от него ушла, ухохатываясь и сползая по стеночке. — Идиоты, — смачно заключил Мегуми, качая головой. * Идти ложиться спать было боязно, хотя тело ломило после тяжелого и выматывающего задания. Мегуми, долго думал, но потом решил, что ему плевать, и завалился на постель, засыпая почти сразу. Нобара бережно выключила ему свет, и замерла в коридоре, размышляя о чем-то, что быстро мелькало в мыслях, но не запоминалось. День был тяжелый и премерзкий, и от усталости все путалось. Кстати и Юджи куда-то делся, и Нобара обошла все комнаты и кухню, чтобы позвать его спать. Имея смутные догадки, она вышла на улицу, оглядывая сумрачную террасу. — Чтоб тебя! Гвоздем. В челюсть, — едва не подскочила она, когда различила сгорбленный силуэт, сидящий на нагретых за день досках. В полумраке, при контрасте со светлой кожей, особенно чернели метки. Сукуна внимательно выслушал приветствие и оскалился, кивая на пространство перед собой. Нобара, не сводя с него взгляда села напротив, привалившись спиной к одному из столбов, поддерживающих козырек террасы. — Одень футболку, — устало сказала Нобара, потирая зудящие после ранения запястья, — Не хватало, чтобы тебя увидели. Надеюсь, ты ее не порвал? Сукуна кинул в нее целехонькую футболку, и Нобара, поймав, вдохнула густой запах Юджи. И запустила одежду обратно. — Серьезно, надевай. — Не удобно, — уперся он, и футболка полетела назад. Нобара осклабилась, склоняя голову к плечу, и наматывая ткань на руку. — А нам-то как удобно, — ядовито произнесла она, имея в виду совсем не одежду, и швырнула футболку, целясь Сукуне в лицо. Тот легко поймал, но на этот раз возвращать не стал, так и оставив ее у себя. — Что вообще у тебя за проблемы с одеждой? — предположила она со всем ехидством, — Это какая-то аллергия на человеческие тряпки? Ужасная непереносимость футболок? Или патологическая склонность к эксгибиоционизму? О! Ты заделался в натуристы! — Поговори у меня еще, — опасно-ласково произнес Сукуна, и Нобара весело и безбашенно фыркнула. Его бездействие увлекало, иногда хотелось нащупать этот предел, когда из спокойного собеседника он снова превратится в страшного монстра. Все равно, что дергать тигра за усы, и Нобаре остановиться бы, но она не могла. — Так что? — все равно спросила она, — Почему? Он вздохнул, как крайне задолбанное существо, и Нобара почувствовала полное моральное удовлетворение. — Традиционные одежды лучше, — сказал Сукуна, и Нобара едва не рассмеялась. — Ну, конечно. Совсем забыла, что ты у нас доисторическое ископаемое. Юджи как-то мельком говорил, что во внутреннем мире Двуликий одет в традиционное. Нобара попробовала представить Сукуну в юката или кимоно, также сидящего слегка вальяжно, расслабленно оперевшись локтем на согнутое колено, где-нибудь на ступенях старого храма несколько веков назад. И он бы также выжидающе и насмешливо смотрел исподлобья на простых смертных, как сейчас смотрит на нее. Половина его лица едва подсвечивалась дальним тусклым фонарем, и залегшие тени путались с метками на коже. И Нобара не могла определить, завораживает это ее или пугает. Она опустила глаза и отвернулась, скользя взглядом по деревьям и цветам вокруг, теряющимся в густой темноте. Ночь дышала свежестью и тишиной, казалась застывшей недвижимой оболочкой вокруг них. Об тусклый фонарь принялась биться бабочка. Нобара наблюдала за ее истеричными рывками, а потом отвела взгляд, пробуя залезть мизинцем под бинты, чтобы хоть чуть-чуть почесать зудящую кожу. — Проклятье, — рыкнула она, убирая руку и массируя запястье, прямо поверх повязки, но потом всполошилась и повернулась к Сукуне, — Я не тебе. Тот смотрел на практически светящиеся белизной бинты, и Нобара едва сдержала желание спрятать руки. — Некрасиво, и шрамы останутся, — пробормотала она, отворачиваясь и натягивая рукава кофты до самых пальчиков. — После обратной техники не остается следов, — сказал Сукуна, и Нобара поморщилась. — Это не обратная техника. Сёко не было, и меня сейчас лечила Маки-семпай. В тусклом свете Набара видела, как Сукуна закатил все четыре глаза — зрелище было особенно нереальное и жутковатое, как и вообще наличие на человеческом лице дополнительной пары глаз. Сукуна протянул к ней руку, ладонью вверх. Метки чернели на коже, как провалы. — Чего? — недоверчиво пробурчала Нобара, набычившись, глядя на него исподлобья. — Иди сюда, — терпеливо произнес он. — Я лучше спать пойду. Сегодня был просто отвратный день, — сказала он, поднимаясь и делая несколько шагов к двери. Сукуна вырос перед ней одним слитным гибким движением, и Кугисаки успела только прерывисто вздохнуть, когда почувствовала хватку на своих руках. Ладони четко на запястьях, обхватили сильно и непреклонно, и Нобара мельком подумала, что к сквозным ранам в руках ей не хватало еще и синяков, и что может снова открыться кровотечение. Она только запищала и затряслась, когда Сукуна сдавил пальцы, и руки прострелила боль. Казалось, что у нее рвутся и выворачиваются наизнанку вены и сухожилия, и без того пробитые гвоздями. Прикусив губу, Нобара затравленно взглянула проклятию в лицо, перехватила его спокойный, сосредоточенный взгляд, и зажмурилась. Становилось легче. Боль то ли уже отступала, то ли притупилась привычкой. Когда используешь настолько жесткую технику, что приходится дырявить себе руки, боль становится обычным фактом. Неожиданно Сукуна мягко боднул ее в лоб, заставляя поднять голову, и поцеловал. Накрыл губами ее губы, требовательно раздвинул языком и впустил горький привкус, задержавшийся на корне языка и покатившийся по горлу. Нобара всхлипнула и, чуть склонив голову, чтобы не сталкиваться носами, легко прижала зубами его нижнюю губу, выпустила, провела языком, отстраняясь, чувствуя особое облегчение от того, что Сукуна отступил в ответ на полшага и выпустил ее руки. Почему-то возникла мысль, что Сукуна специально не лез к ним сегодня, хотя получил в распоряжение целый час. Нобара попробовала представить, как после такого тяжелого, изматывающего дня пришлось бы еще терпеть глумление или приставания проклятия, и ей стало дурно. Если он таким образом дал им время, то Нобара была особенно благодарна. Лицо Сукуны вдруг разгладилось, выцвели черные полосы, и на Нобару взглянул Юджи, уставший, зевающий во весь рот, Юджи. Его мягкий добрый взгляд согревал, и что-то нежное и трепетное разливалось теплом между ребер. — Все было в порядке, — поспешила успокоить она, и Итадори кивнул. — Я знаю. Помню, — пояснил он, шутливо постучав по виску, и у Нобары уже не было сил удивляться или радоваться, она только кивнула. Чувствуя жуткую усталость, Нобара навалилась на него, обнимая, утыкаясь ему в шею, и с наслаждением ощутила его ладони на своих лопатках. — В следующий раз купите табак и трубку, — сварливо донесся голос Сукуны, видимо, вылезшего на щеке. — Мы подумаем, — отмахнулась Нобара, не разжимая объятий, и почувствовала странную вибрацию под щекой. По шее Итадори, прямо на ее глазах поползла черная метка, будто скользящая по коже змея. Нобара дернулась, поняла, что в капкане, и недовольно повозила по жесткому плечу щекой. — Табак и трубка, — напомнил Сукуна, проводя горячими ладонями по ее спине. — Нормальные люди говорят «пожалуйста», — пробормотала она и уткнулась носом в метку. Сукуна ничего не ответил, но его насмешливый вздох коснулся волос, а поцелуй уколол висок. И Юджи вернулся. — Пошли спать, — вздохнула Нобара, — Я уже с ног валюсь. Утром, когда она сняла бинты, на руках не было даже намека на раны или шрамы. Остались полностью чистые запястья.***
Сатору Годжо замер перед окном, смотря на перемигивающийся огнями город, и зябко поежился, кутаясь в пиджак. Чертов Сукуна разбил всю его невозмутимость, и теперь Годжо медленно и кропотливо собирал осколки. Вспомнились черные волосы, путающиеся в пальцах; широкая, слишком понимающая усмешка; его благоразумие, которое было одним на двоих и троих, хотя от всяких передряг оно не уберегало. Сатору Годжо бы спросил, где было это хваленое благоразумие, когда Сугуру Гето предавал все, во что они верили и к чему стремились. Почему из них троих он был самым уверенным и непоколебимым, но посыпался первым? А Годжо и правда облажался и бездарно проглядел этот момент. Хотя, что говорить? — много лет уже прошло. Он почувствовал ласковое прикосновение: Сёко прильнула к спине и прижалась щекой между лопаток. Стало неуловимо легче. А когда она вложила ему в руку стакан со спиртным, стало еще легче. В конце концов, могло быть хуже, определенно. Годжо вальяжно растекся по креслу, болтнул вискарным стаканом и со всей торжественностью отсалютовал усевшейся напротив Сёко. Та сложила ногу на ногу, и узкая юбка натянулась на бедрах, и Годжо завяз на этом зрелище взглядом. Хотелось стечь на пол, проползти по ковролину и остаться у нее в ногах. Поцеловать колено, снять лакированную туфельку на тонком каблучке и размять маленькие пальцы и свод стопы. А еще хотелось запустить под юбку ладони, смять упругую ткань выше, чтобы не мешала ей раздвинуть шире ноги. Сатору лениво жмурился как кот в кладовой со сметаной, и ждал кое-что. Кое-что важное и переломное, что должно было свершиться в этот вечер. Один придурок обещал прислать сообщение, а потом позвонить, и Сатору, никогда не обремененный терпением, удивительно терпеливо ждал и рассматривал масляным взглядом Сёко. Телефон-раскладушка в кармане наконец издал короткий звук. Годжо нетерпеливо и ликующе посмотрел на экран. В присланном из-за океана смс были только два слова: Всё готово.